626. Учение Будды о Нирване не могло способствовать человеческой культуре, направленной в практическую жизнь. Это показал опыт Франциска Ассизского и его учеников. Но это учение полезно для человеческой души в период между смертью и новым рождением. С этой целью Будда и был послан на Марс, "...где шли бесконечные войны, чтобы там исполнить свою миссию. Она была космической жертвой. ... он был там подобен жертвенному агнцу, и имело место некоего рода распятие Будды, чему он дал подвергнуть себя в том воинственном окружении. Будда совершил это деяние, служа Христиану Розенкрейцу". После этого человеческие души приносят на Землю с Марса уже иные силы. "И если современный духовный ученик медитирует в смысле, как это дал Христиан Розенкрейц, то к нему стремятся силы, которые Будда, как Спаситель Марса, ниспосылает на Землю". 130 (20)

672. В XVI веке "...Христиан Розенкрейц собрал вокруг себя тех, кто его окружал при посвящении в XIII веке. Среди них был один давний его ученик и друг... Гаутама Будда. Он был учеником Христиана Розенкрейца!" Будда тогда взял на себя исполнение в начале XVII века некой миссии на Марсе. "Христианом Розенкрейцем было вызвано то, что мы можем назвать явлением Будды на Марсе". После этого события последователи Франциска Ассизского свое "монашество" проходят как бы на Марсе и оттуда приносят силы на Землю.141 (5)

1367. Добродетель души ощущающей воспитывается через мудрость, которая в древнюю египетскую культу­ру была дана инстинктивно и вела людей к развитию интереса друг к другу помимо кровно-родственных свя­зей. Для души рассудочной добродетелью является мужество, бесстрашие, и в греко-латинскую культуру это было дано также инстинктивно. "Если мы теперь посмотрим на себя в 5-й послеатлантической культуре, то должны будем сказать: в отношении мужества и бесстрашия мы находимся в том же положении, в каком были греки в отношении мудрости, которой обладали халдеи и египтяне. Мы оглядываемся на то, что в сравнительно недавнем прошлом было подарком богов, а теперь мы вновь должны к этому стремиться. Но ... это стремление должно быть преобразовано. Что как мужество и бесстрашие, как подарок богов, носило внешний характер, мы видим это преобразованным во Франциске Ассизском... в настоящую любовь. А эта истинная любовь должна выводиться из другой добродетели, из интереса, из участия к тому существу, к которому мы обращаем нашу любовь.
     Итак, мы можем сказать: как древнее мужество и бесстрашие выводились из Мистерий европейскими бра­минами, державшимися в тени мудрецами, так в самой человеческой природе, из нее самой должно быть вы­ведено соединение добродетели с интересом. .. Сострадание может принять не всякий человек. Понимание же не может оттолкнуть ни один здоровый человек. Поэтому не следует порицать поведение другого челове­ка, если он в своих действиях исходит из понимания. Это понимание есть то, что может привести нас к другой добродетели: к любви. Она есть то, чем становится добродетель души рассудочной, или характера, благодаря Импульсу Христа; это та добродетель, которую мы называем человеческой любовью, ведомой чело­веческим пониманием".155(5)

     109. "Миссия папства в католической церкви вообще состоит в том (с X, XI вв.), чтобы удержать Европу от познания Христа. Более или менее сознательно дело заключалось в том, чтобы основывать церкви, которые ставят себе целью полное забвение, незнание импульса Христа, недопущение того, чтобы люди что-либо знали о том, каков именно Импульс Христианства". И если нечто выступает на передний план как христианский импульс — например, у Францизска Ассизского, — то это хотя и используется, но в структуру церковной власти не принимается. "Европейские отношения выработались такими, что люди в Европе постепенно восприняли Христианство, которое таковым не являлось. ... По этой причине абсолютно невозможно теперь говорить о христианских тайнах. ... Ведь важно не то, что люди употребляют Имя Христа, а способность действительно принять во внимание правильным образом то, чем является Христианство". Но этому-то и мешало папство, начиная с Иннокентия III. 180 (16)

     589. Чимабуэ (1240-1302) — это целое направление, в котором было написано множество картин, главным образом фресок. Но сохранились они довольно плохо, "Обращенность к чувству контуров представленных (на фресках) фигур имеет в себе нечто колоссальное, по меньшей мере по замыслу; их колоссальное воздействие предполагалось. О них можно сказать: они смотрят в земной мир из мира иного... Необходимо уяснить себе, что написанное здесь коренится в такой фантазии, которая в своей подоснове имеет визионарную жизнь — такую визионарную жизнь, которая способна провидеть, что импульсы Христианства пришли из чуждого Земле мира и что этот чуждый Земле мир не желательно изображать натуралистично". Возьмем для примера картину "Мадонна с ангелами и пророками" (Флоренция, Уффици). Обращают на себя особое внимание глаза: "они не просто нарисованы, а охарактеризованы из чувствующего соощущения сил, о которых полагают, что они причастны к органическому напечатлению глаз. ... это мыслится пластически и на поверхность проецируется в духе". Во всей композиции, данной на золотом фоне, ощущается восточная идея о действии духовных могуществ из далеких миров.
     Джотто (1266-1337) был художником, "который значительнейшим образом указал в области искусства на вступление нового, пятого послеатлантического периода (культуры)". Четвертый же уходит вместе с живописью Чимабуэ.
     Это может показаться парадоксальным, но исходя из глубокого понимания истории человечества правомерно сказать: "первым, кто душевно ввел материальное чувство (в новую эпоху), был св. Франциск Ассизский (1182-1226). ... выступает взгляд, обращенный на земное, сочувствие с земным..." ранее, чем появляется "Божественная комедия" Данте (1265-1321) — последнее воззрение на развитие человечества с т. зр. сверхземного, внеземного. "Душевное (непосредственно) всегда выступает чуть раньше, чем его выражение в художественной форме". И в Джотто мы встречаем выразителя того же импульса, что жил во Франциске Ассизском. Франциск отворачивает взор от всего, что происходит из древней визионарно-фантастической жизни, от космически-духовного, и обращает его на отдельного человека, переживает со-чувствие, со-бытие с каждой отдельной душой вне зависимости от ее внешнего статуса. "Вечное, бесконечное, бессмертное должно (теперь) взойти в самой человеческой груди". Исполненное любви со-чувствие Франциска распространяется не только на людей, но и на все царства природы, в этом отношении он "истинный реалист, натуралист". Если на его пути встречался червь, он откладывал его в сторону, чтобы не раздавить. Птицы, звери были его братья и сестры. "Бесконечное углубление внутренней жизни, жизни мышления, совершенно немыслимые в предшествующие времена, проявлялись во Франциске Ассизском". В картинах Джотто мы видим "отображение индивидуально-естественного, отображение индивидуально-человеческого". Особенно ясно это становится из сравнения Джотто с Чимабуэ. Нечто визионарное заметно и у Джотто, но в нем выражается стремление рисовать изнутри речь человеческих чувств; в лицах больше нет ничего традиционного.
     Возникающие после Джотто мастера, такие как Синьерелли, Мазалино, Липпи, Мазаччо, Гирландайо, Мантенья, идут путем дальнейшего выражения индивидуально-человеческого; святые предания, вероисповедание служат для решения реалистически-художественных вопросов, для выражения индивидуального. Если мы возьмем, например, "Святого Себастьяна" (Вена) и "Парнас" (Лувр) Мантеньи, то реализм человеческого здесь столь силен, что уже не чувствуется нужды в легенде. "На картинах Джотто едва ли можно себе представить нечто столь нехристианское. ... Мы видим, как возрастает эмансипация от Христианства того, что выражает себя в Ренессансе".
     От Джотто исходят два течения: одно идет к Мазаччо, Мантенья и др., другое, более душевное, — к Фра Анжелико. В первом "дух живет натуралистическим образом"; во втором — "душа душевным образом", "волшебное дыхание душевности". Импульс Анжелико переходит на Ботичелли, "художника душевного; но в душевном он опять-таки эмансипируется от религиозного всеобщего душевного ощущения, которое изживает себя во Фра Анжелико". Сравним портрет Франческо Сасетти с сыном" (Лондон, собр. Бенсона) Гирландайо с картинами Боттичелли. В одном случае — духовное, выражающее себя натуралистическим образом, в другом — колоссально много душевного, вплоть до линии рисунка. Соединение душевного и духовного путей мы находим в Леонардо* , Рафаэле, Микеланджело. У Леонардо взаимодействие души и духа выступает во всем: в линии, композиции, выражении (см. его карикатуры).
     Перуджино (учитель Рафаэля) "не в состоянии композиционное углубить настолько, чтобы действительно выступило душевное; однако же видно, как композиционное особенно входит именно в это течение". Композиции Перуджино (напр., "Видение св. Бернарда"; Мюнхен, Пинакотека. Ср. с подобной же темой у Липпи) ощущаются "не как само собой разумеющееся целое; он компонует". У более ранних художников они ощущаются как единство. "Далее мы видим, как духовный элемент в Рафаэле, в его душе ... становится натурализмом". Портреты пап Юлия II и Льва Х. Наравне с индивидуализированной композицией ту же роль в овладении через человека духом, природой играет и аллегория. У Рафаэля, правда, обликообразующее природы, способность природы выразить душевное и духовное достигают такой силы, что аллегория растворяется, ее не замечают. 292 (1)

_______________________________
*Р. Штайнер дает старотосканскую форму его имени.

     594. "Леонардо обладал в своей душе духовным ликом Януса". Через воспитание и жизненные привычки он коренился в прошлом и в то же время имел мощное тяготение к новым мировоззрениям — не столько к их ширине, сколько к глубине. Он был одним из первых, кто в дополнение к свойственному Франциску Ассизскому ощущению природы искал ее понимания во всеобъемлющем смысле. Не имея уже способности, как греки, изнутри исследовать силы, действующие в человеке, он стремился познать их из внешнего созерцания. Он мог днями наблюдать характерные облики, чтобы увидеть действие человеческой сути в форме. 292 (2)

     598. "В его (Рафаэля) творениях с милыми лицами, с характерной позой ног и всего облика заложено нечто такое, о чем можно было бы сказать: здесь художественное в несколько более позднее время стало тем, что ранее выступило в моральной области, в аскетической области в связи с Франциском Ассизским; здесь это переходит в художественные облики и ощущения. Здесь живет удивительное, волшебное дыхание нежного, тонкого созерцания природы и человека". Все это струится из его картин в наши души.
     "Леонардо стоит внутри большого мирового свершения... со своим острым пониманием мира; Микельанджело стоит с политическим пониманием внутри своего времени... Рафаэль остался почти не затронутым всем этим, он несом волнами времени и вносит почти невыразимое христианское художественное в развитие времени".
     Ни Леонардо, ни Микельанджело не могли внести в свое время чего-либо такого, что оказало бы на него непосредственное воздействие. Они были выше своего времени. "Рафаэль развивал такую человечность, которая осталась юной", как и само время, в котором жил Рафаэль. Мы можем понять его теперь, когда время стало старше. 292 (2)

     731. Елизавета Тюрингенская (1207-1231). Ей была напечатлена душа ощущающая Иисуса из Назарета. И во Франциске Ассизском (1182-1226) жила душа ощущающая Иисуса из Назарета. 107 (15)

     741. Существовали индивидуальности, которым была напечатлена и душа сознательная Иисуса из Назарета. А в этой душе уже находимо Я Христа. Изнутри им светил Сам Христос. И через такое астр.тело они сознавали, что Христос, пребывающий в их внутреннем, есть Сам Христос. Это были средневековые мистики: Майстер Экхарт, Иоанн Таулер и др.
     С ХII до ХV столетия нередко случалось, что в астр.тела людей было вплетено астр.тело Иисуса из Назарета: Франциск Ассизский, Елизавета Тюрингенская. Я этих людей выступало даже гротескно; и величественно было явление их чувств, настроений, рвения.
     Воплотившийся Аватар может множить свои эф. и астр.тела и давать их другим людям. Это имеет место также и с Христом. Он есть наивысший из Аватаров. И эф., и астр.тела Иисуса из Назарета множатся и сохраняются. Позже они будут даваться людям, достигшим определенной степени зрелости. И это не будет связано с национальностью. В первые христианские столетия, до Х-ХII вв., в Европе существовало немало людей, в эф.тела которых была вплетена копия (не отображение) эф.тела Иисуса из Назарета. Они знали поэтому о Христе непосредственно через ясновидение. Благодаря этому образ Христа был отделен от внешнего исторического, физического предания, к чему была большая тяга в первые века Христианства (тогда стремились возводить линию передачи свидетельства до одного из апостолов или их учеников). В поэме из эпохи Людовика Благочестивого (814-840 гг.) "Heliand" из непосредственного ясновидческого созерцания автор говорит: "Христос пребывает на астральном плане".
     В эф.тело Августина было вплетено эф.тело Иисуса из Назарета, копия этого тела.
     Пифагор в следующем воплощении был одним из волхвов, пришедших с Востока поклониться Иисусу из Назарета. Позже он стал Его учеником. 109 (2,4,11)

     6. "Основатели религий осуществляли великое, колоссальное воспитание человеческого рода ... они ставили себе задачу передать людям такие представления, которые дали бы им мышление, с которым они не были бы духовно слепы и глухи, придя после смерти в духовный мир". 154 (1)

     297. "Дарвинизм говорит о борьбе за существование. Он не учитывает, что побежденные именно этим путем и развиваются далее. ... Побежденное продолжает развитие в духе. Это существенно". 155 (2)

     683. "Франциск Ассизский имел астр.тело, целиком переработанное Я; в нем не было ничего, что не стояло бы под контролем Я. ... это уже Манас". 100 (3)

     684. "В VII-VIII столетии вблизи Черного моря находилась значительнейшая школа посвящения, в которой Будда учил, будучи в духовном теле. ... Среди учеников Будды там был один, который через несколько столетий вновь воплотился... в Италии как святой Франциск Ассизский. Изумительный образ Франциска Ассизского ... проистекает как раз из того, что он сам и его монахи были учениками Будды.
     Франциск Ассизский в дальнейшем только один раз воплощался на Земле, но умер, будучи ребенком. С тех пор он связан с деятельностью Будды и является наиболее выдающимся последователем Будды на Марсе". 130 (20)

     685. "Рассказ о рождении Франциска Ассизского и его жизни в общем соответствуют оккультным фактам". 155 (3)

     37. В первые века Христианства на побережье Черного моря существовала эзотерическая школа, колхские Мистерии, где со сверхчувственного плана учил сам Будда. "Из этой школы вышли две группы (учеников): одна группа несла в себе импульс распространения учения Будды, хотя его имя при этом и не произносилось; другая группа кроме этого восприняла в себя еще Импульс Христа". "Они получали ясновидение таким образом, что могли быть избранными последователями Павла и Импульс Христа ощущать в жизни непосредственно".
     "Разница между группами не была особенно большой в первой инкарнации, но стала таковой в последующих... те ученики, которые восприняли в себя Импульс Христа, в следующем воплощении ... могли не то­лько учить (как первая группа) — и это они не рассматривали как свою главную задачу, — но действовать через моральную силу. Учеником этой тайной школы на Черном море был Франциск Асизский в своем преды­дущем воплощении". 155(4)

     153. "Химическая свадьба". В первом дне речь идет о "телесном лице". Этим подчеркивается, что имагинация носит не болезненный характер, это не видение помраченной душевной жизни, а духовное восприя­тие, столь же действительное, как восприятие физическим глазом. Странник в "Химической свадьбе" уже семь лет назад обладал этим восприятием, т. е. он готов принять приглашение, готов своим отделенным от тела сознанием соединиться с духовным миром. Он чувствует себя соединенным с эф.телом, а оно не при­ведено в равновесие с мировыми силами, как физ.тело. В духовном мире господствует постоянная подвиж­ность, которую странник и переживает как бурю, штурмующую сознание. Из неопределенности этого воспри­ятия выступает откровение духовного существа. Здесь не следует искать символов. Деятельность эф.тела можно сравнить с возбуждением от излучающегося света. Этот свет встречается с открывающимся духовным существом и оттого появляется "голубое". А там, где это существо воспринимает свет эф.тела, возни­кают звезды. И это объективное переживание, а не видение.
     Путь познания странника не мистический, а алхимический, идущий через познание закономерных связей вещей природы, обусловленных духовно-сущностным, через познание сверхчувственных сил, деятельных в чувственном мире, но не познаваемых чувственно. Странник воспринимает их, сделав свое эф.тело органом восприятия. Он желает сначала познать сверхчувственные силы природы, а затем, вооружась подобным знанием, понять истинную суть человеческого тела. Мистик в сравнении с этим сознательную душу еще глубже вводит в связь с телесностью, самосознанием погружается в ту часть телесности, которая скрыта от со­знания, когда его наполняют восприятия чувств. На мистическом пути угрожают люциферические силы, на алхимическом пути — ариманические. Алхимик должен уметь хорошо отличать истину от заблуждения, кото­рое допущено как движущая сила в развитии сознания. Странник силою Христа укреплял себя в чувственном мире, приобщаясь ко Христовой истине. Когда перед ним встает духовное существо, его освещает Христов свет, идущий из эф.тела странника, и он обнаруживает на письме знак Христа. Значит, имагинация верная. Далее страннику важно знать, находится ли его существо в созвучии с отношениями в Мироздании. Этой же цели служит и год, указанный в заглавии книги — 1459.
     Странник погружается в сон, где он способен сохранять сознание; и в нем он узнает о том, что в обычной жизни остается бессознательным. Он видит имагинацию башни, в которую он заключен. События в ней — это душевно-внутреннее. Открываются жизненные силы, способствующие росту. Под влиянием их од­них в человеке не может вспыхнуть сознание. Для этого необходимы, кроме заблуждения, еще силы уничто­жения. В человеке живет сила старости — "снежно белый человек". Только силой, стоящей за старостью, человек способен оторваться душой от области чувственного опыта. Опыт сна показывает страннику, что он способен природу и мир человека встретить душой, видящей в них скрытое; значит, он созрел для сле­дующего дня.
     Второй день приносит страннику опыт, благодаря которому он решает, способен ли он достичь истинного духовного созерцания или его душу объял мир заблуждений. Это переживание облекается в имагинацию вступления в замок, где царит мир духовного опыта. Но эта имагинация может быть и истинной, и ложной. Брат розы и креста видит себя в поле имагинативных переживаний окруженным множеством душ, которые хо­тя и живут с представлениями о духовном мире, но не способны прийти в действительное соприкосновение с ним. Оно зависит от отношения души ищущего к чувственному миру до вступления на Порог. Необ­ходимо быть способным сложить у Порога все отношения к чувственному миру. Душевная конституция брата розы и креста, отражаясь в части эфирного духовного мира, дает имагинацию льва: это его собственная самость в духовном мире эфира. Переживание бессилия во второй день превращается позже в силу духовных переживаний. Бессилие — это оковы, что накладывают на него. Семь гирь на весах — это имагинативные представители семи прекрасных искусств. Ими душа готовится к вхождению в духовный мир. Но еще необхо­дима любовь, которая без изменения входит в духовное.
     На третий день, после изгнания недостойных, брат розы и креста чувствует, что для него открывается возможность силой рассудка воспользоваться подходящим для духовного мира образом. Это предстает как имагинация единорога, склоняющегося перед львом. Что брат Розенкрейц может созерцать духовный мир из библиотеки замка и гробницы Королей — означает, что он сделал свою волю деятельной в этом мире. Его друзья делают это чужой силой. В фениксе раскрывается тайна смерти и рождения. В духовном мире сущест­вует только превращение.
     ХV в. явился поворотным для метода посвящения. От греко-римских времен и до этого века для вступ­ления в духовную реальность пользовались инстинктивными силами рассудка. И брат Розенкрейц еще идет этим путем, но перед ним встает новое — силы полного самосознания. Поэтому он должен проникнуть в тайну замка, скрытую от него. О созерцающем сознании говорит опыт в глобусе. В человеке полярно противостоят мужское и женское начало. Тому, что подступает к Христиану Розенкрейцу как открывающееся знание без содействия его воли, он дает приблизиться силами, представленными образами женственности, а где путь пролагает его воля, там встает образ мальчика-проводника. Это мужское и женское не имеют ни­какого отношения к чувственному миру.
     Дева "Алхимия" является представительницей сверхчувственного знания, в противоположность семи пре­красным искусствам. Древняя надпись, доставленная львом, содержит требование обратиться к инспирации. Для этого необходимо в духовном мире найти Я с его чувственными переживаниями; должен всплыть род переживаний чувственного мира. Поэтому на четвертый день ставится "комедия". Книга на алтаре указыва­ет на мировые творческие мысли в душе, светильник — на действующий в них во Вселенной световой эфир, рождающий в человеке познание. Купидон, дующий на светильник, — это полярно противоположная сила: свет и любовь. В духовном мире в прасилах света живет творческий мыслеэлемент мира, а в любви — творческий элемент воли. Сфера указывает на то, как человеческое переживание выступает членом вселенского переживания. Часы говорят о вплетенности души во временной ход космоса, а сфера — в пространственный. Фонтан, голова со змеей указывают на тот род, каким рождение и смерть обосновываются духопознающим в Мироздании. Это очень старые образы.
     Короли являют Христиану Розенкрейцу, как живут его душевные силы в его собственном внутреннем; их переживания отражают совершающееся в душе при определенных условиях. Обезглавливание отражает связь человека с земным мышлением. Перед "королями" Христиан Розенкрейц собственное душевное существо про­водит перед силами познания. На неживое направлен процесс познания. Умирает "душевный король" сил познания, возникающих из метаморфозы материальных сил всего организма, без того, чтобы человек от природной алхимии переходил к искусству алхимии. Чтобы это произошло, силам роста необходимо про­будиться в силах познания. Природной алхимии необходимо дать продолжение; и оно показано в пятом дне.
     Духоиспытатель должен проникнуть в процессы, вызываемые природой, когда она производит растущую жизнь. Он должен природное творение перевести в силы познания, но чтобы при этом не дать господство­вать смерти. От природы силы познания приходят как мертвые существа; их нужно оживить путем алхимиче­ского превращения, дать им то, что у них отняла природа. Но встает искушение. Нужно спуститься в область, где природа действует любовью, наколдовывая жизнь. Далее Христиан Розенкрейц испытывается сиренами — пра-силами любви.
     В башне "Олимп" мертвые силы познания пронизываются импульсами, господствующими в процессах роста. В шестом дне имагинативно описаны процессы превращения мертвых сил познания в сверхчувственно созер­цающие. Отдельные образы здесь не очень важны, но — само превращение душевных сил.
     Христиан Розенкрейц возводится в "рыцари златого камня". Этот камень есть образ мертвого, которое познается как откровение духа. Переживания шести дней соединяются в двух изречениях о природе. В се­дьмом дне показывается, в каком отношении ищущий духа стоит к своим преображенным способностям позна­ния. Он как "отец" рождает себя. И его отношение к первому привратнику есть отношение к части самого себя. Он становится стражем собственной душевной жизни, и это не мешает ему иметь свободное отно­шение к духовному миру. В результате переживаний седьмого дня Христиан Розенкрейц должен действовать во внешнем мире, помогая людям, оздоровляя жизнь, социальный порядок. После "Химической свадьбы" Хрис­тиан Розенкрейц возвращается домой — в отношениях внешнего мира от остался прежним, но его сознание отныне регулирует высший человек. Произведение в целом представляет собой "историческое сообщение о простирающемся до ХV в. духовном течении Европы". 35 с. 333-385