496. "Человеческие моральные отправления оказывают влияние на космический эфир и на космичес­кую астральность лишь в той мере, в какой душевное человека связано с грудной организацией, с организацией дыхания и циркуляции крови. Голова, в определенном смысле, есть чистое отображение космоса. И что как отображение универсальной космической деятельности во время земной жизни происходит по­зади обычного сознания, там, где постоянно образуются миры, где постоянно миры разрушаются, это сохра­няется в определенной чистоте по сравнению с остальной человеческой природой. И если бы человек смог неким образом повернуть глаза и духовно, ясновидчески заглянуть внутрь собственной головы, внутрь человеческой черепной пещеры, то он увидел бы там постоянно мерцающие звезды, движущиеся по отношению друг к другу звезды, мир неподвижных звезд. Стал бы виден целый небольшой космос".
     В грудной организации сильно влияние земных отношений, и они значительно изменяют отображение космоса. "Когда наши легкие находятся в деятельности, то происходящее внутри них мы могли бы видеть как звезды, как планеты, как мир Солнца и Луны, если бы мы смогли облачение из земной материи ви­деть в его эфирно-астральной части. Но в этом внутреннем бытии постоянно играют земные отношения. ... Грудная организация воспринимает воздух и перерабатывает его. Это то, что находится в непосред­ственном окружении Земли, что не столь тонко проникает в человеческий организм, как то, что глаза делают из цвета. Воздух дыхания грубее, чем цветной свет, проникающий в наш организм. Поэтому бо­лее грубый воздух оказывает более сильное, более изменяющее влияние на все, что как отображение космических процессов имеется в грудной организации. А что говорить о циркуляции крови! В крови обращаются все человеческие средства питания. Сначала они воспринимаются и изменяются пищеварением, питательной деятельностью, а затем посылаются в циркулирующую кровь.
     А когда кровь достигает головы, то она уже находится в исключительно тонком состоянии, в том со­стоянии, которое древнее предчувствующее ясновидческое искусство правильно называло фосфорным со­стоянием. Это исключительно утонченное состояние; здесь отображение космической деятельности имеет власть над материей, так что материя не может развернуть свои собственные силы. Пожелай какая-либо соль, входящая в мозг, развернуть свои силы, она будет заглушена звучанием, ростом тех направлений деятельности, которые деятельность космоса испытывают еще в той грубой циркуляции крови, которая совершается в груди".
     "Для духовного взора в груди видны звезды, движение звезд, но если смотреть сзади, то все имеет искаженный вид, а спереди — неотчетливый". Грудная организация является отображением космоса, поскольку на Земле есть процессы годичных и месячных ритмов: растительные, минеральные, погодные. "Т.обр., в человеческой груди в отношении того, что образовано со спины, можно сказать, что это ис­каженный космос, создающий такое впечатление, как если бы однажды ночью мы увидели, как окружающий нас космос с одной стороны тянет один великан, а с другой — другой, так что вместо закруглен­ного космоса мы бы увидели вытянутую в длину овальную форму с наибольшей толщиной в середине. Так является духовному взору космос сзади, а спереди он предстает в беспорядке. Как переменчивые про­цессы на земной поверхности, приведенным в беспорядок является космос спереди. Целое же выглядит так, что космос то вспыхивает, то исчезает: со вдохом он вспыхивает, с выдохом — исчезает. Как че­ловек через дыхание вызывает физические процессы, так вдох вызывает блистание искаженного космоса, а выдох — потемнение искаженного космоса". Такой вспыхивающий и гаснущий искаженный космос пытают­ся пережить йоги, оживляя дыхание.
     "Так переживаем мы, как люди груди, космос во второй раз, но как бы в борьбе против хаоса. И мы переживаем космос в третий раз, но тогда он является совершенно неотчетливо. Так именно он вчленен в систему обмена веществ и в систему конечностей человека. Здесь с трудом можно распознать, как то, что вчленено сюда из астрального и я-существа, происходит из космоса. ... Это, собственно, становя­щийся космос", и грудной организации живет вторая Иерархия. В ней "...возникают искажения, потому что материя не становится верным отображением космоса, потому что она все снова и снова разрушается, чтобы мочь растворяться. Космическое образование не закончено. Человек имеет здесь земное, сильно заявляющее о себе, и космическое, которое в человеке еще не закончено, остается космическим; и че­ловек, поскольку он дышит, поскольку он имеет циркуляцию, пронизывает космическую деятельность, в которой действуют, ткя и паря, существа второй Иерархии. И сюда человек вносит живую фотогра­фию... отображение своих моральных, духовных качеств". Деятельностью обмена веществ и конечностей человек связан с первой Иерархией. Здесь он наиболее физический, наиболее предан физическим силам. Космическое же в нем подобно туману. Только существа первой Иерархии способны физические процессы химизма, сами физические процессы переводить из земных форм в формы Юпитера, как это описано в "Очерке Тайноведения".216 (2)

1818. "Что это такое, неопределенно всплывающее из глубин душевных переживаний и говорящее: эта дея­тельность добрая, а та — злая, это действие мудрое, а то — глупое? — Это душевная деятельность, оста­вшаяся такой же, какой она была в доземном бытии, какой она пронизывает ритмическое в человеке, дыха­ние и циркуляцию крови, но которая не может полностью излиться в жизнь мышления, а только окрашивает его, так что в жизни мыслей мы имеем лишь отражение этих внутренних переживаний, ценных для нашей дея­тельности, выполняемой в физическом мире. Мы носим в себе не только то, что как сознательные мыслитель­ные суждения выступает в нашей деятельности. Нет, в ритмической системе человека живет и пульсирует астральная духовность, которая в облике, подобном тому, который она имела в доземном бытии для себя отчетливо, а для обычного сознания неотчетливо, говорит да или нет нашим человеческим действиям. Там вну­три пребывает суждение, оценка нашей души, и эта деятельность живет столь реально, сколь реальна наша душа, как деятельная душа в нашей головной организации". В древности, внося ритмическую систему в головную путем дыхательных упражнений (в йоге) и др., пытались узнать оценку космосом человеческой дея­тельности. "Это суждение космоса о нашей деятельности совершенно реально присутствует в астральной че­ловеческой организации". Осознать это мешает физ. тело, которое мы слагаем в момент смерти.215 (10)

Языческое и ветхозаветно-иудейское течения

172. С древнейших времeн можно проследить в среде человечества два потока. Один из них языческий, представляющий собой природную мудрость, видевший в каждом природном существе духовно-элементарных, демонических существ, тех существ, которые в Евангелиях встают на дыбы, когда Христос является в сферу людей, ибо они сознают, что кончается их господство. "Языческое сознание, искавшее на старый лад демонически-элементарно-духовную природу во всех существах природы, долгое время играло свою роль. И началась борьба за тот род сознания, который повсюду в земном должен был также искать то, что через Мистерию Голгофы соединилось с земной жизнью как субстанция Самого Христа.
     То языческое течение было природно-софийным, повсюду в природе видело оно духовное, а потому могло оглянуться также и на человека, которого оно хотя и рассматривало как природное существо, но тем не менее как существо духовное, поскольку во всех чужеродных существах оно также видело и духовное. Чистейшим, прекраснейшим образом это выступило в Греции, особенно в греческом искусстве, где мы видим, как духовное в виде судьбы ткет сквозь человеческую жизнь, подобно тому, как закон природы ткет сквозь явления природы. И когда мы, потрясeнные, временами останавливаемся перед тем, что содержится в греческой трагедии, то у нас возникает, с другой стороны, чувство: грек ощущал не просто абстрактные законы природы, как мы сегодня, но он ощущал также действие божественно-духовных существ во всех растениях, во всех камнях, во всех животных, а потому и в самом человеке, в котором жeсткая необходимость закона природы формируется в судьбу, как это, например, изображено в драме "Эдип". Мы здесь находим внутреннее родство природного бытия с человечески-духовным бытием. Поэтому в этих драмах ещe не господствует свобода и человеческая совесть. В них господствует внутренняя необходимость, судьбоносное в человеке, подобно тому, как вовне, в природе, господствует природная закономерность. Это течение приходит в новое время.
     Другое течение — ветхозаветно-иудейское. В нeм нет никакой природной мудрости. На природу оно смотрит как на чувственно-физическое бытие. Но зато это ветхозаветное воззрение восходит к первоисточникам морального, лежащего между смертью и новым рождением, к тому пра-истоку, исходя из которого теперь не вглядываются в природное в человеке. Для Ветхого Завета не существует никакого естествознания, а только соблюдение божественных заповедей. В смысле Ветхого Завета всe совершается не по законам природы, а так, как хочет Ягве. Так мы видим, что из Ветхого Завета звучит безобразное, в определeнном смысле абстрактное, но за этим абстрактным стоит, вплоть до Филона Александрийского, который из всего этого сделал аллегорию, Господь Ягве, который абстракции пронизывает идеализированной в сверхчувственном, всеобщей человеческой природой, который как Господь человеческий пронизывает всe, что как заповедь звучит от него на Землю. В этом ветхозаветном воззрении простое глядение на моральный мир выступает прямо-таки ужасом перед взглядом на мир в его внешней чувственности. В то время как язычники полагали во всeм видеть божественно-духовных существ, Бог иудеев — один. Иудеи — монотеисты. Их Бог, их Ягве — един, ибо он может быть соотнесeн лишь с тем, что в человеке является единством: ты должен верить в единственного Бога; и этого Бога ты не должен выражать в чeм-то земном, ни в образе пластическом, ни в слове, которое смеют произносить лишь посвященные в особых праздничных случаях; ты не должен произносить имени Бога без святости".
     В христианские столетия, вплоть до XVII столетия, происходила напряжeнная борьба за нахождение созвучия между тем, что можно было видеть как духовное во внешней природе, и тем, что переживается как Божественное, когда мы смотрим на собственное моральное, душевное в человеке, между созерцанием духа во внешней природе и обращением души к духовному, из которого низошeл Христос Иисус. Когда Христианство из Азии перешло в Грецию, то там был силeн старый языческий элемент, видевший духовное во всей природе. И хотя Христианство прошло через гречество, заимствовало у него многие речевые формы, но корней там пустить не смогло, за исключением гностических воззрений. Затем Христианство прошло через прозаический элемент римства, где его постигали абстрактно, предвосхищая этим его позднейшее ариманическое понимание.
     Но действительно живую борьбу мы находим в Испании. "Не теоретически, но интенсивно и жизненно там встал вопрос: как человеку, не теряя созерцания духовного в вещах и процессах природы, найти целого человека, который через Христа Иисуса поставлен перед его душевным взором? Как человеку пронизать себя Христом?" В Кальдероне, испанском поэте, эта борьба выразилась особенно интенсивно. "В Кальдероне, если можно так выразиться, драматически жила эта борьба за пронизание человека Христом". Особенно характерна в этом отношении его драма "Киприанус". Еe главный герой — маг, живущий в вещах и процессах природы, когда желает исследовать их духовность. Это человек фаустовского типа, но сильно отличается от Фауста тем, что живeт совсем живо и несомненно в духе природы. В жизнь Киприануса вступает Юстина. Она представлена совершенно по-человечески, как женское существо, но только так еe полностью не постичь. Не поймeм мы ничего и аллегоризируя эту фигуру. "Когда в драме Кальдерона выступает Юстина, то мы должны думать о пронизывающей мир справедливости", которая не была ещe столь абстрактной, как в современной юриспруденции.
     Киприанус поeт Юстине гимн, что также трудно понять современным адвокатам. Но Киприанус ещe и маг, он действует среди демонических существ природы, среди которых находится и их предводитель — средневековый сатана. Киприанус чувствует себя неспособным подойти к Юстине и просит сатану добыть еe ему. Здесь вы встречаете всю глубину трагизма христианского конфликта. Справедливость присуща христианскому развитию. Но Киприанус — полуязыческий естествоиспытатель. "Он не может из природной необходимости, которая есть нечто жeсткое, найти христианскую справедливость, и ему остаeтся только обратиться к предводителю демонов, к сатане, чтобы тот добыл Юстину".
     Сатана умен. Если бы ему удалось захватить христианскую справедливость, то это сослужило бы гибели человека. Но Юстина бежит от сатаны, и тот захватывает лишь еe фантом, еe тень. Киприанусу, конечно, нечего делать с фантомом; в нeм нет жизни, в нeм лишь тень справедливости. "О, это удивительно выражено, как то, что возникает из древней природной мудрости и теперь выступает в новом естествознании, подходит к чему-то такому, как социальная жизнь, к Юстине, но та не дарует ему действительной жизни, а только мыслефантомы".
     От всего этого Киприанус сходит с ума. Юстина, действительная Юстина, попадает со своим отцом в тюрьму и присуждается к смерти. Киприанус, уже безумный, требует для себя смерти. На эшафоте они встречаются. После их смерти появляется змея, верхом на ней едет демон, хотевший добыть Киприанусу Юстину, и объявляет, что они спасены и могут взойти в небесные миры: "Благородный житель мира духа спасeн от зла".
     "Вся христианская борьба средневековья заключена в этом. ... Христос низошeл на Землю, поскольку больше нельзя было видеть то, что прежде ещe в среднем человеке, в ритмическом человеке, могло быть видимо, а именно: как этот средний человек вырабатывался с помощью дыхательных упражнений йоги; не головной, но ритмический человек. Человек не мог найти Христа в то время. Но он стремился найти Его. Христос низошeл вниз. Человек должен найти Его здесь, поскольку он больше не имеет Его в воспоминании о времени между смертью и новым рождением.
     В драме Кальдерона представлена борьба за это нахождение и трудности, с которыми сталкивается человек, который теперь должен опять вернуться в духовный мир, должен снова пережить созвучие с духовным миром. Киприанус ещe смущeн тем, что звучит как демоническое из древнего языческого мира. Но также и иудейско-древнееврейское он ещe не преодолел настолько, чтобы оно стало для него современно-земным. Ягве ещe восседает для него на троне в надземном мире, Христос ещe не сошeл через крестную смерть вниз и не соединился с Землeй. Киприанус и Юстина переживают своe движение вместе с духовным миром, когда проходят врата смерти. Столь ужасна эта борьба за обретение Христа в человеческой природе во время между рождением и смертью. И осознавалось, что средневековье ещe не зрело для того, чтобы обретать Его таким образом".
     У Кальдерона это выступает куда живее, чем в теологии того времени, работавшей с абстрактными понятиями и желавшей с их помощью понять Мистерию Голгофы. Если сравнить Киприануса с Фаустом, выступившим сначала у Лессинга, то здесь налицо сознание: человек должен в земной жизни найти Христа, ибо Он через Мистерию Голгофы соединился с Землeй. У Лессинга это живeт не в ясных идеях, а в отчeтливом чувстве. Начатого им "Фауста" — был написан лишь небольшой отрывок — он заканчивает так, что тем демонам, которые удерживали Киприануса, провозглашается: вы не должны победить! И этим была дана тема для позднейшего гeтевского "Фауста". Возьмите его первую часть — это борьба. Возьмите вторую часть: там через классическую Вальпургиеву ночь, через драму Елены должно быть испытано восприятие Христианства в греческом мире. Но далее Гeте знает: человек должен здесь, в земной жизни найти связь со Христом. Однако Гeте ведeт своих героев к Христианству, так сказать, теоретическим сознанием, ибо вознесение в христианском смысле просто приклеено к драме, не следует из внутренней природы Фауста, взято Гeте из католической догмы.
     "По сути говоря, лишь общее настроение 2-й части "Фауста" изображает пронизанность Христом. Ибо образно Гeте не мог этого дать. Лишь после смерти Фауста он даeт сцену христианского вознесения". Гeте работал над "Фаустом" в три этапа. Первый начался ещe в юности, когда он испытывал большую неудовлетворeнность своими университетскими штудиями и ему хотелось реальной связи души с полной духовной жизнью. Образ Фауста вставал тогда ему из кукольных спектаклей, где он был лишь человеком, стремящимся из рассудочного к полноценному пониманию космического происхождения человека. "Но Гeте продолжал искать дух внутри природы. В духовной жизни, с которой он столкнулся, он не мог его найти. Глубокая тоска повела его к тому, что как остатки греческого искусства он увидел на юге. Он полагал, что в том роде и способе, каким греческое мировоззрение прослеживало тайны природы в художественных произведениях, можно познать духовность природы".
     Пережитое в Италии претерпело метаморфозу в его душе, что отразилось в "Сказке о зелeной Змее и прекрасной Лилии", где из традиционных понятий истины, красоты, добра он формирует свой храм с четырьмя королями. Вторая стадия работы (конец XVIII в.) над "Фаустом" выразилась в написании "Пролога на небесах". Здесь Фауст поставлен во весь Космос. Проблему человека Гeте развил в проблему мира. На третьей стадии, в 20-х годах XIX в., Гeте закончил "Фауста". Здесь уже встают одухотворeнные представления о природе, чтобы Фауст-проблему сделать космической проблемой. "Гeте здесь опять хотел из человеческой души получить всe, опять душевное существо хотел некоторым образом расширить до всесущества".
     Но хотя Гeте в глубочайшем смысле слова боролся за нахождение духовного в земной жизни, ему не удалось это изобразить. "Можно сказать, что Гeте ни в малейшей степени не удалось Дух Земли, волнующийся в валах деятельности, в ткании времени, соединить с Импульсом Христа; и это мы ощущаем как некоего рода трагедию, которая, разумеется, в ту эпоху развития стояла в душе Гeте, но не было условий для ощущения Мистерии Голгофы в еe полном смысле". Эта возможность является в 5-й культуре лишь с оживлением мeртвых мыслей, с восхождением к имагинациям, к инспирациям, интуициям. "Мир вокруг нас является большим вопросом, и сам человек является ответом на него; и это в глубочайшем смысле должно быть поставлено в связь с Мистерией Голгофы. Она не будет понята раньше, чем будет понят сам человек". 210(10)

2. Становление "Я есмь"

От греческой драмы к Мистерии Голгофы

179. "Грек ещe не обладал таким воззрением на мир, как мы. Он хотя и мог развивать такие же понятия и идеи о мире, как мы, но он мог, в то же самое время, всерьeз принимать те воззрения, которые ещe давались в образах. Он вообще жил иначе, чем мы сегодня живeм. Мы, например, идeм в театр, чтобы развлечь себя. В Греции развлекаться ходили в театр — если я могу так выразиться — во времена Эврипида, едва ли во времена Софокла, и уж никак не во времена Эсхила или ранее того. Тогда на драматические представления приходили с другими целями. У человека было отчeтливое чувство, что во всeм: в деревьях и кустарниках, в реках и ручьях — живут духовно-душевные существа. Если человек переживал этих духовно-душевных существ, то в его жизни возникали моменты, когда у него совсем ослабевало чувство себя. Когда же он снова развивал это сильное чувство себя, которое древние развивали с помощью изучения йоги и которое грекам уже не было нужды развивать с помощью йоги, то всe вокруг делалось мeртвым, тогда человек видел лишь некоего рода труп природы. Тогда человек расходовал себя. Он говорил себе: жизнь расходует людей. Созерцая лишь мертвую природу грек чувствовал это как некий род душевного и телесного заболевания. В древние греческие времена это ощущали так живо, что в течение дневной жизни заболевали, и было необходимо что-то такое, что оздоровляло бы: и это была трагедия. ... если вообще желали остаться целостными людьми, то требовалось исцеление, поэтому шли в трагедию. И трагедии во времена Эсхила игрались так, что тот, кто строил, создавал трагедию, чувствовал себя врачом, лечившим израсходованного человека. Чувства, возбуждавшиеся сопереживанием страха, сострадания вместе с героем, действовали как лекарства. Они пронизывали человека, и когда он их преодолевал, эти чувства страха и сострадания, то они вызывали в нeм кризис, каким он, например, бывает при пневмонии. А когда человек преодолевал кризис, то он становился здоровым. ... Так было для греков искусство некоего рода целительным процессом. А когда первые христиане начали переживать, что было дано в воплощении Христа в Иисусе, что могло быть подумано, ощущено в Евангелиях: нисхождение Христа Иисуса к страданиям и к крестной смерти, Его воскресение, вознесение, — то они ощущали определeнного рода внутреннюю трагедию. Поэтому они всe больше и больше называли Христа врачом, целителем, великим врачевателем мира. Грек в древности ощущал это исцеление в трагедии. Человечество должно постепенно прийти к тому, чтобы исторически целящее переживать и ощущать во взгляде, в духовном переживании Мистерии Голгофы, великой трагедии Голгофы.
     В древней Греции, а именно во времена Эсхила, в трагедии стало более открытым то, что ранее праздновалось лишь в сумерках Мистерий. Что видели люди в этой внешней трагедии? — Являлся Бог Дионис, тот Бог Дионис, который образуется из земных сил, из духовной Земли... выходил на поверхность Земли и сопереживал страдания Земли. Как Бог, он чувствовал душевно — не так, как в Мистерии Голгофы, телесно, — что это такое: жить среди существ, проходящих через смерть. Он не учился переживать смерть в себе, но — наблюдать еe. Человек чувствовал: здесь Бог Дионис, который глубоко страдает среди людей, потому что он должен знать, как страдают люди. Сначала на сцене было одно-единственное царство — Бог Дионис, страдающий Дионис, а вокруг него — рецитировавший хор, чтобы люди могли слышать, что происходит в Боге Дионисе. Таков, вообще, был облик первых представлений, трагедий, что единственным действующим персонажем в них выступал Бог Дионис, а вокруг него хор рецитировавших о том, что происходило в его душе. Лишь мало-помалу из одного персонажа сложилась позднейшая драма. Так в образе переживали Бога Диониса. А позже в действительности, как исторический факт человеческого развития, человек пережил страдающего, умирающего Бога, Христа. Однажды это должно было разыграться перед человечеством как исторический факт, так что все люди могли ощутить то, что в ином случае в Греции могло быть пережито в виде спектакля. По мере того, как человечество шло навстречу переживанию этой великой исторической драмы, столь святая в древней Греции драма, что в ней ощущали целителя, чудесно действующее лечебное средство человечества, всe более и более, я бы сказал, сбрасывалась со своего пьедестала и превращалась в средство развлечения, как это стало уже во времена Эврипида.
     Человечество шло навстречу времени, где оно нуждалось в чeм-то ином, чем в воспроизведении образа духовно-душевного мира, после того как природа стала для созерцания неодушевлeнной. Человечество нуждалось в исторической Мистерии Голгофы. Древний ученик йоги в индийскую эпоху удерживал дыхание в своeм теле, чтобы в дыхании ощутить: в тебе живeт божественный я-импульс. — Как ученик йоги, человек переживал Бога в себе через процесс дыхания; но пришли другие времена. Человек больше не переживал в себе божественного импульса в процессе дыхания. Но он научился думать, и он сказал: через дыхание душа входит в человека. — Древний ученик йоги это проделывал. Позднейший человек сказал: "И вдохнул Бог человеку живое дыхание, и он стал душою". Конкретное переживание стало абстракцией. Драма стала мировым событием. Так был смещен образ. Образ стал просто образом, как дыхательный процесс начали просто описывать словами".
     Сам человек сделался для себя внешней действительностью — как тело, проникнутое Богом. "И когда человек смотрел на распятие, на умирающего Христа Иисуса, то перед ним была природа. Перед ним был образ природы, той природы, в которой был распят человек. А когда человек смотрел на восставшего из могилы, пережитого затем Павлом и учениками, на живущего в мире Христа, то ему представало то, что в древние времена он видел во всей природе. Во множественности, во множестве существ, в гномах и нимфах, в сильфах и саламандрах и во всевозможных других существах земных иерархий видел человек божественно-духовное; он видел природу проодухотворeнной, проодушевлeнной. Но теперь в человеке возникла тяга через зарождающийся интеллектуализм соединить всe то, что разбросано в природе. Человек соединил это в мeртвом Христе Иисусе на кресте. Но во Христе Иисусе он видел всe, что вынужден был потерять во внешней природе. Всю духовность видел человек, когда взирал на факт: из тела возвысился Христос, Божественный Дух, преодолевший смерть, и в этом Существе теперь может иметь часть каждая человеческая душа. Человек утратил способность в окружающей природе видеть Божественно-духовное; он приобрeл способность при взгляде на Мистерию Голгофы это Божественно-духовное снова находить во Христе.
     Таково развитие. Что человечество потеряло, было снова ему дано во Христе. В утрате оно обрело эгоизм, возможность чувствовать себя. Не стань природа мeртвой для внешнего наблюдения, человек никогда не пришeл бы к переживанию "я есмь". Он пришeл к переживанию "я есмь", он смог почувствовать себя, внутренне переживать себя, но он нуждался в духовном внешнем мире. Им стал Христос. Но "я есмь", эгоизм, он достигается в трупе природы".
     Природа была мeртвой. Человек переживал "я есмь" внутренне. Но с ним он стоял бы лишь как отшельник на бездуховной, бездушной Земле, если бы не мог взирать на Христа. Однако он не мог видеть Христа внешне ... он должен был воспринять Его в Я. Он должен был мочь сказать, возвышаясь над повседневным "я есмь":

"Не я, но Христос во мне". Это можно изобразить схематически. В древности человек переживал природу вокруг себя (зелeное), пронизанной духом и душой (красное). А когда природа стала бездушной, он воспринял собственное "я есмь" (жeлтое). Но для этого ему был нужен образ пребывающего в человеке Бога, и он воспринимал это в Боге Дионисе, в греческой драме. "В ещe более поздние времена человек опять-таки ощущал обездушенное в природе (зелeное), а в себе "я есмь (жeлтое). Но драма стала фактом. На Голгофе воздвигся Крест. И одновременно то, что ранее было утеряно человеком, взошло в его собственном внутреннем и стало излучаться (красное) из его собственного внутреннего: "Не я, но Христос во мне". В древности человек не говорил, но переживал: не я, но Божественно-духовное вокруг меня, во мне, повсюду. Это было бессознательным переживанием "не я, но Христос во мне". Первофакт, бессознательно переживавшийся во времена, предшествовавшие тем, когда человек пережил своe Я, стал сознательным фактом, переживанием Христа в человеческом внутреннем, в человеческом сердце, в человеческом душевном". 211(3)

1274. "Индус как к своему идеалу стремится к ритмической системе и сознает ее. (А живет он в системе обмена веществ). Среднеевропеец живет в этой ритмической системе, но не осознавая ее. И благодаря тому, что он живет в этой системе, он образует все то, чем является правовой, демократический, государственный элемент в социальной организации. ... но он также имеет и идеал, он стремится возвыситься к нервно-чувственному человеку. Как индус його-философию, искусное дыхание, ведущее к особого рода познанию, рассматривает как свой идеал, так среднеевропеец видит свой идеал во взлете к представлениям, происходящим из нервно-чувственного человека, к представлениям, которые идеальны и даются через восхождение.
     Поэтому необходимо осознать, что если хотят понять творящих из подобных подоснов людей, таких как Фихте, Гегель, Шеллинг, Гете, то их необходимо понимать аналогично тому, как индус понимает своих його-посвященных". 199(8)

1542."На Востоке ищущий духа пытается затемнить головное сознание, подавить его и вместо него возбудить, просветлить сознание туловища. Он пытается сделать процесс дыхания таким, чтобы в нем всплыло сознание". Он живет во вдыхаемом и выдыхаемом воздухе, следуя за его ходом и внося в сознание то, что иначе остается бессознательным. "Благодаря этому он приходит в состояние очень отчетливого осознания того, образом чего является процесс дыхания: жизни в духовном мире между смертью и рождением". Знание о том, что жизнь есть до и после смерти, на Востоке является никакой не теорией, а очевидностью. 181(15)

     70. "При восхождении к сверхчувственному созерцанию восточный йог сплетал сознательное дыхание с со­знательным мышлением. При этом он схватывал продолжающееся в дыхании ритмическое мировое свершение. Дыша, он переживал мир как самость. И на ритмических волнах сознательного дыхания мысли двигались через все человеческое существо. ... Современный человек должен, медитируя, мышление возвышать от логи­ческой жизни к созерцающей. Созерцая же, мышление ткет в духовно-музыкально-образном элементе. Оно отъединяется от дыхания и сплетается с духовным мира. Самость теперь не переживается, когда дышат, в собственном человеческом существе, но в окружающем духовном мире. ... Если западный человек захочет стать йогом, он сделается рафинированнейшим эгоистом, поскольку природа уже дала ему чувство себя, которое восточный человек имеет лишь сновидчески; а если йог захочет искать себя в мире, подобно за­падному человеку, то он впадет в сновидческое познание, в бессознательный сон и "захлебнется" душевно". 83 с.361-362

     1076. "Вначале это было так. Человек говорил себе: если при вдохе так образовать дыхание, чтобы оно направлялось во внутренний свод головы, отображающий все Мироздание, и при этом во вдыхаемый воздух внести звук, находящийся между А и О или между А и У, если внести в воздух дыхания А-У, то он будет сформирован таким образом, что подобно тому, как рука может осязать нечто вовне, так звук окажется при­годным для того, чтобы осязать мировые тайны там, внутри. И человек получает это в сознание, когда процесс дыхания про­должает так, что дает ему излиться в настроении абсолютного почитания того, чего чело­век здесь касается. Когда человек вдыхает и выдыхает воздух вместе со звуком А-У и в абсолютном почита­нии осязает его, полный самоотверженности погружается в мир, то он может дать процессу дыхания излить­ся в М, и тогда в дыхательном процессе, который внутренне формируется в АУМ, восходят — из подо­бия, образованного в нервах подобия Мироздания во внутреннем — тайны Мироздания. И им пользовались в жизни — тем, что становилось сознательным, когда звук М вносился в выдыхаемый воздух". Древний ученик йоги сознавал, что тайны всего Мироздания заключены в его голове и в дыхании они могут ему открывать­ся: "вдох — это откровение мирового Слова, выдох — это внутреннее сгущение мирового Слова, испове­дание мирового Слова. ... а АУМ — это соединение откровения и исповедания, оживление мировых тайн в себе... В современной эпохе звук подвинулся далее. Звук изживает себя в действительных, конкретных, а не в интеллектуалистических мыслях. Так что мы можем сказать: вдох стал мыслями, а выдох — волевым из­живанием мыслей. Это значит, что мы разъяли то, что некогда как вдох было откровением, а как выдох — исповеданием, на упражнение в мысли и на упражнение в воле и благодаря этому получили, опять же в мыс­лях — но в медитативно упражняющихся мыслях, — откровение, а в волевых упражнениях, выполняемых с другой стороны, — исповедание откровенного.
     Для современного человечества это обстоит так: что прежде переживалось просто в дыхательном процес­се и что в процессе вдоха формировалось в гласный звук, а в процессе выдоха в согласный звук, — это из­живает себя более душевным образом во внутренне созерцаемых мыслях, которые пронизываются волей в пре­данной отдаче себя мирозданию. Таким образом, процесс остался тем же самым, только более одушевился, стал более внутренним. И он теперь заключается в том, что воспринимается внутреннее переживание Миро­здания в его тайнах, а также основания для признания этого Мироздания, воспринимается его духовная основа". Человек рожден из света. Вся нервная система является плодом света. Мы воспринимаем свет и другими органами, помимо зрения. Также и звук мы воспринимаем всем организмом. "Симфонию мы всегда переживаем всем орга­низмом. Когда мы слушаем музыку, то внутренний процесс при этом таков: мы погружаем весь наш процесс дыхания в определенную ритмику, в совершенно определенный музыкальный процесс, предлагаемый композици­ей. Это формирование нашего воздухообразного внутреннего ударяет в формы мозга, а когда оно отталкива­ется назад, то дает нам музыкальное впечатление. В нас, собственно, постоянно происходит осязание све­та через звук.
     Твердо усвойте себе, что в нас постоянно происходит осязание света через звук. Мир звука в нас, зву­чащий организм является, собственно, органом осязания для света. Свет всегда есть внешнее, звук — всегда внутреннее.

Мысли	Вдох:	Откровение
Воля	Выдох:	Исповедание

     Осязание света через звук
     внешнее      внутреннее

     Осязание мировых мыслей через человеческую волю.
     Внутреннее касается внешнего...
     Воля стоит на месте звука, а мысль — на месте света". 211(6)