479. Дух народа, Архангел, "...встречает людей, которые преимущественно исполнены внутренней активности, обладают богатым внутренним содержанием; они производят на него более интенсивное впечатление. Других он находит вялыми, летаргическими, с бледным душевным содержанием. Эти существа в поле восприятия Архангела подобны теплу и холоду в картине мира человеческой души. Так обосабливается картина мира Архангела, и сообразно с ней он может пользоваться отдельными людьми, может работать для них, осуществлять то, что идет из его индивидуальности для развития народа".
     Переживаемое человеком в душе ощущающей, чувственные восприятия внешнего мира, — все это непричастно к Духам народов, они не деятельны в этой области. "Даже часть души рассудочной, поскольку она отвечает реакцией на внешние ощущения, не представляет для них значения. То, что называется внешними причинами, что человек прорабатывает своим рассудком и переживает душой, — это тоже не для них".
     "Идеалы искусства, архитектоники и т.д. — живут в душе рассудочной и в душе сознательной. Они невоспринимаемы извне; но тем не менее все же проникают в человека и зажигают его, становясь частью его жизни". Духи народов проникают в ту часть души рассудочной, которая живет идеалами прекрасного, моральными идеалами. Далее душевная жизнь Архангела поднимается в "я" человека, которое распространяется в мир высших царств. Он воспринимает внизу некие средоточия, человеческие "я", окруженные аурой. "Его мир состоит из астрального поля восприятий, в котором заключаются определенные центры. Эти центры, эти средоточия, являются отдельными людьми, отдельными человеческими "я". ... и как, идя во внешний мир, мы обрабатываем его, создаем инструменты, так мы сами являемся объектами — поскольку принадлежим к определенному народу, — представлющими собой поле деятельности Архангелов, или Духов народов. ...И как ни удивительно это звучит, таким образом мы заглянули в высшую теорию познания Архангелов".121 (3)

201. К пониманию "я" приходят, "...учась постепенно представлять себе я-переживание во внутреннем со­зерцании в ряду других внутренних переживаний. ... словом "я" обозначается не наполненность душев­ной жизни, а страстные желания, что родственно вожделению, что ожидает исполнения. — Мысли, питаемые человеком, укрепляют чувство "я" лишь в случае, если они являются идеалами, т.е. если в них живет вожделение. — Обычным познанием "я" переживается в сфере вожделений. Потому на этой ступени оно является желанием исполнения, источником эгоизма.
     Я может быть также названо "ночью обычного сознания". Чем больше человек наполняется мыслями о мире, тем больше я-переживание отступает назад. Однако если Я должно быть пережито сильно, то мыс­ли о мире должны быть удалены из души. В этих мыслях человек переживает себя как в своем "внутреннем дне", а в Я — как во "внутренней ночи". Но внутренний день не решает загадок ночи. .Иной свет дол­жен засветить во внутренней ночи. Я в своем желании света не должно удовлетворяться солнечным све­том. ... Как самость, я" желает исполнения из бессамостности. ...
     Желание духопознания является содержанием я-переживания. ... До тех пор, пока я-чувство пережива­ется в обычном сознании, остается желание духонаполненности. Но оно перестает быть таковым, когда свет познания органов чувств пронизывается светом духопознания. Душевные переживания (получаемые) из чувственного мира делают "я" вожделеющим; душевные переживания из духовного мира делают "я" вмес­тилищем бытия. — В моральных импульсах обнаруживается первое человеческое переживание духовного мира. Они происходят не из чувственного мира. Они водятся в свете "чистого мышления". ... Тело со всеми ви­дами деятельности рождает лишь желание "я". Обычное сознание путает это желание с самим Я. Необхо­димо душевным толчком возвыситься из тела, чтобы желание, порожденное телом, удовлетворить в духе". 36 с.73-75

365. "Что позже выступает как воля, во вторую эпоху жизни (7-14 лет), является силой, форми­рующей органы. Позже, в 17, 18 лет и до 20 лет, она выражается в том, что юношу пронизывает огнем идеалов. В нем становится свободным то, что произвело действия, которые позже выражаются в половой любви, в человеческой любви".334 (9)

400. "Становиться старым в определенном смысле означает — это один из аспектов — духовное впрессо­вывать в земное. Этим мешают расчетам Аримана. Благодаря этому Ариман не может продолжительно и интенсивно так действовать на людей, что полностью могло бы исчезнуть мнение, что идеалы имеют какое­-либо значение".183 (9)

Мир Бога-Отца и мир Бога-Сына

535. Когда мы смотрим на зеркало воспоминаний, то видим там некий род очагов разрушения; они спо­собствуют укреплению нашего Я. "Что внутри себя человек имеет как положительную задачу, без чего мы не могли бы вырабатывать наше Я, — этого не следует выносить вовне. Плохой, злой человек выносит это вовне, хороший человек удерживает в своем внутреннем. Будучи вынесенным вовне, это становит­ся преступлением, злом. Оставаясь внутри, оно оказывается тем, в чем мы нуждаемся, чтобы образовать правиль­ную силу "я". В мире нет ничего такого, что, будучи поставленным на свое место, не имело бы благодатного значения. Мы были бы бездумными, легкомысленными людьми, если бы не имели в себе этих очагов". В них уничтожается материя, превращается в ничто, "и внутри этого ничто, которое здесь возникает, мы можем дать возникнуть доброму, когда вместо своих инстинктов, своих потребностей, вы­зывающих лишь образование самости, эгоизма, изливаем в эти очаги разру­шения с помощью моральной конституции души всё то, что составляет моральные, этические идеалы. Тогда возникает новое. Тогда имен­но в этих очагах разрушения возникает семя для будущих миров. Здесь мы, как люди, принимаем участие в возникновении мира. ... В бытии Юпитера будет только то, что сегодня у людей в этих очагах раз­рушения возникает как новообразования из моральных идеалов, в том числе, конечно, и из антиморальных импульсов. ... В бытии Юпитера между ними будет борьба".
     Вещи, подобные вышеизложенным, невозможно представить миру без достаточной подготовки, взятой из других областей Духовной науки. Однако должны быть найдены формы — как это, например, делалось в прошлом, когда го­ворилось о грехопадении, — в которых современным людям стало бы известно, что внутри них есть очаги разрушения. "Бог-Отец действует вплоть до материи в ее законченности. ... Но внутри нас материя отбрасывается в ничто, пронизывается чисто духовной сущностью, нашими моральными идеалами, а также и аморальными. Отсюда проистекает новая жизнь. Мир должен явить нам свой двойственный облик: Бога-Отца, как Он творит внешне видимое, и как это достигает своего конца в человеческом внут­реннем, где оно отбрасывается в хаос. Мы должны сильно чувствовать конец этого мира, который есть мир Бога-Отца; и мы увидим, как благодаря этому мы придем к внутреннему пониманию мистерии Голгофы, к тому внутреннему пониманию, через которое станет наглядным как то, что в смысле творения Бога-Отца приходит к концу, так и то, как оно через Бога-Сына вновь оживает, как образуется новое начало".
     "Действительное Христианство должно иметь ощущение живого, но также быть в состоянии отделить ощущение оживающего от умирающего. Поэтому важнейшее представление, которое необходимо связать с Ми­стерией Голгофы,—это представление о воскресающем Христе, о Христе побеждающем смерть. В этом зак­лючается все дело: увидеть, что важнейшим является представление о проходящем через смерть и воскре­сающем Христе. Христианство — это не просто религия спасения, таковыми были и восточные религии, Христианство — это религия воскресения, религия пробуждения того, что в противном случае остается лишь разрушающейся материей.
     Космически разрушающуюся материю мы имеем в Луне, а заново возникающее — в солнечном". Имагинативно видно, как луна постоянно собирает материю из окружения, расщепляет ее и распыляет в мире. Об­разуется как бы один круг, внутри другой, третий, наконец, сама Луна. Центра ее материя не перено­сит, она там расщепляется, растворяется в мире. Она концентрируется к центру, но самого центра не пере­носит и расщепляется в мировую пыль; материя в Луне постоянно спрессовывается и растворяется.
     В Солнце "...материя хотя и приближается к центру, но затем начинает излучаться, будучи пронизанной жизнью. Она не расщепляется, но получает жизненность; Солнце из центра распространяет повсюду жизнь. И вместе с этой жизнью развивается астральность. В Луне такого не происходит; там астральность раз­рушается. В Солнце астральность соединяется с излучением. Солнце в действительности есть нечто, из­нутри пронизанное жизнью, где средоточие, центр является не непереносимым, но действует как нечто оплодотворяющее. В центре Солнца живет космическое оплодотворяющее. В космической противоположности Солнца и Луны дана противоположность между повергающей в хаос и восходящей, прорастающей материей.
     Когда мы погружаемся в наше внутреннее, мы смотрим в наш внутренний хаос, в наше лунное. Здесь внутренняя Луна. ... Но затем в нас через наши чувства проникает солнечное и входит в лунное. ... Через оба эти переживания человек видит в раскалывающемся, распыляющемся мир Бога-Отца, который дол­жен здесь пребывать, пока не превратится в мир Бога-Сына, данного по сути, физически в мировом солнечном. Лунное и солнечное соотносятся между собой как Божественно-отчее и Божественно-сыновнее".207 (2)

764. "Когда мы после смерти оглядываемся на панораму нашей жизни ... то обнаруживаем свои идеалы как нечто чуждое... они не несут нас ко всеобщей человеческой жизни, они совсем не являются предста­вителями реальности во всеобщей человеческой жизни, уходят от нее... Через наши идеалы Люцифер полу­чает большую власть, поскольку они прекрасным образом струятся из человеческой души ... но не коре­нятся во внешней действительности... Идеалы, которые мы так лелеем в себе, что говорим: да, как люди, мы схватываем эти идеалы на земной поверхности, но в нас живет Христос, Он берет наши идеалы, — такие идеалы являются настоящими семенами для будущей действительности. Пронизанный Христом идеа­лизм семенами пронизывает реальность".155 (7)

818. "Кто в своих мыслях посвящает себя только материальному миру и совсем не желает познакомиться с нравственными идеалами, возвышающимися над простой необходимостью, не желает переживать настоящую человеческую любовь, не знает в бодрственном состоянии, что такое смиренная отдача себя божественно­-духовному миру, такой человек при засыпании совсем не имеет сил для того, чтобы правильным образом прийти в соприкосновение со своим Ангелом. Это ангельское существо некоторым образом ожидает, сколь­ко с каждым нашим засыпанием мы принесем идеальных ощущений, идеальных мыслей. И чем больше мы их при­носим, тем более внутренним становится (наше) отношение к Ангелу во время сна". И все связанное с Ангелом мы проносим сквозь врата смерти. "Чем больше мы некоторым образом за­вещаем нашему ангельскому существу, тем больше после смерти, когда мы станем духовно-душевными сущест­вами, он сможет нам дать сознательной жизни, сознательного душевного содержания высших Иерархий".
     "Через определенное время после смерти наступает важный момент, когда Ангел некоторым образом за­вещает Архангелу все, что он воспринял от нас, людей, в смысле описанных идеальных переживаний. Человек некоторым образом ставится перед миром Архангелов, которые принимают все то, что как духовные переживания человек развивал между рождением и смертью".
     А те, кто пронизал себя на Земле только материалистическим сознанием, имеют тогда не просто смут­ные переживания. "Я должен, чтобы точнее это охарактеризовать, даже сказать: они переживают, что их постоянно выталкивает из мира, который они, собственно, должны воспринять; они постоянно чувст­вуют, как их обдает холодом мир, который они должны ощущать как теплый (мир Архангелов)". Далее, в "полуночный час" бытия "...человек ведется Архангелами в царство Архаев. ...через Архаев он приходит в отношение ко всем высшим Иерархиям; и из царства высших Иерархий он получает тягу вновь вернуться на Землю, ибо он воспринимает силу вновь духовно-душевно работать в том, что позже перейдет к нему мате­риально в потоке наследственности. ... Между смертью и новым рождением человек сначала восходит в мир Ангелов, Архангелов, Архаев, а затем вновь нисходит из мира Архаев в мир Архангелов".209 (2)

1275. "Я хотел бы указать вам на одну человеческую индивидуальность, которая во втором христианском столетии была воплощена в современной Италии, т.е. в древнем Риме, и с неимоверной откры­тостью чувственным восприятиям была очевидицей всего того готового на жертвы мученичества, через кото­рое прошли те, кто как христиане хотели постепенно утвердиться в Римской империи. С другой стороны, та индивидуальность прошла через ужасные беззакония, испорченность, развращенность тех, кто в Римской империи были богатыми. Всю полноту добра и зла испытала излитой на себя та индивидуальность.
     И вот, та индивидуальность, закончившая жизнь в преклонном возрасте, после того, как она много видела, я бы сказал, высочайшей жертвенности добра в зарождавшемся Христианстве и бесконечно много зла, плохого в римстве того времени, пришла примерно к такому суждению и вопросу: так, где же тогда середина? Или в мире существуют лишь всецело доброе и всецело злое? С имагинативным, инспиративным сознанием можно со всей отчетливостью исследовать, как затем эта индивидуальность родилась снова как женщина в XI сто­летии. Через переживания в женской индивидуальности выровнялись острота и угловатость, к которым эта индивидуальность в ее римской жизни пришла в зрелом возрасте; она стала мягче во внутреннем чувственном рассмотрении добра и зла. И затем она воплотилась снова в ХVIII столетии как не­мецкий поэт Фридрих Шиллер. А теперь попытайтесь проникнуть в жизнь Шиллера, как развивалась она в стремлении к равновесному постижению мира, как ему был необходим Гете, чтобы отбросить все то, что он принес с собой в виде убеждения: существует только доброе, существует только злое. Почитайте его драмы — и вы поймете его, взглянув подобным образом на его прошлую земную жизнь. Но какому обстоятельству обязан Шиллер подобным своим развитием? Мы должны приписать это тому обстоятельству, что у Шиллера после того, как в нем еще столь живо было все то, очевидцем чего он стал в Риме, после того, как он прошел через женскую инкарнацию в средние века, его карма во время между смертью и новым рождением особым образом вырабатывалась в сфере Сатурна". Чтобы изучать эту сферу в ее особых, неповторимых чертах в науке по­священия, необходимо достичь преклонного возраста. Мы говорим о том, что в имагинативном познании чело­век может созерцать панораму своей жизни. Если же он восходит к инспиративному познанию, то вместо семилетних периодов своей жизни он переживает планетные сферы: вместо первых семи лет — сферу Луны, вместо вторых семи лет (от 7 до 14) — сферу Меркурия и т.д. Сфера Сатурна открывается при таком взгляде в возрасте после 63 лет. (Далее Р.Штайнер говорит, что и он сам смог начать говорить об этой сфере, лишь когда достиг этого возраста.)
     Существа, обитающие на Сатурне, содержат в своем сознании только прошлое, но грандиозным образом. Индивидуальности, побывавшие в такого рода бытии, обладают затем удивительным взглядом в прошлое. "Так, душа Шиллера, до того как она родилась в 1759 г., имела в духовном мире грандиозный взгляд назад, на все прошедшее, и это соединилось с ее кармой. При нисхождении на Землю это вызвало обратную реакцию: созерцание прошлого преобразовалось в постижение будущего, во вдохновенное постижение идеалов будущего. Так возникли шиллеровские идеалы будущего из его кармической работы в бытии Сатурна".236 (16)

1447. "Я мы имеем притупленно отсиживающимся в душе ощущающей: там, внутри поднимаются волны удовольствия и неудовольствия, радости и страдания, а "я" едва воспринимается, ибо оно вовлечено в эти волны аффектов, страстей и т.д.". Лишь в душе рассудочной, с образованием четко очерченных поня­тий, идей, суждении, "я" проясняется; наиболее ясным оно делается в душе сознательной. Но человек должен воспитывать себя с помощью своего Я. И как ему тогда быть с душой ощущающей? Здесь на по­мощь приходит гнев. Сталкиваясь с событиями внешнего мира, мы не всегда бываем в состоянии извлечь соответствующие им суждения из души рассудочной. Тогда суждение исходит как бы само, из нашей души ощущающей. И это есть гнев. "Мы судим сначала из нашего гнева о событии внешнего мира, затем, учась т.обр. бессознательно, без согласования с тем, что не должно совершиться — учась бессознательно че­рез гнев, — именно благодаря такого рода суждению, мы становимся более и более зрелыми для того, чтобы приходить к исполненным света суждениям в более высокой душе. Так гнев является в некотором роде воспитателем человека. ... И тогда мы по праву говорим о благородном гневе. ... Ибо никто не придет к более уверенным суждениям в себе, чем тот, кто из старых благородных душевных задатков так разовьет себя, что возгорится благородым гневом против неблагородного, ненормального, глупого. И гнев имеет миссию поднимать человеческое Я в более высокие области. Это его миссия. Он — учитель в нас. Преж­де, чем мы сможем себя вести, прежде, чем мы придем к ясным суждениям, он ведет нас в том, на что мы уже способны. ... Гнев может выродиться в ярость, так что станет удовлетворять злейший эгоизм. Но такая возможность должна существовать, чтобы человек мог развиться к свободе".
     С другой стороны, гнев вычеканивает такие свойства Я, как бескорыстие, самоотверженность. Не возникай в нас благородного гнева, мы останемся равнодушными к несправедливостям, злу и глупости внешнего мира, а значит, мы сольемся с этим внешним миром и не почувствуем своего Я в развитии. "Гнев же делает его зрелым, вызывает его к действию, чтобы оно могло противостоять внешнему миру. ... Однако, когда в нас вспыхивает благородный гнев, то в то же время мы испытываем помутнение я-чувства. Это нечто вроде душевного бессилия, пробуждающегося в нас благодаря гневу, если мы не даем ему пе­рейти в ярость. Когда мы нашу душу прощупали этим гневом, тогда наступает некое душевное бессилие, тогда Я делается притуплённее и притуплённее. Вставая в противоположность к внешнему миру, оно, с другой стороны, выключается. Через горячность гнева, которую человек подавляет в себе, он одновремен­но приходит к развитию самоотверженности. Обе стороны Я приходят через гнев к развитию. Гнев имеет миссию дать возникнуть в нас свойству самости и, в то же время, превращается в самоотверженность".
     "Гнев для Духовной науки — это утренняя заря чего-то совсем другого. Кто наблюдает жизнь, тот ви­дит, что человек, не способный пламенеть благородным гневом против несправедливости, никогда не при­дет к истинной снисходительности, кротости, любви. ... Любовь и снисходительность — это другая сто­рона благородного гнева. Преодоленный гнев, просветленный гнев превращается в любовь и снисходитель­ность, в кротость. Редко встречается в мире любящая рука, если она была не в состоянии в определен­ное время сжиматься в кулак в благородном гневе против несправедливости или глупости. Эти вещи взаимосвязаны".
     Нужно преодолевать страсти, но истинное преодоление — это жертва, а не приятное размягчение. "По­жертвовать же можно тем, что прежде имеешь, а чего нет, тем жертвовать нельзя.. Преодолеть гнев может тот, кто сначала мог им пламенеть. ... Если мы преодолеваем гнев, если от того, что в душе ощущаю­щей пламенело как благородный гнев мы поднимаемся к душе рассудочной и сознательной, тогда из гне­ва развиваются любовь и сострадание, благословляющая рука". Миссия гнева отражена в мифе о Прометее. Он преждевременно приносит людям Я и гневом Зевса приковывается к скале, что умеряет действия Я, приводит его в меру.
     Игра Я и гнева происходит в душе ощущающей, воспитывая ее. Истина воспитывает душу рассудочную. И если гнев должен быть преодолен, то истину нужно любить с самого начала, хотя она и является свойством собственной души. "Внутреннее лелеяние истины совершенно необходимо, чтобы дать душе восхо­дить все выше и выше". "Первое требование к действительному чувству истины — это отказ, уход от само­го себя".
     "Истина — является водительницей людей к единству и ко всестороннему пониманию. А потому она — подготовительница справедливости и любви, подгототовительница, о которой мы должны заботиться; тогда как иное в себе мы запрещаем... В этом миссия истины, что мы должны ее все больше и больше любить и при­нимать, что мы должны ее лелеять в себе. Когда мы в своей самости предаемся истине, то самость дела­ется все сильнее, и именно благодаря этому мы избавляемся от самости. Чем больше гнева развиваем мы в самости, тем слабее делаем ее, и чем больше истины развиваем мы в самости, тем сильнее делаем ее. Истина — это строгая Богиня, которая требует, чтобы в средоточие нашей самости мы поставили одну только любовь. В тот момент, когда человек не избавляется от самого себя и ставит перед собой вместо истины что-то другое, пусть даже высокое, она тотчас же мстит за себя". Английский поэт Кольридж сказал: "Кто Христианство любит больше, чем истину, тот вскоре увидит, что он больше любит свою христианскую секту, чем Христианство; и он также увидит, что себя он любит больше, чем свою секту". В тот момент, когда человек начинает жить не ради истины, а ради себя, ради своих мнений, он делается антисоциальным существом, выпадает из человеческой общности.
     Истину ищут с помощью мышления, поэтому она вступает в душе рассудочной. У нее имеется две формы. Одна из них связана с внешним миром, который мы наблюдаем, а потом размышляем о нем (научное мышле­ние). Другая форма выступает тогда, когда мы выходим за внешнюю жизнь, размышляем о ее вечных законах. Из внешнего наблюдения не прийти к истине о перевоплощении человеческого Я; это достигается в душе, в духе, но реализоваться эта истина также должна во внешней жизни, что и подтверждает ее до­стоверность. И другого способа нет. Все другие способы ее доказательства неверны.
     Человеческому Я нужны оба рода истины. Получая истины, почерпнутые только из наблюдения, оно ис­сыхает, опустошается, его творческая сила надламывается. Таким истинам недостает сердца, их может находить холодный эгоист, не задумываясь над тем, для чего они существуют. Иначе обстоит дело с исти­нами, которые человек извлекает из своего внутреннего, поскольку в этом случае он сам является проду­ктивным. Эти истины, эти мысли он стремится затем осуществить в жизни, действовать сам, имея природу в качестве прообраза. К истинам такого рода принадлежат все духовнонаучные истины. Их область, конеч­но, более ограничена для человека, чем область истин первого рода, но их продуктивная сила выше, они освежают, расширяют душу, поскольку становятся все более и более божественными в себе. В кругу этих истин человек — гражданин и творец будущего. Силу своего Я он простирает от настоящего момента в будущее. В истинах же первого рода дух пустеет в паутине понятий, в бескровных абстракциях. И дух то­гда приходит к сомнению и в себе, и в мире. Значение истины для воспитания души хорошо выразил Гете в своей "Пандоре".
     Гнев является воспитательным средством для души ощущающей, истина — для души рассудочной. Душа сознательная во внешнем мире нуждается в мышлении, как и душа рассудочная. Но чтобы мышлению войти в сверхчувственное, водителями туда должны стать чувство и воля. При всех обстоятельствах чувство может быть водителем мышления. Несомненно, для выработки знания человек пользуется логикой. Но если эту ло­гику мы используем как инструмент доказательства, то сама логика доказывается не логикой, а чувством. Чтобы дать толчок к мышлению о сверхчувственном, чувство должно стать силой, и такое чувство называ­ется любовью. "Для человека должно стать возможным развить любовь к незнакомому, к сверхчувственному до того, как об этом сверхчувственном он сможет думать".
     Воля также должна проявиться до того, как о сверхчувственном будет помыслено, но она должна раз­вить преданность сверхчувственному. "Когда вы соедините одно с другим, преданность воли неизвест­ному и любовь к нему, то из этого соединения возникнет то, что в истинном смысле слова называется благоговением. ... Так благоговение становится воспитателем души сознательной. Ибо когда душа созна­тельная устремляется к тому, что от нее сокрыто, то также и в обычной жизни можно говорить о благого­вении". Даже к познанию внешних вещей душа сознательная не придет без любви и преданности. Без благо­говения душа проходит мимо вещей. Итак, гнев должен быть преодолен, истина должна пронизывать Я, благоговение должно струиться из Я.
     Через силу благоговения душа чувствует себя мощно привлеченной вечным. Но в настоящей преданности миру человеку также угрожает потеря Я, самости, потеря его в другом. Это может привести к душевному бессилию. Чтобы такого не случилось, необходимо чувство преданности пронизать огнем Я. Это значит, что за пределами внешнего все должно быть освещено мышлением. Мышление, как было сказано, не может идти впереди, но свет мыслей должен тотчас же проникнуть в то, к чему душа обратилась с преданностью". "Иными словами, должна иметься воля к мышлению о том, чему человек предан. Вообще, в тот момент, ког­да преданная воля теряет волю к мышлению, возникает опасность потерять себя; воля, которая с самого начала принципиально отказывается мыслить об объекте ее преданности, ведет к крайности, к устойчивому бессилию человеческой души.
     А может ли любовь, другой элемент человеческого благоговения, постигнуть такая же судьба? В любви должно быть нечто такое, что от человеческого Я излучается к незнакомому. Поэтому в каждый момент Я должно держаться прямо. Я должно хотеть войти во все, чему подобает составлять предмет его благоговения; и оно должно хотеть держаться прямо по отношению ко всему, что объемлется в любви, по отношению к незнакомому, сверхчувственному, вовнестоящему. Чем станет любовь, если Я не сохранит бодрственности вплоть до границы, где мы встречаем незнакомое, если свет мыслей, свет разумного сужде­ния не желает пронизать незнакомое? Такая любовь становится тем, что называется мечтательностью. ... Когда Я, когда душа через чувство хочет объять внешнее, то оно не должно себя умерщвлять: Я посто­янно пребывает в чувстве; но если оно не поддержано мышлением и волей, то в бессилии свергается вниз. И это низвержение Я, его бессознательность ведет к тому, что такая любовь к незнакомому, не имеющая воли к сильному мышлению, приводит к тому, что душа все больше впадает в мечтательность в фантазирование ... в сонливость".
     "Душа, воспитанная в благоговении, свои темные симпатии и антипатии, свои темные чувства удоволь­ствия и неудовольствия просветляет настолько, что их можно назвать чувствами прекрасного, доброго". Темные желания, инстинкты превращаются благоговением в моральные жизненные идеалы. Само благоговение перерастает в переживание всесилия. "Итак, любовь и преданность — истинные водители в незнакомое и воспитатели души из рассудочной в сознательную".59 (1,2,3)

660. "Нет хуже для человечества, чем вера в абсолютные идеалы, ибо это противоречит реальному ходу мирового развития. Но скажите какому-либо идеалисту, что его учреждение, нацеленное на совершенствование, со временем приведeт к обратному результату, и он превратится в настоящего чeрта". 177(4)

686. Существует определeнное стремление построить такой социальный строй, который стал бы раем на Земле или принeс бы всем возможность вести счастливую жизнь. Это называют "решением социальных вопросов". "Так вот, в отношении этого решения социальных вопросов необходимо, чтобы представитель Духовной науки, не предающийся иллюзиям ни в какой сфере, но считающий себя обязанным всегда пробиваться к действительности, также и здесь не предавался никаким иллюзиям. Ибо именно в этой сфере часто случается так, что человек, стремящийся к подобным вещам, пребывает на точке зрения, не свободной от иллюзий ... содержащей в себе основную иллюзию, будто социальные вопросы можно решать.
     Это происходит до некоторой степени оттого, что наше время не имеет ни малейшего понятия о разнице между физическим планом и духовным миром ... принимает физический план за единственный мир. ... Но тому, кто рассматривает мир имагинативно ... физический план являет себя таким, что о нeм можно сказать: в нeм нет никакого совершенства, а лишь одно несовершенство. Поэтому об окончательном решении социальных вопросов невозможно говорить". Однако не следует делать вывод, что всe надо оставить как есть, "предоставить всему старому вздору возможность существовать и далее. Дело обстоит так, как при качании маятника: сила, которая отклоняет его в одну сторону, становится силой, которая затем отклоняет его в другую сторону. ... Так происходит и в исторической жизни. ... То лучшее, чего вам удаeтся добиться на физическом плане, само вызывает через некоторое время силы, которые его же и уничтожают. И дела человеческие обстояли бы совсем иначе, если бы был распознан этот неумолимый закон исторического развития. ... И если хотят дать абсолютный ответ на вопрос: какой должна быть социальная жизнь? то правильно сделают, спросив при этом: что должно быть сделано для нашего времени? Чего требуют импульсы именно 5-ой послеатлантической эпохи? ... Человек работает против действительности, когда считает, что с помощью абстрактно-абсолютных идеалов в ней можно сделать что-то полезное". 186(3)

1597."Если мы не находим возможности между 14-15 и 21 годом говорить с детьми так, чтобы естественным образом мочь подняться с ними к идеалам, к тем идеалам, которые пронизывают сердце радостью, то ничего хорошего для молодых людей это не представляет". 130(1)

     275. "Мы имеем природный порядок, но не существует никакого сохранения сил и материи. На определенной ступени прекращается природный порядок; и то, что сегодня есть идеальный порядок, — это образует продолжение природного порядка". Что сегодня дано глазу и уху — этого не будет в состоянии Венеры. Там внешними станут сегодняшние идеалы. "... Если бы существовало сохранение сил и материи, то идеальный мир был бы только сном". 184 (2)

     465. "Нельзя говорить о развитии Ницше без того, чтобы не вспомнить о самом свободном мыслителе, которого произвело человечество нового времени, о Максе Штирнере. Это печальная истина, что этот мыслитель, который в полном смысле соответствует тому, что Ницше требует от сверхчеловека, познан и оценен лишь немногими. Еще в сороковых годах этого столетия он высказывался в духе мировоззрения Ницше; конечно, не в таких насыщенных сердечных тонах, как у Ницше, но зато в кристально ясных мыслях, по сравнению с которыми афоризмы Ницше, в самом деде, часто выглядят как простое бормотание.
     По какому пути пошел бы Ницше, если бы не Шопенгауэр, а Макс Штирнер стал его воспитателем! В сочинениях Ницше не заметно никакого влияния Штирнера. Собственной силой должен был Ницше от немецкого идеализма проникнуть до мировоззрения, подобного штирнерскому.
     Штирнер, как и Ницше, придерживается мнения, что движущие силы человеческой жизни можно искать только в отдельной, действительной личности. Он отвергает всякие силы, которые хотят извне формировать, определять индивидуум. Он прослеживает ход мировой истории и находит основную ошибку прежнего человечества в том, что оно ставит перед собой не выращивание и культуру индивидуальной личности, а другие, безличные цели. Он видит истинное освобождение человека в том, чтобы он не признавал за всеми такими целями никакой высшей реальности, но использовал эти цели как средство для заботы о самом себе. Свободный человек определяет свои цели сам; он владеет своими идеалами; он не позволяет им владеть собой. Человек, который не господствует как свободная личность над своими идеалами, находится под их влиянием как умалишенный, страдающий от навязчивых идей. Для Штирнера одинаково, воображает ли себя человек "китайским богдыханом" или "спокойным бюргером", если в этом его назначение: быть хорошим христианином, верующим протестантом, лояльным гражданином, добродетельным человеком и т.д., — все это одна и та же навязчивая идея. "Кто никогда не пытался и не осмеливался не быть хорошим христианином, верующим протестантом, добродетельным человеком и т.д., тот оказывался плененным человеком и опутанным верой, добродетельностью и т.д.".
     Нужно прочесть лишь несколько фраз из книги Штирнера "Единственный и его достояние", чтобы видеть, как родственно его воззрение ницшевскому". "Этот, поставивший себя на самого себя, только из себя творящий собственник есть сверхчеловек Ницше". 5(30)

     621. "Предметы природы несвободны потому, что они не знают законов, и, не зная о них, управляются ими. ... Познающее существо не может быть несвободным. Оно сначала преобразует закономерность в идеал и само ему подчиняется. ... Бог ... в полном самоотвержении совершенно излился в человечество. Он не желает ничего оставить для Себя, ибо Он желает такого рода, который свободно господствовал бы над собой. Он перешел в мир. Человеческая воля — это Его воля, человеческие цели — это Его цели. ... Нет "Бога в истории"; Он перестал быть ради свободы человека, ради Божественного мира. Высшую потенцию бытия мы восприняли в себя. Поэтому нас не может удовлетворить никакая внешняя власть, а только наше собственное творение. Все обиды на бытие, которое нас не удовлетворяет, на этот жестокий мир должны исчезнуть перед мыслью, что никакая власть в мире не может нас удовлетворить, если мы сами сначала не даруем ему то волшебство, благодаря которому он нас возвысит и обрадует. И если бы внемировой Бог даровал нам всю небесную радость и мы должны были бы принять ее без нашего участия, то нам следовало бы отказаться от нее, ибо это была бы радость несвободы". Со временем люди перестанут надеяться на спасение, приходящее извне. (Из письма поэтессе М. делле Грацие). 30, с.239