BDN-STEINER.RU

ANTHROPOS
Энциклопедия духовной науки
   
Главная

Именной указатель





ФИХТЕ И.Г.

215a. "Я — деятельно. Все, что не деятельно как Я, таковым не является. ...Я является не чем иным, как только тем, чем оно делает само себя. ...Без того, чтобы оно делало себя чем-либо, Я не существует…". Многие философские системы впадают в ошибку, представляя себе Я чем-то иным, а не тем, чем оно делает само себя. "Должно Я быть волящим, то оно таковым себя и делает. И так обстоит с любой его деятельностью. Его "что" произведено им самим. Выражаясь образно, можно сказать, что Я дает себе свои оттиски. Фихте подошел очень близко к сказанному, и все-таки полагал, что можно и следует придать Я определенное "что", определенную сущность... однако, как было показано, можно от такого "что" совсем отказаться..". Утверждая описанную природу Я, наукоучение является одновременно и догматической, и критической философией.Д.30, с.31


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1276. "Спиноза и Фихте ... это одна и та же индивидуальность. Но Фихте, как отдельное лицо ХVIII-ХIХ столетий, является духом, который смог проникнуться всей силой Христова Импульса; Спиноза же, т.е. та же самая индивидуальность, ничего от него не имеет; он включен в другое течение". 158 (11)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1513. В середине между наследственностью и тем, что человек принес с собой из предыдущей жизни, сто­ит темперамент. "Темперамент уравнивает вечное с преходящим". У холериков задающей тон является кровеносная система, поскольку у них я-носитель преобладает над другими членами, у сангвиников — нервная система, у флегматиков — система желез, у меланхоликов — физ. тело. Агрессивность холерика обусловлена циркуляцией крови. Сангвинику при слабом Я грозит опасность утонуть, потерять себя в беспрерывной смене ощущений, образов и представлений. Чем больше человек живет в эфирном, тем больше он занят со­бой и внешним вещам дает проходить мимо. Над физ. телом должны господствовать все остальные тела, но если оно само приобретает господство и противопоставляет себя другим членам, то человек переживает это как боль, неудобство, как грустное, мрачное, меланхолическое настроение. Физ. тело ставит препятствия внутреннему уюту и приятности эф. тела, подвижности астр. тела и уверенности в цели, поставленной Я.
     У холериков Я стремится подавить рост других членов. Внешне это было особенно хорошо видно у И.Г.Фихте и Наполеона. Но холерик не обязательно должен быть мал ростом. Дело заключается в том, в каком отношении ко всему облику стоит рост. У холерика резко очерченные черты лица. У сангвиника они подвижные, выразительные, изменчивые. Даже в костном строении у него можно видеть подвижность астр. тела. У него красивая мускулатура. Когда идет холерик, то создается впечатление, что он хочет ноги вгонять в землю. У сангвиника походка прыгающая. Особая внутренняя конфигурация Я у холерика выра­жается в черных глазах. У сангвиника я-природа коренится не особенно глубоко, и у него чаще голубые глаза. У флегматика лицо неподвижно, безучастно, тело полное, жирное; походка у него расхлябанная. У меланхолика недостает сил прямо держать голову и спину; глаза у него мутные, без холерического блес­ка; походка довольно твердая, вернее твердо-волочащаяся. Темпераменты чаще всего бывают смешанными. Например, холерик Наполеон имел в себе много флегматического.
     В процессе воспитания задача состоит не в нивелировке темперамента, а в направлении его в правиль­ное русло. При этом холерический темперамент в юности таит в себе опасность, что может развиться не­управляемая исступленность; хотя опасность эта не велика. Большую опасность составляет развитие склонно­сти до глупости преследовать какую-либо единственную цель. Сангвинику несколько угрожает легкомыслие, а более — по причине отлива и прилива ощущений — дойти до умопомешательства. Флегматик может дойти от потери интереса к окружающему миру до идиотии, тупоумия. Малой опасностью для меланхолика является уныние, хандра, невозможность подняться из собственного внутреннего, переступить его, большой — сумасшествие. При воспитании ребенка с сангвиническим темпераментом более всего необходимо разбудить в нем любовь к какой-либо индивидуальности, сделать все возможное, чтобы разбудить в ребенке любовь; при холерическом темпераменте необходимо привить внимание к авторитету, умение его ценить; холерик должен просто верить в авторитет, а еще он нуждается в препятствиях; не следует облегчать ему жизнь. Особен­но трудно вести меланхолического ребенка. Для него необходимо знать и чувствовать, что воспитатель действительно способен переносить боль, страдания; на него также хорошо действует сопереживание судь­бы с воспитываемыми вместе с ним. Флегматик не должен расти в одиночестве, он нуждается в играх с дру­гими, в сопереживании общих интересов, многих интересов других людей. Можно менять темперамент путем самовоспитания, но только не применять при этом рассудок, а действовать косвенно. Напр., при меланхо­лическом темпераменте не следует избегать страданий жизни, но прямо-таки искать их и развивать со­страдание, чтобы боль направить на правильный предмет или событие. Флегматику полезно как можно боль­ше заниматься с действительно интересными предметами. Холерику хорошо в суете доводить себя до абсур­да, сангвинику следует заниматься предметами, которые действительно заслуживают короткого интереса.57 с.278-287.

"Безумие (помешательство) — меланхолик,
слабоумие — флегматик,
глупость — сангвиник,
бешенство — холерик".Д.31, с.6


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1888. "Если бы вундтово понятие сознания было верным, тогда человек постоянно находился бы под ги­пнозом, а состояния нашего сознания суггестивно напечатлевались бы механически действующим механизмом представлений". Соединение представлений может совершаться и без участия нашего Я, только силой со­держащегося в них взаимопритяжения. "Подобное может происходить, если Я каким-либо образом выключе­но, приведено к бездеятельному состоянию. Человеческая душа соединяет два момента: она воспринимает мир как множественность, как сумму отдельностей и она вновь соединяет их на более высокой ступени в то единство, из которого они произошли. И поскольку они уже принадлежали этому единству, то будут стремиться к соединению и в том случае, если присутствуют в сознании, а Я не выступает как упорядо­чивающий их фактор. И когда такое случается, то мы имеем дело с внушением в широком смысле слова".
     "Живущий под действием внушения человек вчленяется в цепь низших процессов природы, где причины явлений также всегда следует искать не в них самих, но вне их. Лишь я-сознание возвышает нас над этой вчлененностью, разрывает связь с остальной природой, чтобы вновь восстановить ее в сознании. Эта центральная постановка Я в области науки представляет собой заслугу И. Г. Фихте, которую невозможно пе­реоценить. ... В этом мыслителе развитие человеческого разума сделало ни с чем не сравнимый скачок вперед. Поднимающийся к пониманию Фихте должен испытать в себе перемену, сравнимую с той, которую переживает слепорожденный, обретая после операции зрение. Обо всех заблуждениях как спиритизма, так и физиологической психологии может судить лишь знающий Фихте".30 с. 335,338,339


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

169. "Возьмeм столь искажeнную теперь на западе "Речь к немецкой нации" Фихте. Какую цель преследует Фихте? — Самовоспитание немецкого народа! ... немцы должны понять, что они сами себя должны делать лучше. ... Как из безобидной национальной песни "Германия, Германия выше всего", в которой не преследуется никакой иной цели, как любовь к родине, где перечисляются части страны, сделан гротеск; так можно, при желании, не понять и Фихте, так как он начинает свою "Речь к немецкой нации" словами: "Я говорю просто-напросто для немцев и просто-напросто о немцах". Но почему он так говорит? — Потому что Германия тогда была разбита на маленькие отдельные государства, и Фихте обращался не к пруссам, не к швабам, не к ольденбуржцам, мекленбуржцам, австрийцам и т.д., а к немцам. ... Я не хочу восхвалять немцев, но подобные вещи должны быть охарактеризованы". 174(17)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

200. "Из неизмеримых глубин или, можно сказать, из крепких сил человеческой души Фихте, Шеллинг, Гегель и другие старались создать мировоззрение, которое действительно могло бы послужить основой для того колоссального цветения духовной жизни нового времени, в которое жили Гердер, Лессинг, Гeте, Шиллер и те, кто примыкал к ним". 65 c.497


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

207. Между взглядом Востока на нерождeнность и Запада — на бессмертие "стоит нечто, выраженное словами Фихте: внешний мир — это очувствленный материал моего долга". Но Фихте пока не понят. О нeм пишут, как слепые о цвете. Он американизирован. 199(7)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

325. "Возьмeм представительные личности в отдельных нациях — в 1840 г. они находились в таком пункте развития, где рассудок стал в наибольшей мере теневой сущностью.
     Этот ставший теневым рассудок был затем кое-чем наполнен, и благодаря этому начала "светать" душа сознательная. Эпоха души сознательной началась в 1413 г., но до 1840 г. длился период еe подготовления. В Англии развитие идeт таким образом, что с 1000 г. до Р.Х. и до 1820 г. по Р.Х. вся жизнь там внутренне как бы стоит на месте. Внешне движение там начинается с 1770 г., когда древнейшее сталкивается с наисовременнейшим. С 1820 г., с 1830 г. в Англии становится необходимым закон. Для детей 12—14 лет запрещается рабочий день более 8 часов, ранее он достигал 12 часов. Развивается машинная техника, патриархальное отступает назад. Так Англия встречает 1840 г.
     Во Франции, унаследовавшей древнюю культуру души рассудочной, эта душа рассудочная в эпоху души сознательной достигает своей вершины во французской революции, когда внезапно из наивнейшего абстрактного выдвигается идеал: свобода, равенство, братство. Во Франции всe традиционно, всe унаследовано. Теневой рассудок требует абстракций, рода идеологии. Поэтому этот теневой рассудок ударяется тут же в свою противоположность: бонапартизм как государственно-социальный эксперимент. Всю первую половину XIX в. Франция проводит в экспериментах без цели, из которых видно, что теневой рассудок не в состоянии охватить реальные отношения. Всe остаeтся недоделанным, незаконченным, всe остаeтся наследием древнего романизма. Так подходит Франция к 1840 г.
     Италия сохранила часть души ощущающей при прохождении через душу рассудочную, потому там не дошли до абстрактных понятий французской революции, но искали переход от некоего древнего группового к индивидуальному человеческому сознанию.
     Италия вступила в 1840 г. так, что в ней под гнeтом Габсбургской тирании хотело вырабатываться индивидуальное сознание человечества. Интересен конгресс в Вене ("Святого альянса" в 1822 г. под руководством Меттерниха, в котором не участвовали Англия и Ватикан). Мы видим, как там от России и Австрии исходит, я бы сказал, род заговора против того, что должно принести современное сознание человечества. Конгресс, по сути, хотел ответить на вопрос: как уничтожить всe то, что хочет развиться как современное сознание человечества?"
     В остальной Европе, в Средней Европе небольшой круг людей пробивается к сознанию, что теперь в душу сознательную должно вступить Я (Гeте, Фихте). Но это был очень узкий круг. Достаточно сказать, что в 1852 г. редкий человек обладал экземпляром гeтевских сочинений. А последняя треть XIX в. была вообще малопригодной для правильного понимания Гeте, гeтеанизма. Всеобщее душеобразование в Германии шло значительно медленнее, чем в Англии. Англия дала быстро влиться материалистически-научно-технической жизни в свою патриархальную старую жизнь и образовать социальную структуру. Достигнутое в Англии затем перешло в Среднюю Европу. "Таким образом, если к 1840 г. англосаксонская нация уже претерпела преобразование отношений и уже с необходимостью восприняла душу сознательную, то немецкий народ продолжал спать и в сновидении пережил 1840 г., а затем проспал и время, в которое можно было построить мост между ведущими личностями и тем, что вставало из массы народа как пролетариат, который был затем захвачен социалистической доктриной и по этой причине попытался затем в 1875 г. насильственно, в радикальной форме прорваться к душе сознательной. Однако и это не было замечено, во всяком случае не было введено в какие-либо каналы, и об этом поныне судят вкривь и вкось".
     "В ещe большей степени проспал, естественно, Восток всe то, что возникло в 1840 г. Вы только подумайте о горсточке интеллектуалов в огромной массе приверженцев ортодоксального культа Востока, русского народа! И подумайте об усыпляющем действии Александра I, Николая I и всех других "I", которые следовали за ними!" 204(11)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

476. И Милль, и Юм, и Спенсер, ограничься они хозяйственной жизнью, были бы грандиозны. "А люди, живущие в Ср. Европе, если бы они свою природную одарeнность ограничили сферой государства и не пожелали в то же время постигать духовную и хозяйственную жизнь, создали бы нечто грандиозное. Ибо с тем, на что Гегель, Фихте были способны в мышлении, останься они в юридически-государственной сфере, которую мы в социальной трeхчленности вычленили как государственное образование, смогли бы достичь чего-то грандиозного. Поскольку же они этого не сделали, то были вынуждены создать образ государственного устройства, в котором была и хозяйственная, и духовная жизнь, и получилась карикатура вместо истинной формы государства. Духовная же жизнь осталась как наследие древнего Востока. Люди только не сознают, что живут этим наследием". 200(1)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Фихте и социальное мышление

869. "Абстрактные мысли не изживают себя, когда люди собираются вместе. Тогда изживают себя скрытые, таинственные имагинации. И когда эти таинственные имагинации осуществляются, то они дают социальному организму соответствующую структуру. Поэтому прогресс, совершающийся в новой Духовной науке, самым существенным образом связан с единственным здоровым импульсом для мирового социалистического строя. Недостатки, болезни современного социального организма состоят в том, что он именно фихтевским образом хочет из простых внутренних потребностей вынести то, что постижимо только в опыте".
     "Такое мышление, как у Фихте, совершенно не годится для поиска социальной структуры. Почерпнутое целиком из Я мышление не в состоянии найти социальную структуру, как отдельный человек не в состоянии изобрести речь; социальная структура находима в том случае, когда люди встают в отношения двухстороннего общения и в своих взаимосвязях создают еe. ... Мышление Фихте рождено из чистого Я. А рожденным из чистого Я, хотя и в другой форме, является также, в конце концов, и большевистское мышление. Это мышление именно потому антисоциально, что оно рождается лишь из откровений Я, а не из совместной жизни людей. Совместная жизнь пролетариата восприняла его как авторитет, а способными на него были лишь отдельные вожди".
     "Фихте своe социалистическое воззрение выразил в небольшой книжечке, которую он назвал "Закрытое торговое государство". Если исследовать, чем могло бы быть в действительности то, что Фихте описал как некий идеальный образ социального состояния, то можно сказать: осуществись этот социальный идеал, что Фихте изобразил в "Закрытом торговом государстве", и получился бы большевизм! Временами сочинения Троцкого почти буквально напоминают — несмотря на то, что одно здесь так удалено от другого — "Закрытое торговое государство" Фихте". 189(5)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

993. "Немцы являются авангардом шестой подрасы и эту свою миссию должны постоянно всe более и более осознавать. Делать им это надлежит со всем смирением. Они должны углубляться в свой собственный идеализм". Таков голос Майстера. И в дополнение к этому: "Читайте ваших великих идеалистов: И.Г.Фихте, Я.Беме, но особенно Ангела Силезского". 264 с.85


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1274. "Индус как к своему идеалу стремится к ритмической системе и сознает ее. (А живет он в системе обмена веществ). Среднеевропеец живет в этой ритмической системе, но не осознавая ее. И благодаря тому, что он живет в этой системе, он образует все то, чем является правовой, демократический, государственный элемент в социальной организации. ... но он также имеет и идеал, он стремится возвыситься к нервно-чувственному человеку. Как индус його-философию, искусное дыхание, ведущее к особого рода познанию, рассматривает как свой идеал, так среднеевропеец видит свой идеал во взлете к представлениям, происходящим из нервно-чувственного человека, к представлениям, которые идеальны и даются через восхождение.
     Поэтому необходимо осознать, что если хотят понять творящих из подобных подоснов людей, таких как Фихте, Гегель, Шеллинг, Гете, то их необходимо понимать аналогично тому, как индус понимает своих його-посвященных". 199(8)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1280. "Было бы очень полезно современным жителям Средней Европы посматривать на Восток, ибо то, что будет развиваться на востоке Европы, сегодня полностью маскируется, полностью подавляется. Что в настоящее время установлено в Восточной Европе — это, естественно, является противоположностью тому, что там должно развиваться. Ибо то, что, например, установлено в т. наз. Великороссии, есть борьба против всех духовных основ человечества, тогда как определенные духовные основы человечества должны развиваться как раз на Востоке. Но наше время не склонно держать глаза действительно открытыми, а рассудок бодрственным в отношении того, что происходит вокруг. ... О таких людях, как Ленин и Троцкий, уже наши сов­ременники должны быть в состоянии судить как о больших, интенсивных врагах истинно духовного развития человечества, каких еще не знали никакие времена, ни ужасные времена римского цезаризма, ни худшие времена ренессанса. Например, Борджиа, описанный в истории как борец с духом, — поистине маль­чик-сиротка по сравнению с тем, что коренится в таких людях, как Ленин и Троцкий. Эти вещи, вообще говоря, ускользают от современных людей, однако же необходимо, чтобы на них обращали внимание. ... Од­нажды должно быть со всей твердостью выработано суждение, что в сравнении с современными событиями тот отпечаток, что получили римский цезаризм или история ренессанса, отныне должен быть назван "историями об институтках". ... Итак, если хотят увидеть подготовляемое на Востоке, необходимо, естественно, об­ратить внимание на то, что особенно скрывают от спящего рода человеческого, прячут куда сильнее, чем прятали некоторое время тому назад. Востоку следует приобрести больше суждений о его духовных творцах, в которых постоянно можно находить много правильного из того, что можно назвать зачатками истинного понимания европейского Востока. Этот европейский Восток постепенно, конечно, не в ближайшем будущем, породит людей, которые выработают взгляд на повторные земные жизни, но иным образом, чем это было опи­сано в отношении Запада. На Западе имеет место род борьбы с повторными земными жизнями; на Востоке бу­дет акцептирована, принята истина о повторных земных жизнях. На Востоке разовьется тоска по такому воспитанию человеческой души, чтобы она замечала ... как в ней живет нечто, идущее от одной земной жиз­ни к другой. В воспитании будет указываться на определенные вещи, которые именно люди Востока будут исключительно сильно переживать. Уже детям будут указывать на то, что коренится в человеке, что может быть почувствовано и что не исчерпывается в телесной жизни. Старший, воспитатель будет говорить юному: почувствуй себя, что ты чувствуешь в своей душе? — И когда этот вопрос будет сформулирован в различной форме, юный придет к тому, что скажет: я чувствую, как будто бы там есть что-то такое, что уже раньше было на Земле, прошло через смерть и в будущем придет сюда снова; но это совсем смутное чувство". С помощью дальнейших бесед юный поймет: "то, что я здесь чувствую, что живет всегда, это раз­рушает мое мышление, это не дает мне мыслить, это хочет мысли во мне убить". Затем придет очень важное, естественное чувство, чувство того, что в человеке есть нечто, идущее от жизни к жизни. "Я чувствую нечто во мне, что является моим вечным, но я чувствую это почти как убийцу моих мыслей". Возвещение этого можно найти уже у Достоевского, чувство некоего внутреннего убийцы мыслей.
     "Постепенно начнут чувствовать душу рассудочную, или характера, как нечто, лежащее далеко позади и убивающее мысли. ... Эти души будут считать себя внутренней могилой своего собственного сущест­ва, но такой могилой, благодаря которой создается место для откровений духовного мира; и тогда явится следующее чувство. ... Души скажут себе: это истинно, когда я мое вечное, идущее от жизни к жизни, ощущаю так сильно, что оно как бы убивает мысленное напряжение, мои мысли устраняются, а божествен­ные мысли струятся и распространяются над могилой моих собственных мыслей. — Придет Самодух. Душа со­знательная ступит в могилу, и Самодух выступит таким образом. — Я не пытаюсь схематизировать: здесь душа сознательная, там приходит Самодух; но я хотел бы ввести вас в человеческую душу, ка­кой она будет, когда Я постепенно ощутит переход от души сознательной к Самодуху. ... Человек ста­новится пустым (освобождается от того, что вошло в него в греко-латинскую эпоху, от мыслей), но не напрасно: в пустоту постепенно войдет новое духовное откровение — сначала в тонкой форме, — и в человеческой душе оно распространится как Самодух. Подобные вещи не происходят без значительной внутренней душевной драмы, душевной трагедии. Бессчетное число людей именно на Востоке переживут глубокую внутреннюю душевную трагедию, глубокое внутрен­нее душевное страдание благодаря тому, что они почувствуют: мой внутренний человек убивает мои мысли. — И определенная усталость, определенное затмение найдет на людей, поскольку ощущаемое ими как идеал, который людям следует искать, не принесет какого-либо освобождения на первых порах, но скорее некое затмение, отмирание, внутреннюю усталость.
     Чтобы эти отношения увидеть объективно, так увидеть, чтобы и понять, мочь ориентироваться в них, для этого существует среднеевропейское человечество. Оно тогда исполнит свою задачу, когда всмотрится в такие отношения. Для этой цели оно должно вспомнить то, о чем я говорил в моей книге "О загадках человека", вспомнить о том духовном течении, которое развито Фридрихом Шлегелем, Шеллингом, Гегелем Фихте, Гете. Но для этого воспоминания нужно немало. Взять хотя бы один пример: многие ли в современ­ном мире понимают духовный облик Гете? или родство нашего дорнахского строения с духовным обликом Гете?" 181(17)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Россия и Европа

1478."Часто рассказывается, будто однажды русско-славянское население обратилось к варягам и сказало: наша земля прекрасна, но порядка в ней нет, придите и наведите порядок! Учредите у нас некий род государства! — Этот добродушный рассказ, который как будто бы означает исходный пункт русской истории, есть не более, чем легенда, абсолютно лишенная всякого исторического основания. Такого никогда не было. На самом деле варяги вторглись как завоеватели и никто их не звал. И тем не менее эта легенда имеет большее историческое значение, чем подлинные исторические события. Ибо она носит пророческий характер, говорит о том, что только еще произойдет, а не о том, что было в прошлом. Что должно развиться на Востоке, может быть развито благодаря тому, что способности восточных народов будут приложены к принятию созданного культурой Запада, чтобы разрабатывать дальше, дать оплодотворить себя тем, что создал Запад. Это составит в будущем задачу восточных народов. Вкратце можно так охарактеризовать сущность русского народа. Если мы действительно рассматриваем народ, а не то ложное сообщество, которое теперь управляет русским народом, то нам должно стать ясно, что русская душа одарена широчайшим образом, что она, в сущности, одарена всем; но когда она начнет все более и более развертывать свою миссию в развитии мира и человечества, то обнаружится, что в среде человечества должно быть еще нечто такое, что можно назвать одаренностью без продуктивной силы. Одаренность будет все более и более возрастать. Для среднеевропейца характерно, что одаренность он соединяет с духовной силой, так что образуется "тот, кто всегда старается стремиться..." Он интимно живет со своим народным Духом; что он хочет понять — он тут же старается воспроизвести; это грандиозно выразилось в философии Фихте, где Я, дабы понять себя, хочет постоянно производить (лишь позднее поймут величие этой философии).
     Все это, так отличающее среднеевропейца, представляет собой полярную противоположность существующему в Восточной Европе. Русские души исключительно восприимчивы, они исключительно одарены для восприятия, и если в отношении их говорят о производстве, то заблуждаются. Они призваны к тому, чтобы развивать одаренность без производства. ... В будущем раздастся призыв с Востока к Западу: у нас прекрасная земля, но порядка в ней нет — ибо беспорядок будет только возрастать, — придите и наведите порядок! — Европа призвана к тому, чтобы духовное производство вносить на Восток. И происходящее теперь есть неразумное противоборство с тем, что в будущем все равно должно произойти. ... Было бы наибольшим несчастьем, если бы Восток Европы, если бы Россия одержала победу в этом процессе; это было бы большим несчастьем не для Средней Европы, но для самой России, наибольшим несчастьем, если его рассматривать внутренне. Так стоим мы перед трагическим моментом исторического развития человечества, когда Восток всеми силами стремится к тому, о чем в будущем станет сожалеть. Ибо ему грозит полный упадок, если он не позволит оплодотворить себя духовной жизнью того, что для него является Западом, непосредственно граничащим с ним Западом. Запад же в дальнейшем развитии своей культуры должен произвести то, что является живой духовной жизнью, а не просто идеализмом. ... Эта живая духовная жизнь станет как бы духовным Солнцем, которое будет двигаться с запада на восток, в направлении, противоположном физическому Солнцу. И обыкновенный русский человек будет все более понимать, сколь малого он может достичь через самого себя ... сколь большой грех совершает он, производя насилие над западноевропейской культурой. Примечательные проблески этого мы можем уже ощутить. Я имею в виду некое выступающее на Востоке и невозможное на Западе мировоззрение, которое не назовешь иначе, как мировоззрением босяков, некоего рода философией босяков... мировоззрение тех, которые абсолютно не верят, что человек может иметь еще нечто кроме того, что странствует от рождения до смерти". (Далее д-р Штайнер в лекции читает для иллюстрации отрывок из "На дне" Горького. Отрывок, в свою очередь, взят из книги Мережковского "Поход черни"). 159(6)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1312. "Расцвет немецкой духовной жизни падает на период, когда Дух народа был низошедшим". Придут времена, когда он вновь низойдет.
     "Русский народный Дух вообще не опускался вниз, чтобы выкристаллизовать народ, но остался, подобно облаку, реющему над народом, так что его всегда следует искать вверху, и поэтому этот народ лишь тогда совершит духовное развитие, когда найдет удобным для себя соединить со своим существом то, что выработано на Западе, дабы во взаимосвязи с Западом основать культуру; из себя же никакой культуры он развить не может". Подвижность немецкого существа объясняется его своеобразной связью со своим народным Духом. Этим объясняется трудность его понимания Западом. Но при более углубленном познании люди поймут, что ненавидимое ими составляет наилучшие свойства немецкого народа. Обычные же свойства, как правило, не вызывают ненависти. "Могут сказать: выражающий подобные мысли в Германии... говорит как немецкий шовинист ... Но если бы не было оснований похвально отозваться о немецком существе, то не было бы и этих лекций". Эрнст Ренан (француз) писал Давиду Фридриху Штраусу в 1870 г.: "историческая роль Германии обладает наивысшим значением" и т. д.
     "Теперь подумайте о том, что немецкий народный Дух постоянно то нисходит вниз к народу, то вновь восходит в высшие миры. Почему он это делает именно в случае одного народа? Потому что этим в народе должны быть вызваны силы, которые в чрезвычайном смысле ведут к Духовной науке. Когда народный Дух нисходит вниз, то он сильно вырабатывает народный характер. Когда же он отходит и оставляет национальный характер в колебании, то... это ведет к познанию, что бытие протекает между чувственным и сверхчувственным мирами". Фихте писал в эпоху наибольшего нисхождения народного Духа. Лишь тогда были возможны жизнь и творчество в таких понятиях и идеях, которые были в я-существе Фихте. 157(10)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1313. "Когда совершается инспирация (народным Духом) души ощущающей, тогда наступает то, что мы встречаем в Джордано Бруно. Со всеми страданиями монах вчувствуется в то, что открыл Коперник, переживая весь мир оживленным".
     "Декарт родился в характерный момент развития, когда с французским народом соединился народный Дух. Каждая его строка ... являет действие инспирации народного Духа на душу рассудочную".
     "Почитайте Локка, Юма или других английских философов вплоть до Милля и Спенсера, повсюду вы увидите инспирацию (народного Духа) в душе сознательной".
     "Лессинг, Шиллер, Гете — эти немецкие философы целиком коренятся в немецком народном Духе. И характерно, что все философы, жившие в Германии в период с 1750 но 1830 г., обладали этой особенностью".
     "Яков Беме, хотя его и называют "тевтонским философом", не зависит от Духа своего народа". Почитайте Фихте с его вращением в самом Я, и вы увидите инспирацию(народного Духа) в Я. 159(8)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1314. "Существует взаимоотношение между тем, что как народнодушевное всплывает в итальянском и испанском народах, и египто-халдейским Духом народа. Итальянский Дух народа смотрит назад, на свои переживания, как египто-халдейский Дух народа; он утопает своим душевным существом в египто-халдейском Духе народа, подобно тому, как мы утопаем в теле при пробуждении, когда обретаем наше самосознание". "Культурой души ощущающей является итальянская культура под влиянием Души народа".
     "Во французской Душе народа оживает древнее гречество, нюансированное римством". Только теперь французы более свободны от телесного, чем древние греки. Народность у них не переходит непосредственно в формы тела, в пространственные формы, как у греков в пластике, но остается более внутренней, живет в эф. теле, которое остается лишь телом мыслей. "... Вольтер — душой, характером пронизанный сухой рассудок; Мольер — рассудком пронизанная душа".
     "Среди других народов душа сначала должна перерасти свою народность, если желает возвыситься до диалога с духовным миром; но само народно-душевное содержит тональности духа, возвещает о духе, когда оно говорит отдельной индивидуальной душой среднеевропейского населения". Для Духа немецкого народа особенно показателен "Фауст".
     Больше всего британскую народную Душу характеризует Гамлет Шекспира. "Она делает человека созерцателем. Стоит сравнить философию Милля и Фихте. Миссия британской Души народа — наблюдать внешнее и оставаться стоять перед пропастью сверхчувственного". "Гетевский Фауст — это только отображение творения немецкой Души народа", которая стоит в начале своей деятельности, о чем Гете хорошо знал.
     Русская народная Душа "лучше всего исполняет свою миссию, совершая крепкие завоевания во внутреннем, когда извлекает находящееся в ее глубинах, что будет иметь большую ценность для культуры человечества". Сейчас она в детском возрасте. Если русской Душе не хватит настроения, полного ожидания, то она станет препятствием для развития духовной культуры и человеческой культуры вообще. Если бы она обратилась вовне, то это приобрело бы такой вид, что она действовала бы прямо противоположным образом по отношению к тому, что ей, собственно, подобает". Для русской Души противоестественно обращаться против душ западных народов; им подобает быть ее учителями, если она правильно себя понимает.
     Влияние итальянского искусства вплоть до Дюрера, стремление Гете поехать в Италию — все это обмен Я с душой ощущающей, а с другой стороны — обмен между Душой немецкого народа и итальянским Духом народа. В Лейбнице можно видеть пример обмена Я с душой рассудочной французов. 64 с.129-149


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Драма

     630
. "Где Гете достигает наибольших вершин как художник, там он трудно понимаем". В "Ифигении" и "Тассо" он пытается работать в чистых от страстей мыслях; а еще более в драме "Дочь природы". Эти драмы оказали особенно большое влияние на сильных и энергичных людей. "Противодействие подобных мыслей, пребывающих на Девахане, происходит на астральном плане... Например, мыслесодержание "Дочери природы" с астрального плана так подействовало на чувства Фихте, что он проливал над ней слезы". 93—а (21)
     "Сострадание, сочувствие — это внутреннее душевное переживание. И если наше Я не вполне зрело для этого переживания, то это выражается душевно в печали; а в слезах это выражается даже физически. Ибо печаль есть переживание души, благодаря которому наше Я чувствует себя по отношению к чему-либо переживаемому вовне более сильным, чем оно чувствовало бы себя, если бы оставалось безучастным. Печаль есть всегда внутреннее повышение деятельности Я. Печаль повышает содержание, интенсивность нашего Я а слезы есть лишь выражение того, что в этот момент Я действительно делает усилие, чтобы пережить нечто большее, чем при безучастии. Поэтому мы должны удивляться глубокой связи с мировыми тайнами поэтической фантазии молодого еще Гете, который доводит слабость Фауста в отношении его Я до такой степени, что Фауст сперва хочет погасить свое Я — доходит до самоубийства, а потом до него доносится звон пасхальных колоколов, при котором его Я начинает чувствовать себя более сильным, что выражается в признаке, в знаке печали: "Слеза кипит, я возвращен Земле!"...
     Веселость или смех означают, что наше Я чувствует себя сильнее в смысле понимания и познания вещей и событий. В смехе наше Я стягивается, укрепляет свою силу настолько, что может легко разлиться над своим окружением. Это выражается в веселости, в том, что мы веселимся. ... Печально настраивать нас может то, что действует на нас в реальной жизни, вызывая сочувствие и побуждая наше Я укрепить себя в своей внутренней деятельности. Если же печаль обращена к чему-либо недействительному, например к художественному произведению, которое хочет вызвать в нас печаль, то здоровым образом мыслящий человек чувствует, что для полноты переживания здесь необходимо еще иное. Он чувствует: к тому, что вызывает в нас печаль, должно присоединиться еще как бы предчувствие, что эта печаль может быть преодолена. ... Здоровая душа в реальной жизни чувствует в себе стремление подняться, стать в уровень с несчастьем. Но при изображении несчастья будет нездоровым, если при этом не дается возможности предвидеть победу над этим несчастьем. Поэтому от драмы мы требуем указания, что подвергшаяся несчастью личность одержит победу. Здесь эстетика не может произвольно диктовать или требовать, чтобы изображались лишь повседневные моменты жизни; и здесь поистине становится ясно, что, следуя своей здоровой природе, человек не разовьет сил своего Я, если перед ним будет только изображение несчастья. Нужна вся мощь действительности, чтобы наше Я могло воспрянуть к состраданию. Но почувствуйте в своей душе, что совсем другое происходит в отношении чего-либо комического в нашем окружении. Можно назвать жестоким того, кто в состоянии смеяться над настоящей глупостью или безумием. Над глупостью, выступающей перед нами в действительной жизни, мы не можем смеяться. Наоборот, над глупостью изображаемой очень здорово смеяться. ... А когда в гибели трагического героя искусство изображает нам смерть, то мы чувствуем, что в этой смерти символически дана победа духа над телом". 124 (7)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     124
. "Если бы воскресли создатели Вед, основатели философии Санкхья... сам Шанкарачарья пережил в XIX в. творения Соловьева, Гегеля, Фихте, то все они сказали бы: То, к чему мы стремились, на что мы надеялись, когда оно являлось нам в дарах нашего ясновидения, это совершили в XIX в. Соловьев, Гегель, Фихте через способность своего собственного духа. Философия Веданты была тем, к чему стремились как к высшему, а теперь это сошло до обычного сознания. ... Что теперь можно, что называется, найти на улице (впрочем, только для таких умов, как Соловьев, Фихте, Гегель) — это было тем, чего там достигали, применяя всю остроту ума Санкхья и углубленность йоги. Этого достигали всей силой души, всем возвышением духа". 146(8)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     132
. Философия Фихте, Шеллинга, в особенности Гегеля "в высокой психологии доведена прямо до ясного восприятия мышления..." 39 с. 286


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     373
. "Эта внутренняя, исполненная силы жизнь мыслей, которая хочет в себе преодолеть себя, дабы подняться в царство, где бы она жила не в самой себе, но бесконечные мысли, вечные идеи жили бы в ней, — вот в чем состоит существенное исканий Гегеля. Благодаря этому высочайшие познавательные стремления человека получают у него всеобъемлющий характер, а направления этих стремлений, часто разрозненные, идут тогда в одном направлении, к одной цели. В Гегеле можно видеть чистого мыслителя, который с помощью одного только свободного от мистики разума желает подступить к решению мировых загадок. ... Но для чего у него в идеях разума присутствует жизнь? — Для отдачи человеческой души господствующим в ней сверхчувственным мировым силам. Это становится истинно мистическим переживанием. И не будет противоречием распознать мистику в мировоззрении Гегеля. ... мистика из индивидуального душевного сумрака восходит к светлой ясности мира идей".
     "Существенное этого мировоззрения (Гегеля) можно найти в том факте, что его исповедание заключается в следующем: кто созерцает простирающийся перед органами чувств мир в его истинном облике, тот познает, что этот мир в сущности является духовным миром. И это исповедание духовной природы чувственного немецкий идеализм высказал через Гегеля" .
     "Очевидность душевного бытия Декарт хочет извлечь из мышления. У Гегеля дело заключается в том, чтобы о мышлении отдельной человеческой души сначала не говорить ничего и жизнь этой души образовать так, чтобы ее мышление стало откровением мирового мышления. Тогда, полагает Гегель, откроется то, что как мысль живет во всем мировом бытии, а отдельная душа находит себя как член в мысленном сплетении мира. Душа, с этой точки зрения, должна сказать: высочайшее и глубочайшее, что пребывает и живет в мире, есть творящее господство мыслей, и я нахожу себя как один из видов откровения этого господства.
     В повороте от отдельной душевной мысли к сверхдушевным мировым мыслям лежит полное значения различие между Гегелем и Декартом. Гегель этот поворот сделал, Декарт — нет". Из этого различия следует и то, что Декарт искал ручательство для мыслей человека, которые он имеет, в мире, в жизни чувств; Гегель в сфере этих мыслей не искал ничего, а — за сферой этих мыслей. В самих мыслях он чувствовал внутреннюю силу, чтобы проникнуть в сверхчувственное. Так встает он в противоположность и к Фихте, и к Шеллингу. 20(1)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1. Реакционные мировоззрения

     391
. "И.Ф.Гербарт (1776-1841) совершенно абстрактный мыслитель, он не стремится проникнуть в вещи, но рассматривает их под углом зрения своего мышления. Чисто логическому мыслителю мешают противоречия; он требует ясных понятий, могущих устоять рядом друг с другом. Ни одно из них не должно умалять другого. Мыслитель оказывается в странном положении по отношению к действительности, полной противоречий. Понятия, которые она дает ему, не удовлетворяют его. Они грешат против его логической потребности. Это чувство неудовлетворенности становится исходным пунктом его мировоззрения. Гербарт говорил себе: если распростертая перед моими чувствами и духом действительность дает мне противоречивые понятия, то она не может быть истинной действительностью, к которой стремится мое мышление. ... Полная противоречий действительность вовсе не является действительным бытием, а только иллюзией. В этом понимании Гербарт до известной степени примыкает к Канту. Но в то время, как этот последний объясняет истинное бытие как нечто недосягаемое для истинного познания, Гербарт стремится проникнуть от иллюзии к бытию, разрабатывая противоречивые понятия-иллюзии и превращая их в понятия, лишенные противоречий. Подобно тому, как дым указует на огонь, так иллюзия — на лежащее в ее основе бытие. Когда мы из полного противоречий, данного нашим чувствам и нашему духу образа мира вырабатываем при помощи логического мышления образ, лишенный противоречий, то мы и в этом последнем имеем то, чего мы ищем, хотя оно является нам не в своем отсутствии противоречий, но лежит за тем, что является нам как истинная, подлинная действительность. Таким образом, Гербарт не стремится познать непосредственно предлежащую действительность как таковую, но создает иную действительность, при помощи которой должна стать понятной первая. Так он приходит к системе абстрактных мыслей, которая оказывается очень скудной перед богатой полнотой действительности".
     "Гербарт в ином смысле, чем Гете, Шиллер, Фихте, Гегель является представителем новейшего мировоззрения. Эти последние стремятся к изображению самосознающей души в мировом образе, который может содержать эту самосознающую душу. Таким образом они выражают духовный импульс своей эпохи. Гербарт стоит перед этим импульсом, он стремится почувствовать, что импульс есть. Он стремится понять его; но он не находит в мышлении, каким он его себе представляет, возможности вживаться в самосознающее душевное существо. Он остается вне его. На мировоззрении Гербарта можно видеть, какие трудности вырастают для мышления, когда оно хочет понять, чем оно по своему существу стало в развитии человечества. Рядом с Гегелем Гербарт кажется человеком, напрасно стремившимся к цели, которую другой полагает для себя достигнутой. Построения мысли Гербарта являются попыткой извне отобразить то, что Гегель хочет представить во внутреннем переживании. Для основного характера жизни новейшего мировоззрения, мыслители, подобные Гербарту, также являются значительными. Они указывают на цель, которая должна быть достигнута, вскрывая непригодные для этой цели средства. В Гербарте борется духовная цель времени, но его духовной силы не хватает для того, чтобы достаточно хорошо понять эту борьбу и выразить ее. Развитие мировоззрений показывает, что в нем, наряду с личностями, стоящими на высоте импульсов времени, действуют и такие, которые развивают мировоззрение из непонимания этих импульсов. Такие мировоззрения можно назвать реакционными".
     "Гербарт строит свою этику на моральном чувстве, на моральном ощущении. Он отделяет ее от мировоззрения, имеющего дело с тем, что есть, и делает ее суммой требований того, что должно быть. Он связывает ее с эстетикой, даже делает ее составной частью этой последней. Ибо и эта наука содержит требование того, что должно быть. Она также имеет дело с условиями, с которыми связаны чувства. Отдельная краска оставляет нас эстетически равнодушными. Когда рядом с ней является другая, то это совместное бытие может нас удовлетворить или не удовлетворить. Что в этом совместном бытии нам нравится — прекрасно, что не нравится — безобразно. Роберт Циммерман (1824-1898) остроумно построил на этих принципах науку об искусстве. Этика, или наука о добре, рассматривающая прекрасные отношения, интересующие нас в области поступков, является лишь ее частью. Значительные рассуждения Р.Циммермана об эстетике доказывают, что также и из попыток образовать мировоззрения, не достигающие высоты импульса эпохи, могут исходить важные побуждения для духовного развития". 18 (8)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     393
. "Подобно тому, как механические законы способствуют нашим занятиям техникой, так законы душевной жизни — воспитанию, технике развития души. Поэтому работа Гербарта в области педагогики оказалась плодотворной. Он нашел много приверженцев среди педагогов, но не только среди них. При таком убогом мировоззрении, являющим собой набор общих мест, факт, с первого взгляда, кажется непонятным. Но он объясняется тем, что именно натуры, наиболее нуждающиеся в мировоззрении, имеют некоторую склонность к таким общим понятиям, которые присоединяются друг к другу с непоколебимой необходимостью, как члены арифметической задачи. Пленительно пережить, как одна мысль как бы сама присоединяется к другой, ибо это пробуждает чувство человека".
     "У Гербарта мы имеем дело с крепко слаженной системой мысли, внушающей доверие своей солидной структурой. Ее можно отвергнуть, но если ее принять, то нужно принять ее в первоначальном облике. Ибо индивидуальное, личное, вынуждающее противопоставить свое собственное "я" чужому, в этой системе отсутствует".
     "Когда Шопенгауэр в 1839г. поступил в университет, мысли, которые Кант, Фихте и Шеллинг напечатлели развитию немецкого мировоззрения, были в полной силе, звезда Гегеля как раз всходила — в 1806г. он выпустил свое первое большое произведение "Феноменологию духа"... С пламенным усердием Шопенгауэр погрузился в мировоззрение Канта. Произошедшую вследствие этого в его голове революцию он называет духовным возрождением. Он находил в этом мировоззрении тем большее удовлетворение, что оно было в полном согласии с воззрениями другого философа, на которого ему указал Шульце, с воззрениями Платона".
     "Насколько верным находил Шопенгауэр все, что Кант приводил относительно характера представлений мира восприятии, настолько неудовлетворенным чувствовал он себя замечаниями по поводу "вещи в себе". ...Шопенгауэр должен был искать нового пути, чтобы прийти к "вещи в себе". В этом искании он в гораздо большей степени, чем в этом признавался, находился под влиянием современных мировоззрений. Элемент, который Шопенгауэр присоединил к своему, добытому из Канта и Платона убеждению, как "вещь в себе", мы находим у Фихте, чьи лекции он слушал в 1811г. в Берлине, и у Шеллинга. Шопенгауэр имел возможность услышать в Берлине самую зрелую форму воззрений Фихте. Эта форма передана в посмертных его трудах. Фихте настойчиво возвещает (между тем, как Шопенгауэр, по собственному признанию, "внимательно слушает его"), что все бытие, в конце концов, основано в универсальной воле . ...Это свое мировоззрение Фихте мог бы также назвать: "Мир как знание и воля". ...Что воление есть первобытие, — становится воззрением и Шопенгауэра. Когда знание угасает, остается воля, ибо воля предшествует знанию. Источник знания — в моем мозгу, говорит себе Шопенгауэр. А это последнее должно быть порождено деятельной творческой силой. Человек знает такую творческую силу в своем собственном волении. Шопенгауэр стремится показать, что и действующее в вещах есть воля. Таким образом, воля, как "вещь в себе", лежит в основе представленной действительности. И мы можем знать об этой "вещи в себе". Она не лежит, подобно кантовой, по ту сторону нашего представления, но мы переживаем ее действие внутри нашего собственного организма".
     "Шопенгауэр не в состоянии найти такой образ мира, который содержит в себе корни самосознания. Это попытались сделать Фихте, Шеллинг и Гегель. Шопенгауэр выделяет одну силу самосознания — волю, и утверждает, что эта последняя существует не только в человеческой душе, но и во всем мире. Таким образом, в истоках мира человек для него не заключен своим полным самосознанием, а лишь одной частью — волей. Тем самым Шопенгауэр является одним из тех представителей новейшего мировоззрения, которые лишь частично сумели охватить своим сознанием основную загадку времени".
     "Гете имел глубокое влияние на Шопенгауэра. С осени 1813г. до мая 1814г. он встречался с поэтом. Гете лично ввел философа в учение о красках. Мировоззрение Гете вполне соответствовало представлениям, которые Шопенгауэр составил себе о том, как действуют наши органы чувств и наш дух, воспринимая вещи и процессы".
     "Существенной причиной всех мировых процессов является для Шопенгауэра воля. Она — вечное, смутное стремление к бытию. Она не содержит в себе разума, ибо разум возникает лишь в человеческом мозгу, созданном волей. В то время, как Гегель делает самосознающий разум, дух основой мира и в человеческом разуме видит лишь индивидуальное осуществление общего мирового разума, Шопенгауэр признает его лишь как продукт мозга, как мыльный пузырь, возникающий после того, как неразумное смутное стремление, воля, создала все остальное. Для Гегеля все вещи и процессы — разумны, ибо они произведены разумом. Для Шопенгауэра все неразумно, ибо создано неразумной волей. На Шопенгауэре со всей отчетливостью подтверждаются слова Фихте: человек выбирает мировоззрение каков он сам. Шопенгауэр прошел через тяжелый опыт; он познал мир с самой дурной его стороны, прежде чем решился размышлять о нем. Поэтому он испытывает удовлетворение, изображая этот мир как неразумный в своем существе, как результат слепой воли. Согласно образу мышления Шопенгауэра, разум не имеет власти над неразумным. Ибо сам разум возникает как результат неразумного, он есть иллюзия и сновидение, рожденные волей. Мировоззрение Шопенгауэра есть переложенное в мысли мрачное настроение его души. Его глаза не были приспособлены к тому, чтобы с радостью следить за разумными процессами бытия; он видел лишь выражающееся в страданиях и скорби неразумное слепой воли. Поэтому его моральное учение могло основываться лишь на восприятии страдания. Поступок является для него нравственным лишь постольку, поскольку он основан на этом восприятии. Источником человеческих поступков должно быть сострадание. Кто понимает, что все существа страдают, должен будет во всех своих поступках руководствоваться сочувствием. Так как в воле заключено неразумное и дурное, человек будет стоять нравственно тем выше, чем больше он убивает в себе необузданное желание. Выражение воли в отдельной личности есть самостоятельность, эгоизм. Кто отдается сочувствию, т.е. желает не для себя, но для других, тот стал господином над волей. — Путь, ведущий к отречению от воли, состоит в отдаче себя художественному творчеству и впечатлениям, исходящим от произведений искусств. Художник творит не потому, что он чего-то желает, не потому, что его эгоистическое желание направлено на все вещи и процессы. Он творит не из эгоистической радости. Он погружается в сущность вещей как чистый мыслитель. Точно также обстоит дело и с наслаждением от произведений искусств. Если мы стоим перед произведением искусства и в нас шевелится желание приобрести его, мы еще вплетены в низкие вожделения воли. Лишь когда мы удивляемся красоте, не вожделея ее, мы поднимаемся на высокую точку зрения, на которой мы уже не зависим от слепой воли. Но тогда искусство стало для нас чем-то освобождающим на отдельные моменты от неразумного, слепо волящего бытия. Наиболее чистый вид этого искупления состоит в наслаждении музыкальным и произведениями искусства, ибо музыка говорит нам не через посредство представления, подобно другим видам искусства... Это воззрение Шопенгауэра на музыку также является результатом его совершенно личного своеобразия".
     "Каждый образ внешней природы хочет быть духом, но не достигает его. Если человек создает такой внешний пространственный образ, которому он напечатлевает дух, которого ищет, но не может найти, тогда он создает совершенное произведение искусства. Это имеет место в пластике. Что появляется во внутреннем человеческой души как безобразный дух, как идея, то пластический художник образует из грубого вещества. Душа, чувство, которые мы безобразно воспринимаем в нашем сознании, — они говорят из статуи, из образа пространства. В этом сочетании чувственного и духовного мира лежит художественный идеал мировоззрения, которое в проявлении духа видит цель природы, т.е. может видеть прекрасное лишь в таком произведении, которое является как непосредственное выражение выявляющегося в природе духа. Кто, напротив, подобно Шопенгауэру, видит во всей природе лишь представление, тот не может видеть этот идеал в произведении, подражающем природе. Он должен прийти к искусству, свободному от всего природного: это музыка ".
     "В отрицающих мир жизненных воззрениях буддизма Шопенгауэр видит высокое учение мудрости, поэтому его мировоззрение, по отношению к мировоззрению Гегеля, можно назвать реакционным. Гегель всюду старался примирить человека с жизнью. Он стремился представить все поступки как участие в разумном порядке мира. Шопенгауэр рассматривает враждебность к жизни, уход от действительности, бегство из мира как идеал мудреца". 18(8)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

2. Радикальные мировоззрения

     408
. "В начале 40-х годов сильные удары против мировоззрения Гегеля направляет человек, который до того глубоко и интимно в него вжился. Это Людвиг Фейербах (1804-1872). Война, объявленная им мировоззрению, из которого он вырос, в радикальной форме дана в его трудах "Предварительные тезисы к реформе философии" (1842) и в "Основных положениях философии будущего" (1843). Дальнейшее развитие его мысли мы можем проследить в других его трудах: "Сущность христианства"(1841), "Сущность религии" (1845) и в "Теогонии" (1857). В деятельности Людвига Фейербаха в области духовной науки повторяется тот же процесс, который почти столетием раньше совершился в естественнонаучной области (1759) благодаря выступлению Каспара Фридриха Вольфа. ... Еще в мировоззрении Гегеля можно видеть остаток древнего учения о предобразовании. Чистая мысль, являющаяся в человеческом духе, должна лежать сокрытой во всех явлениях, прежде чем достигнуть в человеке видимого бытия. Эту чистую мысль, которая должна быть как бы "изображением Бога, каким он был в вечном существе до сотворения мира", Гегель ставит до начала природы и индивидуального духа. Развитие мира предстает, таким образом, как развертывание чистой мысли. ... Протест Людвига Фейербаха против воззрения Гегеля основан на том, что он так же не мог признать существование духа до его действительного пребывания в человеке, как Вольф был не в состоянии признать, что части живого организма были уже предобразованы в яйце. Подобно тому, как Вольф видел новообразования в органах живого существа, так Фейербах видел их в индивидуальном духе человека. Этот последний ни в какой мере не существует до своего видимого бытия, он возникает лишь в тот момент, когда проявляется.
     Фейербах считает, таким образом, неправомерным говорить о всеобщем Духе, о существе, в котором коренится, индивидуальный дух. До своего фактического появления в мире не существует разумного бытия, которое так строит материю, видимый мир, что в конечном итоге в человеке выявляется его прообраз, но до возникновения человеческого духа существуют лишь лишенные разума вещества и силы, которые из себя строят нервную систему, концентрирующуюся в мозге; и в этом последнем возникает, как совершенное новообразование, нечто еще не существовавшее — одаренная разумом человеческая душа. Для такого мировоззрения нет возможности произвести процессы и вещи от духовного Первосущества, ибо духовное существо есть новообразование, вытекающее из организации мозга. И когда человек переносит духовное во внешний мир, то совершенно произвольно представляет себе, что вне его существует и управляет миром существо, подобное тому, которое лежит в основе его поступков. Каждое духовное существо человек должен сначала создать в своей фантазии; вещи и процессы мира не дают повода предположить такое существо. Не духовное Прасущество, в котором находятся преобразованными все существа, создало человека, но человек согласно своему существу создал себе фантастический образ такого прасущества. Таково убеждение Фейербаха. "Знание человека о Боге есть знание человека о себе, о его собственном существе". ...
     Необходимой поворотной точкой в развитии мировоззрений Фейербах считает "открытое исповедание того, что сознание Бога есть не что иное, как сознание человечества, что человек может мыслить, предчувствовать, представлять, чувствовать, верить, жалеть, любить и почитать как абсолютное, божественное существо только человеческое существо". "Действительное в своей действительности, или как действительное, есть действительное как объект чувства, есть чувственное. Истинность, действительность, чувственность — идентичны. Только чувственное существо — действительное существо. Предмет в истинном смысле дается лишь посредством чувств, а не посредством мышления как такового. Данный в мышлении или идентичный ему объект есть только мысль". Но это значит только, что мышление выступает в человеческом организме как новообразование, и у нас нет основания представлять себе, что мысль до своего появления уже была скрыто предобразована в мире в какой-либо форме. ... Фейербах требует, чтобы разум не был поставлен как исходная точка во главу мировоззрения, как это делает Гегель, но чтобы он рассматривался как продукт развития, как новообразование человеческого организма, в котором он проявляется. Ему противно всякое отделение телесного от духовного, так как оно не может быть понято иначе, как продукт развития телесного. ...
     Почему мы не можем мыслить во всякое время, почему мысли не находятся в нашем распоряжении по нашему усмотрению, почему мы часто среди духовной работы, несмотря на самое напряженное усилие воли, не можем сдвинуться с места до тех пор, пока какой-нибудь внешний повод, часто даже какая-нибудь перемена погоды, не оживит мысли? — Оттого, что мыслительная деятельность также есть органическая деятельность. Почему мы часто годами вынашиваем мысли, прежде чем они уяснятся? — Потому что и мысли подлежат органическому развитию, и мысли должны созревать так же, как и плоды на поле и дети во чреве матери".
     "Фейербах указывает на Георга Кристофера Лихтенберга, мыслителя, скончавшегося в 1799 году, который в отношении многих своих идей должен рассматриваться как предшественник того мировоззрения, которое нашло свое выражение в мыслителях, подобных Фейербаху, и интересные идеи которого лишь потому не сделались столь плодотворными для XIX века, что затмевающие все остальное, мощные построения мысли Шеллинга, Фихте и Гегеля так заполнили духовное развитие, что афористические молнии идей, даже если они и были столь светлыми, как идеи Лихтенберга, могли остаться незамеченными. Достаточно напомнить отдельные изречения этого замечательного человека, чтобы показать, как в заложенном Фейербахом движении мысли снова ожил его дух. "Бог создал человека по своему образу. Это, вероятно, значит, что человек создал Бога по своему образу". Наш мир станет таким совершенством, что будет столь же смешно верить в Бога, как в настоящее время — в привидения". "Разве наше понятие о Боге не есть олицетворенная непостижимость?" "Представление, которое мы составляем себе о душе, подобно представлению о магните в земле. Это лишь образ. Человек обладает прирожденной способностью все мыслить в этой форме". ...Для построения мировоззрения требуется не только превосходство духа, которым он обладал, но также способность всесторонне разработать и пластически округлить идеи в общей связи. Этой способности он был лишен. ... Лихтенберг требует концентрации на посюстороннем, но он все еще пронизывает это требование представлениями, направленными на потустороннее. "Я думаю, — пишет он, — что очень многие люди, воспитывая себя для неба, забывают о воспитании себя для земли. Я думаю, что человек действовал бы мудрее всего, если бы первое поставил на надлежащее место. Ибо если мы поставлены на это место мудрым существом, в чем нет сомнения, то будем делать здесь то, что в наших силах"."
     "Такие сравнения, как сравнение Лихтенберга с Фейербахом, весьма существенны для истории развития мировоззрений. Они нагляднее всего показывают развитие мыслителей, ибо из них узнают, как воздействовал на это развитие промежуток времени, лежащий между ними".
     "Гегель чувствовал себя хорошо среди сутолоки современной ему жизни. Овладеть непосредственной жизнью мира философским духом стало для него прекрасной задачей. ... Фейербах не сочувствовал жизни своей эпохи. Тишина уединения была ему милее, чем сутолока современной ему жизни. Он ясно высказывается об этом: "вообще я никогда не примирюсь с городской жизнью. От времени до времени приезжать в город для преподавания — это, на основании впечатлений, которые я уже здесь приводил, я считаю правильным, даже моим долгом; но потом я должен вернуться в деревенское уединение, дабы здесь, на лоне природы работать и отдыхать". ... Он искал истинной жизни; он не мог найти ее в той форме, которую она приняла благодаря культуре эпохи. Насколько серьезно он относился к "концентрации на посюстороннем", показывает его изречение, произнесенное им по поводу мартовской революции. Она показалась ему бесплодной, ибо в представлениях, лежащих в ее основе, еще продолжала жить старая вера в потустороннее... Только такая личность могла в самом человеке искать всю ту силу, которую другие выводят из высшей силы".
     "Рождение мысли вызвало в греческом мировоззрении то, что человек уже не мог чувствовать себя настолько сросшимся с миром, как это было возможно при древнем образном представлении. Это была первая ступень в образовании пропасти между человеком и миром. Следующая ступень была дана в развитии новейшего естественнонаучного образа мышления".
     "Гете, Шиллер, Фихте, Шеллинг, Гегель мыслили идею самосознающей души такой всеобъемлющей, что эта последняя предстает коренящейся в высшей духовной природе, стоящей над природой и человеческой душой". "Фихте, Шеллинг, Гегель признавали самосознающую душу тем, чем она является; Фейербах делает ее тем, что ему нужно для его образа мира. В нем выступило мировоззрение, которое чувствует себя побежденным образом мира. Оно не может справиться с обеими частями современного образа мира, с образом природы и с образом души; поэтому он проходит мимо одной из этих частей: мимо образа души".
     "В мире древних народов следует видеть падение образного представления древности, из которого развилось переживание мысли. Ощущение этого факта оживает в XIX веке в такой личности, как Давид Фридрих Штраус. Он стремится ориентироваться в развитии значения жизни мысли, углубляясь в связь мировоззрения с мифологическим мышлением в историческом периоде. Он стремится познать, каким образом мирообразующее мировоззрение еще продолжает действовать в новейшем мировоззрении. В то же время он хочет укрепить человеческое самосознание в существе, лежащем вне отдельной личности, представляя себе все человечество воплощением божественного существа. Благодаря этому он обретает для отдельной человеческой души опору во вселенской человеческой душе, которая раскрывается в ходе исторического становления.
     Еще радикальнее Штраус подходит к вопросу в своей, появившейся в 1841 г. книге "Христианское вероучение в его историческом развитии и в борьбе с современной наукой". Здесь речь идет о претворении христианских догматов из их поэтического образа в мыслительные истины, лежащие в их основе. Он подчеркивает теперь несовместимость современного сознания с тем сознанием, которое придерживается древних, образно-мифологических изображений истины. "Итак, — пишет Штраус, — пусть верующий предоставит знающему спокойно идти своим путем, как это делает последний по отношению к первому; мы оставляем им их веру, так пусть они оставят нам нашу философию. И если сверхблагочестивым удается исключить нас из своей церкви, то мы сочтем это за достижение". ...Воззрения Штрауса вызвали невероятное возбуждение душ... Штраус лишился места лектора в Тюбингенской семинарии за "Жизнь Иисуса", и когда он затем стал профессором богословия в Цюрихском университете, то пришли крестьяне с цепами, чтобы исключить разрушителя мифа, добиться его отставки".
     "Воззрение, представленное Фейербахом, что существо человека есть в то же время и его высшее существо, и что всякое другое высшее есть только иллюзия, созданная по его подобию и поставленная им самим над собой, мы находим и у Бруно Бауера, но в форме гротеска. Он описывает, как человечество пришло к созданию иллюзорного противообраза в выражениях, из которых видно, что они вытекают не из потребности полного любви понимания религиозного сознания, как у Штрауса, а из радости разрушения. Он говорит, что "всепоглощающему "я" страшно самого себя; оно не смело считать себя всем и самой всеобщей силой, т.е. оно еще оставило религиозный дух и так завершило свое отчуждение, противопоставив себе самому свою всеобщую силу как чуждую, и работая в противовес этой силе в страхе и содрогании за свою целостность и блаженство". Бруно Бауер стремится критически испытать на всем существующем свое темпераментное мышление. Что мышление призвано проникнуть до сущности вещей — это он перенял как убеждение из мировоззрений Гегеля. Но он не способен, как Гегель, дать мышлению изжиться в одном результате, в одном строе мыслей. Его мышление не творческое, но критическое... Он стремился установить критическую силу мышления исходя не из одной мысли, как из определенной точки зрения, как это делал Гегель. Он пишет: "критика есть, с одной стороны, последнее действие определенной философии, которая в этом должна освободиться от позитивной философии, еще ограничивающей ее действительную всеобщность и потому, с другой стороны, она есть предпосылка, без которой философия не может подняться к последней всеобщности самосознания". Таково вероисповедание "Критики мировоззрения", которого придерживался Б.Бауер. — "Критика не верит в мысль, в идеи, а только в мышление". "Человек теперь найден", — торжествует Бауер. Ибо теперь человек связан только своим мышлением, человечность — это не отдача себя чему-либо внечеловеческому, но проработка всего в горниле мышления. Человек должен быть не подобием другого существа, а прежде всего человеком, и достигнуть этого он может своим мышлением. Мыслящий человек есть истинный человек. Ничто внешнее, ни религия, ни право, ни государство, ни закон и т.д., не могут сделать человека человеком, а только его мышление. В Бауере выступает немощь мышления, стремящаяся, но не могущая достигнуть самосознания".
     "Что Фейербах объявил высочайшим существом человека, относительно чего Бруно Бауер утверждал, что оно найдено как мировоззрение при помощи критики: рассмотрение "человека" совершенно непредвзято и без предпосылок, — это составляет задачу, которую поставил себе Макс Штирнер (1806-1856) в своей появившейся в 1845г. книге "Единственный и его достояние". Штирнер находит, что: "Фейербах борется за общее содержание Христианства со всей силой отчаяния не для того, чтобы его отвергнуть, нет, для того, чтобы его оживить, чтобы его долгожданное, всегда остающееся вдали, с последним усилием извлечь из неба и навсегда сохранить у себя. Разве это не жест последнего отчаяния, не жест не на жизнь, а на смерть, и не есть ли это в то же время христианская тоска и жажда потустороннего? Герой не хочет войти в потустороннее, а хочет привлечь потустороннее к себе и вынудить его стать посюсторонним". ... И действительно, мы всегда мыслим себе наивысшее существо в двоякой потусторонности — во внутреннем и во внешнем одновременно, ибо "Дух Божий" по христианскому воззрению есть также и "наш дух" и живет в нас. Он живет на небе и живет в нас. Мы, несчастные существа, являемся лишь его обителью; и когда Фейербах разрушает его небесную обитель и вынуждает его со всем багажом перейти к нам, то мы — его земная обитель, сильно переполняемся им". До тех пор, пока отдельное человеческое "я" еще устанавливает какую-либо силу, от которой оно чувствует себя зависящим, оно видит самого себя не со своей собственной точки зрения, но с точки зрения этой чуждой силы. Оно не владеет собой, оно одержимо этой силой. ...
     Существует только отдельный человек, а не "родовое понятие человечества", которое Фейербах ставит на место божественного существа. Если, таким образом, отдельный человек ставит над собой родовое понятие человечества, то он точно так же предается иллюзии, как и тогда, когда чувствует себя зависимым от личного Бога... Штирнер уже в 1842 г. в статье, опубликованной "Рейнской газетой", высказывался по поводу "ложного принципа нашего воспитания или о гуманизме и реализме", что мышление, знание, по его мнению, не может проникнуть до существа личности. Поэтому он считает ложным принципом воспитания, когда средоточием берется не это существо личности, а одностороннее знание. "Знание, которое не очищает и не концентрирует до такой степени, чтобы увлечь к волению или, иными словами, которое меня лишь отягощает, как некая ноша, вместо того, чтобы целиком следовать за мной, так чтобы свободно движущееся "я", не обремененное волей, бодро проходило через мир, такое знание, ставшее личным, дает жалкую подготовку для жизни... Знание должно умереть, чтобы снова восстать как воля и чтобы ежедневно заново творить себя как свободную личность. Только в личности каждого отдельного может заключаться источник того, что он делает. Нравственные обязанности не могут быть заповедями, данными человеку как-либо, а цепями, которые он сам на себя навешивает... Я люблю своего ближнего не оттого, что я следую священной заповеди любви к ближнему, а потому что мое "я" влечет меня к ближнему. Я не должен его любить, я хочу его любить. Чего люди хотели — это они поставили над собой как заповеди". В этом пункте легче всего неправильно понять Штирнера. Он не отрицает моральных поступков, он отрицает лишь моральную заповедь.
     Как человек действует, если он себя правильно понимает, — уже это само по себе создает нравственный миропорядок. Моральные предписания для Штирнера лишь призрак, навязчивая идея. Они устанавливают нечто такое, к чему человек приходит сам, когда целиком отдается своей природе. Абстрактные мыслители здесь, конечно, возразят: разве не существует преступников? Должны ли они действовать сообразно с тем, что им предписывает их природа? Эти абстрактные мыслители предрекают всеобщий хаос в том случае, если моральные предписания не станут для человека священными. Штирнер мог бы им ответить: Разве в природе не бывает болезни? Разве она не происходит точно так же по вечным, железным законам, как и все здоровое? Но разве мы поэтому не можем отличить больное от здорового? Как разумному человеку никогда не придет в голову считать больное здоровым на том основании, что и оно произошло по природным законам, так и Штирнер не собирается считать ненормальное нормальным на том основании, что оно возникает как моральное, когда отдельный человек бывает предоставлен самому себе. Но Штирнер отличается от других абстрактных мыслителей своей убежденностью в том, что в человеческой жизни, когда отдельные люди бывают предоставлены сами себе, нравственное будет господствовать точно так же, как в природе господствует здоровье.
     Подобно другим мыслителям новейшего времени, Штирнер стоит перед фактом самосознающего "я", требующего понимания. Другие ищут средств понять это "я". Понимание наталкивается на трудности, ибо между образом природы и образом духовной жизни образовалась глубокая пропасть. Штирнер оставляет все это без внимания. Он стоит перед фактом самосознающего "я" и все, что он в силах сделать, употребляет исключительно на то, чтобы указать на этот факт. Он хочет говорить о "я" таким образом, чтобы каждый сам оглянулся на это "я", и чтобы никто не избежал этого взгляда, говоря: "я" — это то или иное. Штирнер хочет указать не на идею, не на мысль "я", а на живущее "я, которое личность находит в себе.
     Род представлений Штирнера, как противоположный полюс мировоззрению Гете, Шиллера, Фихте, Шеллинга, Гегеля, есть явление, которое с известной необходимостью должно было выступить в развитии новейших мировоззрений. Ярко выступил перед его духом факт самосознающего "я". Каждое творение мысли представало перед ним так, как оно предстает перед мыслителем, который стремится постичь мир лишь в мыслях, может представить мир мифических образов. Перед этим фактом для него исчезало все остальное содержание мира, поскольку это последнее обнаруживает связь с самосознающим "я". Он ставил самосознающее "я" в совершенно изолированное положение.
     Штирнер не ощущает, что может оказаться трудным поставить "я" в такое положение. Последующие десятилетия не развили интереса к этой изоляции "я", ибо эти десятилетия заняты, прежде всего, овладением образом природы под влиянием естественнонаучного образа мышления. После того, как Штирнер установил одну сторону новейшего сознания — факт самосознающего "я", эпоха отвлекает свой взор от этого "я" и направляет его туда, где найти его нельзя, — на образ природы".
     "Первая половина XIX столетия родила свои мировоззрения из идеализма. Если там и перекидывается мост к естествознанию, как у Шеллинга, Лоренца Эйкена (1779-1851), Генриха Стеффенса (1773-1845), то это происходит с точки зрения идеалистического мировоззрения и в интересах этого последнего. Время так мало созрело для того, чтобы естественнонаучные мысли сделать плодотворными для мировоззрения, что гениальный взгляд Жана Ламарка на развитие высших организмов из простейших, опубликованный в 1809г., остался совершенно без внимания, а когда Жоффруа де Сент-Илер в 1830г. в борьбе против Кювье выдвинул мысль о всеобщем природном родстве всех форм и организмов, потребовался гений Гете, чтобы оценить все значение этой идеи. Обильные естественнонаучные результаты, достигнутые в первой половине столетия, сделались новыми мировыми загадками в развитии мировоззрения после того, как Чарльз Дарвин в 1859г. самому понимаю природы открыл новые перспективы для познания органического мира". 18(9)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     422
. "Чем более идет к концу XIX в. ... тем философия становится все менее и менее содержательной и все более подпадает требованию оправдывать свое бытие". Этим, например, занимается остроумный философ Отто Либман, а Рихард Вале, наоборот, остроумно пытается доказать, что философии не существует. 206(5.VII)
     "Попытка на основе одной строгой науки выработать всеобщий взгляд на мир и жизнь, была предпринята в течение XIX века во Франции Огюстом Контом (1798-1857). Эта попытка дать всеобъемлющий образ мира, сделанная Контом в его 6-титомном сочинении "Курс позитивной философии" (1830-1842), стоит в резкой противоположности к идеалистическим взглядам Фихте, Шеллинга, Гегеля, что касается 1-й половины XIX века, а также в не меньшей степени, но более отчетливо — ко всем настроениям мысли, происходящим от идей развития Ламарка-Дарвина. ... У Конта математическая голова. Все, что выражается не столь прозрачно и просто, как математические проблемы, для него является научно незрелым. Конт совершенно не ощущает того, что человек тем больше нуждается в полных жизни идеях, чем выше он восходит от чисто механических и физических процессов к высшим образованиям природы, к человеку. Благодаря этому его мировоззрение приобретает мертвенный, застывший отпечаток. Весь мир предстает в нем как сцепление колес в машине. Конт повсюду умышленно не видит живого; он изгоняет жизнь и дух из всех вещей и объясняет в них лишь то, что является механическим, машинообразным. Полная содержания историческая жизнь людей принимает в его изложении понятийный образ, который астроном набрасывает в отношении движений небесных тел". 18(14)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     490
. "Просто изумительно, как Фихте и Гете работают с двух разных сторон и на вершине встречаются в совершенстве. Я думаю, что достаточно хорошо понимаю свое время, говоря: идеализм Фихте и Гете несет в своем роде последний плод философии свободы". 38 с.125


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     566
. "Шекспир в своем драматическом выражении человека сумел необходимость природного действия и свободу жизни мышления удержать в таком парении, которое ведет к человеку нового времени, если он в мышлении не желает потерять действительности".
     "Гете чувствовал себя, вместе со своим духовным содержанием, стоящим внутри природы, Шиллер—вовне". Шиллер считал, что если человек что-либо высказывает о природе, то этим что-либо добавляет к ней. "Для Гете существо природы жило в человеке как знание. ...Процесс познания для него был не просто формальным отображением скрытой в природе сущности, но реальным становлением и откровением того, чего без человеческого духа в природе вовсе не было бы. Но для него существовал и дух истинно природного содержания, поскольку познание он считал погружением человеческой души в природу".
     "Кто даст воздействовать на себя натурфилософии Шеллинга, тот получит впечатление: здесь говорит личность, которая в отважном полете идей желает взлететь к последним загадкам бытия и которая берет в свой полет, указуя, комбинируя, все те естественнонаучные результаты, которых удалось дозваться слева и справа. В природе он хочет добыть оправдание для полета идеи. Природа здесь должна служить архитектонике идей. Фихте всей своей душой являет собой такое единство с полетом идей, что для природопознания у него нет ни глаза, ни интереса. Гете полной жизни силой, созерцающей идеи, формирует отдельности вещей природы и процессы в мыслях; к нетерпеливому их постижению он себе идти не позволяет; потому столь велико его почтение перед глубиной мировых тайн.
     Новалис, словно из камня, выбивает из природы искры гениальной духовности, которые он хочет свести воедино в своем "магическом идеализме". Он умер слишком рано, чтобы то колоссальное, что представлялось ему, завершить в целое". 36, с.128-133


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Гете и Гегель

     582
. "Без Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля Гете немыслим". 1(16)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     591
. Кант считал основным недостатком всей предшествовавшей ему философии то, что она пыталась с помощью мышления познать вещи и не задумывалась над вопросом: а способно ли на это мышление? Вопрос о "что" познания стал предшествовать вопросу о возможностях познания. И вопрос: что такое познание? — стал, в первую очередь, вопросом теории познания.
     У Гете был на это другой взгляд. Хотя он и не высказывался об этом непосредственно, но "он стоял на глубочайших фундаментальных основах познания и потому был против простого созерцания природы, при котором художник обращается к предметам природы верно и усердно, тончайшим образом подражает ее образованиям, цветам, добросовестно не отдаляется от нее ни на шаг. Именно отдаление от чувственного мира в его непосредственности обозначалось во взглядах Гете действительным познанием. Непосредственно данное — это опыт. В познании же мы творим образ непосредственно данного, который содержит в себе существенно больше, чем могут дать чувства, которые являются все же посредниками всякого опыта. Чтобы познавать природу в смысле Гете, мы не должны держаться за ее фактичность, но в процессе познания она должна оказываться существенно выше, чем в первом непосредственном явлении. Школа Милля считала все, что мы можем сделать в опыте, простым соединением отдельных вещей в группы, которые затем мы удерживаем как абстрактные понятия. Однако никакое это не истинное познание. Ибо те абстрактные понятия Милля не имеют иной задачи, как доставляемое органам чувств соединить со всеми свойствами непосредственного опыта. Истинное познание должно признать, что непосредственный облик чувственно-данного мира не самый существенный, а им является тот, который открывается нам в процессе познания. Познание должно доставлять нам то, чего нас лишает чувственный опыт и что, тем не менее, является истинным. Познание Милля потому не является истинным, что представляет собой усовершенствованный чувственный опыт. Оно оставляет вещи такими, какими они даны глазам и ушам. Не область испытанного в опыте должны мы переступать и теряться в фантастических образованиях, что так любит метафизика старого и нового времени, но мы должны образы испытанного в опыте, какими они предстают нашим органам чувств, продвинуть до того состояния, которое удовлетворит наш разум.
     Теперь у нас встает вопрос: как относится непосредственно испытанное в опыте к возникающему в процессе познания образу опыта? ... Непосредственный опыт дает не более, чем несвязный агрегат актов восприятия".
     "Идея — это не содержание субъективного мышления, а результат опыта. Действительность выступает перед нами, когда мы стоим перед ней с открытыми органами чувств. Она выступает перед нами в облике, который мы не можем считать ее истинным обликом; последнего мы достигаем, приведя в движение наше мышление. Познавать означает: к половинной действительности чувственного опыта добавлять восприятие мышления, после чего ее образ становится полным.
     Все сводится к тому, как мыслить отношение идеи к чувственной действительности. Под последней я бы хотел понимать совокупность данных человеку через органы чувств созерцаний. Понятие же, по широко распространенному мнению, является средством познания, с помощью которого оно овладевает данностью действительности. Сущность действительности заключена во "в себе" вещи, так что, если бы мы действительно были в состоянии прийти к первооснове вещей, то мы имели бы лишь отношению к отображению, и ни в малейшей степени не могли бы овладеть ею самой. Здесь, таким образом, предполагаются два совершенно отдельных мира. ... Согласование этих двух миров составляет теоретико-познавательный идеал этого рода воззрения. К нему я причисляю не только естественнонаучное направление нашего времени, но также философию Канта, Шопенгауэра и неокантианцев, и даже последнюю фазу философии Шеллинга. Все эти направления созвучны в том, что эссенцию мира ищут в транссубьективном, а субъективно-идеальный мир, что должно быть признано их точкой зрения, является поэтому для них лишь просто миром представления, а не самой действительностью, лишь чем-то, обладающим значением только для человеческого сознания.
     Я уже указывал, что этот взгляд, будучи последовательно продолженным, приводит к полной конгруэнтности (совпадению) понятия (идеи) и созерцания. Что находится в последнем, должно снова содержаться в своем понятийном противообразе, только в идеальной форме.
     Относительно содержания, оба мира должны полностью совпадать. Отношения пространственно-временной действительности должны точно повторяться в идеях, только вместо воспринимаемого простирания, облика, цвета и т.д. должны иметься соответствующие представления... Каждая вещь снова находит свое место, свои свойства в моем идеальном образе мира.
     Мы только теперь можем спросить: соответствует ли эта последовательность фактам? Ни в малейшей степени! Мое понятие треугольника одно объемлет все отдельные треугольники, и сколько бы треугольников я ни представлял себе, оно останется тем же самым. Мои различные представления треугольников идентичны между собой. Я имею вообще лишь одно понятие треугольника.
     В действительности каждая вещь представляет собой особенное, определенное "это", которому противостоит также вполне определенное, насыщенное реальной действительностью "то". Этому многообразию противостоит понятие как строгое единство. В нем нет никакого особенного, никаких частей, оно не множится, выступает бесконечное число раз все одним и тем же.
     Теперь спрашивается: а кто, собственно говоря, носитель этой идентичности понятия? Форма его явления, как представления, быть этим не может, ибо здесь целиком прав Беркли, говоря, что представление, полученное мною от дерева в данный момент, не имеет ничего общего с этим деревом, которое я вижу снова, моргнув глазами; то же самое относится и к различным представлениям многих индивидуальностей об одном предмете. Идентичность, таким образом, лежит лишь в содержании представления, где находится "что". Многозначность, содержание может быть мне ручательством идентичности. А если это так, то рушится воззрение, лишающее понятие или идею самостоятельного содержания". Воззрения Шопенгауэра, Авенариуса лишают содержания не только понятие, но и созерцание.
     "Чтобы прийти здесь к ясности, необходимо вернуться на ту почву, где созерцание, как особенное, противостоит понятию, как всеобщему.
     Можно спросить: в чем же, собственно говоря, содержится характерная черта особенного? Определено ли оно понятийно? Можем ли мы сказать: это понятийное единство распалось в том либо в этом созерцаемом особенном многообразии? — Нет. И это совершенно определенный ответ. Само понятие совершенно не знает особенного. Последнее, следовательно, должно находиться в элементах, которые понятию, как таковому, совершенно недоступны. Но поскольку мы не знаем промежуточного члена между созерцанием и понятием — если мы не хотим вводить фантастически-мистические схемы Канта, которые сегодня могут рассматриваться лишь в качестве шуток, — то эти элементы должны принадлежать самому созерцанию. Основание особенного не выводимо из понятия, но должно быть найдено внутри самого созерцания. Что составляет особенное объекта, — поддается не пониманию, но лишь созерцанию. В этом заключается основание того, почему любая философия должна терпеть неудачу, когда она из самого понятия хочет извлечь (дедуцировать) всю созерцаемую действительность в отношении ее особенного. В этом заключается также классическое заблуждение Фихте, желавшего весь мир вывести из сознания. Если же кто-то упрекает в этом, как в недостатке, идеалистическую философию и хочет ее в этом отношении завершить, тот поступает не более разумно, чем философ Круг (Вильгельм-Трауготт, 1770-1842), последователь Канта, требовавший "идентичной" философии, которая должна была быть для него дедуцирована его пером.
     Что действительно существенно отличает созерцание от идеи, так это элемент, не вносимый в понятие, но все же данный в опыте. Поэтому и противостоят друг другу понятие и созерцание как, хотя и существенно равные, но все же различные стороны мира. И поскольку последнее требует первого, как мы показали, то это доказывает, что свою эссенцию мир содержит не в особенном, а в понятийном всеобщем. Но эта всеобщность, как явление, должна быть сначала найдена в субъекте либо она может быть приобретена субъектом в объекте, но не из объекта.
     Свое содержание понятие заимствует не из опыта, ибо оно не вбирает в себя характерное опыта, особенное. Все, что конституирует особенное, чуждо ему. Таким образом, ему следует самому дать себе содержание.
     Обычно говорят, что объект опыта индивидуален, он — живое созерцание, понятие же абстрактно, бедно по сравнению с полным содержания созерцанием, скудно, пусто. Но в чем здесь ищут определения богатства? В том, что может быть бесконечно большим в бесконечности пространства. Но в этом отношении и понятие не менее полно определениями. Только они в нем не количественные, а качественные. Как в понятии отсутствует число, так в созерцании отсутствует динамически-качественный характер. Понятие столь же индивидуально, столь же полно содержанием, как и созерцание. Разница заключается лишь в том, что для получения содержания созерцания не нужно ничего, кроме открытых органов чувств при чисто пассивном отношении к внешнему миру, в то время как идеальное ядро мира в духе может возникнуть через собственный спонтанный образ действия последнего, если оно вообще должно прийти к явлению. Это совсем бессмысленно и излишне говорить: понятие — враг живого созерцания. Нет, понятие является сущностью, двигательным, действующим принципом в созерцании, добавляет к нему свое содержание, не упраздняя при этом себя, ибо они, как таковые, не соприкасаются; и оно должно быть врагом созерцания?! Оно может стать его врагом только в том случае, если иной философ попытается все богатство содержания чувственного мира выпрясть из идеи. Вот тогда вместо живой природы возникнут пустые фантазмы. ...
     Трансцендентному мировоззрению Локка, Канта, позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Фолькельта, неокантианцев имманентно противостоит современный естествоиспытатель. Первые ищут мировую основу в чуждой сознанию потусторонности; имманентная философия — в том, что является разуму. Трансцендентное мировоззрение рассматривает понятийное познание как образ мира, имманентное — как его высшую форму явления. Поэтому первое дает лишь формальную теорию познания, основывающуюся на вопросе: каково отношение между мышлением и бытием? Второе на острие теории познания выдвигает вопрос: что такое познание? Одно исходит из предрассудка о существовании различия между мышлением и бытием, другое без предрассудков исходит из единственной достоверности (Gewisse) — мышления, из понимания ... что без мышления ей не найти никакого бытия".
     Современная теория познания дошла до понимания того, что для лишенного мыслей рассматривания все одинаково — нет причин и следствий, совершенного и несовершенного и т.д., а далее это ошибочно сопровождается предикатом, что это суть представления. "Сколь мало благодаря одному чувственному пониманию мы узнаем, что упавший камень является причиной углубления в почве, куда он упал, столь же мало узнаем мы, что он является представлением". К этому можно прийти лишь в результате размышления. "Когда говорят, например, что данное — это представление, то все дальнейшие исследования могут вестись лишь от этой предпосылки. На этом пути мы никак не можем получить лишенную предпосылок теорию познания, но мы отвечаем на вопрос: что такое познание? — исходя из той предпосылки, что оно есть данное чувством представление. В этом состоит основная ошибка теории познания Фолькельта. В ее начало со всей силой он ставит требование, чтобы теория познания была лишена предпосылок. Но на ее вершину он ставит тезис, что мы имеем многообразие представлений. Так его теория познания лишь отвечает на вопрос: как возможно познание при том условии, что данное есть многообразие представлений? Для нас дело обстоит совсем по-другому. Мы берем данное как есть, как многообразие чего-либо открывающегося нам, когда мы даем ему воздействовать на нас. Так достигаем мы объективного познания, поскольку даем говорить самому объекту. ...
     Это познание говорит нам: я здесь, но в таком виде, в каком я стою перед тобой, я не являюсь в своем истинном облике. Когда мы воспринимаем извне этот голос, когда мы осознаем, что перед нами лишь половина существа, которое скрывает от нас свою лучшую сторону, тогда в нашем внутреннем заявляет о себе деятельность того органа, с помощью которого мы достигаем объяснения другой стороны действительности, с помощью которого мы оказываемся в состоянии половину завершить до целого. Мы осознаем, что то, чего мы не видим, не слышим и т.д., может быть завершено с помощью мышления. Мышление призвано решать загадки, которые нам загадывает созерцание". Созерцаемая действительность встает перед нами готовой, мы не присутствовали при ее возникновении. Мышление же хотя и является из неведомого, но я все же знаю, что это я сам даю ему форму, завершаю процесс. То же самое должно происходить и с восприятиями: они не должны являться мне законченными, они должны стать для нас столь же прозрачны, сколь и мысли. Так удовлетворяется наша жажда познания; воспринятое мы пронизываем мыслями. "Мысль является как завершение процесса, внутри которого мы стоим. ... Исследовать сущность вещи — означает поставить ее в центр мыслительного мира и работать из него, пока в душе не выступит такое мыслеобразование, которое явится для нас идентичным с полученной в опыте вещью. ... В идее мы познаем то, из чего нам следует выводить все остальное: принцип вещей. Что философы называют абсолютным, вечным бытием, основой мира, что религии называют Богом, мы, на основе наших теоретико-познавательных изысканий, называем идеей. Все, что в мире не является непосредственно как идея, может быть, в конце концов, познано как изошедшее из нас. ... Но сама идея не требует выхода за нее самое, она есть на себе построенное, в самом себе твердо обоснованное существо. И это пребывает в ней самой, а не в ее явлении в нашем сознании. Если она не высказывает нам своего существа, то она является нам как и остальная действительность: требующей объяснения.
     Мое сознание, что я стою внутри вещи, явлется лишь следствием объективного свойства этой вещи: что свой принцип она несет в себе. Овладевая идеей, мы достигаем ядра мира. Мы постигаем здесь то, из чего происходит все. Мы становимся единством с этим принципом, поэтому идея, будучи объективной, является нам, в то же время, как наисубъективнейшее.
     Действительность чувственного рода именно потому столь загадочна для нас, что ее центра мы не находим в ней самой. Но это кончается, когда мы познаем, что с миром мыслей, приходящим в нас к явлению, она имеет тот же самый общий центр.
     Этот центр может быть лишь единым. Он может быть таковым, что все остальное указывает на него как на объясняющую его основу. Если бы было много центров мира — много принципов, из которых объяснялся бы мир — и одна область действительности указывала бы на этот, другая на тот мировой принцип, то мы, попав в область действительности, тотчас указали бы на один центр. Нам не пришло бы в голову спрашивать еще о другом центре.
     Одна область ничего не знала бы о другой. Они попросту не существовали бы одна для другой. Поэтому нет никакого смысла говорить более, чем об одном мире. Поэтому идея во всех местах мира и во всех сознаниях одна и та же. Что существуют различные сознания и каждое представляет идеи, не меняет дела. Идейное содержание мира построено на себе, в себе совершенно. Мы не порождаем его, мы ищем лишь его постижения. Мышление не рождает его, а воспринимает. Оно не производитель, а орган постижения. ... Множество сознаний думает одно и то же; они питаются одним, только с различных сторон. Поэтому оно является им многобразно модифицированным".
     ''Какую задачу решает теория познания по сравнению с другими науками? Она объясняет нам цель и задачи других наук. ...наша теория познания является наукой о назначении всех других наук. Она объясняет нам, что в различных науках содержится объективное основание мирового бытия. Науки достигают царства понятий; о собственной задаче этих понятий учит нас теория познания. Этим характерным результатом отличается наша, придерживающаяся гетевского образа мышления, теория познания от всех других современных теорий познания. Она хочет установить не просто формальную связь мышления с бытием, она хочет не просто логически решить, теоретико-познавательную проблему, она хочет прийти к позитивному результату. Она показывает, что есть содержание нашего мышления, и находит, что это "что" в тоже время есть объективное содержание мира. Так становится наша теория познания значительной наукой для людей. Она объясняет человеку самого себя, показывает его положение в мире; поэтому она является источником удовлетворения для него. Она впервые показывает ему, к чему он призван. ...Так теория познания является в то же время учением о значении и назначении человека... Наш дух имеет задачей так образовывать себя, чтобы быть в состоянии всю данную ему действительность провидеть такой, какой она является исходя из идей". 1(9)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     601
. "Действительное сознание существует только тогда, когда оно само себя осуществляет". "Фихте — это тот философ, который среди преемников Канта живее всех чувствовал, что обоснование всех наук может состоять лишь в теории познания; но он ни разу не дошел до понимания, почему это так".
     "Поскольку Фихте не установил понятия познания, которое должно осуществлять "я", то он напрасно старался найти какой-нибудь переход от своего абсолютного действия к дальнейшим определениям "я". Он даже объявляет, в конце концов, по отношению к такому переходу, что исследование этого лежит за пределами теории. Он не исходит в своей дедукции представления ни из абсолютной деятельности "я", ни из таковой же "не я", но исходит из одной определенности, которая в то же время есть акт определения, потому что в сознании ничего непосредственно не содержится и не может содержаться. Что определяет, в свою очередь, — это определение, это остается в теории совершенно неразрешенным..." "Познание не имело бы абсолютно никакой задачи, если бы все области действительности были даны в их целостности".
     "Кто не знает, что "я" приходит к полному содержанию действительности только когда оно приступает со своими формами мышления к данному, для того процесс познания представляется как создание мира его "я". Поэтому для Фихте образ мира все более становится построением "я"."
     "Итак, не тот образ мира, который дается его теорией, субъективен, но, скорее, тот, который сначала дан этому "я". Если называть этот данный мир опытом, как это делает Фолькельт и другие, то нужно сказать: наука восполняет образ мира, являющийся вследствие устройства нашего сознания в субъективной форме как опыт до того, что он есть по существу". 3(6)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     607
. "У нас возникает мысль А и мысль В. Приводя их во взаимодействие, мы даем им возможность вступить в известную закономерную связь между собой. Не наша субъективная организация определяет ту или иную связь между А и В, но само содержание А и В является единственно определяющим. Что А и В оказываются в том, а не ином определенном отношении друг к другу — на это мы не оказываем ни малейшего влияния. Наш дух производит сочетание мысленных масс только согласно их содержанию. Таким образом, в мышлении мы следуем принципу опыта в его самой строгой форме.
     Этим опровергается воззрение Канта и Шопенгауэра, а в более широком смысле и Фихте, будто законы, принимаемые нами для объяснения мира, суть лишь результат нашей собственной духовной организации, и мы только вкладываем их в мир в силу нашей духовной индивидуальности". 2(9)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     619
. Для Анаксимандра "высший, управляющий миром принцип не является существом, представленным подобным человеческому образом. Он есть неличностное существо, аперион, неопределенное. ...По Анаксимандру, все в мире происходит с той же необходимостью, с какой магнит притягивает железо, но происходит это по моральным, т.е. человеческим законам". 30, с.104
     "Фалес является первой европейской индивидуальностью, которая отважилась указать мышлению на его суверенное положение. Он больше не озабочен вопросом: учредили ли боги мир согласно строю мыслей или аперион ведет мир сообразно мышлению? Он лишь осознает, что он мыслит и воспринимает, что благодаря мышлению он имеет право обдумать мир сообразно мышлению. Обычно эта точка зрения Фалеса недооценивается! ... Он уже почувствовал, что мышление — это человеческое деяние, и тем не менее он идет на то, чтобы с помощью этого просто человеческого мышления объяснять мир". Важно не то, что он считает принципом мира, но что он говорит: "Что является принципом — это я хочу решить своим мышлением. Он считает само собой разумеющимся, что мышление обладает для этого силой. В этом состоит его величие".
     "Гераклит упускает из виду одну вещь: что мышление сохраняет уносимое потоком с собой...".
     Парменид. "Не то, что проходит перед органами чувств, составляет истинную суть вещей... но мысли, идеи, которые мышление в этом потоке обретает и удерживает!" Это подорвало в дальнейшем веру в восприятия чувств. "Парменид не принимал во внимание, что мышление является деятельностью человеческой личности. Он считал его неличностным вечным содержанием бытия. Помысленное есть сущее, говорил он". Он сделал бога из мыслящего человека. с. 105-107
     Тезис Сократа, что добродетели можно научиться, является этическим следствием взгляда Парменида, что мышление подобно бытию. с.118
     "Все, что как мир идей Платон полагал пребывающим по ту сторону вещей, является человеческим внутренним миром. Содержание человеческого духа извлечь из человека и представить себе как мир, существующий сам по себе, как высший, истинный, потусторонний мир — в этом суть философии Платона.
     Греки "не хотели, чтобы человек сначала бракосочетал дух и природу; они хотели, чтобы он этот брак встречал уже заключенным и рассматривал его как уже совершившийся факт". Находящееся во внутреннем человека мыслить самостоятельным, для себя существующим существом и из этого существа выводить вещи мира— такова тенденция греческого мышления от Фалеса до Аристотеля".
     "Аристотель видел противоречие в том, чтобы возникающее в человеческом духе идеи в связи с вещами перемещать в сверхчувственный, потусторонний мир. И он также не распознал, что вещи сначала получают свою идеальную сторону, когда предстают человеку, и он творит ее им. Более того, он считал, что это идеальное действует как энтелехия в вещах, как их собственный принцип". Греки не пожелали искать соединения духа с природой, для чего было необходимо погружаться в себя. Вовне же они могли найти точки соединения чувственного мира с идеальным, и это обернулись сомнением, о котором возвестили стоики, эпикурейцы и скептики. "Основная черта скептического воззрения — скромность. Его приверженцы не отваживались отрицать, что во внешнем мире существует связь идеи и вещи; они просто отрицали, что человек способен это познать. ... По сути скептицизм — это объявление банкротства человеческого познания". с.109-113.
     "Блистательным доказательством того, как человеческий дух способен отрицать собственное существо, а потому и свое отношение к миру, явилась последняя фаза греческой философии: неоплатонизм. ... В собственной душе искал неоплатоник место, в котором можно бы было обрести высший принцип познания. Через возвышение силы познания, обозначаемое экстазом, искал он в себе, как прийти к созерцанию сути мировых явлений. ... Род мистики представляет собой это учение. ... Созерцание человеческого внутреннего мира неоплатоники поставили на место размышления о потустороннем внешнем мире". Примечательно при этом, что собственное внутреннее они объявили чужим. Внутренние переживания экстаза они описывали так же, как Платон описывал суть своего сверхчувственного мира. "Состояние экстаза наступает тогда, когда молчит самосознание. Потому вполне естественно, что дух в неоплатонизме не смог увидеть свое собственное существо в правильном свете".
     "Августин пришел на правильное место, где можно найти мировое существо, но на этом месте он опять нашел нечто чужое. В собственном бытии человека искал он источник всякой истины; внутреннее переживание души он объявил фундаментом познания. Но христианское вероучение на то место, где он искал, поместило внечеловеческое содержание. Поэтому на правильном месте он нашел неправильных существ".
     "Для развития, идущего в том направлении, где пребывает познание личного "я", это идейное движение (схоластика) не имеет никакого значения".
     "Путь природопознания есть также путь я-познания".
     Беме "увидел, что в мировом пространстве нигде нет места для Неба; поэтому он стал мистиком. Он искал Небо внутри человека".
     Декарт увидел, что цепляние схоластики за христианское учение происходит в силу вековой привычки. "Поэтому он счел необходимым прежде всего усомниться в этих привычных представлениях и искать род познания, с помощью которого человек мог бы прийти к знанию, уверенность в котором основывалась бы не на привычке, но в каждый момент ручательством за него служила бы собственная сила духа". Но позже Декарт, как и Беме, был побежден старыми предрассудками.
     Беме надеялся Бога на пути познания воспринять в душе. "Вместо самопознания Беме искал соединения с Богом, вместо жизни с сокровищами собственного внутреннего он искал жизни в Боге".
     "Те поступки являются хорошими, в которых "я" следует за кем-то, а другие, в которых оно следует за самим собой, — злыми. В жажде самостоятельности (официальное) Христианство видит источник зла. Но этого никогда бы не случилось, если бы было понято, что вся нравственность может черпать свое содержание из собственного "я"." с.117-123
     "Со Спинозой на пути завоевания я-представления не только не было сделано ни одного шага вперед, но даже сделан шаг назад. Он совершенно не чувствовал уникального положения человеческого "я". Поток мировых процессов исчерпывался для него системой природных необходимостей, как для христианских философов он исчерпывался системой божественных волевых актов. Как здесь, так и там человеческое "я" есть не более чем член этой системы".
     "Человеком, в котором до полного сознания дошла творческая сущность "я", был Георг Беркли. Он имел отчетливое представление о собственной деятельности "я" при возникновении всякого познания. Когда я вижу предмет, говорил он, то я деятелен. Я творю себе мое восприятие. Предмет восприятия всегда остается по ту сторону моего сознания, и его бы не существовало для меня, если бы его мертвое бытие я не оживлял постоянно моей деятельностью. Лишь эту мою оживляющую деятельность я и воспринимаю... Куда бы я ни заглянул в сфере моего сознания, повсюду я вижу себя самого как деятельного, как творящего. В мышлении Беркли "я" обрело универсальную жизнь. Что знаю я о бытии вещи, если не представляю себе это бытие?" Однако он все же лишил "я" силы творить из себя. Творческий принцип "я" для него содержится в Боге. До Беркли философы лишали "я" содержания и так приходили к своему богу. Беркли этим путем не пошел и потому наравне с творческим духом поставил еще одного, подобного ему, т.е. излишнего.
     "Лейбниц прозревал покоящееся на себе "я". Мир для себя, монада — это было для него "я". И все, обладающее бытием, он мог признать таковым, лишь если оно само себе давало замкнутое содержание. Существуют лишь монады, т.е. из себя и в себе творящие сущности. Это изолированный мир для себя, не указывающий ни на что вне себя". Монады сообщаются лишь в силу предопределенного согласия. Одна монада творит из себя то, что соответствует деятельности другой. Согласие определяется Богом. Что "я" само свое содержание ставит в связь с содержанием остального мира — это осталось для Лейбница закрытым.
     До Канта и Гегеля развитие европейской мысли идет путем человеческого самопознания и одновременно боится мысли, созданной человеком, и спешит переложить это на чьи-либо плечи. "Человек прославляет свое дитя и все же не желает признать свое отцовство".
     Кант вначале хотел исследовать, как возможно познание и на что оно может простираться, надеясь этим обрести твердую основу для веры. От своих предшественников он взял двоякое: что познание несомненно существует (истины чистой математики, логики, физики) и что опыт не дает безусловно надежных истин (Юм). Истины должны быть в душе до опыта. Кант не смог понять, что "если предмет состоит из двух элементов и один из них дан извне, а другой изнутри, то из этого следует, что для познания на двух путях опосредовано то, что в вещи соединено; но это не значит, что мы имеем дело с двумя искусственно сколоченными вещами. Лишь на ужасное разделение взаимопринадлежащего смог Кант опереть свое воззрение. Особенно бросается в глаза взаимопринадлежность обоих элементов при познании человеческого "я". Здесь не приходят одно извне, другое изнутри, но оба — из внутреннего, и оба суть не только одно содержание, но также совершенно однородное содержание". с.127-134
     Фихте подходит к познанию безо всяких предпосылок. Он понимает, что нигде в мире не найти существа, из которого можно бы было вывести "я". Поэтому оно выводимо только из себя. Нигде нет силы, из которой проистекает бытие "я". Все оно приобретает из себя. Фихте исходит из "я" как из прасущества и достигает идеи, которая представляет непредвзятое отношение этого существа к остальному миру не в образе причины и следствия. Ставя "я" на само себя, Фихте делает его и источником нравственного действия. Позже Фихте превратил свое абсолютное "я" во внешнего Бога, но это не имеет существенного значения для его философии.
     Шиллер решал философский вопрос: "как особое "я" отдельной человеческой индивидуальности может в лучшем смысле изживать эту самостоятельность?" На нравственный императив Канта он ответил: "Охотно служу я друзьям ..."и т.д. Нет, говорил Шиллер, человеческий инстинкт способен на благородное, и он вызывает удовольствие, творя добро. Но есть и слепые инстинкты, они лишают свободы. И не свободен следующий лишь своему разуму, ибо он подчинен логике. Свободен тот, в ком разум так сросся с индивидуальностью, что он с удовольствием делает то, что несвободный делает по принуждению.
     Шеллинг искал отношение автономного "я" к природе: "Природа должна быть видимым духом, а дух — невидимой природой". Существо, объясняющее мир, пребывает не только вне "я", но и в самом "я".
     "Гегель видит сущность "я" как пра-вещь, как "в-себе вещь". Он лишает "я" всего индивидуального, личного. Несмотря на то, что это истинное, настоящее "я", которое Гегель кладет в основу мировых явлений, действует оно нелично, неиндивидуально, вдали от истинного, доверительного "я", почти как Бог. ... Поскольку Гегель стремится сущность "я" прежде всего постичь нелично, то и называет он его не "я", а "идеей". Это не личное "я", а мировое Я, всеобщий мировой разум, мировая Идея". В правовых, государственных, нравственных институтах, в историческом процессе мировая идея слагает объективный дух. Случайное, отдельное "я" подчинено объективному духу. Так обосновывается "деспотия духа над носителем этого духа". Это остаток старой веры в потустороннего Бога.
     Фейербах освободил "я" от подчинения мировому духу (у Гегеля), но момент всеобщности в нем все же остался. "Для него всеобщее Я людей выше, чем индивидуальное, отдельное "я". Он нравственно подчинил отдельное существо человека "всеобщему понятию закономерного человека..." . с.135-143
     "В познании я получаю сущность вещей из себя. Следовательно, и свою суть я имею в себе. В других вещах мне дано двоякое: процесс без сути и суть — через меня. Во мне самом процесс и суть соединены. Суть всего остального мира я творю из себя, и собственную суть я также творю из себя.
     Мое действие есть часть всеобщего мирового свершения, так что во мне находится как его суть, так и суть всего другого свершения. Искать для человеческого действия законы означает черпать их из содержания "я". ... Мысля понимать "я" означает создавать основу для того, чтобы все, происходящее из "я", основывать единственно лишь на "я". Понимающее себя "я" не может быть зависимо ни от чего, как только от себя". 30 с.150-151


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     620
. "Чистое мышление мы можем, вслед за Аристотелем, обозначить как актуальность. Это чистая форма; оно прежде всего таково, каким оно выступает, без содержания в отношении непосредственной отдельной вещи чувственной действительности". Можно составить представление о круге, находясь в открытом море и наблюдая горизонт. Но можно не апеллируя к чувствам сконструировать круг в уме. Это и есть чистое мышление в аристотелевском смысле, чистая актуальность. "Когда сумма всех форм растворяется в чистом мышлении, то должна остаться реальность, которую Аристотель называет материей, если невозможно из самого чистого мышления прийти к действительности.
     Аристотель может быть завершен через Фихте. В смысле Аристотеля можно сначала прийти к формуле: все, что находится вокруг нас, также и принадлежащее к невидимым мирам, делает необходимым, чтобы мы формальному действительности противопоставили материальное. Для Аристотеля ведь понятие Бога есть чистая актуальность, чистый акт, т.е. такой акт, при котором актуальность, или придание формы, обладает в то же время силой воспроизвести свою собственную действительность, не быть чем-то таким, чему противостоит материя, но таким, что в своей чистой деятельности является одновременно полной действительностью.
     Отображение этой чистой актуальности находится ведь в самом человеке, когда он из чистого мышления приходит к понятию "я". В "я" он здесь имеет дело с чем-то таким, что Фихте обозначает как Tathandlung. Он приходит в своем внутреннем к чему-то такому, что, когда оно живет в актуальности, одновременно с актуальностью производит свою материю. Когда мы постигаем "я" в чистом мышлении, то находимся в центре, где чистое мышление в то же самое время существенно производит свою материальную сущность. Когда вы постигаете "я" в чистом мышлении, то имеется налицо троякое "я": чистое "я", принадлежащее к универсалии "ante rem", "я", внутри которого вы находитесь, принадлежащее к универсалии "in re", и "я", которое вы понимаете, принадлежащее к универсалии "past rem".
     И еще нечто особенное присутствует здесь: в отношении к "я" оно таково, что когда вы возноситесь к действительному постижению "я", эти три "я" совпадают друг с другом. "Я" живет в себе, когда производит свое чистое понятие и в понятии может жить как в реальности. Для "я" это не безразлично, что делает чистое мышление, ибо чистое мышление есть творец "я". Здесь понятие творческого совпадает с материальным, и остается лишь понять, что мы во всех других процессах познания прежде всего наталкиваемся на границу, и только в отношении "я" — нет; его мы объемлем в его внутреннейшей сути, когда постигаем его в чистом мышлении. ...(через познанное и созданное "я") мы проникаем сквозь границу, которая для всего остального встает между формой и материей. Философы, принимающие понятие за абстракцию, не способны постичь ту точку, где оно выступает архетипически, творчески и потому им нечего связать с вещью в себе".
     "Кто просто думает, приходит лишь к мысли "я"; кто переживает, что может быть пережито в чистом мышлении, тот, переживая "я" в мышлении, творит действительность: одновременно форму и материю как содержание своего сознания. Но кроме этого "я" для обычного сознания прежде всего не существует ничего, что одновременно погружало бы в мышление форму и материю. Все другие мысли сначала не являются образами полной действительности. Однако, когда в чистом мышлении истинное "я" встает как переживание, учатся познавать, что такое полная действительность. И от этого переживания можно проникнуть далее в иные области истинной действительности". 35, с.101-104
     "Не объективные нормы, а также не простой мир склонностей направляют нравственные деяния, а ставшие нравственными идеями естественные склонности животной жизни, через которые человек приходит к тому, чтобы задавать себе направление. Он следует им потому, что любит их как мать свое дитя. Он хочет их осуществлять и делает это, поскольку они часть его существа. Идея является путеводной нитью, а любовь — движущей силой в этике Гете". 30 с.206-207


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Самопознание

     628
. "Не повторением в мыслях, а реальной частью мирового процесса является то, что совершается во внутренней жизни человека. Мир не был бы тем, чем он есть, если бы в человеческой душе не совершалось этого принадлежащего миру процесса. И если наивысшее, доступное человеку называют Божественным, то нужно сказать, что это Божественное существует не как нечто внешнее, чтобы быть образно повторенным в человеческом духе, но что это Божественное пробуждается в человеке. Ангел Силезский нашел для этого настоящие слова: "Я знаю, без меня не может жить и Бог; коль обращусь в ничто, испустит дух и Он". "Не может без меня создать Бог и червя: не поддержу я с Ним — и тотчас рухнет все". Подобное утверждение способен сделать только тот, кто предполагает, что в человеке выявляется нечто такое, без чего не может существовать никакого внешнего существа. Если бы все, что нужно "червяку", существовало и без человека, то невозможно было бы сказать, что он должен будет "рухнуть", если человек его не поддержит.
     Наивнутреннейшее существо мира оживает в самопознании как духовное содержание. Переживание самопознания означает для человека жизнь и деятельность внутри мирового Существа. Кто проникся самопознанием, у того в свете самопознания протекают, конечно, и собственные его поступки".
     "Следующими словами И.Фихте выразительно указывает на отличие самовосприятия от всякого другого рода восприятия. "Большинство людей, — говорит он, — легче было бы заставить считать себя куском лавы на Луне, нежели носителями "я". Кто внутренне еще не разобрался в этом, тот не поймет настоящей философии, да и не нуждается в ней. Природа, которой он является орудием, уже безо всякого его содействия будет руководить им во всех дедах, которые ему надо выполнить. Для философствования нужна самостоятельность: и ее человек может дать себе только сам. Мы не должны хотеть видеть без глаз, но мы не должны также утверждать, что видит (сам) глаз".
     Итак, восприятие самого себя есть в то же время пробуждение своего "я". В нашем познании мы связываем сущность вещей с нашей собственной сущностью. Сообщения, получаемые нами от вещей на нашем языке, становятся членами нашего собственного "я". Вещь, стоящая передо мной, уже более не отделена от меня, если я ее познал. То, что я могу принять в себя от нее, входит в состав моей собственной сущности. Но, пробуждая мое собственное "я", воспринимая мое внутреннее содержание, я пробуждаю к высшему бытию также и то, что я извне включил в мою сущность.... что я привношу к вещам благодаря этому пробуждению — это не новая идея, не обогащение моего знания содержанием, это возведение познания на более высокую ступень, на которой всем вещам сообщается новое сияние. Пока я не вознес познания на эту ступень, всякое знание остается для меня, в высшем смысле этого слова, не имеющим никакой цены. Вещи существуют и без меня. Они обладают своим бытием в себе. ... С пробуждением моего "я" совершается новое, духовное рождение вещей мира. То, что являют вещи в этом новом рождении, не было им присуще дотоле.
     Вот стоит дерево. Я воспринимаю его в мой дух. Я проливаю мой внутренний свет на то, что я постиг. Дерево становится во мне чем-то большим, чем вне меня. Входящее от него через врата внешних чувств, включается в некое духовное содержание. Идеальный противообраз дерева находится во мне. Он говорит о дереве бесконечно многое, чего не может мне сказать дерево вне меня. Только из меня сияет дереву то, что оно есть. Теперь дерево уже не отдельное существо, каким оно является вовне, в пространстве. Оно становится членом всего духовного мира, живущего во мне. Оно становится членом всего мира идей, обнимающего царство растений; оно включается, далее, в лестницу всего живого".
     "Мышление, не заражающее себя логическими предрассудками пути к внутреннему опыту, приходит в конце концов всегда к признанию действующего в нас существа, которое связует нас со всем миром, потому что через него мы преодолеваем противоположность внутреннего и внешнего в человеке. Пауль Асмус, рано умерший вдумчивый философ, говорит об этом следующим образом ("Я и вещь в себе"): "поясним это примером: представим себе кусок сахара; он круглый, сладкий, непроницаемый и т.д.; все это качества, которые мы понимаем; только одно при этом представляется нам как просто "иное" для нас, нами не постигаемое и настолько отличное от нас, что мы не можем проникнуть в него, не утратив себя самих; это нечто такое, от самой поверхности чего мысль боязливо отшатывается. Это — неведомый нам носитель всех этих свойств, то "само по себе", которое составляет внутреннюю сущность данного предмета. Правильно говорит Гегель, что все содержание нашего представления относится к этому смутному субъекту лишь как акциденция, не проникая в глубины этого "самого по себе"; мы только приводим в связь с ним определения, которые, в конце концов — так как его самого мы не знаем, — тоже не имеют действительно объективного значения и оказываются субъективными. Мышление в понятиях, напротив, не имеет такого непознаваемого субъекта, для которого его определения были бы лишь акциденциями; предметный субъект совпадает здесь с понятием. Когда я что-нибудь понимаю, то оно во всей своей полноте бывает дано в моем понятии; я присутствую в самом внутреннем святилище его существа; и не потому, что у него нет своего собственного "самого себя", но потому, что благодаря господствующей над нами обоими необходимости понятия, проявляющегося во мне субъективно, а в нем объективно, оно принуждает меня согласовать мышление с понятием. Через это размышление, как говорит Гегель, нам открывается одновременно с нашей субъективной деятельностью также и истинная природа предмета". — Так может говорить только тот, кто способен освещать переживания мышления светом внутреннего опыта".
     "Мои органы — члены пространственного мира, подобно другим вещам, а их восприятия — временные процессы, не отличающиеся от других. Сущность их также является только тогда, когда они погружаются во внутреннее переживание. Таким образом, я живу двойной жизнью: жизнью предмета среди других предметов, предмета, который живет внутри своей телесности; а над этой жизнью я живу еще другой, более высокой жизнью, которая не знает такого разделения на внутреннее и внешнее и которая объемлет внешний мир и самое себя, простираясь над обоими. Таким образом, я должен сказать: один раз я индивидуум. ограниченное "я"; другой раз я — всеобщее, вселенское Я. Или, как это метко выразил Пауль Асмус ("Индогерманские религии в главной точке их развития". Том I): "Деятельность погружения себя в другое мы называем "мышлением"; в мышлении "я" выполнило свое понятие и отказалось от себя в своей отдельности; поэтому в мышлении мы находимся в равной для всех сфере, ибо принцип обособления, заключающийся в отношении нашего "я" к иному для него, исчез в деятельности самоупразднения отдельного "я"; тогда это — лишь общее всем Я"."
     "Мы разобщены только как индивидуумы; действующее же в нас — всеобщее, оно — одно и то же. И об этом факте также невозможно спорить с тем, кто не имеет о нем опыта. Он не перестанет подчеркивать: Платон и ты суть двое. Что эта двойственность, что вообще всякая множественность возрождается как единство при пробуждении высшей ступени познания — это не может быть доказано, это должно быть испытано. Как ни парадоксально звучит это утверждение, однако оно истинно: идея, которую представлял себе Платон, и та же идея, которую представляю себе я, суть не две идеи. Это одна и та же идея. И существуют не две идеи, одна — в голове Платона, а другая — в моей, но в высшем смысле ум Платона и мой проникают друг друга; проникают друг друга все умы, постигающие одинаковую, единую идею; и эта идея существует только как единственная и только один раз. Она существует, и все умы перемещаются в одно и то же место, чтобы иметь в себе эту идею".
     "Человек не был бы человеком, если бы не был обособлен как "я" от всего другого; но он также не может быть в высшем смысле человеком, если, будучи таким замкнутым в себе "я", он не сумеет из самого себя снова расшириться до вселенского Я. Человеческому существу безусловно свойственно преодолевать изначально в него заложенное противоречие". 7(1)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     687
. "Психология, народоведение и история суть главнейшие формы гуманитарных наук. Их методы... основаны на непосредственном постижении действительности мира идей. Их предмет есть идея, духовное, подобно тому как предметом наук о неорганической природе служит закон природы, а наук об органической природе — тип".
     "Первая наука, в которой дух имеет дело с самим собой, есть психология. Дух стоит здесь, наблюдая себя, перед самим собой.
     Фихте приписывал человеку существование лишь постольку, поскольку он сам придает его себе. Другими словами: человеческая личность обладает лишь теми признаками, свойствами, способностями и т.п., которые она, проникая в свое существо, сама вменяет себе. Человеческую способность, о которой человек ничего бы не знал, он не признал бы своей, а отнес бы ее к кому-нибудь другому. Мнение Фихте о том, что на этой истине возможно основать все науки о Вселенной, было заблуждением. Но эта идея должна стать высшим принципом психологии. Она определяет ее метод. Если дух обладает каким-либо свойством лишь постольку, поскольку он его сам придает себе, то метод психологии есть углубление духа в свою собственную деятельность. Таким образом, методом здесь является самопостижение.
     Само собой разумеется, что мы этим не хотим принизить психологию до науки о случайных свойствах какого-нибудь человеческого индивидуума. Мы отделяем индивидуальный дух от его случайных ограничений и от его побочных признаков, и стремимся подняться к наблюдению человеческого индивидуума вообще. Дело не в том, чтобы мы рассматривали совсем случайную единичную индивидуальность, а в том, чтобы мы получили ясное представление об определяющем самого себя индивидууме вообще. Если нам скажут, что мы и здесь имеем дело не с чем иным, как с типом человечества, то это будет смешением типа с обобщенным понятием. Для типа существенно то, что он, как всеобщее, противостоит своим единичным формам. Иное дело — понятие человеческого индивидуума. Здесь всеобщее непосредственно действует в единичном существе; только деятельность эта проявляется различно, смотря на какие предметы она направлена. Тип изживает себя в единичных формах и в них вступает во взаимодействие с внешним миром. Человеческий же дух имеет только одну форму. Но те или иные предметы затрагивают его чувствования или некий идеал воодушевляет его к поступкам и т.д. Мы всегда имеем дело не с отдельной формой человеческого духа, а со всем цельным человеком. Его необходимо выделить из его окружения, если мы хотим постичь его. Чтобы достигнуть типа, необходимо от отдельной формы подняться к праформе; а чтобы достигнуть духа, необходимо отвлечься от внешних проявлений, посредством которых он дает о себе знать, от частных, совершаемых им деяний, и рассматривать его в себе и для себя. Надо подслушать, как он действует вообще, а не то, как он поступил в том или ином положении. В типе необходимо высвободить посредством сравнения всеобщую форму из единичных, в психологии же необходимо лишь высвободить единичную форму из ее окружения. Здесь дело обстоит не так, как в организме, где мы в отдельном существе узнаем норму всеобщего, праформу, но здесь мы воспринимаем отдельное существо как саму праформу. Человеческое духовное существо — это не некая форма его идей, но оно само есть эта форма. Если Якоби полагает, что мы одновременно с восприятием нашего внутреннего мира убеждаемся в том, что в основе его лежит целостное существо (интуитивное самопостижение), то мысль эта неудачна, ибо ведь само это целостное существо и является предметом нашего восприятия. Что в других случаях — интуиция, здесь — самонаблюдение. В отношении высшей формы бытия это действительно не может быть иначе. Что дух может вычитать из явлений — есть наивысшая форма содержания, какую он вообще может добыть. Когда он затем размышляет над самим собой, то он должен познать себя как непосредственную манифестацию этой наивысшей формы, как ее носителя. Что дух находит в многообразной деятельности как единство — это в своей отдельности он должен найти как непосредственное бытие. Что он частности противопоставляет как всеобщее — это он должен признать за своим индивидуумом как саму его сущность.
     Из всего этого мы видим, что истинная психология может быть обретена лишь тогда, когда предметом исследования станут особенные свойства духа как деятеля. В наше время этот метод хотят заменить другим, где предметом психологии становится не сам дух, а явления, в которых он изживает себя. Психологи считают возможным приводить во внешнюю связь отдельные проявления духа таким же образом, как это делается с фактами неорганической природы. Так они хотят обосновать "учение о душе без души". Наше рассмотрение показывает, что при таком методе упускают из виду именно самое существенное. Надо выделить дух из его проявлений и заняться им самим как производителем их. А вместо этого ограничиваются проявлениями и забывают о духе. Здесь опять увлекаются той ложной точкой зрения, которая пытается применить методы механики, физики и т.д. ко всем наукам вообще.
     Единая душа дана нам в опыте так же, как и отдельные ее действия. Каждый сознает, что его мышление, чувствование и воление исходят из его "я". Всякая деятельность нашей личности связана с этим центром нашего существа. Если при каком-нибудь поступке мы оставим в стороне эту связь с личностью, то этот поступок вообще перестанет быть душевным явлением. Он подпадает под понятие неорганической или органической природы. Если на столе лежат два шара и я ударяю их один о другой, то все объясняется — если оставить в стороне мое намерение и желание—физическими или физиологическими процессами. При всех манифестациях духа — мышлении, чувствовании, волении — все дело заключается в том, чтобы познать их в сущности как проявления личности. На этом основывается психология".
     "Все деяния человека исходят не только из его собственной силы, но также из полноты силы его народа. В своем призвании он выполняет и часть призвания своего народного сообщества. Его место среди народа — и в этом все дело — должно быть таким, чтобы он полностью мог проявить мощь своей индивидуальности. Это возможно только тогда, когда народный организм таков, что отдельный человек может найти в нем место, где приложить свой рычаг. Это не должно быть предоставлено случайности — найдет ли он это место, или нет.
     Исследование образа жизни индивидуальности среди народной общины есть дело народоведения и науки о государстве. Народная индивидуальность есть предмет этой науки. Ее задача — показать, какую форму должен принять государственный организм, чтобы в нем могла выразиться народная индивидуальность. Конституция, которую берет себе народ, должна быть развита из его самой внутренней сущности. И в этом отношении существует немало заблуждений. Науку о государстве не считают опытной наукой, полагая возможным конституционное устройство всех народов осуществлять по одному определенному шаблону*.
     Но конституция всякого рода есть не что иное, как его индивидуальный характер, введенный в строго определенные формы законов. Кто хочет наметить направление, которое должна принять какая-нибудь деятельность народа, тот не должен навязывать ничего извне; он должен просто высказать то, что бессознательно лежит уже в характере народа. "Правит не рассудительный, а рассудок, не разумный, а разум", — говорит Гете.
     Понять индивидуальность народа как разумное существо — в этом состоит метод народоведения. Человек принадлежит к некоему целому, природа которого есть разумная организация. Здесь мы опять можем привести знаменательные слова Гете: "Разумный мир надо рассматривать как великий бессмертный индивидуум, который безостановочно создает необходимое и благодаря этому становится даже господином над случайным". Как психология должна исследовать сущность отдельного индивидуума, так народоведение (психология народов) предметом своих изысканий должна сделать упомянутый "бессмертный индивидуум". 2 (18)

_____________________________
* Этот упрек относится прежде всего к тем, которые думают, что изобретенный в Англии либеральный шаблон можно навязывать всем государствам.


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Фихте

     359
. Декарт считал, что мышление его не обманывает. "И сколь истинно, что я думаю, столь же истинно, что я есть, когда я думаю. ... Кто имеет ухо к подобным вещам, может силу этих слов наблюдать в их звучании у следующих за Декартом мыслителей вплоть до Канта. Впервые их отзвук прекращается у Фихте. Если углубиться в мир его мыслей, желая сопережить его борьбу за мировоззрение, то можно почувствовать, что также и он в самопознании искал познания мира, но при этом можно ощутить, что "я мыслю, следовательно, я существую" не составляло твердой опоры в его борьбе, во что он мог бы глубоко верить в волнах сомнений, которые доставляли ему человеческие представления, способные превратиться в море сновидений. Можно ощутить, что способность сомневаться находится у Фихте совсем в другом "помещении" души, чем у Декарта, если обратиться к его "Предназначению человека" (появившемуся в 1800 г.), где он пишет: "Не существует вообще никакого пребывающего ни вне меня, ни во мне, но лишь не прекращающаяся смена. Я вообще не знаю ни о каком бытии, в том числе и о моем собственном. Нет никакого бытия. ... Я сам не знаю вообще ничего и есть ничто. Образы существуют: они суть единственное, что существует, и они знают о себе тем способом, какой присущ образам... мышление... есть сон о сне".
     По мнению Фихте, "мышление не гарантирует бытие человеческому "я". Но в этом "я" заложена сила пробудить самого себя к бытию. Всякий раз, когда душа в полной осознанности внутренней силы, которая при этом становится живой, ощущает себя как "я", наступает процесс, представляющий собой самопробуждение души. И это самопробуждение составляет главную сущность души. И в самопробуждающей силе пребывает очевидность бытия человеческой души. ... В становлении самопробуждающей силы ощущал Фихте вечность человеческой души". 20(1)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     360
. "Трудно подняться к пониманию неповторимости Фихте, в него трудно проникнуть; однако никто, проникнув в него, не скажет, что он не почерпнул колоссальные плоды для своей духовной дисциплины. Хотя это дело не всякого — восходить в такие сферы чистейших понятий". 57 с. 27
    
"Но как ни велико было влияние, исходившее от Канта, от современников не могло укрыться, что он не мог удовлетворить более глубокой потребности познания. Подобная потребность познания стремится к целостному мировоззрению, какое есть у Гете. Отдельные области бытия стоят у Канта рядом, не связанные между собой. Поэтому Фихте, несмотря на свое безусловное почтение к Канту, не мог не увидеть, что "Кант лишь наметил истину, но не показал, не доказал ее"."
     "Фихте можно назвать энтузиастом мировоззрения. Он должен был своим энтузиазмом чарующе действовать на своих современников и учеников. Послушаем, что говорит о нем один из его учеников, Форберг: "Его публичное выступление было подобно буре, которая разражается огнем в отдельных ударах; он поднимает душу, он хочет сделать людей не только добрыми, но и великими; его взор карает; его походка тверда, он хочет своей философией направить дух времени; его фантазия не пышна, но энергична и могущественна; его образы не чаруют, но смелы и величественны. Он проникает во внутреннейшие глубины предмета и оперирует в царстве понятий с такой непредвзятостью, которая обнаруживает, что он не только живет, но и господствует в этой невидимой стране". Наиболее характерной чертой Фихте является большой, серьезный стиль его мировоззрения. Он применяет ко всему высочайшие масштабы"."
     ""Вся культура должна быть упражнением всех сил, направленных к одной цели: к достижению полной свободы, т.е. полной независимости от всего, что не является нами самими, нашей чистой самостью (разум, закон, нравственность), ибо лишь это является нашим..." — Так судит Фихте в своих появившихся в 1793г. "Очерках к исправлению суждений публики о французской революции". И самая ценная сила в человеке — сила познания — должна быть направлена к одной цели: к полной независимости от всего, что не является нами самими. Могли ли бы мы вообще когда-либо достигнуть полной независимости, если бы в мировоззрении зависели от какого-либо существа? ... Когда мы получаем что-либо, происшедшее без нашего участия, то находимся от него в зависимости; мы не можем таким образом получить высшей истины, мы должны создать ее, она должна возникнуть из нас".
     "В своем стремлении придать собственному я" наивысшую независимость Фихте лишил внешний мир всякой самостоятельности. Где подобный самостоятельный внешний мир не мыслится существующим, там, понятно, интерес к знанию, к познанию этого внешнего мира прекращается. Вместе с тем вообще угасает интерес к знанию в собственном смысле. Ибо путем такого знания "я" узнает лишь то, что оно само создает. Во всяком знании человеческое "я" как бы ведет монолог с самим собой. Оно не выходит за пределы самого себя. Оно может совершить это последнее путем живого действия. Когда "я" действует, когда оно совершает нечто в мире, тогда оно уже не ведет монологов с самим собой, тогда его поступки изливаются в мир. Они обретают самостоятельное бытие. Я совершаю нечто; и когда я совершил нечто, оно продолжает действовать, даже если я уже не участвую в этом действии. Что я знаю — существует лишь через меня; что я делаю — есть составная часть не зависимого от меня нравственного миропорядка. Но что означает вся достоверность, которую мы получаем из собственного "я", по сравнению с высочайшей правдой нравственного миропорядка, который должен быть не зависимым от нас для того, чтобы бытие имело смысл? Всякое знание имеет значение только для собственного "я", а этот миропорядок должен существовать вне "я". Он должен существовать несмотря на то, что мы ничего не можем знать о нем. Таким образом, Фихте приходит от знания к вере.
     Всякое знание по отношению к вере является тем же, чем сон по отношению к действительности. Также и собственному "я" присуще лишь такое сновидческое бытие, когда оно рассматривает лишь самого себя. Оно создает себе образ самого себя, который может быть лишь мимо проплывающим образом; но действие его остается. В значительных словах описывает Фихте это сновидческое бытие мира в своем "Назначении человека". "Нет ничего вечного ни вне меня, ни во мне, есть только непрерывная смена. Я ничего не знаю ни о каком бытии, даже о моем собственном. Это не бытие. — Сам я вообще не знаю и не существую. Существуют лишь образы. Они есть единственное, что существует, и они осознают себя по-своему. Образы, проплывающие мимо. Причем отсутствует то, перед чем они проплывают: соединенные между собой образами образов, образы без чего-либо отображенного в них, без значения и цели. Сам я один из таких образов; да, я даже и не это, а лишь хаотический образ. — Вся реальность превращается в удивительное сновидение, лишенное жизни, которое грезится, и лишенное духа, которому грезится; в сновидение, которому является сновидение о самом себе. Созерцание есть сновидение; мышление — источник всякого бытия и всякой реальности, которую я себе представляю, моего бытия, моей силы, моих целей — есть сновидение о том сновидении". Но совершенно иным является для Фихте нравственный миропорядок, мир веры: "Моя воля должна просто из самой себя без всякого орудия, ослабляющего ее изъявление, в совершенно однородной с ней сфере действовать как разум на разум, как духовное на духовное — в сфере, которой она, однако, не напечатлевает закона жизни, деятельности, развития, но которая заключает это в самой себе, т.е. — на самодеятельный разум. Но самодеятельный разум есть воля. Таким образом, закон сверхчувственного мира есть воля... Таким образом, та возвышенная воля не развивается своим путем раздельно от остального мира разума. Между ним и всеми конечными разумными существами она является духовным законом, и сам он является этим духовным звеном внутри мира разума... Я закрываю перед тобою мое лицо и кладу руку на уста. Чем ты являешься для самого себя и чем ты кажешься самому себе — я никогда не смогу понять, как я никогда не смогу стать тобой. После тысячи прожитых духовных миров я так же не смогу тебя понять, как теперь на этой Земле. Что я понимаю — это становится конечным, и даже бесконечным усилением и повторением никогда не может превратиться в бесконечное. Ты отличаешься от конечного не по степени, но за счет поступков. Путем такого усиления они делают тебя лишь все больше и больше человеком, но никогда — Богом, Бесконечным".
     Поскольку для Фихте знание есть сновидение, а нравственный миропорядок — единственное действительное, то жизнь, включающую человека в мировую нравственную связь, он ставит выше чистого познания, выше размышления о вещах. Он говорит: "Только жизнь имеет безусловную ценность и значение; все остальное: мышление, вымысел, знание — имеют ценность лишь поскольку они каким-либо образом имеют отношение к живому, исходят из него и стремятся к нему вернуться". Основная этическая черта в личности Фихте погасила или понизила в его мировоззрении значение всего, что не может быть сведено к нравственному определению человека. Он хотел поставить величайшие, чистейшие требования к жизни; и при этом он не хотел быть введен в заблуждение познанием, которое, может быть, в этих целях вскрыло бы противоречие естественной закономерности мира. Гете сказал: "Кто действует, всегда бывает бессовестен; совестью обладает лишь тот, кто размышляет". Этим он хотел сказать, что тот, кто размышляет, оценивает все соответственно его истинной, действительной ценности и понимает и признает каждую вещь на своем месте. Тот, кто действует, прежде всего стремится увидеть исполнение своих требований. Действует ли он при этом правильно или нет — ему безразлично. Фихте прежде всего был важен поступок; но при этом он не хотел, чтобы размышление упрекнуло его в бессовестности. Поэтому он оспаривает ценность размышлений. Фихте непрерывно стремился воздействовать непосредственно на жизнь. Он испытывал особое удовлетворение от мысли, что его слова могли приводить людей к поступкам".
     "В мировоззрении Фихте мысли становятся переживанием "я", подобно тому как в греческих мыслителях образ становится мыслью. С Фихте мировоззрение стремится пережить самосознание; в лице Платона и Аристотеля оно хотело самосознание мыслить". 18(6)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Шеллинг

     367
. "Подобно блеску молнии, которая в развитии мировоззрений освещает прошлое и будущее, звучит мысль, которую Фридрих Вильгельм Иосиф Шеллинг (1775-1854) высказал в своей натурфилософии: "Философствовать о природе — значит творить природу". Той мысли, которой были проникнуты Гете и Шиллер: продуктивная фантазия должна участвовать в творении мировоззрения, — эта фраза дает монументальное выражение. Не в том, что природа дает нам добровольно, когда мы ее наблюдаем, созерцаем, содержится ее глубочайший смысл. Человек не может извне воспринять этого смысла. Он должен его создать.
     Дух Шеллинга имел особенную склонность к такому творчеству. Все его духовные силы стремились к фантазии. По находчивости его нельзя сравнить ни с кем, но его воображение создает художественные образы, а не понятия и идеи. Своей духовной особенностью он был призван продолжать ход мыслей Фихте. Этот последний не обладал продуктивной фантазией. Своим требованием истины он дошел до душевного центра человека, до "я". Если это может стать источником мировоззрения, то тот, кто стоит на этой точке зрения, должен быть также в состоянии из "я" достичь полных содержания мыслей о мире и жизни. Это может произойти только с помощью воображения. Фихте им не обладал.
     Подлинное мнение Шеллинга о единстве природы и духа редко понимается правильно. Необходимо целиком перенестись в его образ представлений для того, чтобы не понять их как тривиальность или абсурд. Для того, чтобы пояснить этот образ представлений, мы приведем здесь одну мысль из его книги о мировой Душе, в которой он высказывается о силе тяготения. Многие усматривают трудности в этом понятии, ибо оно предполагает т.наз. "воздействие на расстоянии". Солнце действует притягивающе на Землю, несмотря на то, что между Солнцем и Землей нет ничего такого, что способствовало бы этому притяжению. Следует представить себе, что Солнце через пространство простирает сферу своего действия на места, в которых его нет. Живущие в грубо чувственных представлениях усматривают в подобной мысли трудность. Каким образом может тело действовать там, где его нет? Шеллинг опрокидывает весь этот ход мысли. Он говорит: совершенно правильно, что тело действует только там, где оно находится, но точно так же истинно, что оно находится только там, где оно действует. Если мы видим, как Солнце действует на нашу Землю посредством силы притяжения, то из этого следует, что оно в своем бытии простирается вплоть до нашей Земли и что мы не имеем права переносить его бытие лишь в то место, в котором оно действует видимо. Солнце со своим бытием выходит за границы, в пределах которых оно видимо; видима лишь одна часть его существа, другая обнаруживается путем притяжения. Приблизительно так же должны мы мыслить отношение духа к природе. Дух не только там, где его воспринимают, но также и там, где он воспринимает. Его существо простирается до самых отдаленных мест, в которых он может наблюдать предметы. ... Только в случае, если дух не принимает в расчет природу и взирает на себя самого, ему представляется, что он отделен от природы, как глазу кажется, что Солнце заключено внутри некоего пространства, если упустить из виду, что оно находится также и там, где оно действует путем притяжения. Таким образом, если я даю возникнуть в моем духе идеям, выражающим законы природы, то одинаково правильно будет как одно утверждение: что я творю природу, — так и другое: что. природа сама творит себя во мне.
     Есть две возможности описать существо, являющееся одновременно духом и природой. Одна из них: я описываю реально действующие законы природы; другая: я показываю, каким образом дух приходит к этим законам. В обоих случаях мною руководит одно и то же. В одном случае закономерность показывает мне, как она действует в природе; в другом случае дух показывает мне, что он предпринимает для того, чтобы представить себе эту же закономерность. В одном случае я занимаюсь естествоведением, в другом — духоведением. Шеллинг привлекательно описывает связь между обоими: "Необходимая тенденция всякого естествознания заключается в том, чтобы от природы прийти к разумному. Это, а не что-либо иное лежит в основе стремления внести теорию в явления природы. Величайшим усовершенствованием естествознания было бы совершенное одухотворение всех законов природы до законов созерцания и мышления. Феномены (материальное) должны совершенно исчезнуть, и остаться должны только законы (формальное). Отсюда проистекает то, что чем больше выступает в самой природе закономерное, тем более исчезает оболочка, а сами феномены становятся духовнее и в конце концов совершенно прекращаются. Оптические феномены являются не чем иным, как геометрией, чьи линии проведены светом, и самый этот свет двояко материален. В явлениях магнетизма уже исчезают всякие материальные следы, а от феноменов силы тяготения, которые даже естествоиспытатели, как они полагали, могли понять только как непосредственно духовное воздействие — воздействие на расстоянии, — не остается ничего, кроме их закона, осуществление которого в целом заключено в механизме небесных движений. Законченной теорией природы была бы такая, в силу которой вся природа растворилась бы в разуме"."
     "Шеллинг хочет при помощи творений природы проникнуть к творчеству; он погружается внутрь творящей природы и дает ей возникнуть в своей душе, как художник дает возникнуть своему произведению искусства. Таким образом, чем являются, по мнению Шеллинга, мысли, содержащиеся в его мировоззрении? Это идеи творящего Духа природы. Что предшествовало вещам и что их создало, возникает в отдельном человеческом духе как мысль. Эта мысль так относится к своему первоначальному действительному бытию, как образ воспоминания о каком-либо переживании относится к самому этому переживанию. Итак, человеческая наука становится для Шеллинга образом воспоминания о духовных прообразах, творящих до бытия вещей. Божественный Дух сотворил мир; в конце он творит также и людей для того, чтобы в их душах создать себе орудия, при помощи которых он может помнить о своем творчестве. Таким образом, предаваясь размышлению о мировых явлениях, Шеллинг совершенно не чувствует себя отдельным существом. Он кажется себе частью, членом творящих мировых сил. Он не мыслит, но Дух мира мыслит в нем. Этот Дух в нем созерцает свою собственную творческую деятельность".
     "По воззрению Шеллинга, природа, искусство и мировоззрение (философия) находятся в таком взаимоотношении, что природа дает готовые внешние продукты, мировоззрение — творческие идеи; искусство — и то и другое в гармоническом взаимодействии. Художественная деятельность стоит посередине между творческой природой, созидающей без знания идей, на основании которых она творит, и мыслящим духом, знающим эти идеи и не могущим с помощью их творить вещи. Шеллинг выражает это в словах:
     "Идеальный мир искусства и реальный мир объектов являются, таким образом, продуктами одной и той же деятельности; совпадение обоих (сознательной и бессознательной) без сознания дает действительный, с сознанием — эстетический мир. Объективный мир есть лишь первоначальная, еще бессознательная поэзия духа. Общее орудие философии и заключительный камень всего ее свода — философия искусства"."
     "Фихте все заключает в "я". Шеллинг распространил "я" на все. Он не хотел подобно Фихте показать, что "я" является всем, но наоборот, что все есть "я". И Шеллинг имел мужество объявить божественным не только содержащее идеи "я", но всю человеческую духовную личность. Он не только сделал человеческий разум божественным, но и содержание человеческой жизни сделал божественным, личным существом.
     Антропоморфизмом называют такое толкование мира, которое исходит из человека и представляет себе, что в основе кругооборота мира в целом лежит существо, направляющее его подобно тому, как человек направляет свои собственные действия. Антропоморфичным считает мир также и тот, кто в основу событий кладет всеобщий мировой разум. Ибо этот всеобщий мировой разум есть не что иное, как человеческий разум, превращенный в общий. Когда Гете говорит: "Человек никогда не поймет, как он антропоморфичен," — то он имеет в виду, что в простейших наших изречениях о природе заключен скрытый антропоморфизм. Когда мы говорим, что какое-либо тело продолжает катиться оттого, что его толкнуло другое, то мы сознаем такое представление исходя из нашего "я". ... Шеллинг имеет мужество признать самый последовательный антропоморфизм. В конце он провозгласил человека со воем его содержанием жизни божеством. И так как для этого содержания жизни необходимо не только разумное, но и неразумное, то он имел возможность объяснить и неразумное в мире. Хотя для этой цели он должен был дополнить разумный взгляд другим, источник которого не заключен в мышлении. Этот, по его мнению, высший взгляд он назвал "положительной философией". Она "есть подлинная свободная философия"... "Отрицательная философия" останется преимущественно философией для школы, "положительная" — для жизни. Полное посвящение, которого можно требовать от философии, дают лишь обе вместе. Как известно, в Элевзинском посвящении различались малые и великие Мистерии, малые считались предварительной ступенью к великим... Положительная философия есть необходимое следствие правильно понятой отрицательной, и, таким образом, можно сказать в отрицательной философии празднуются малые, в положительной — великие Мистерии философии". 18(7)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     382
. "У Фихте, Шеллинга и Гегеля выступает то, что на Востоке светит нам от Кришны, правда, выступает уже в понятийном, абстрактном виде". "Но чтобы заметить это сходство, нужен совершенно особый склад души. ... Люди часто не ощущают той жизненной борьбы, которая ведется самими людьми и которая ведет из ада на небеса. В том, что люди называют абстрактными понятиями, заключается жизненная борьба, и можно почувствовать величайший подъем от сильнейшего холода к сильнейшему теплу, жизненному теплу, если почувствовать, что эти вещи написаны непосредственно человеческой кровью, а не только абстрактными понятиями". 139(5)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     383
. Шиллер, Гете, Гегель, Фихте и другие: "Эти духи велики и значительны познанием человека между рождением и смертью". 197(9)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     383а
. "Шеллинг заблуждался относительно природы не потому, что искал в ней дух, но потому, что в ней больше духа, чем он мог найти; потому, что он в простом отблеске духа, заключенном в человеческих мыслях, хотел объять дух природы. —
     Вместо рассмотрения природы — творение природы.
     Фихте заблуждался относительно человека не потому, что суть человека он искал в самоволении, но потому, что из воли творца он не смог дать произойти всему человеку, а только — идее человека. —
     Вместо человеческого жизнеучения — наукоучение.
     Гегель заблуждался относительно мирового духа не потому, что хотел предаться исследованию этого духа, но потому, что вместо того, чтобы предаться этому духу через идею, он предался самой этой идее. —
     Вместо мирового духа он предался фетишизму логики". Д. 30, с. 19


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     68
. "С тем же правом, с каким можно было бы требовать от человека, стоящего на середине горы, чтобы он поднялся к вершине тем же путем, каким он восходил от подножия, — с таким же правом можно было бы требовать от западной души, чтобы она делала восточные упражнения и вошла затем в Браму. ... Что люди Бхагават-Гиты находили при восхождении в Браму, те чувства, которые души Востока находили при вступле­нии в Браму, все это люди Запада имеют уже в своих понятиях и идеях. Поистине, Шанкарачарья привел бы своим, почтительно слушающим его ученикам мир идей Соловьева, Гегеля и Фихте как начало пути восхождения в Браму. Дело при этом заключается не в содержании, а в усилиях пути".
     "Эпоха Бхагават-Гиты: поднятие к Браме, пассивность души. Эпоха интеллектуализма (наше время): ак­тивное вживание в высшие миры". 146 (9)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

Как подобает заниматься Антропософией?

     296б
. "Для внутреннего развития необходимы три оккультные вещи:
     1. лампа Гермеса Трисмегиста с тремя языками пламени,
     2. втрое сложенный плащ Аполлония,
     3. трояко расчлененный жезл патриархов, майстеров".
     Три пламени — это мысль, чувство и волеизъявление. С их помощью нужно вживаться в учение трехчленного пламени, Антропософии. Плащ подобен коже, за пределы которой выступает человек"... 266-1, с. 250
     "Современное положение (в мире, в общественной жизни). Настоящие доклады и эти уроки (эзотерические) образуют прямую противоположность господствующему на вершине демократии фанатизму. Они образуют вершину аристократии и иерархии. Через бездонную пропасть должно перепрыгнуть развитие, чтобы указанную противоположность преодолеть. Следует описать эту пропасть, через которую одни мужественно перепрыгивают, другие соскользнут в нее, третьи будут ею разорваны. А в целом перед нами героическая трагедия в истории человечества". 266-1, с. 462
     "Эзотерика не выносит никакой игры с собой. ... Эзотерика должна теперь открыто и серьезно вноситься в жизнь, исходя из Дорнаха как из центра. Действительно, больше нельзя играть с эзотерикой, для чего необходима скромность, прежде всего скромность перед Я.
     Поэтому пробудитесь! Осознайте, что мы спим! Пробудитесь, мы войдем в новые мировые сферы...
     4 ступени сна: в мышлении, чувствовании, волении, в Я;
     4 ступени пробуждения: в мышлении, чувствовании, волении, в Я.
     Мышление: Голова подобна плоду, сердце — светящейся чаше. Мы должны голову пережить как самосветящуюся вплоть до сердца. Собственное мышление нужно переживать как эфирный орган, трогающий (осязающий) все, что он хочет постичь. ... Нужно переживать себя наподобие улитки, вытягивающей щупальца. Мышление должно стать касанием, ощупыванием. ... мы развиваем сознание-соприкосновение: видим цветок одуванчика, а переживаем его как соприкосновение с песком, видим цикорий, а переживаем его как шелк, видим подсолнух, а переживаем как бы колючее животное...
     Чувствование: ... Собственное сердце следует переживать светящимся, но так, что оно воспринимает свет от всего окружающего мира, а назад излучает его подобным лунному свету. Пробужденным чувством весь мир мы лолжны переживать по-другому: Землю — как чувствующее существо, смеющееся и плачущее. В осеннем увядании как бы плачет природа, а ариманические существа радуются; весной радуются люциферические существа. Природные процессы — деяния духовных существ. Деревья зимой — это одно лишь физическое тело, эфирное находится вовне. Нужно подойти к дереву и увидеть, как оно в эфирном решает задачи.
     Пробуждается человек в мышлении — переживает себя распространяющимся в бесконечности. Пробуждается в чувстве — приходит в движение, покидает себя. ...
     Воление: ... Мышлением человек пользуется лишь в этом воплощении; в посмертную жизнь он ничего не берет от него с собой. В нашем мышлении нуждаются Боги; наши чувства и волеизъявления им не нужны. Человек может быть гениальным, но только потому, что так это нужно Богам. Гении — это светильники, которыми пользуются Боги. После смерти способности нашего мышления возвращаются к Богам.
     Воля идет с нами через воплощения, она есть результат воплощений, в земной жизни мы работаем над нею. ... Воля есть человеческая собственность. ... Мы бодрствуем в воле, когда сознаем, что мы существуем не для одних себя, но отвечаем за поступки других". Например, мы соучаствуем в открытии инженера Килли.
     Пробуждение в Я: В Я мы спим. Говоря "я", мы лишь подражаем Ангелам, некогда так обратившимся к нам. Имагинация для пробуждения: "Алтарь, над ним Солнце. Мы приближаемся к алтарю и переживаем себя всецело как тень, бессущностно. Прежде мы говорили: Я есмь. Теперь говорим: Я не существую (Ich bin nicht). — Тогда над алтарем восходит Солнце Божества и оживляет тень. Мы подобны чаше, воспринимающей свет Божества, поднимающегося из Солнца. Как милость воспринимаем мы Божество, оно дарит себя нам. — Нечто подобное переживал Фихте, но совершенно теневым образом. Поэтому абстрактно все, сказанное им". (Далее даны медитации). 265, с. 462-464
     "Гете был совершенно бодрственным, Шиллер — лишь полубодрственным, Гердер и Лессинг — те спали совсем". 265, с. 456
     "Антропософская деятельность сможет выполнить свою всеобщую великую миссию лишь в том случае, если сможет понять особые задачи, которые в каждой стране встают перед нею, будучи обусловлены духовным достоянием народа. В Германии эти особые задачи обусловлены наследием, которое она получила от духовной жизни великих гениев, живших на рубеже XVIII-XIX столетий".
     Благодаря Антропософии углубляется понимание творчества этих гениев; с другой стороны — жизненный сок получает от них Антропософия. "Не будет преувеличением сказать, что немец поймет Антропософию, если постарается как можно лучше понять, чего хотели его ведущие умы, и что они воплотили в своих трудах. ... Имеется возможность антропософскую деятельность оживить мысле-формами Гете и его настроением; вследствие такого оживления Антропософия в Германии проявится как нечто родственное Духу народа"... Д. 92, с. 9


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     714
. "Фихте рассматривает лишь относящиеся к физическому миру мысли, но он рассматривает их так, как это делает оккультист". "Фихте довел мышление до той вершины, с которой может быть осуществлено восхождение в страну оккультизма. И то подготовление, которого можно достичь с помощью Фихте, явля­ется наичистейшим. 35 с.52,56


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     999
. "Философия свободы" предполагает читателя, который, читая ее, внутренне переживает нечто та­кое, что можно сравнить с переживанием при пробуждении рано утром. "Он должен сказать себе примерно следующее: да, до сих пор я мыслил, но это мышление состояло, собственно, в том, что я позволял мыс­лям течь во мне, я отдавался потоку мыслей. Теперь я начинаю часть за частью мою внутреннюю деятель­ность связывать с мыслями; теперь с моими мыслями дело обстоит так же, как с деятельностью моих ор­ганов чувств, когда утром при пробуждении я связываю их с миром цвета и звука или с деятельностью моего организма, когда я связываю его с моей волей. Но благодаря тому, что начинают так переживать пробуждение — я указывал на это в моей книге "Загадки человека", когда говорил об Иоганне Готлибе Фихте, — приходят к душевному поведению совсем иного рода, чем то, которое сегодня является обычным". Тогда мышление переживают как живое, активное. 257 (3)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     1182
. "Моей первой поездкой в Вену я воспользовался для того, чтобы приобрести себе побольше фи­лософских книг. Особенно моей любовью пользовался тогда первый набросок "Наукоучения" Фихте. ... Моя работа над естественнонаучными понятиями привела меня в конце концов ко взгляду на деятельность человеческого Я как на единственно возможную исходную точку для истинного познания. Если Я про­являет свою деятельность и само созерцает ее, то в сознании, следовательно, имеется духовное во всей его непосредственности. Так говорил я себе, полагая, что нужно только уметь все таким образом созерца­емое излагать в ясных, удобных для обозрения понятиях. Чтобы найти к этому путь, я и придерживался "Наукоучения" Фихте. Но у меня были все же и собственные взгляды. ... Раньше я мучился над отыска­нием для явлений природы понятий, из которых можно было бы найти понятие для Я. Теперь же я хотел, наоборот, исходя из Я, проникнуть в становление природы. Дух и природа стояли тогда как противо­положности перед моей душой. Для меня существовал мир духовных существ. Что Я, являющееся само духом, живет в мире духов, было для меня непосредственным созерцанием. Но природа не укладывалась в переживаемый духовный мир. Идя от "Наукоучения", я особенно заинтересовался статьями Фихте "О на­значении ученого" и о "Сущности ученого". Эти статьи явились для меня неким идеалом, к которому я сам стремился. Наряду с этим я читал также "Речи к немецкому народу". Но они заинтересовали меня тогда гораздо менее, чем остальные сочинения Фихте".
     "Особенное же значение приобрели для меня лекции по немецкой литературе, читавшиеся тогда в (высшей) тех­нической школе Карлом Юлиусом Шроером. В первый год моего учения в той школе он читал о "Немецкой лите­ратуре, начиная с Гете" и "Жизнь и сочинения Шиллера". Уже с первой лекции я был совершенно увлечен. Он дал обзор немецкой духовной жизни во второй половине восемнадцатого столетия и драматически изо­бразил первое, подобное удару молнии вступление Гете в ту духовную жизнь. Теплота его изложения, воодушевление, с которым он приводил во время лекций отрывки из поэтов, вводили каким-то внутренним образом в суть поэзии".
     "В библиотеках я занимался "Метафизикой" Гербарта и работой Циммермана "Эстетика как наука о фор­мах", которая была написана в духе гербартовой философии. К этому еще присоединялось тщательное изу­чение "Общей морфологии" Эрнста Геккеля. Я могу с правом сказать: все, что я находил в лекциях Шроера, Циммермана и в упомянутом выше чтении, являлось для меня глубочайшим душевным переживанием. В связи с ним вставали передо мной загадки познания и мировоззрения".
    
"Я считал себя тогда обязанным искать истину через философию. Я должен был изучать математику и естественную историю, но был убежден, что не выработаю к ним соответственного отношения до тех пор, пока не сумею подвести под их данные верный философский фундамент. Но ведь духовный мир предстоял мне как действительность. В каждом человеке раскрывалась мне совершенно ясно его духовная индивиду­альность. Физическая телесность и деятельность физического мира являлись только откровением этой по­следней. Она соединялась с тем, что вело свое происхождение как физическое зерно от родителей. Я следовал за умершим человеком на его дальнейшем пути в духовном мире. Однажды после смерти одного из моих товарищей по школе я написал об этой стороне моей душевной жизни одному из моих прежних учи­телей, с которым я сохранил и после окончания реального училища дружеские отношения. Он ответил мне необыкновенно милым письмом, но не удостоил ни единым словом того, что я писал об умершем товарище. И так обстояло дело постоянно, когда оно касалось моих воззрений на духовный мир. О нем никто не хо­тел и слышать. Самое большее, с той или иной стороны мне начинали говорить о спиритизме, о котором я, со своей стороны, не желал ничего слышать. Мне представлялось нелепостью приближаться к духовному таким путем.
     И вот, случайно познакомился я с одним простым человеком из народа. Он ездил каждую неделю в Ве­ну как раз тем же поездом, что и я. Занимался он собиранием целебных трав и продажей их в аптеки. Мы сделались друзьями. С ним можно было говорить о духовном мире как с человеком, имеющим соответ­ственный опыт. Это была кроткая, благочестивая личность. Во всем, что касалось школьной науки, он был необразован. Он, правда, прочел много мистических книг, но все, что он говорил, совершенно не несло на себе влияния этого чтения. То было излияние душевной жизни, таившей в себе совершенно эле­ментарную творческую мудрость. Чувствовалось, что он читает книги только для того, чтобы найти у других то, что он знал сам по себе. Но это не удовлетворяло его. Он сам как личность раскрывался таким образом, как будто был лишь органом речи для духовного содержания, которое хотело говорить из сокровенных миров. Находясь вместе с ним, можно было глубоко заглядывать в тайны природы. Этот человек носил на спине свою вязанку целебных трав, но в сердце он носил результаты того, что приобрел, собирая травы, из духовности природы. Я часто видел улыбку на лице того или иного человека, присоединявшегося к нам в качестве "третьего", когда я шел с этим "посвященным" по венской Аллейной улице. И это не удивительно. Ибо его манера изъясняться была не очень-то понятна. Нужно было быть отчасти знакомым с его "духовным диалектом". Сначала я тоже не понимал его, но с первого же дня знакомства испытал глубочайшую симпатию к нему. И мне стало постепенно казаться, что я общаюсь с душой очень древних времен, которая, не затронутая ни цивилизацией, ни наукой, ни современными воз­зрениями, знакомит меня с инстинктивным знанием древнейшего времени.
     Если взять обычное понятие учебы, то можно было бы сказать, что у этого человека нечему было учиться. Но при помощи него, так твердо стоявшего в духовном мире, можно было глубоко заглянуть в этот духовный мир тому, кто сам прозревал его. Всякая фантастика была ему при этом совершенно чужда. Дома его окружала самая простая, пропитанная трезвейшими взглядами деревенская семья. Над дверью его дома находилась надпись: "Без Бога ни до порога". Гостей угощали, как это делалось и у всех крестьян. Мне всегда доводилось пить кофе не из чашки, а из "горшочка" вместимостью с литр, к которому подавался кусок хлеба исполинских размеров. Крестьяне не считали этого человека фантазе­ром. Его манера держаться не возбуждала в его селе ни у кого насмешки. Он обладал здоровым юмором и находил при встречах такие слова, которые приходились каждому по душе. В деревне никто не улы­бался так, как те люди, которые ходили, бывало, с ним и со мной по Аллейной улице и видели в нем лишь нечто совершенно чуждое. Человек этот, даже когда жизнь унесла меня далеко, оставался всегда душевно близким мне. Его можно найти в моих Мистериях-Драмах в образе Феликса Бальде".
     "Мне казалось опасным доводить слишком поспешно какой-нибудь ход мыслей до образования собствен­ного философского воззрения. Это привело меня к тщательному изучению Гегеля".
     "Как раз со стороны математики пришлось мне пережить тогда решающий момент. Наибольшие внутренние затруднения создавало мне представление пространства. Оно не позволяло мне мыслить его наглядно, как пустоту, убегающую в бесконечность по всем направлениям, но именно на таком воззрении были основаны господствовавшие тогда естественнонаучные теории. Благодаря новейшей (синтетической) гео­метрии, с которой я познакомился на лекциях и во время личных занятий, перед моей душой выступило представление, согласно которому линия, продолжающаяся до бесконечности вправо, возвращается слева опять к своей исходной точке. Мне казалось, что при помощи подобных представлений новейшей геомет­рии можно составить себе понятие о пространстве иначе, чем как о некоем простирании в пустоте. Пря­мая линия, кругообразно возвращающаяся к себе самой подобно линии окружности, была воспринята мною как откровение. Уходя с лекции, на которой это впервые предстало перед моей душой, я почувствовал, как с меня спадает пудовая тяжесть. Меня охватило чувство освобождения. И опять, как в детские годы, геометрия дала мне ощущение счастья. За загадкой пространства стояла для меня в те годы загадка вре­мени".
     "Мне становилось все яснее, что при переходе человека от обычных абстрактных мыслей к духовному видению, сохраняющему все же продуманность и ясность мысли, он вживается в некую действительность, от которой его отдаляет обычное сознание. Это последнее обладает, с одной стороны, живостью восприятий чувства, а с другой — абстрактностью мыслеобразования. Перед моей душой возникало духовное видение, покоившееся не на темном мистическом чувстве. Оно протекало скорее в духовной деятельности, которую по своей отчетливости и прозрачности можно было вполне сравнить с математическим мышлением. Я прибли­зился к душевному строю, при котором я считал себя вправе отстаивать правомерность своих восприятий духовного мира и перед "форумом" естественнонаучного мышления. Мне пошел двадцать второй год, ко­гда в моей душе изживались эти переживания". 28 (гл.3)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

  Оглавление          Именной указатель Предметный указатель    Наверх
Loading


      Рейтинг SunHome.ru    Рейтинг@Mail.ru