134.. . Рупа. "Эта, более материальная форма, называется... эфиром. В эфирной Земле все содержится только в виде мыслей. ...Эфир затем сгущается далее в астральный свет ...третья глоба — это астральная Земля. Этот астральный свет состоит из той же субстанции, которой позже начинает сиять аурическое яйцо человеческой формы ... Затем следует физическая Земля, при этом вычленяются отдельные аурические яйца для людей. Их вычленение подобно тому, как если бы в сосуде, полном воды, с одной стороны образовывался лед, а с другой — вода свертывалась бы в капли". 93-а (10)

212. "Как при взгляде на форму человеческого лица, человеческого облика внутри вас восходит переживание духа и души, так может в вас взойти переживание, что повсюду, где есть огонь, за ним находится действующая воля. Повсюду, где вы видите огонь, пусть это будет лишь горящая щепка, находится действующая воля. ...Вашей собственной действующей волей почувствуйте себя связанными с огнем. ...Вы можете познать: ведь я нахожусь там, внутри этого пламени, ибо это есть действующая воля, она принадлежит мне так же, как мой палец.
     Воздух вы переживете в своем существе только тогда, когда переживете его как мужество. Повсюду, где выступает ветер, веющий в природе ветер, вы ощущаете собственную душу как мужество. ...Мужество это ветер. Это вы должны сопережить в своей душе.
     Вода есть внешнее явление ощущения. Где выступает ощущение, там внутренне действенно то же самое, что выступает внешне как вода. Вода — это ощущение.
     А земля, твердое является тем же самым, что и мысль. Ведь в мыслях замерзает жизнь".316 (5)

234. "Лемуриец мог общаться с окружающими его людьми, не испытывая потребности в речи. Общение тогда состояло в своего рода "чтении мыслей". Силу своих представлений лемуриец черпал непосредственно из окружающих его вещей. Она притекала к нему из силы роста растений и из жизненной силы животных. Он понимал растения и животных в их внутренней жизни. Таким же образом понимал он и физические и химические силы безжизненных вещей. Когда он что-нибудь строил, ему не нужно было вычислять сопротивление древесного ствола или вес строительного камня: он видел по древесному стволу, сколько тот мог выдержать, и по строительному камню — где будет уместна или неуместна его тяжесть. Так строил лемуриец — без инженерного искусства, основываясь на своей способности представлений, действовавшей с уверенностью инстинкта. При этом ему было в высокой степени подвластно его собственное тело. Он мог, когда было нужно, одним только напряжением воли сделать свою руку прямо-таки стальной. Он мог, например, поднимать огромные тяжести благодаря лишь развитию воли. Если впоследствии к услугам атланта было его господство над жизненной силой, то к услугам лемурийца было его умение управлять волей. Во всех областях низшей человеческой деятельности лемуриец был — пусть это выражение не будет понято превратно — прирожденным магом.
     Главное внимание у лемурийцев было обращено на развитие воли и силы представления. На это было всецело направлено воспитание детей. Мальчики сильнейшим образом закалялись. Их приучали преодолевать опасности, переносить боль и совершать смелые поступки. Кто не умел переносить мучений и преодолевать опасностей, тот не считался полезным сочленом человечества. Ему предоставлялось погибнуть от сопровождавших воспитание опасностей и трудов. Запечатленное в Хронике Акаши относительно воспитания детей превосходит все, что могло бы нарисовать себе самая смелая фантазия современного человека. Перенесение жары вплоть до опаляющего зноя, прокалывание тела острыми предметами были самыми обыкновенными приемами. — Девочек воспитывали иначе. Правда, закаляли и их, но все остальное было обращено на развитие могущественной фантазии. Так, например, их заставляли выносить бурю, чтобы они спокойно испытали ее большую красоту; девочки должны были присутствовать на состязаниях мужчин и проникаться чувством той крепости и силы, которую они видели перед собой. Благодаря этому у девочек развивались задатки к мечтательности и фантазированию; но это-то и ставилось особенно высоко. А поскольку памяти еще не существовало, то эти задатки не могли и выродиться. Все представления, порожденные грезами или фантазией, длились, лишь пока был налицо соответствующий внешний повод. Таким образом, основание этих представлений было во внешних вещах. Они не терялись в беспочвенном. Это была, так сказать, фантастика и мечтательность самой природы, погруженная в женскую душу".
     "Развитие, пройденное женщиной во время Лемурийского периода, обусловило ту значительную роль, что ей было суждено сыграть при появлении на Земле следующей коренной расы, атлантической. Она возникла под влиянием высоко развитых существ, которые были знакомы с законами образования рас ... (тем существам) была присуща сверхчеловеческая мудрость и сила. Они выделили из лемурийского человечества небольшую группу людей, которым назначили стать родоначальниками грядущей атлантической расы. Место, где это совершилось, было расположено в жарком поясе. Мужчины в той кучке людей развивались под их руководством в труде над овладением силами природы. Они были сильны и умели извлекать из земли самые разнообразные сокровища. Они умели обрабатывать поля и пользоваться их плодами для своей жизни. Строгое воспитание, которому они были подвергнуты, создало из них крепкие, волевые натуры. Но душа и ум у них были развиты слабо. Зато последние были раскрыты у женщин, которые обладали памятью и фантазией и всем, что с этим связано.
     Под влиянием означенных вождей эта кучка разделилась на маленькие группы. Организация и устройство групп были возложены на женщин. Благодаря своей памяти, женщина приобрела способность извлекать пользу для будущего из единичных опытов и переживаний. Что оказалось целесообразным вчера, то применяла она и сегодня и понимала, что это будет полезным и завтра. Благодаря этому от нее исходило устройство совместной жизни. Под ее влиянием образовались понятия о добре и зле. Путем своей мыслительной жизни она приобрела себе понимание природы. Из наблюдения природы выросли у нее представления, согласно которым она направляла деятельность людей. Вожди устроили так, что через душу женщины облагораживалась и очищалась волевая природа и избыточная сила мужчины. Конечно, мы должны мыслить себе все это в детских зачатках. Слова же нашего языка тотчас и слишком легко вызывают представления, взятые из современной жизни.
     Только окольным путем, через проснувшуюся душевную жизнь женщин, вожди начали развивать и душевную жизнь мужчин. Поэтому влияние женщин в означенной колонии было очень велико. К ним должны были обращаться за советом, когда хотели истолковать знамения природы. Но весь род их душевной жизни был еще таков, что он управлялся тайными душевными силами человека. Мы лишь приблизительно верно определим положение вещей, если скажем, что женщины тогда обладали сомнамбулическим зрением. В некотором высшем сновидческом состоянии раскрывались им тайны природы и притекали побуждения к деятельности. Все было для них одушевлено и открывалось им в душевных силах и явлениях. Они отдавались таинственной деятельности своих душевных сил. Побуждением к поступкам были для них "внутренние голоса" или же то, что им говорили растения, животные, камни, ветер и облака, шелест деревьев и т.д.
     Из такого душевного строя возникло то, что можно назвать человеческой религией, Душевное в природе и в жизни человека стало постепенно предметом почитания и поклонения. Некоторые женщины достигали большого господства, поскольку умели черпать свои истолкования того, что содержится в мире из особенных таинственных глубин.
     И случилось так, что жившее в их глубине женщины начали переводить в своего рода природную речь. Начало речи лежит в чем-то похожем на пение. Сила мысли превращалась в доступную слуху силу звука. Внутренний ритм природы зазвучал из уст "мудрых" женщин. Вокруг таких женщин собирались люди, и в их певучих речах они ощущали выражение высших сил. Отсюда получило свое начало человеческое богослужение. — Для того времени не может быть и речи о постижении "смысла" произнесенного. Ощущались звук, тон и ритм. Больше того ничего себе не представляли; только впитывали в душу силу услышанного. Все это совершалось под руководством высоких вождей. От них притекали к "мудрым" жрицам звуки и ритмы; но о том, как это происходило, не может быть сказано открыто. Так могли они действовать облагораживающим образом на души людей. Можно сказать, что только таким путем пробудилась вообще подлинная душевная жизнь".
     "Особенно важным было одно явление, обусловленное в дальнейшем ходе лемурийского развития вышеописанным образом жизни, который вели женщины. Благодаря ему они выработали особые человеческие силы. Сила женского воображения, находившаяся в союзе с природой, стала основой для высшего развития жизни представлений. Женщины вдумчиво принимали в себя силы природы и давали им действовать в своей душе. Так образовались зачатки памяти. А вместе с памятью в мире появилась и способность образовывать первые простейшие нравственные понятия. — Развитие воли у мужской половины первоначально не знало ничего подобного. Мужчина инстинктивно следовал либо побуждениям природы, либо влияниям, исходившим от посвященных. — Из женской сущности возникли первые представления о добре и зле... Только тот может верно понять развитие человечества, кто примет во внимание, что первые шаги в жизни представлений были сделаны женщинами. От них произошло развитие привычек, связанных с вдумчивой жизнью представлений, с выработкой памяти, и образование зачатков правовой жизни, а также своего рода нравов. Если мужчина созерцал силы природы и владел ими, то женщина стала их первой истолковательницей. То, что здесь возникло, было новым, особым родом жизни при помощи размышления, гораздо более личным, нежели тот, который вел мужчина. Надо еще представить себе, что этот род душевной жизни женщин содержал в себе в некоторой мере ясновидение, но отличное от волевой магии мужчин. Женщина в душе своей была открыта духовным силам иного рода, а именно таким, которые больше обращались к элементу чувства, нежели к духовному; мужчина же был подвластен тем силам, которые обращались к духовному. Итак, от мужчины исходило действие более природно-божественное, а от женщины — душевно-божественное".
     "Описанное здесь относится лишь к небольшой части людей. Все другие жили жизнью животных. Эти люди-животные и по своему внешнему строению, и по образу жизни были совершенно отличны от той небольшой группы. Они не особенно отличались от высших млекопитающих, в некотором отношении походили на них и по виду".11 (3)

253. "Вспомним теперь, что в конце атлантической эпохи мы находим три группы человеческих существ. Во-первых, упомянутых "посланников богов", далеко опередивших в своем развитии общую народную массу, учивших божественной мудрости и творивших божественные дела. Во-вторых, саму эту общую массу, у которой, хотя она и обладала способностями, носившими характер природной растительной мощи и утраченными современным человечеством, сила мышления была еще смутной. В-третьих, меньшую группу людей, развивших, в себе силу мышления. Правда, вследствие этого они постепенно утратили первобытные способности атлантов, но зато доразвились до мысленного постижения законов "посланников богов". — Вторая группа людей была обречена на постепенное вымирание. Существа же третьей группы воспитывались первой к тому, чтобы взять руководство собой в свои руки.
     Главный вождь, который в теософской литературе носит имя Ману, избрал из этой третьей группы наиболее одаренных, чтобы дать произрасти от них новому человечеству. Эти наиболее одаренные принадлежали к пятой подрасе. В шестой и седьмой подрасах сила мышления уже уклонилась некоторым образом от правильного пути и стала непригодной к дальнейшему развитию. — Теперь надлежало развить лучшие качества лучших людей. Это и произошло благодаря тому, что вождь уединил избранных в особом месте — в Средней Азии — и освободил их от всякого влияния отставших или уклонившихся от пути. — Вождь поставил себе задачей настолько развить эту группу, чтобы принадлежащие к ней могли в собственной душе, силою собственного мышления постичь законы, которые до сих пор управляли ими и которые они смутно чувствовали, но не познавали ясным образом. ...До сих пор они поднимали взоры к своим видимым посланникам богов, к своим сверхчеловеческим посвященным, одним из которых был и тот, кто говорил с ними теперь, и от них получали указания, что им делать и чего не делать. Но теперь они удостоились того, что посланник богов заговорил с ними о самих богах. Могучи были слова, которые он все снова повторял своим ученикам: До сих пор вы видели тех, которые вас вели; но есть высшие вожди, которых вы не видите. И этим-то вождям вы подчинены. Вы должны исполнять веления невидимого вам Бога; и вы должны повиноваться тому, о ком вы не можете создать себе никакого образа. — Так звучала новая верховная заповедь из уст великого вождя. Она предписывала почитание Бога, которого не мог передать ни один чувственно-видимый образ и которого поэтому не должно было и изображать. Отголоском этой основной заповеди пятой человеческой подрасы являются известные слова: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли".11 (2)

269. В древнеиндийскую культуру был заключен как бы союз между нормальным Духом народа, несвоевременным Духом Личности, т.е. отставшим на Луне Духом Формы, и несвоевременным Архангелом (духом речи , или Духом Формы, отставшим на др.Солнце). В результате возникла культура со столь мощным языком (санскрит) и непревзойденной философией как мышлением, творящим из внутреннего существа человека.121 (2)

331. "Риши говорили еще так, как только и может быть выражено сверхчеловеческое познание: они говорили подвижным языком образов, имагинативным языком. Они как бы изливали свое знание из души в душу, пробуждая в словах живые образы, которые возникали непрерывно в то время, как они сообщали свои познания. О "причине и следствии" и других современных понятиях науки и логики тогда не могло быть и речи. Все это появилось гораздо позднее. ...во второй послеатлантический период. Тогда как бы впервые ощутили сопротивление материального бытия; почувствовали необходимость выразить сверхчувстввнное так, чтобы оно приняло те формы, в каких человек мыслит на физическом плане. Такова была основная задача древне-персидской культурной эпохи.
     Затем наступил третий послеатлантический период — египто-халдейская культура. Тогда имелись сверхчувственные понятия. Это опять таки трудно понять современному человеку. Нужно представить себе: нет еще никакой физической науки, но имеются уже понятия, полученные, однако, сверхчувственным путем (не рассудком, мышлением, а ясновидением); знали, что происходит в сверхчеловеческих мирах, и умели высказать это в мыслительных формах физического плана. Теперь, в этот третий культурный период, начали применять к физическому плану знания, полученные из сверхчувственного мира, что можно сравнить с третьим отрезком человеческой жизни. Между тем как во втором отрезке жизни люди учатся... в третьем они применяют свои знания на физическом плане. Учениками небесного знания были ученики Заратустры во втором периоде культуры. В третьем периоде люди начали применять на физическом плане то, что они получали сверхчувственно. Скажем для пояснения: путем сверхчувственного созерцания они, например, познавали, что полноту сверхчувственного можно представить в образе треугольника — треугольник как образ сверхчувственного, — отчего и сверхчувственная природа человека, изливающаяся в физическое, может быть воспринята как троичность. Подобным образом учились познавать и другие понятия, соотнося физические вещи со сверхчувственными. Например, геометрию познавали сначала символически. Итак, появились понятия, и их начали применять: египтяне — к землемерному искусству при обработке своих полей, халдеи — к ходу светил, положив тем основание астрологии, астрономии. То, что прежде относилось только к сверхчувственному, теперь стали применять к тому, что наблюдали физически, чувственно. Что было порождено сверхчувственным познанием, стали прорабатывать на физическом плане...
     В четвертом периоде — греко-латинском — было особенно важно, чтобы человек понял сложившееся положение вещей. ... в четвертый период встал вопрос: имеем ли мы право применять к физическому миру то, что образовано на базе духовного мира? Действительно ли подходит к физическим вещам то, что было почерпнуто из духовного? ...Платон был еще живо связан с древним миром (познанием) и применял к физическому миру духовные формы понятий. А его ученик Аристотель был тем, кто поставил вопрос: имеем ли мы на это право? И потому он стал основателем логики. ...только в этот, 4-й период человек осознал, что он сам совершает нечто, когда наблюдает внешним образом мир, что он сам нечто вносит вниз, в этот мир. Это был важный момент".
     "Когда человек дошел до последней, уже недостоверной для него ткани (мыслей), которую он выпрял себе из духовного мира, мы должны указать на появление сильнейшего воздействия из сверхчувственного мира: на Импульс Христа. Тогда в послеатлантическую эпоху вступает сильнейшая духовная реальность; и она вступает в тот самый момент, когда человек был наименее одарен духовно, когда из духовного он мог воспринимать только понятия и идеи. ...
     Нельзя представить себе ничего более далекого друг другу, чем духовность, нисшедшую на физический план в Существе Христа, и то, что человек сохранил в себе как последний остаток духовности (в форме идей и понятий). Поэтому вы можете понять, что в первые века Христианства было совершенно невозможно постичь духовность Христа с помощью аристотелевской ткани понятий. А затем постепенно появилось стремление понять становление мира и человечества путем применения аристотелевской логики к мировым процессам. Это стало задачей средневековой философии". 124 (3)

364. "Последующей эпохой будет та, в которой медленно и постепенно в человеке выступит самосознание. Назовем ее эпохой самосознания. Но ей предшествовала, в циклической смене, эпоха, когда из сверхчувственных сил в человеке впервые был построен орган самосознания". Рубеж этих эпох — ХХ-й век. "До эпохи самосознания люди вели себя иначе (с XV по ХХ столетие), и весь внешний опыт складывался иначе, чем он будет складываться впредь". Тогда мысли возникали по большей части как сновидения, а в волевых импульсах было больше инстинктивного.146 (5)

505. "В воспоминании ткет Ангел ... мышление возникает впервые, когда мысли начинают постигать внутренне активно. И когда развивают внутреннюю активность, то при этом присутствует Архангел. Когда же вы смотрите вокруг, слушаете, то вы должны сказать себе: в моих глазах, в моих ушах — трон Архаев, Духов Времени. ... Когда спрашивают: где же пребывают Духи Времени? — то следует отвечать: они сидят в глазах, в ушах, там их тронное кресло".196 (13)

509. "Что в нас, в людях, является образом Духов Мудрости? — Наши мысли".136 (10)

546. «Гномы являются теми существами, которые некоторым образом внешне в мире на духовный лад заканчивают то, чего недостает миру самых низших животных вплоть до амфибий и рыб -- и особенно рыб, -- которые имеют лишь намек на скелет. Так что эта низшая ступень животных некоторым образом становится целым благодаря существованию гномов. ... между низшими существами и гномами царит антипатия. Гномы не хотят становиться такими, как эти низшие существа. ...Гномы создают в дополнение к миру низших животных то, чего он не имеет. Этот мир низших животных обладает смутным сознанием; гномы имеют ясное сознание. Этот низший мир животных не имеет костного скелета, костной опоры. Гномы связывают, я бы сказал, все, что содержится в силе тяжести, и формируют из летучей невидимой силы тяжести свои тела, которым всегда угрожает опасность распасться, потерять субстанцию. Гномы вынуждены все снова и снова творить себя из тяжести, т.к. им постоянно угрожает опасность потерять субстанцию. Поэтому, чтобы спасти свою экзистенцию, гномы постоянно наблюдают за тем, что происходит вокруг них. Нет других более наблюдательных существа на Земле, чем гномы. Их касается все, они должны все знать, все замечать, чтобы спасти свою жизнь. Гном должен постоянно бодрствовать; если бы он был сонным, каким часто бывает человек, то он тут же в этой сонливости умер бы». Существует старая немецкая пословица: будь внимателен как Вихтельман. Вихтельманы -- это гномы. Если бы гнома посадить в класс, то он был бы образцом для подражания. «Кроме этого свойства гномы обладают еще другим: они наполнены непобедимым стремлением к свободе. Они мало беспокоятся друг о друге и все внимание обращают на другой мир, на мир окружения».
     Человек мог бы видеть гномов во сне, если бы сон снял свою маску символичности, благодаря которой сердце, например, предстает как печь, легкие как крылья и т.д. Это все маски. «Но в обычном состоянии сознания человек защищен от того, чтобы воспринимать эти вещи, будучи к ним не подготовленным, поскольку они напугали бы его. Тот облик, в котором гномы предстают человеку, являет собой отображение всего того, что в человеке работает как разрушительные силы. ...И гномы, если их воспринять неподготовленным, предстают как чистый символ смерти. Человек страшно напугался бы, если бы ничего не зная о них обычным рассудком, увидел во сне, как его погребают, ибо так это и переживает человек в астральном мире. Во сне, с той стороны, человек именно так переживает эти вещи: гномы его погребают. Но так это предстает только в момент засыпания».
     «Ундины ... стоят в отношении к животным (завершая их), находящимся на более высокой ступени (чем амфибии). ...Эти животные, как высшие рыбы или высшие амфибии, нуждаются в чешуе, в каком-либо твердом панцире. Они нуждаются во внешней твердой оболочке. И силами, создающими эту внешнюю защиту, этот, в некотором роде, внешний скелет, мир обязан деятельности ундин. ...Когда человек входит в глубокий сон без сновидений, однако сон при этом не остается без сновидений, а через дар инспирации делается прозрачным, тогда перед духовным взором человека из моря астрального, в которое гномы как бы погребают человека при засыпании, всплывают ундины. В глубоком сне становятся они видимыми. ... ...Глубокий сон раскрывает окружение человека как подвижное море живых существ, подвижное море ундин».
     «Гномы и ундины добавляют голову к тем животным, которым ее недостает. Птицы же ... -- это одна голова. Сильфы дополняют птиц духовным образом, давая то, чего им не достает: телесное завершение. ... В воздухе летают птицы с чахлыми ногами; тем мощнее выработаны конечности у сильфов, и духовным образом они являют в воздухе, я бы сказал, то, что корова являет внизу, в физической материи. Поэтому я мог сказать, что сильфы в птичьем племени имеют свое «я», которое связывает их с Землей. Человек на Земле получает свое «я». Что сильфов связывает с Землей? -- Птицы. Птицам они обязаны своим «я», по крайней мере осознанием его».
     Сильфов человек видит в сновидении перед пробуждением, если опять-таки оно не маскируется в свои образы-символы. «Но сильфы тогда воспринимаются в удивительных обликах. ... если увидеть сон перед пробуждением без масок, то в него впархивает, сущностно впархивает свет. Человеку неприятно это ощущение по той причине, что конечности сильфов некоторым образом опутывают, оплетают его. Он чувствует так, как если бы свет был чем-то таким, что нападает, к чему человек особенно чувствителен. Возможно, что он ощутит это как поглаживание светом то здесь, то там».
     «Когда вы подходите к существам огня, то они образуют завершение летучей природы бабочек. Бабочка столь мало, сколь это возможно, развивает свое физическое тело, зато она -- световое существо. ...И когда человек, с одной стороны, увидит физическую бабочку и представит ее себе увеличенной, а с другой -- существо огня (вместе эти существа бывают редко), то у него возникнет чувство ... некоего крылатого человека, действительно крылатого человека. Нужно только соответствующим образом увеличить бабочку и существо огня до размеров человека, и тогда вы получите крылатого человека. ...
     Гномы и ундины завершают животных сверху, со стороны головы, сильфы и существа огня завершают птиц и бабочек снизу».
     Существа огня находятся в связи с мыслями человека. И если ему удастся в бодрственном сознании выйти из себя, оставаясь при этом совершенно разумным, твердо стоя обеими ногами на Земле, тогда он воспримет существо огня. Для этого нужно видеть, как протекают мысли, которые не связаны с человеком. Они тогда оказываются мировыми мыслями. «Они действуют и ткут как импульсы в мире. Человек тогда замечает: это иллюзия -- будто в голове, в этой коробке, заключены мысли. Они здесь только отражаются. Их отражения -- они здесь, но то, что лежит в основе мыслей, -- это принадлежит миру существ огня. Войдя в сферу этих существ, человек видит в мыслях не просто себя, но мысленное содержание мира, которое имеет имагинативный облик».230 (8)

262. Три волхва с Востока были хранителями сокровищ мудрости трех предыдущих культурных эпох. В символической форме они сложили эти сокровища к ногам Младенца, показав этим, что семя прошедших культур будет сохранено лишь в том случае, если человечество пронижет его силой Христа. Сами же они уже не понимали своего времени. "Они другим путем отошли в свою Землю". Христос пробудил это семя древних культур, так что теперь 3-я послеатлалтическая эпоха, достояние ее мудрости, может оплодотворять 5-ю эпоху, 2-я — 6-ю, 1-я — 7-ю.
     Для осуществления этой деятельности Христова Импульса на Землю посылаются особые люди, несущие в себе мудрость одной из прошедших культур и способные вчленять ее в новую культуру. Один из них был юноша из Наина (Лк, гл. 7); он же является учеником из Саиса. "Юноша из Саиса пожелал, будучи неподготовленным, приблизиться к тайнам духовного мира; он хотел, как другие посвященные, стать "сыном вдовы" Изиды, пребывающей в трауре по потерянному супругу Озирису. И поскольку юноша был неподготовлен и пожелал здесь, на физическом плане сам узреть образ Изиды без покровов и небесные тайны, то он подпал смерти. До времени никто из смертных не смеет поднять покров Изиды. В юноше из Саиса символизировано бессилие мудрости египетской эпохи.
     Затем юноша рождается снова, на этот раз в Наине, и опять он "сын вдовы", и опять умирает в раннем возрасте. Но когда его выносят из городских ворот, к нему приближается Христос Иисус. И "много народу из города" было с его матерью; это, по сути, толпа египетских посвященных. Все они — мертвые, погребающие мертвого. "И когда Господь увидел их, жалость к ним охватила Его". Его охватила жалость к матери, которая стояла там подобно Изиде, которая была сестрой и женой Озириса. "И Он сказал: юноша, говорю тебе, встань! И умерший встал и начал говорить, и Он передал его матери". Она же — низошедшая на Землю бывшая Изида; ее силы могут теперь быть пережиты на Земле. Сын снова подарен матери... Великий пророк, потрясающий религиозный учитель стал из юноши из Наина!... Манес (Мани), основатель манихейства. "Он был (затем) рожден как Парсифаль, сын Герцеллойды..."
     Второе. Заратустра, говоря об Ауро-Маздао, возвещал Христа. Он учил ценить землю и не бежать от злых сил, но преодолевать их и тем — спасать. Поэтому "я" Заратустры жило в Иисусе из Назарета до Крещения на Иордане (в течение 18-ти лет: от 12 до 30). "Покинув три оболочки натанова Иисуса, он вскоре опять воплотился: его "я" связало себя с эф. телом соломонова Иисуса, которое после его смерти было взято матерью натанова Иисуса в духовный мир.
     Поэтому Христос Иисус не мог призвать Заратустру как представителя 2-й послеатлантической культуры". Вместо Заратустры выступил Лазарь — вновь рожденный Хирам Абиф, наизначительнейший из сыновей Каина.
     По поводу смерти Лазаря. "Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с ним". (Ин; 11; 16)
     При воскрешении Лазаря присутствуют души, принадлежащие ко 2-й культуре; они представлены Фомой — "Близнецом". Слова Фомы означают, что 2-я культура уже готова к тому, чтобы быть пробужденной Христом, ее культурное семя не умерло. Совершается не воскресение, но посвящение Лазаря. "И Христос произносит слова, которые указывают на то, что с этого момента посвященный (Лазарь) начинает действовать: "Развяжите (распеленайте) его, и пусть идет". В отличие от юноши из Наина, это — человек, вполне владеющий своими духовными силами. С креста Христос говорит ему, указывая на Матерь-Софию: "Се Матерь твоя!" При этом следует вспомнить, что Заратустра, как соломоновский мальчик Иисус, действительно был сыном этой матери, и таким образом Лазарь-Иоанн находит отношение к Я Заратустры.
     Лазарь-Иоанн в 5-й культуре подготовляется к действиям в 6-й, где будет достигнуто глубочайшее понимание Импульса Христа. "Среди 12-ти апостолов Лазарь-Иоанн как бы представлен другим человеком. Иоанн, брат Иакова и сын Зеведея, не является апостолом в точном смысле слова. Иаков и Иоанн в некоем смысле — одно; они представляют среди ближайших учеников Христа Иисуса силы души рассудочной (или характера), которая в человеке имеет двойную функцию и в то же время есть единство. Поэтому они названы "сыновьями грома": макрокосмически гром — это то же самое, что микрокосмически мысль в человеке. Но когда Лазарь становится Иоанном, он занимает место одного из сыновей Зеведея и как таковой присутствует на Тайной Вечере, возлежа у груди Иисуса Христа".
     Третье. Когда Христос Иисус странствовал по земле, то от 3-й культуры оставались лишь пришедшие в упадок потомки. Еще менее того можно сказать о 2-й культуре. "Но 1-я, древнеиндийская культурная эпоха, древнейшая и спиритуальнейшая, имела своих потомков не только во время Христа Иисуса, но имеет их и в сегодняшней эпохе, болеющей материализмом. Это эпоха, которая воскреснет последней, и (поэтому) она должна ждать дольше всех". О ее воскресении рассказано в истории о 12-летней дочери Иаира и в истории о женщине, 12 лет страдавшей кровотечением. Эта женщина (а также дочь Иаира) — некогда цветущая культура Индии, которую теперь не могут спасти от упадка, исцелить и воскресить ни врачи, ни йоговские методы, ни философия Веданты.
     "Женщина связана кармически с девочкой, которая вошла в тот возраст, когда развитие эфирного тела завершается. Древнеиндийская культура была временем развития эфирных сил. Что в эфирном теле заложено как зародыш (семя), происходит из древнеиндийской культуры — оно должно быть пробуждено и сохранено для 7-й культуры". Но для этого нужно исцелить женщину. Она приходит к Христу из народа, "снизу" (Лк; 8; 44), и касается Его одежды. Исцеляет ее вера в Дух, пришедший на Землю во плоти. В ней пробуждаются силы жизни, которые были уже готовы умереть. Сами эти силы представлены дочерью Иаира, "начальника школы", ибо Индия была страной браминов и жрецов. Огромная плачущая вокруг девочки толпа — это представители первой культуры, стенающие о том, что прошло. "Матфей упоминает свирельщиков (9; 23), игравших возле умершей; вспомним, что Кришна играл на флейте, и народ следовал за ее звуками. Но Христос от всего этого отказывается. Будет исполнена великая Мистерия, ибо пробуждение 1-й культуры с ее развитием эфирного тела имеет дело с глубочайшими тайнами человеческой природы". Возле девочки остается семь человек; "три душевных силы, три духовных силы и Христос — космическое Я. Так отражается культура семи Риши в этих семи присутствующих. Как Риши могли действовать лишь всемером, так может быть воскрешена девочка, если присутствуют семь сил". Христос велит дать ей есть: индийская культура не нуждалась в питании, она получала свои знания непосредственно из духовного мира. Но то питание кончилось. Теперь она должна питаться тем, что дает окружение. Тайна этого воскресения еще долго останется закрытой.
     Четвертое. В Ев. от Иоанна рассказывается о сыне царедворца, т. е. римлянина (4; 47-54). Это 4-я культура. Сын ни воскресает, ни умирает, ибо культура тогда еще была жива, но была больной и нуждалась в исцелении верой.
     Пятое. Вслед за тем в Ев. от Иоанна идет рассказ о больном в Вифезде. Это 5-я культура. Больны люди этой эпохи, ибо не имеют правильного отношения к духовному миру. Ангел — новое откровение — время от времени сходит в воду, но исцелиться успевают лишь близстоящие. Один ждал этого момента 2х19=38 лет: каждые 19 лет Солнце, Луна и Земля вновь приходят в прежнее отношение друг к другу, т. е. "за это время мысль, чувство и воля человека проходят в своих взаимоотношениях через все оттенки". 19 лет — это своего рода инкарнация. Две инкарнации в среднем имели люди за истекшие со времени Голгофы 2000 лет.
     Христос исцеляет больного, сказав: "Возьми постель свою и иди!" Это значит, что Он укрепляет в человеке силы, способные преодолеть болезнь. Но человек не знает, Кто его исцеляет. Вернее, так это было до настоящего времени. Теперь же исцелившийся возвещает, Кто его исцелил" (Ин; 5; 2-15).
     Шестое. В Ев. от Луки есть притча, указывающая на духовные отношения в 6-й культуре. После слов о добре и зле, о "служащих добру и Мамоне", Христос рассказывает о бедном Лазаре, страдавшем на Земле и после смерти взошедшем к Аврааму, тогда как богатый пошел в бездну. Так разделятся в 6-й культуре добро и зло. Богатый говорит о пяти братьях. "Это те части человечества, которые в 6-й эпохе не примут в себя Христа и потому вынуждены будут подпасть злу".
     Седьмое. 7-я культура особенно не упомянута в Евангелиях. О ней можно судить по отношению между страдавшей кровотечением женщиной и 12-летней дочерью Иаира. "Женщина исцеляется, когда девочка воскресает; одно не может произойти без другого". Так таинственно евангелисты изобразили исторический ход человеческого развития в своих писаниях. 264 (с.227-237)

2. Логос

309.
Смысл (мыслей) — жизненный эфир
Мышление           — звуковой эфир (поскольку мы выражаем его в слове)
_______________________________________________________
Чувства                — световой эфир
Воля                     — огненный эфир
                                  Воздух
                                  Вода
                                  Земля

     Два верхних эфира были в Лемурийскую эпоху изъяты из человеческого произвола: он не мог вкушать от древа жизни, вкусив от древа познания. Чувство и воля даны человеку для свободного употребления. Но когда мы восходим к слову и мысли, то оказываемся во всеобщем. "Если бы мысли были столь же индивидуальны, как чувства, мы бы себя не понимали". Поэтому Заратустра говорил: взгляните на Аура Маздао! Вы видите, как Он открывается в свете и тепле. Но за этим пребывает Божественное творческое Слово; Оно приближается к Земле. И то, что было удержано в высях с Лемурийскои эпохи, сошло при крещении в Иордане из эфирных высей на Землю в эф. тело Иисуса. 114 (7)

Архангелы в кругообороте года

580. "Габриэль и Рафаэль взаимодействуют таким образом, что Габриэль свои силы, которые в иных случаях действуют в импульсах питания человека, направляет в дыхание. Тогда питающие силы становятся исцеляющими силами. Габриэль протягивает питание Рафаэлю, и оно становится исцеляющим. ...Метаморфизированная сила питания — это исцеляющая сила. Кто правильно понимает питание, тот понимает начало исцеления". "В нашей дыхательной системе господствуют исцеляющие силы, которые нас постоянно исцеляют. Наше дыхание является постоянным исцелением. Но когда сила дыхания поднимается вверх, в человеческую голову, тогда целящие силы становятся духовными силами человека, которые действуют в восприятиях чувств, в мышлении. И что мышление, восприятие, внутренняя духовная жизнь человека является высшей метаморфозой терапии, исцеления, что находящаяся между головой и системой обмена веществ дыхательная исцеляющая система — восходящая некоторым образом далее вверх, если она не действует как исцеляющая сила — является основой, материальной основой духовной жизни человека — это есть тайна, которой, если ее прочесть совсем точно, владел Гиппократ и которую Галлен мог лишь интерпретировать.
     Таким образом, мысли, пронизывающие человеческую голову, являются метаморфизированной силой исцеляющего импульса, содержащегося в различных материях. ...Что Рафаэль воспринимает как питание и превращает в исцеление, он протягивает это Уриэлю, и оно становится силой мысли.
     Почему лечебное средство исцеляет? — Потому, что оно находится на пути к духу. И если человек знает, в какой мере лечебное средство находится на пути к духу, то он знает его лечебную силу. Один дух не может в человеке непосредственно вмешаться в земное, но нижней ступенью духа является терапевтическая сила. ...Михаэль, воспринимающий от Уриэля силы мышления и силу космического железа, из которого скован его меч, эти силы мысли превращает в волю, так что они становятся в человеке силой движения". Так взаимодействуют космические силы, протягивая друг другу — как выражается Гете — "золотые ведра": питание, исцеление, мысли, движение. И все взаимодействие сливается в мировую гармонию.
     Человек испытывает эти действия в течение всего года. Например, силу Рафаэля в системе дыхания он чувствует не только весной, но круглый год. От нее зимой, осенью, летом остается некоего рода "плотное питание".
     "Сущность Уриэля мы должны представлять себе не в покое, а в величественном движении. И такой ведь она и должна быть. Ибо когда у нас лето, то на противоположной половине Земли — зима, а когда у нас зима, там — лето; тогда там Уриэль пребывает в высотах. И мы, собственно, должны представить себе, что когда мы стоим здесь, на Земле и у нас лето, то нам является Уриэль, и он движется так, что через полгода оказывается на другой стороне Земли: и у нас тогда зима. Когда Уриэль нисходит (см. рис., желтая стрелка), когда его силы, таким образом, находятся на нисходящей линии, то лето для нас переходит в зиму: мы переживаем зиму, Уриэль находится на другой стороне. Но Земля не создает никакого препятствия для того, чтобы к нам приходили силы Уриэля. Когда для людей, живущих на противоположной стороне Земли, Уриэль находится внизу, то его силы проникают к ним сквозь Землю. Таким образом, мы можем сказать: что прямым путем, сверху вниз приходит к нам от Уриэля (красные стрелки) и хочет пронизать нас летним солнечным золотом, это в зимнее время действует сквозь Землю и пронизывает нас с другой стороны; это восходящая линия, восходящее течение (красное).
     Когда в Иоанново время, в вершине лета мы поставим перед нашей душой происходящее в человеке через природу — ибо в том, что здесь вызывает Уриэль, действуют силы природы, — тогда силы Уриэля мы можем представить себе излучающимися из космоса, излучающимися в наши облака, в наш дождь, в нашу молнию и гром, излучающимися в рост растений. Так должны мы себе все это представить. Зимой, когда Уриэль, так сказать, проделает свой путь вокруг Земли, тогда все это струится сквозь Землю и останавливается в нашей голове. И тогда силы, обычно пребывающие в природе, которые мы можем назвать силами суждения, становятся в нашей голове силами, которые, собственно, делают нас гражданами всего космоса, которые в нашей голове дают возникнуть отображению Космоса, которые в нашей голове действуют освещая, так что мы становимся обладателями человеческой мудрости. И мы правы, когда говорим: Уриэль нисходит от лета к осени до зимы; Уриэль начинает зимой восходить, и в этой нисходящей и восходящей силе Уриэля заключена внутренняя сила нашей человеческой головы...
     Рафаэль — это весенний дух, обращающийся вокруг Земли, который осенью творит силы человеческого дыхания. Так что мы можем сказать: в то время когда Михаэль осенью является космическим духом, космическим Архангелом, Рафаэль в это время Михаэля упорядочивает, благословляет и действует во всей человеческой системе дыхания. ...Ибо тут содержится большая тайна: все исцеляющие силы первоначально пребывают в человеческой системе дыхания. И кто понимает дыхание в полной мере, тот узнает целящие силы в самом человеке. И ни в какой другой системе не находятся силы исцеления. Другие системы сами должны исцеляться. ...Все тайны исцеления являются в то же время тайнами дыхания. ... действия Рафаэля, которые весной являются космическими, проникают осенью во всю тайну человеческого дыхания.
     Габриэля мы знаем как Архангела Рождества. Он в это время является космическим духом. Мы тогда должны смотреть вверх, чтобы найти его. В летнее время Габриэль вносит в человека все то, что действует в нем как сила питания, как питательно-формирующая, питательная пластическая сила. ...И когда мы, наконец, подходим к Михаэлю, космическому духу осени ...его силы пронизывают Землю весной и живут во всем том, что в человеке становится движением, что в человеке является выражением воли, что дает человеку возможность ходить, брать, работать.
     А теперь представим себе всю картину. Представим себе летний образ Иоаннова времени: вверху серьезный Уриэль с судящим взглядом, предостерегающим ликом и жестом, а к человеку подступает, внутренне его пронизывая, мягкий, любящий взгляд Габриэля, благословляющий жест Габриэля; здесь летом вы имеете взаимодействие Уриэля в космосе и Габриэля на стороне человека.
     Перейдите от лета к осени, здесь вы имеете... указующий взгляд Михаэля. Ибо взгляд Михаэля, если его облик видят правильно, таков, что он подобен указующему пальцу, взгляд, желающий смотреть не в себя, а вовне, в мир. Взгляд у Михаэля активен, позитивен, деятелен. И меч, скованный из космического железа, Михаэль держит в руке так, что рука в то же время указывает человеку на его путь. Таков образ вверху. А внизу глубокомысленно смотрит Рафаэль, который подступает к человеку и приносит ему исцеляющие силы, которые он сначала, я бы сказал, возжигает в космосе. Рафаэль с глубокомысленным взглядом опирается на жезл Меркурия, опирается на внутреннюю силу Земли; здесь вы имеете взаимодействие Михаэля в космосе и Рафаэля на Земле.
     Пойдемте к зиме. Габриэль здесь космический Архангел; он вверху с мягким, любящим взглядом, с благословляющим жестом ткет в зимних облаках, я бы сказал, в белом снежном одеянии; внизу — серьезный, судящий и предостерегающий Уриэль на стороне человека. Позиции меняются.
     И опять-таки, когда мы приходим к весне, то Рафаэль — вверху, с глубокомысленным взглядом, с жезлом Меркурия, который теперь в воздухе стал подобен огненной змее, сверкающей в пламени змее. Он больше не опирается на Землю, но ему теперь как бы нужны силы воздуха. Все, что как огонь, вода, земля существует в космосе, он как бы смешивает, приводит во взаимодействие, чтобы превратить это в исцеляющие силы, которые действуют и ткут в космосе. А внизу к человеку подступает Михаэль, который тогда особенно виден, с его, я бы сказал, позитивным, указующим взглядом, с взглядом, который как бы указывает в мир и охотно взял бы с собой взгляд человека. Таков Михаэль весной, он завершает Рафаэля и стоит возле человека".223 (14)

Действия в физическом человеке

701. "В действительности человек плоское существо и известный его облик есть майя. ... Человек стоит в середине некоего рода борьбы... Люциферическое существо слева борется с ариманическим справа. ... Наше жизненное искусство состоит в том, что мы находим правильное равновесие между ними. Мы дела­ем это бессознательно, когда чувственно воспринимаем. Когда мы слышим левым ухом и правым, осязаем левой рукой и правой и так соединяем эти парные импульсы в восприятии, то мы представляем собой пло­скость, которая есть граница борьбы между Люцифером и Ариманом; она тоньше острия ножа... Наш орга­низм не принадлежит нам, он образован борьбой люциферических и ариманических сил, а также сил одного с нами рода. ... Наш левый человек, собственно, не относится к нам, а также и правый человек, но — процесс, который разыгрывается между ними". Левая сторона выглядит более светлой, правая — более темной.
     "Левая и правая части головы очень подобны, здесь пребывают силы, мало вторгающиеся одни в другие, они мало касаются плоскости в середине... Люцифер и Ариман отскакивают здесь один от другого, и чело­век развивает в середине спокойную деятельность. Его мышление мало нарушается влиянием Люцифера и Аримана. Если же мы идем ниже, то положение меняется ... Желудок есть средство, которым Люцифер вою­ет слева направо. Через печень Ариман борется справа налево".

     В направлении спереди назад человек не представляет собой плоскость. "Ариман подступает лишь до плоскости, проходящей вдоль позвоночника, а Люцифер — до плоскости, проходящей вдоль груди, вдоль ко­сти, в которой сходятся ребра. А в середине находится пространство, разделяющее их, где их деятельности проходят одна сквозь другую. Они борются здесь, можно сказать, не сталкиваясь непосредственно, посылая свои снаряды через пространство. ... В направлении спереди назад мы являемся существами, об­ладающими пространством.
     Борьба между Люцифером и Ариманом ведется тут больше через чувство. И поскольку силы здесь не сталкиваются непосредственно, то для нас остается пространство, в котором мы с нашими чувствами пре­бываем в нас самих. ... В наших чувствах мы принадлежим себе".
     "В направлении слева направо Люцифер и Ариман воюют через мысли. Здесь мысли приносятся слева и справа и соприкасаются у плоскости. Это космические мыслеобразования... мы чувствуем, что эти мысли принадле­жат миру. Когда мы образуем собственные мысли, то это фантасмагории, и тогда они больше не принадле­жат миру".
     "Как люди мы есть творение существ высших Иерархий. И мы представляем собой плоскостное существо в направлении слева направо, потому что так нас поставили в мире Иерархии. Т. обр. они не дают соеди­ниться Люциферу и Ариману. Мы являемся существами добрых богов в той мере, в какой добрые боги, исходя из своих творческих мыслей, говорят: Здесь перед нами борьба между Люцифером и Ариманом, мы должны воз­вести между ними границу, чтобы они не подошли один к другому непосредственно. — Мы, люди, поставле­ны в эту борьбу как творения добрых богов, и чем более мы сохраним себя в этой борьбе, тем лучшим творением добрых богов мы окажемся. В направлении спереди назад дело обстоит так, что добрые боги не пускают Люцифера в нас, устраивают ему по грудной кости баррикаду ... а в позвоночнике — укрепле­ние против Аримана".
     По вертикали сверху вниз действует в человеке Люцифер. Если провести плоскость через то место, где череп соединен с шейным позвонком, то это будет граница его действия. Ариман действует снизу до диафрагмы. Через среднее пространство они посылают друг в друга волевые снаряды. Тут — поле их борьбы.
     Ягве вдохнул свое дыхание в это промежуточное пространство между передней и задней, верхней и нижней плоскостями. "Это "куб Ягве". Сотворенного человека наполнил он своим существом, волшеб­ным дыханием, и его действие распространилось затем в остальном человеке, в области Люцифера и Арима­на".158 (5)

487. "Происходящее в мышлении является временным процессом. Благодаря происходящему в мышлении, мы являемся космическими временными существами; здесь действует все, что происходило до нашего рож­дения и что будет происходить после нашей смерти и т.д. Так через мышление мы принимаем участие во всем космическом процессе времени, через восприятия чувств — во всем космическом пространствен­ном процессе. А земной процесс восприятия чувств совершается для нас".157 (14)

1168. "В тот момент, когда мы начинаем думать тем, что не стало полностью нашей материей, ниж­ним человеком, наши мысли становятся мыслями нашей кармы. Когда нашей рукой мы не только берем вещи, но думаем, то, мысля рукой, мы следуем за нашей кармой". С особой ясностью предстает нам карма, когда мы мыслим ногами.230(12)

Истина, любовь, мудрость. Физическое и эфирное тела. Я

1403а. "Мудрость и любовь составляют Я. Я — это ставшие волей любовь и мудрость. ... Все, что является Я, т.е. истинным Я, не отражением Я, действует, возникает как результат из мудрости и любви. Это высшая троичность. Ниже, в отражении возникают: из мудрости — чувство, из любви — воля, из Я —мышление. Еще в более низкой области являются как отражение темпераменты". Темпераментами и совершенно не смешанными обладают Ангелы. Четыре их рода воздействуют на человека и в разной мере.
     "Благодаря Я человек может развить человеческую мудрость, но вокруг нас в Космосе распростерта мудрость богов. ... и этой мудростью богов станем мы сами, когда Земля достигнет цели своего развития благодаря тому, что в нас действует Бог — Я. Мудрость является членом существа Духов Формы; она для них то же, что для нас физическое тело. Мудрость-свет является одеянием Божества". 266-1, с. 391,352, 400

Высшее Я

1566а. "Все вещи суть ... сгущенные мысли Бога". Но "высшее Я" растворяет все вещи, и тогда в нем живет мысль Бога. А если я (Selbst) cоткано такими мыслями Бога, то оно — "тоньше, чем эфир".
     "Манас есть духовное самосознание в себе и божественное сознание, если человек соединяет его с Буддхи. На такое способен лишь человек, в котором родилось высшее Я. В AUM сокрыто следующее:

A — это Атма
U — это Буддхи
M — мудрость, направляющая высшее Я к AUM".

     "Наше высшее Я не столько в нас, сколько вне нас чувствовать. Его развитие воспринимать как милость".266-1, с. 206,60,551

1671.
"Мысли — Астральный план
Склонности — Девахан
Действие — Буддхи-план".96 (12)
     "Переживание восприятий чувств есть деяние Люцифера, переживание мира — Аримана". В мысли, чувстве и воле, если они возбуждаются только внешними восприятиями, обитает Люцифер.266-3, с.304
     "Мышление — если оно содержит в себе что-то, направленное к духовному миру, то идет к Ангелам.
     Речь — если она содержит в себе идеалистическое, то идет к Архангелам, если нет, то рассеивается в эфирном мире; если содержит в себе доброжелательность, то идет к Архангелам.
     Действие = движение = сознание, что человек сам несет ответственность перед духовным миром; возникает тепло, если моральное чувство говорит деянию "да". Первосилы (Архаи) берут то, что переходит в сгорание".Д.19, с.3

     "1). Восприятия чувств — тепло холодно
     2). Сфера мышления — субстанция света — с существами III-й Иерархии. Планетные сферы.
     3). Чувствование — химические силы внутренне как ритм; музыка сфер. II-я Иерархия. Ход планет переходит в звучание сфер.
     4). Воление — космическая жизнь: звучание сфер переходит в "мировую речь"."Д.40, с.34

"Когда я познаю, я — в себе,
Когда я волю, я есть член мира,
когда я чувствую, я есть, как "Я", член мира".
Д.31, с.8

"Мировое мышление	Оно мыслит:	лунное развитие.
Мировая душа	Она чувствует:	солнечное развитие
Мировая воля	Она волит:	сатурническое развитие."

266-1,с. 474

1735. "Это истина: в человеческом внутреннем не найти никакой действительности, ни духовной, ни фи­зической; там можно найти только образы. Так было не всегда, а только в наше время. Наше время потому склонно вырабатывать материализм, что стало бессмысленным говорить: я мыслю, следовательно я существую.
     — Это означает, что мои мысли суть только образы. Когда я постигаю себя мыслящим, то меня нет, я есть только образ. Но это образное бытие является тем, что во мне дает возможность развивать свободу".187 (5)

Пути познания

1753. "В школах браминов говорили о 4-х средствах, с помощью которых человек на своем жизненном пу­ти приобретает знание. ... Первое — это нечто такое, что парит в середине между традицией и воспомина­нием, что связано с санскритским корнем s-mr-ti, и что теперь человек имеет только в идеях. ... Люди в прошлом не делали различий между тем, что они вспоминали сами, и тем, что получали по наследству. ... Второе средство познания можно сегодня обозначить словом... "поставить-перед-глазами"; это было прежде тем, что мы теперь называем восприятием. Третье можно назвать схватывающим воедино мышлением. Итак: воспомина­ние с традициями, наблюдение и объединяющее мышление. И еще о четвертом средстве познания со всей отчетливостью учили в древнем браманизме: получать не­что из сообщений других людей".217 (7)

1803a. "Содержимое кишечника: оно совершает физически движения мышления и при этом пронизано динамикой Земли.
     Содержание головы — это негатив кишечника, оно совершает движения кишечника эфирно и пронизано динамикой неба.
     Легкие сильно инфильтрированы астральным; когда астральное притупляется, возникают чувства; когда оно дифференцируется, возникает говорение.
     Печень — это негатив лба. Вокруг нее существует некая голова, взирающая на средоточие Земли.
     Мышление = голова-печень (эфирно).
     Чувствование = щитовидная железа — физическое борется с эфирным.
     Далее плевра — она сильно инфильтрована эфирным.
     Воление = живот-печень (физически)".
     "Процессы представления через выдох проталкиваются в мозг и там озаряются чувством. Воля через вдох изгоняется из сердца в сопровождении чувства.
     Верхний кругооборот (кровообращения) соответствует эфирному органу, имеющему свое главное физическое представительство в сердце. Потоки дыхания суть одухотворенные нервы".Д.20, с.27-29
     "Как пищеварение соответствует деятельности мышления, так деятельность сердца и крови — жизни воли и вожделений". Действие питания на кровь достигает воли.Д.35, с.5

Мысль — восприятие — ощущение

1851. "Лишь оттого, что вещи чувственного мира суть не что иное, как уплотненные духо-существа, человек, поднимаясь своими мыслями к этим духо-существам, может постигать в своем мышлении предметы. Чувственные вещи происходят из мира духа, они лишь иная форма духо-существ; и когда человек образует в себе мысль о вещах, то он делает это лишь потому, что его внутреннее отвращено от чувственной формы и направлено к духовным праобразам этих вещей. Понимание мыслью вещи есть процесс, который можно сравнить с тем, в котором твердое тело предварительно расплавляется в огне дли того, чтобы химик мог затем исследовать его в его жидкой форме".9(12)

3. Мышление

1570. "Человек может правильно уяснить себе самого себя лишь тогда, когда он вполне уяснит себе зна­чение мышления в своем собственном существе".9 (6)

1571. "Мысль есть наисобственнейшее из всего, чем мы обладаем. И если мы выявим ее отношение к космо­су, ко Вселенной, то мы выявим отношение самого собственного в нас к космосу, ко Вселенной".151 (1)

1646. "Что же это за человеческий рассудок, который не в состоянии понять Воскресения? Это рассудок, свя­занный с распадением физ. тела, ставший тем, чем он теперь является лишь благодаря тому, что под люциферическим влиянием человек принял в себя силы, разрушающие фантом физ. тела". 131(7)

Мышление (представление, интеллект)

1673. "Мышление — это форма, в которой человек выражает свою волю в речи. Только в мышлении можем мы теперь развивать волю. И лишь позже человек сможет в слове разворачивать свою волю вовне, про­ходя над мышлением".93-а (5)

1674. "В воле присутствует живое существо мыслительной природы. ... даже малейший волевой процесс зависит от того, что отражается в мышлении, но остается незамеченным".64 с.269

1682. "Собственное содержание мышления, его субстанция имеет сегодня лишь ценность семени. Но если мы духовно-научно нисходим в волю и пытаемся познать субъект воли — воля есть лишь деятельность. ... то видим, что воля есть нечто, несущее в себе сознание отдаленного прошлого, космического прошлого. С одним интеллектом, не вступая через имагинацию, инспирацию и интуицию в волю, ничего в эволюции мира не понять; ибо лишь в человеческой воле, которая, в то же время, строит весь человеческий орга­низм, заложен субъект, который, подобно памяти, используется в повседневной жизни, содержит па­мять о космическом прошлом".
     "Наш интеллект организован ариманически ... поэтому он ослепляет человека. Мы, естественно, занимаясь Духовной наукой, не стоим на той точке зрения, что, поскольку интеллект ариманический, то не следует им и пользоваться. Нет, глядя на вещи, необходимо освободиться от иллюзий, необходимо уяс­нить себе, что человеческий интеллект — это свет, что сияет сильно, что может сиять сильнее, чем он сияет сегодня, исходя из человеческой природы... Возникает нечто, подобное ослеплению, вызываемому сильным светом, когда он падает на вещи; так интеллект делает из вещей нечто иллюзорное. ... Но если наш зародышевый интеллект освещает ариманический принцип, то спящий волевой субъект несет в себе люциферическое".184 (4)

1228. Ушедший из Атлантиды в Азию поток отличался такой особенностью. "Местные отношения особенно предрасполагали это население к тому, чтобы душевное пронизывать подступами интеллигентной сущности. Это заслуживает внимания в азиатской цивилизации, что душевное как таковое стало инструментом для восприятия интеллигентного принципа.
     У осевшего в Европе населения было иначе. Физическое развитие, физическая организация... стала носителем интеллигентной сущности. ... Азиаты привыкали больше думать душой, европейцы — телом".
     "Азиат в высшей степени не пользуется своей телесностью при мышлении; он проносит свое тело через земное странствие. А все, что составляет его духовную жизнь, он лелеет в чисто душевном. И вы совсем не поймете азиатской сути, не приняв это во внимание".
     "Европеец все больше и больше мыслит телесностью. Поэтому у него в наличии больше оснований, чем у азиата, заложить основу для культуры, которая может поставить в свой центр принцип свободы". 197(2)

     255. "Во времена гнозиса (до возникновения христианской мистики) мистика называлась "матезисом". Это было миропознание в широком смысле, возводимое по образцу математики. Мистик искал познания внешнего пространства не только согласно внутренне приобретенным законам, но он искал познания всей жизни; он занимался изучением законов всей жизни". Содержание, характер мистики понимается весьма мало. Необходимо различать троякое: "во-первых, творящие мысли во Вселенной; во-вторых, телесность человека как связующий член; в-третьих, мысли, пережитые затем в человеке. Тело открывает врата творящим вовне мыслям, и они вливаются вовнутрь и там вспыхивают снова. ... творящую в природе мысль называют духом. То, что мысль ощущает, называют телом. Что мысль переживает, называют душой". Творящий вовне дух мистика постигает в трех понятиях. Аристотель имел примечательное понятие о Творце мира — как о "неподвижном движителе". Земля и мир стремятся к нему как к божественной цели. В мистике имеется обозначение для этого стремления к "первичному движителю". В Индии его называют "веда" или "слово", в греческом мире — Логос, Слово. "Это стремление человека к неподвижному движителю, который притягивает нас к себе. То, что осуществляется (претворяется), в первые времена христианской мистики называлось Святым Духом. Стремление (к цели) — это Слово. Третье — это сам неподвижный движитель ... Отец. ... Первый христианский мистик говорил: Бог предстает в трех масках... или персонах (маска=персона) Божественного Духа. В них являет Себя Дух в Универсуме. А живущее внутри человека — это душа. Она не может творить себе мыслей. Она сначала должна иметь ощущение предметов. Тогда она может в себе духовно создать предмет (вторичный). Тогда в душе имеется представление; тогда к нам приходит сознание представления. Что живет в душе — это можно представить себе в двух аспектах: в аспекте ощущения, великого побудителя, великого оплодотворителя; затем идет то, что вспыхивает в душе как представление; это есть покоящееся в душе, что свое содержание воспринимает извне. Покоящаяся душа, позволяющая оплодотворить себя через ощущения, идущие из мира, есть Матерь. Сумма ощущений, приходящих через Универсум, есть душевно-мужское. Отец. Что дает себя оплодотворить, есть душевно-женственное, Матерь-душа, вечно-женственное. То, благодаря чему человек осознает себя, мистики называли Сыном.
     Таковы аспекты души: Отец, Матерь и Сын. Они соответствуют трем аспектам в Космосе: Отцу, Сыну, Св. Духу, аспекту мирового Духа.
     Когда человек дает оплодотворить себя через ощущения души, то он еще раз все Мироздание обретает из своей души как Сына. Этот, из души как из матери рожденный Универсум мистик называл Христом". Экхарт говорит, что Христос рождается в душе. Таулер: Христос — это в каждой душе вновь рожденное Мироздание. В др. Египте этой троичностью были Озирис, Изида и Горус. 51(14)

     344. "Образ воззрений Лейбница был расширен, получил мыслительную обработку через Кристиана Вольфа (1679-1754). Вольф был того мнения, что он создает науку, которая благодаря чистому мышлению познает то ... что является мышлению свободным от противоречий и может быть доказано. На этом пути Вольф основывает науку о мире, душе, Боге. Это мировоззрение покоится на той предпосылке, что самосознающая человеческая душа может образовывать в себе мысли, действительные также и для того, что целиком и полностью находится вне ее самой. Здесь находится та загадка, которую чувствовал загаданной себе Кант: как возможны познания, которые, будучи образованы душой, были бы действительны для существа мира, находящегося вне души?" "В развитии мировоззрений с ХV, ХVI столетий выражается стремление самосознающей души так встать на самой себе, чтобы оказаться способной образовывать о загадках мира правомерные представления. Из сознания второй половины ХVIII столетия Лессинг (1729-1781) ощущал это стремление как глубочайший импульс исполненного тоски человека. Превратить религиозные истины откровения в истины разума — к этому стремился Лессинг". В подобном же роде искал и Гердер.
     "Не следует упускать из виду, что мировоззрение Гердера борется также и с новым родом естественных и иных представлений... Гердер стоял перед требованиями современного мировоззрения, как Аристотель — греческого". "Имеются также личности, для которых воззрение обладает тем меньшей ценностью в их отношении к мировым загадкам, чем более оно из душевных сумерек хочет выступить на свет мышления. Такое душевное настроение мы встречаем у И.Г. Гамана (1730-1788)". "У Локка, Спинозы, Лейбница и даже у Вольфа идеи пронизывают голову, но наравне с этим возникает и некий страх перед мыслительной ясновидностью".
     "Если мысль рождена, если она стала философской системой, то она уже потеряла свою волшебную силу над душой. Этим объясняется, почему философский образ мира столь часто недооценивается. Это происходит у всех тех, кто только знает мысли, которые подступают к ним извне, и они должны в них поверить, их исповедовать. Действительную силу мыслей знает лишь тот, кто переживает их возникновение"
     Шефтсбери (1671-1713). "Для него в душе живет "внутреннее чувство"; через него проникают в человека идеи, становящиеся содержанием мировоззрения, как через внешние чувства проникают внешние восприятия. Не в самих мыслях ищет, таким образом, Шефтсбери их оправдание, но указывая на душевные факты, благодаря которым мысли из мировой основы могут выступить в душе. Так двояко предстает для него внешний мир перед человеком: внешний материальный мир, выступающий в душе через "внешние" чувства, и духовный внешний мир, открывающийся через "внутренние чувства" человеку. "В эту эпоху живет тяготение познать душу. Хотят знать, как в ее природе коренится сущность мировоззрения. Такое стремление видно в Николае Тетенсе (1736-1807). В своих исследованиях души он пришел к разделению душевных способностей — которое ныне стало всеобщим достоянием сознания — на мышление, чувствование и воление. Прежде различали лишь способности мышления и вожделения".
     "Как духи ХVIII в. старались подслушать душу там, где она действовала, создавая свое мировоззрение, явлено во Франце Гемстергисе (1720-1790)". 18(5)

     371. "Мысль для Гегеля — это сама сущность вещей. Всякое чувственное представление, всякое научное наблюдение мира и его процессов в конце концов сводится к тому, что человек образует мысли о связи вещей. ... Ученый наблюдатель рассматривает природу; Гегель рассматривает то, что ученый наблюдатель высказывает о природе. Первый стремится своим научным методом свести к единству многообразие природных явлений; Гегель объясняет один процесс из другого, он стремится к порядку, к органическому обзору целого, предстающего перед его чувствами как неупорядоченная множественность. Гегель ищет в результатах естествоиспытателя порядка и гармонического обзора. К науке о природе он присоединяет науку мысли о природе. Все мысли, которые мы составляем себе о мире, образуют, естественно, одно целое, подобно тому как природа также является единым целым. ... Это целое мыслей и составляет философию Гегеля".
     "Нельзя требовать от Гегеля, чтобы он новые законы природы выводил лишь из чистого мышления, ибо этого он отнюдь не хотел. Нет, он хотел только пролить философский свет на сумму законов природы, известных в его время".
     "Когда естествоиспытатель наблюдает вещи, он создает о них противоречивые понятия. Когда затем философский мыслитель берет эти, добытые из наблюдения природы мысли, он находит в них противоречивые идейные образования. Но именно эти противоречия дают ему возможность из отдельных мыслей создать цельное строение мысли. Он отыскивает в мысли то, что противоречиво. А противоречиво оно потому, что мысль указует на высшую ступень своего развития. Каждая мысль заключающимся в ней противоречием указывает на другую, к которой она стремится в ходе развития. Так, философ может начать с простейшей мысли, совершенно лишенной содержания, с абстрактного бытия. Заключенное в самой этой мысли противоречие изгонит его из нее к более высокой и менее противоречивой ступени и затем далее, пока он не дойдет до высшей стадии, до мысли, живущей в самой себе, которая является высочайшим проявлением духа
     В Гегеле выявляется основной характер устремления нового мировоззрения. Греческий дух знает мысль как восприятие, новейший дух — как творчество души. ... Греческий мыслитель рассматривает мир, и это рассмотрение объясняет ему сущность мира. Гегель, как новейший мыслитель, хочет вжиться в творческий мир, перенестись в него; он открывает в нем себя самого и предоставляет высказаться в себе тому, что мировой Дух высказывает как свою сущность; причем эта сущность мирового Духа живой присутствует в самосознании. Гегель в новом мире является тем же, чем Платон в греческом. Платон возводит рассматривающий духовный взор к миру идей и схватывает этим рассматривающим взором тайну души; Гегель погружает душу в мировой Дух и затем, когда она погрузилась в него, дает ей раскрыть свою внутреннюю жизнь. Так переживает она, как свою собственную жизнь, то, что переживает мировой Дух, в который она погрузилась.
     Таким образом, Гегель схватил человеческий дух в его наивысшей деятельности, в мышлении, и попытался затем показать, какой смысл внутри мирового целого имеет эта наивысшая деятельность. Она представляет собой событие, в котором снова находит себя Прасущество, разлитое во всем мире. Высочайшие отправления, с помощью которых осуществляется это нахождение себя, суть искусство, религия. Философия".
     "Стоя перед произведениями искусства греков, Гете вынужден был сказать: "Здесь необходимость, здесь Бог". У Гегеля, у которого Бог высказывается миру в содержании мысли и Сам изживается в человеческом самосознании, это означало бы: из произведений искусства навстречу людям глядят высочайшие откровения мира, которые в действительности даются ему лишь внутри его собственного духа. Философия содержит в себе мысль в ее чистейшей форме, в ее доподлинной сущности. Высочайшая форма явления, которую может принять божественное Прасущество, — это мир мыслей, он содержится в философии.
     В смысле Гегеля можно сказать: весь мир божественен, т.е. наполнен мыслями, но в философии божественное является в своей божественности совершенно непосредственно, между тем как в других явлениях оно принимает облики не божественного. Между искусством и философией находится религия. Мысль живет в ней еще не как чистая мысль, но в образе, в символе. Это имеет место также и в искусстве, но там образ заимствован из внешнего созерцания, образы же религии одухотворены".
     "В своем мышлении человек одинок; в своих поступках он член общества. Разумный порядок сообщества, мысль, его пронизывающая, есть государство. Отдельная индивидуальность как таковая имеет для Гегеля ценность лишь постольку, поскольку в ней проявляется всеобщий разум, мысль. Ибо мысль есть сущность вещей. Выявить мысль в ее наивысшей форме — не во власти произведения природы; у человека эта власть есть. Поэтому он достигает своего назначения, если делается носителем мысли. Так как государство есть реализованная мысль, а отдельный человек — лишь часть его, то человек должен служить государству, а не государство человеку.
     "Для Гегеля никогда не важны вещи как таковые, но всегда их разумное мыслительное содержание. Подобно тому, как в области рассмотрения мира он всюду искал мыслей, так хотел он, чтобы и жизнь управлялась с точки зрения мысли. Поэтому он боролся против неопределенных государственных и общественных идеалов и сделался защитником действительно существующего. Кто мечтает о неопределенном идеале в будущем, тот, по мнению Гегеля, думает, что всеобщий разум ждал его, чтобы проявиться. Такому человеку следует особенно уяснить себе, что во всем действительном уже заключен разум. Профессора Фриза, чьим коллегой он был в Иене и преемником в Гейдельберге, он назвал "вождем всяческой поверхностности", т.к. тот "от сердечной путаницы" хотел создать идеал будущего.
     Пространная защита действительного и существующего повлекла даже со стороны тех, кто относился сочувственно к направлению идей Гегеля, тяжелые упреки в его адрес".
     "В сущности, Гегель немало ценил отдельную личность; мы видим это из изречений, подобных следующему: "Самое богатое есть самое конкретное, и самое субъективное и уходящее в простейшую глубину есть самое мощное и захватывающее".
     "Все мысли остались бы абстрактными бессознательными идеальными образованиями, если бы они в человеке не обрели живой действительности. Без человека Бог вовсе не существовал бы в своем высшем совершенстве. Он был бы незаконченным мировым Прасуществом; он ничего не знал бы о себе. Гегель изобразил этого Бога до его осуществления в жизни. Содержание этого изложения и составляет "Логику". Она является построением безжизненных, неподвижных, немых мыслей. Сам Гегель называет их "царством теней". Эта логика должна как бы показать Бога в его внутреннейшем, вечном существе до сотворения природы и конечного духа. Но так как самосозерцание необходимо принадлежит к сущности Бога, созерцание логики является еще мертвым Богом, стремящимся к бытию. В действительности этого царства чистой абстрактной истины нигде не существует; только наш рассудок может отделить его от живой действительности. Согласно Гегелю, нет существующего где-либо готового Прасущества, а лишь такое, которое находится в вечном движении, в постоянном становлении. Это вечное существо есть "вечно действительная истина, в которой самодовлеюще пребывает вечно действующий разум и откровению которой служит необходимость; природа и история и составляют сосуды ее славы". Гегель хотел изобразить, как сам мир мыслей постигает себя в человеке".
     "Что человек представляет собой в своем внутреннем бытии — этим он обязан не чему-либо иному, как самому себе. Поэтому Гегель рассматривает свободу не как божественный дар, положенный раз навсегда человеку в колыбель, а как результат, к которому он постепенно пришел в ходе своего развития. От жизни во внешнем мире, от удовлетворения в чисто чувственном бытии он поднимается к пониманию своей духовной сущности, своего собственного внутреннего мира. Тем самым он достигает независимости от внешнего мира, он следует своему внутреннему существу. Дух народа заключает в себе природную необходимость и чувствует себя в отношении своих нравов совершенно независимым от того, что вне отдельного человека является как нрав и обычай, как нравственное воззрение. Но постепенно личность освобождается от этого данного во внешнем мире нравственного воззрения и проникает в свое внутреннее, познавая, что она из своего собственного духа может развивать нравственные воззрения, давать моральные предписания. Человек поднимается до созерцания господствующего в нем Прасущества, являющегося также источником его нравственности. Он ищет заповеди нравственности уже не во внешнем мире, но в собственной душе. Он все более становится зависимым лишь от самого себя (Энциклопедия философских наук). Эта свобода является, таким образом, не чем-либо изначально данным человеку, она приобретается в ходе исторического развития". 18(7)

     563. "Итак, дух воспринимает мысленное содержание мира, действуя в нем как орган восприятия. Существует лишь одно единое мысленное содержание мира. Наше сознание не обладает способностью создавать мысли (идеи) и сохранять их, как это очень многие думают, но способностью их воспринимать. Гете прекрасно выразил это словами: "Идея вечна и единственна; мы поступаем неверно, что употребляем также и множественное число. Все, что мы обнаруживаем и о чем можем говорить, — это лишь манифестация идеи; мы высказываем понятия, и в этом аспекте сама идея есть также понятие". 2(33)

Отношение к мышлению

     568. "Наблюдая мышление, человек вглядывается в мировые свершения, и ему не нужно исследовать их согласно какой-либо идее, так как это свершение уже само есть идея. Обычно переживаемое единство созерцания и идеи является здесь переживанием открытой созерцанию духовности мира идей. Человек, который созерцает эту покоющуюся в себе самом деятельность, чувствует свободу. Гете именно переживал это ощущение, никогда не высказывая его в высшей форме. В своих естественнонаучных занятиях он терпеливо упражнял некоторую свободную деятельность; но она так и не стала его главным делом. Он никогда не заглядывал за кулисы человеческого познания, и поэтому идея мирового свершения в ее изначальной форме, в своей высшей метаморфозе никогда не была усвоена его сознанием. Но коль скоро человек поднялся к созерцанию этой метаморфозы, он уверенно движется в царстве вещей. В самом средоточии своей личности находит он верный исходный пункт для всех рассмотрений мира. Ему нет больше нужды искать вне себя неведомых оснований и вне его лежащих причин вещей; он знает, что высшее переживание, на которое он только способен, состоит в саморассмотрении собственной сущности. Кто способен полностью проникнуться чувством, вызывающим это переживание, тот встанет в правильное отношение к вещам. В противном случае человек будет вынужден искать высшую форму бытия где-нибудь в другом месте и, не находя ее следов в своем опыте, предположит ее в неизвестной области действительности. Его наблюдению вещей будет сопутствовать некоторая неуверенность, заставляющая его вместо ответа на вопросы природы ссылаться на неисследованное".
     "Гете недостает органа для рассмотрения наивнутреннейшей природы человека, для самосозерцания. "Здесь должен я сознаться, — говорит он, — что столь величественно и значительно звучащая задача: "Познай самого себя!" с давних пор казалась мне подозрительной, подобной скрытому лукавству священника, повергающего человека в смятение своими требованиями и пытающегося, отвлекая человека от деятельности во внешнем мире, склонить его к ложной внутренней созерцательности. Человек знает себя лишь постольку, поскольку знает мир, который он постигает только в себе самом, а себя — только в нем. Каждый новый предмет, хорошо рассмотренный, раскрывает в нас новый орган". Об этом следовало бы сказать как раз обратное: человек знает мир лишь постольку, поскольку он знает себя. Ибо в его внутреннем в самой изначальной форме открывается то, что во внешних вещах наличествует как созерцание в отблесках, примерах, символах. Но то, о чем человек может говорить как о непостижимом, неисследимом, Божественном, — это выступает в истинном облике перед его очами только в самосозерцании. ... Переживший мгновение самосозерцания не будет искать позади явлений скрытого Бога: он схватывает Божественное в его различных метаморфозах в природе".
     "Поскольку мышление Гете всегда было наполнено предметами созерцания, поскольку мышление у него было созерцанием, а его созерцание — мышлением, то он не мог прийти к тому, чтобы сделать объектом мышления само мышление. Гете не делал различий между мышлением о мышлении и созерцанием мышления. В противном случае он пришел бы к выводу, что как раз в духе его мировоззрения лежит не мышление о мышлении, а созерцание мира мыслей. К осуществлению всех остальных воззрений человек не причастен. В нем оживают идеи этих воззрений, существование которых обусловлено наличием в нем продуктивной силы, которая делает их достоянием внешнего явления. Если идеи составляют содержание того, что действует в вещах, то они также приходят в феноменальный мир посредством человеческой деятельности. Таким образом, человек может познать собственную природу мира идей лишь тогда, когда созерцает свою деятельность. Всякое иное созерцание затрагивает только действующие идеи, тогда как вещи, в которых эти идеи действуют, остаются, как восприятия, вне его духа. В созерцании идеи действующее и содеянное полностью содержатся в его внутреннем. Он полностью осуществляет весь процесс в своем внутреннем. Тогда созерцание перестает быть производным от идеи, оно само становится идеей. Но это созерцание, которое само себя производит, есть созерцание свободы".
     "Гете не пришел к созерцанию свободы, поскольку имел предубеждение против самопознания. Не будь этого, познание человека как свободной, зиждущейся на себе самой личности составило бы вершину его мировоззрения. Ростки этого познания у него выступают повсеместно, но вместе с тем это ростки его воззрения на природу".
     "Он вовсе не намеревался напяливать одну и ту же мыслительную форму на все явления природы, но через вживание в различные мыслительные формы он хотел сохранить дух столь же подвижным и живым, какова и сама природа. Коль скоро в нем так сильно заявляло о себе ощущение великого единства всех природных воздействий, то он был пантеистом. Он пишет: "Что касается меня, то при многообразии тенденций моего существа я не могу удовлетвориться одним образом мышления. Как поэт и художник я политеист, как естествоиспытатель я пантеист, притом решительно и тот и другой. Пожелай я Бога для моей личности нравственного человека, то и для этого все уже сделано". (Письмо к Якоби от 6.1.1813.)"
     "Как и относительно некоторых вещей, касающихся его остального воззрения на мир, мысль Гете не имела уверенности и во взгляде на происхождение нравственного. ... Что в Гете преобладало чувство истинной природы нравственного, которое, однако, он не мог возвысить до ясного созерцания, — это видно из следующего высказывания: "Воля, дабы стать совершенной, должна в нравственном покориться совести, которая не обманывает. ... Совесть не нуждается в каком-либо могущественном предке, наделяющем ее всем необходимым, она имеет дело только с собственным внутренним миром". Это означает, что человек не имеет какого бы то ни было предзаданного нравственного содержания; он дает его себе сам. Данному высказыванию противостоит другое, перемещающее источник нравственности во внеположенную человеку область: "Человек, властно притягиваемый Землей с ее тысячами тысяч разнообразных феноменов, обращает, однако, взор свой также и к Небу, ибо глубоко и ясно чувствует себя гражданином духовных царств, от коих мы не отреклись и в которые не утратили веру". "Все, что является неразрешимым, мы передали Богу как все обусловливающему и всеобожающему Существу"." 6(6)

     591. Кант считал основным недостатком всей предшествовавшей ему философии то, что она пыталась с помощью мышления познать вещи и не задумывалась над вопросом: а способно ли на это мышление? Вопрос о "что" познания стал предшествовать вопросу о возможностях познания. И вопрос: что такое познание? — стал, в первую очередь, вопросом теории познания.
     У Гете был на это другой взгляд. Хотя он и не высказывался об этом непосредственно, но "он стоял на глубочайших фундаментальных основах познания и потому был против простого созерцания природы, при котором художник обращается к предметам природы верно и усердно, тончайшим образом подражает ее образованиям, цветам, добросовестно не отдаляется от нее ни на шаг. Именно отдаление от чувственного мира в его непосредственности обозначалось во взглядах Гете действительным познанием. Непосредственно данное — это опыт. В познании же мы творим образ непосредственно данного, который содержит в себе существенно больше, чем могут дать чувства, которые являются все же посредниками всякого опыта. Чтобы познавать природу в смысле Гете, мы не должны держаться за ее фактичность, но в процессе познания она должна оказываться существенно выше, чем в первом непосредственном явлении. Школа Милля считала все, что мы можем сделать в опыте, простым соединением отдельных вещей в группы, которые затем мы удерживаем как абстрактные понятия. Однако никакое это не истинное познание. Ибо те абстрактные понятия Милля не имеют иной задачи, как доставляемое органам чувств соединить со всеми свойствами непосредственного опыта. Истинное познание должно признать, что непосредственный облик чувственно-данного мира не самый существенный, а им является тот, который открывается нам в процессе познания. Познание должно доставлять нам то, чего нас лишает чувственный опыт и что, тем не менее, является истинным. Познание Милля потому не является истинным, что представляет собой усовершенствованный чувственный опыт. Оно оставляет вещи такими, какими они даны глазам и ушам. Не область испытанного в опыте должны мы переступать и теряться в фантастических образованиях, что так любит метафизика старого и нового времени, но мы должны образы испытанного в опыте, какими они предстают нашим органам чувств, продвинуть до того состояния, которое удовлетворит наш разум.
     Теперь у нас встает вопрос: как относится непосредственно испытанное в опыте к возникающему в процессе познания образу опыта? ... Непосредственный опыт дает не более, чем несвязный агрегат актов восприятия".
     "Идея — это не содержание субъективного мышления, а результат опыта. Действительность выступает перед нами, когда мы стоим перед ней с открытыми органами чувств. Она выступает перед нами в облике, который мы не можем считать ее истинным обликом; последнего мы достигаем, приведя в движение наше мышление. Познавать означает: к половинной действительности чувственного опыта добавлять восприятие мышления, после чего ее образ становится полным.
     Все сводится к тому, как мыслить отношение идеи к чувственной действительности. Под последней я бы хотел понимать совокупность данных человеку через органы чувств созерцаний. Понятие же, по широко распространенному мнению, является средством познания, с помощью которого оно овладевает данностью действительности. Сущность действительности заключена во "в себе" вещи, так что, если бы мы действительно были в состоянии прийти к первооснове вещей, то мы имели бы лишь отношению к отображению, и ни в малейшей степени не могли бы овладеть ею самой. Здесь, таким образом, предполагаются два совершенно отдельных мира. ... Согласование этих двух миров составляет теоретико-познавательный идеал этого рода воззрения. К нему я причисляю не только естественнонаучное направление нашего времени, но также философию Канта, Шопенгауэра и неокантианцев, и даже последнюю фазу философии Шеллинга. Все эти направления созвучны в том, что эссенцию мира ищут в транссубьективном, а субъективно-идеальный мир, что должно быть признано их точкой зрения, является поэтому для них лишь просто миром представления, а не самой действительностью, лишь чем-то, обладающим значением только для человеческого сознания.
     Я уже указывал, что этот взгляд, будучи последовательно продолженным, приводит к полной конгруэнтности (совпадению) понятия (идеи) и созерцания. Что находится в последнем, должно снова содержаться в своем понятийном противообразе, только в идеальной форме.
     Относительно содержания, оба мира должны полностью совпадать. Отношения пространственно-временной действительности должны точно повторяться в идеях, только вместо воспринимаемого простирания, облика, цвета и т.д. должны иметься соответствующие представления... Каждая вещь снова находит свое место, свои свойства в моем идеальном образе мира.
     Мы только теперь можем спросить: соответствует ли эта последовательность фактам? Ни в малейшей степени! Мое понятие треугольника одно объемлет все отдельные треугольники, и сколько бы треугольников я ни представлял себе, оно останется тем же самым. Мои различные представления треугольников идентичны между собой. Я имею вообще лишь одно понятие треугольника.
     В действительности каждая вещь представляет собой особенное, определенное "это", которому противостоит также вполне определенное, насыщенное реальной действительностью "то". Этому многообразию противостоит понятие как строгое единство. В нем нет никакого особенного, никаких частей, оно не множится, выступает бесконечное число раз все одним и тем же.
     Теперь спрашивается: а кто, собственно говоря, носитель этой идентичности понятия? Форма его явления, как представления, быть этим не может, ибо здесь целиком прав Беркли, говоря, что представление, полученное мною от дерева в данный момент, не имеет ничего общего с этим деревом, которое я вижу снова, моргнув глазами; то же самое относится и к различным представлениям многих индивидуальностей об одном предмете. Идентичность, таким образом, лежит лишь в содержании представления, где находится "что". Многозначность, содержание может быть мне ручательством идентичности. А если это так, то рушится воззрение, лишающее понятие или идею самостоятельного содержания". Воззрения Шопенгауэра, Авенариуса лишают содержания не только понятие, но и созерцание.
     "Чтобы прийти здесь к ясности, необходимо вернуться на ту почву, где созерцание, как особенное, противостоит понятию, как всеобщему.
     Можно спросить: в чем же, собственно говоря, содержится характерная черта особенного? Определено ли оно понятийно? Можем ли мы сказать: это понятийное единство распалось в том либо в этом созерцаемом особенном многообразии? — Нет. И это совершенно определенный ответ. Само понятие совершенно не знает особенного. Последнее, следовательно, должно находиться в элементах, которые понятию, как таковому, совершенно недоступны. Но поскольку мы не знаем промежуточного члена между созерцанием и понятием — если мы не хотим вводить фантастически-мистические схемы Канта, которые сегодня могут рассматриваться лишь в качестве шуток, — то эти элементы должны принадлежать самому созерцанию. Основание особенного не выводимо из понятия, но должно быть найдено внутри самого созерцания. Что составляет особенное объекта, — поддается не пониманию, но лишь созерцанию. В этом заключается основание того, почему любая философия должна терпеть неудачу, когда она из самого понятия хочет извлечь (дедуцировать) всю созерцаемую действительность в отношении ее особенного. В этом заключается также классическое заблуждение Фихте, желавшего весь мир вывести из сознания. Если же кто-то упрекает в этом, как в недостатке, идеалистическую философию и хочет ее в этом отношении завершить, тот поступает не более разумно, чем философ Круг (Вильгельм-Трауготт, 1770-1842), последователь Канта, требовавший "идентичной" философии, которая должна была быть для него дедуцирована его пером.
     Что действительно существенно отличает созерцание от идеи, так это элемент, не вносимый в понятие, но все же данный в опыте. Поэтому и противостоят друг другу понятие и созерцание как, хотя и существенно равные, но все же различные стороны мира. И поскольку последнее требует первого, как мы показали, то это доказывает, что свою эссенцию мир содержит не в особенном, а в понятийном всеобщем. Но эта всеобщность, как явление, должна быть сначала найдена в субъекте либо она может быть приобретена субъектом в объекте, но не из объекта.
     Свое содержание понятие заимствует не из опыта, ибо оно не вбирает в себя характерное опыта, особенное. Все, что конституирует особенное, чуждо ему. Таким образом, ему следует самому дать себе содержание.
     Обычно говорят, что объект опыта индивидуален, он — живое созерцание, понятие же абстрактно, бедно по сравнению с полным содержания созерцанием, скудно, пусто. Но в чем здесь ищут определения богатства? В том, что может быть бесконечно большим в бесконечности пространства. Но в этом отношении и понятие не менее полно определениями. Только они в нем не количественные, а качественные. Как в понятии отсутствует число, так в созерцании отсутствует динамически-качественный характер. Понятие столь же индивидуально, столь же полно содержанием, как и созерцание. Разница заключается лишь в том, что для получения содержания созерцания не нужно ничего, кроме открытых органов чувств при чисто пассивном отношении к внешнему миру, в то время как идеальное ядро мира в духе может возникнуть через собственный спонтанный образ действия последнего, если оно вообще должно прийти к явлению. Это совсем бессмысленно и излишне говорить: понятие — враг живого созерцания. Нет, понятие является сущностью, двигательным, действующим принципом в созерцании, добавляет к нему свое содержание, не упраздняя при этом себя, ибо они, как таковые, не соприкасаются; и оно должно быть врагом созерцания?! Оно может стать его врагом только в том случае, если иной философ попытается все богатство содержания чувственного мира выпрясть из идеи. Вот тогда вместо живой природы возникнут пустые фантазмы. ...
     Трансцендентному мировоззрению Локка, Канта, позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Фолькельта, неокантианцев имманентно противостоит современный естествоиспытатель. Первые ищут мировую основу в чуждой сознанию потусторонности; имманентная философия — в том, что является разуму. Трансцендентное мировоззрение рассматривает понятийное познание как образ мира, имманентное — как его высшую форму явления. Поэтому первое дает лишь формальную теорию познания, основывающуюся на вопросе: каково отношение между мышлением и бытием? Второе на острие теории познания выдвигает вопрос: что такое познание? Одно исходит из предрассудка о существовании различия между мышлением и бытием, другое без предрассудков исходит из единственной достоверности (Gewisse) — мышления, из понимания ... что без мышления ей не найти никакого бытия".
     Современная теория познания дошла до понимания того, что для лишенного мыслей рассматривания все одинаково — нет причин и следствий, совершенного и несовершенного и т.д., а далее это ошибочно сопровождается предикатом, что это суть представления. "Сколь мало благодаря одному чувственному пониманию мы узнаем, что упавший камень является причиной углубления в почве, куда он упал, столь же мало узнаем мы, что он является представлением". К этому можно прийти лишь в результате размышления. "Когда говорят, например, что данное — это представление, то все дальнейшие исследования могут вестись лишь от этой предпосылки. На этом пути мы никак не можем получить лишенную предпосылок теорию познания, но мы отвечаем на вопрос: что такое познание? — исходя из той предпосылки, что оно есть данное чувством представление. В этом состоит основная ошибка теории познания Фолькельта. В ее начало со всей силой он ставит требование, чтобы теория познания была лишена предпосылок. Но на ее вершину он ставит тезис, что мы имеем многообразие представлений. Так его теория познания лишь отвечает на вопрос: как возможно познание при том условии, что данное есть многообразие представлений? Для нас дело обстоит совсем по-другому. Мы берем данное как есть, как многообразие чего-либо открывающегося нам, когда мы даем ему воздействовать на нас. Так достигаем мы объективного познания, поскольку даем говорить самому объекту. ...
     Это познание говорит нам: я здесь, но в таком виде, в каком я стою перед тобой, я не являюсь в своем истинном облике. Когда мы воспринимаем извне этот голос, когда мы осознаем, что перед нами лишь половина существа, которое скрывает от нас свою лучшую сторону, тогда в нашем внутреннем заявляет о себе деятельность того органа, с помощью которого мы достигаем объяснения другой стороны действительности, с помощью которого мы оказываемся в состоянии половину завершить до целого. Мы осознаем, что то, чего мы не видим, не слышим и т.д., может быть завершено с помощью мышления. Мышление призвано решать загадки, которые нам загадывает созерцание". Созерцаемая действительность встает перед нами готовой, мы не присутствовали при ее возникновении. Мышление же хотя и является из неведомого, но я все же знаю, что это я сам даю ему форму, завершаю процесс. То же самое должно происходить и с восприятиями: они не должны являться мне законченными, они должны стать для нас столь же прозрачны, сколь и мысли. Так удовлетворяется наша жажда познания; воспринятое мы пронизываем мыслями. "Мысль является как завершение процесса, внутри которого мы стоим. ... Исследовать сущность вещи — означает поставить ее в центр мыслительного мира и работать из него, пока в душе не выступит такое мыслеобразование, которое явится для нас идентичным с полученной в опыте вещью. ... В идее мы познаем то, из чего нам следует выводить все остальное: принцип вещей. Что философы называют абсолютным, вечным бытием, основой мира, что религии называют Богом, мы, на основе наших теоретико-познавательных изысканий, называем идеей. Все, что в мире не является непосредственно как идея, может быть, в конце концов, познано как изошедшее из нас. ... Но сама идея не требует выхода за нее самое, она есть на себе построенное, в самом себе твердо обоснованное существо. И это пребывает в ней самой, а не в ее явлении в нашем сознании. Если она не высказывает нам своего существа, то она является нам как и остальная действительность: требующей объяснения.
     Мое сознание, что я стою внутри вещи, явлется лишь следствием объективного свойства этой вещи: что свой принцип она несет в себе. Овладевая идеей, мы достигаем ядра мира. Мы постигаем здесь то, из чего происходит все. Мы становимся единством с этим принципом, поэтому идея, будучи объективной, является нам, в то же время, как наисубъективнейшее.
     Действительность чувственного рода именно потому столь загадочна для нас, что ее центра мы не находим в ней самой. Но это кончается, когда мы познаем, что с миром мыслей, приходящим в нас к явлению, она имеет тот же самый общий центр.
     Этот центр может быть лишь единым. Он может быть таковым, что все остальное указывает на него как на объясняющую его основу. Если бы было много центров мира — много принципов, из которых объяснялся бы мир — и одна область действительности указывала бы на этот, другая на тот мировой принцип, то мы, попав в область действительности, тотчас указали бы на один центр. Нам не пришло бы в голову спрашивать еще о другом центре.
     Одна область ничего не знала бы о другой. Они попросту не существовали бы одна для другой. Поэтому нет никакого смысла говорить более, чем об одном мире. Поэтому идея во всех местах мира и во всех сознаниях одна и та же. Что существуют различные сознания и каждое представляет идеи, не меняет дела. Идейное содержание мира построено на себе, в себе совершенно. Мы не порождаем его, мы ищем лишь его постижения. Мышление не рождает его, а воспринимает. Оно не производитель, а орган постижения. ... Множество сознаний думает одно и то же; они питаются одним, только с различных сторон. Поэтому оно является им многобразно модифицированным".
     ''Какую задачу решает теория познания по сравнению с другими науками? Она объясняет нам цель и задачи других наук. ...наша теория познания является наукой о назначении всех других наук. Она объясняет нам, что в различных науках содержится объективное основание мирового бытия. Науки достигают царства понятий; о собственной задаче этих понятий учит нас теория познания. Этим характерным результатом отличается наша, придерживающаяся гетевского образа мышления, теория познания от всех других современных теорий познания. Она хочет установить не просто формальную связь мышления с бытием, она хочет не просто логически решить, теоретико-познавательную проблему, она хочет прийти к позитивному результату. Она показывает, что есть содержание нашего мышления, и находит, что это "что" в тоже время есть объективное содержание мира. Так становится наша теория познания значительной наукой для людей. Она объясняет человеку самого себя, показывает его положение в мире; поэтому она является источником удовлетворения для него. Она впервые показывает ему, к чему он призван. ...Так теория познания является в то же время учением о значении и назначении человека... Наш дух имеет задачей так образовывать себя, чтобы быть в состоянии всю данную ему действительность провидеть такой, какой она является исходя из идей". 1(9)

     600. "В мыслительном рассмотрении мира фактически происходит соединение двух частей содержания мира, той, которую мы обозреваем как данное на горизонте наших переживаний, и той, которая должна быть произведена в акте познания, чтобы также быть данной. Акт познания есть синтез этих обоих элементов, и притом в каждом отдельном акте познания один из них является произведенным в самом акте, привнесенным в этот акт к только данному. Только в начале самой теории познания то, что обычно бывает произведенным, является как данное".
     "Теперь спросим себя: 1) Где происходит разделение между данным и понятием? 2) Где находится соединение их?... Разделение происходит исключительно в акте познания, соединение заложено в данном. Из этого с необходимостью вытекает, что понятие, как содержание, есть только часть данного, и что акт познания заключается в тем, чтобы соединить друг с другом данные ему сначала раздельно составные части образа мира. Данный образ мира становится вместе с тем полным только через тот опосредованный род данности, который вызывается мышлением. В своей непосредственной форме образ мира является в неполном виде. ...то, что является нам в мышлении обособленным, — это не пустые формы, но сумма определений (категорий), которые однако являются формами для остального содержания мира. Только добытый через познание образ содержания мира, в котором соединены обе указанные его стороны, может быть назван действительностью". 3(5)

     608. "Мышлению доступна та сторона действительности, о которой существо, одаренное одними лишь внешними чувствами, никогда не могло бы ничего узнать. Оно существует не для того, чтобы пережевывать жвачку внешних чувств, но чтобы проникать в области, сокрытые от них. Восприятия внешних чувств дают лишь одну сторону действительности. Другая сторона есть мысленное постижение мира".
     "Лишь когда мы приводим в действие наше мышление, действительность получает свои истинные определения. Немая до тех пор, она начинает говорить понятным языком. Мышление наше есть тот интерпретатор, который истолковывает нам "жестикуляцию" опыта". 2(11)

     610. "Никаким другим путем, кроме теории познания, нельзя прийти к убеждению, что мысль составляет ядро мира. Ибо она указывает нам связь мысли с прочей действительностью. Откуда могли бы мы узнать, в каком отношении находится мышление к опыту, кроме как из той науки, прямая цель которой — исследовать это отношение? И далее: откуда могли бы мы знать о духовной иди чувственной сущности, что она есть первичная сила Мироздания, если бы не исследовали ее отношения к действительности? Коль скоро требуется найти сущность какой-либо вещи, то это нахождение всегда состоит в возвращении к тому содержанию мира, которое есть мир идей. Мы никогда не должны покидать этого содержания, если хотим оставаться внутри ясных определений и не бродить наугад в неопределенном. Мышление есть законченное в себе, самодовлеющее целое, оно не может выйти за пределы самого себя, чтобы не прийти к пустоте".
     "Граница познания была бы возможна только в том случае, если бы внешний опыт сам по себе навязывал нам исследование своей сущности, если бы он сам определял вопросы, которые следует ставить по поводу его. Однако это не так. В мышлении возникает потребность противопоставлять воспринимаемому опыту его сущность. Мышление может иметь только одно определенное стремление: узреть присущую ему самому закономерность также и во всем прочем мире, а отнюдь не что-то такое, о чем оно само не имеет ни малейшего представления". 2(13)
     "Опыт должен давать нам уверенность, что на известный процесс не влияет ничего кроме того, что нами учитывается. Мы устанавливаем определенные условия, природа которых нам знакома, и выжидаем, что отсюда последует. Так получаем мы объективный феномен на основании субъективного творчества. Мы имеем нечто объективное, которое в то же время насквозь субъективно. Поэтому опыт — это истинный посредник между субъектом и объектом в неорганическом естествознании". "Дух поднимает опыт от "явления для внешних чувств" к своему собственному явлению". 2(15)

     611. "Мышление есть последнее звено в последовательном ряду образующих природу процессов". 2(17)

     613. "Кто признает за мышлением способность восприятия, идущую выше чувственного постижения, тот должен признать его объекты лежащими выше чувственной действительности. Но объекты мышления — это идеи. Когда мышление овладевает идеей, то она сплавляется с праосновой мирового бытия; действующее вовне, вступает в дух человека, он становится единым с объективной действительностью в ее высшей потенции. Видение идеи в действительности является истинным причастием человека.
     Мышление для идеи имеет то же значение, что глаз для света, ухо для звука. Оно есть орган постижения.
     Этот взгляд в состоянии соединить две вещи, считающиеся ныне несоединимыми: эмпирический метод и идеализм как научное мировоззрение". 1(6)

     616. "Не следует делать мышление судьей о вещах, но инструментом, с помощью которого могут высказаться вещи. Это означает быть в созвучии с вещами". 134(1)

     619. Для Анаксимандра "высший, управляющий миром принцип не является существом, представленным подобным человеческому образом. Он есть неличностное существо, аперион, неопределенное. ...По Анаксимандру, все в мире происходит с той же необходимостью, с какой магнит притягивает железо, но происходит это по моральным, т.е. человеческим законам". 30, с.104
     "Фалес является первой европейской индивидуальностью, которая отважилась указать мышлению на его суверенное положение. Он больше не озабочен вопросом: учредили ли боги мир согласно строю мыслей или аперион ведет мир сообразно мышлению? Он лишь осознает, что он мыслит и воспринимает, что благодаря мышлению он имеет право обдумать мир сообразно мышлению. Обычно эта точка зрения Фалеса недооценивается! ... Он уже почувствовал, что мышление — это человеческое деяние, и тем не менее он идет на то, чтобы с помощью этого просто человеческого мышления объяснять мир". Важно не то, что он считает принципом мира, но что он говорит: "Что является принципом — это я хочу решить своим мышлением. Он считает само собой разумеющимся, что мышление обладает для этого силой. В этом состоит его величие".
     "Гераклит упускает из виду одну вещь: что мышление сохраняет уносимое потоком с собой...".
     Парменид. "Не то, что проходит перед органами чувств, составляет истинную суть вещей... но мысли, идеи, которые мышление в этом потоке обретает и удерживает!" Это подорвало в дальнейшем веру в восприятия чувств. "Парменид не принимал во внимание, что мышление является деятельностью человеческой личности. Он считал его неличностным вечным содержанием бытия. Помысленное есть сущее, говорил он". Он сделал бога из мыслящего человека. с. 105-107
     Тезис Сократа, что добродетели можно научиться, является этическим следствием взгляда Парменида, что мышление подобно бытию. с.118
     "Все, что как мир идей Платон полагал пребывающим по ту сторону вещей, является человеческим внутренним миром. Содержание человеческого духа извлечь из человека и представить себе как мир, существующий сам по себе, как высший, истинный, потусторонний мир — в этом суть философии Платона.
     Греки "не хотели, чтобы человек сначала бракосочетал дух и природу; они хотели, чтобы он этот брак встречал уже заключенным и рассматривал его как уже совершившийся факт". Находящееся во внутреннем человека мыслить самостоятельным, для себя существующим существом и из этого существа выводить вещи мира— такова тенденция греческого мышления от Фалеса до Аристотеля".
     "Аристотель видел противоречие в том, чтобы возникающее в человеческом духе идеи в связи с вещами перемещать в сверхчувственный, потусторонний мир. И он также не распознал, что вещи сначала получают свою идеальную сторону, когда предстают человеку, и он творит ее им. Более того, он считал, что это идеальное действует как энтелехия в вещах, как их собственный принцип". Греки не пожелали искать соединения духа с природой, для чего было необходимо погружаться в себя. Вовне же они могли найти точки соединения чувственного мира с идеальным, и это обернулись сомнением, о котором возвестили стоики, эпикурейцы и скептики. "Основная черта скептического воззрения — скромность. Его приверженцы не отваживались отрицать, что во внешнем мире существует связь идеи и вещи; они просто отрицали, что человек способен это познать. ... По сути скептицизм — это объявление банкротства человеческого познания". с.109-113.
     "Блистательным доказательством того, как человеческий дух способен отрицать собственное существо, а потому и свое отношение к миру, явилась последняя фаза греческой философии: неоплатонизм. ... В собственной душе искал неоплатоник место, в котором можно бы было обрести высший принцип познания. Через возвышение силы познания, обозначаемое экстазом, искал он в себе, как прийти к созерцанию сути мировых явлений. ... Род мистики представляет собой это учение. ... Созерцание человеческого внутреннего мира неоплатоники поставили на место размышления о потустороннем внешнем мире". Примечательно при этом, что собственное внутреннее они объявили чужим. Внутренние переживания экстаза они описывали так же, как Платон описывал суть своего сверхчувственного мира. "Состояние экстаза наступает тогда, когда молчит самосознание. Потому вполне естественно, что дух в неоплатонизме не смог увидеть свое собственное существо в правильном свете".
     "Августин пришел на правильное место, где можно найти мировое существо, но на этом месте он опять нашел нечто чужое. В собственном бытии человека искал он источник всякой истины; внутреннее переживание души он объявил фундаментом познания. Но христианское вероучение на то место, где он искал, поместило внечеловеческое содержание. Поэтому на правильном месте он нашел неправильных существ".
     "Для развития, идущего в том направлении, где пребывает познание личного "я", это идейное движение (схоластика) не имеет никакого значения".
     "Путь природопознания есть также путь я-познания".
     Беме "увидел, что в мировом пространстве нигде нет места для Неба; поэтому он стал мистиком. Он искал Небо внутри человека".
     Декарт увидел, что цепляние схоластики за христианское учение происходит в силу вековой привычки. "Поэтому он счел необходимым прежде всего усомниться в этих привычных представлениях и искать род познания, с помощью которого человек мог бы прийти к знанию, уверенность в котором основывалась бы не на привычке, но в каждый момент ручательством за него служила бы собственная сила духа". Но позже Декарт, как и Беме, был побежден старыми предрассудками.
     Беме надеялся Бога на пути познания воспринять в душе. "Вместо самопознания Беме искал соединения с Богом, вместо жизни с сокровищами собственного внутреннего он искал жизни в Боге".
     "Те поступки являются хорошими, в которых "я" следует за кем-то, а другие, в которых оно следует за самим собой, — злыми. В жажде самостоятельности (официальное) Христианство видит источник зла. Но этого никогда бы не случилось, если бы было понято, что вся нравственность может черпать свое содержание из собственного "я"." с.117-123
     "Со Спинозой на пути завоевания я-представления не только не было сделано ни одного шага вперед, но даже сделан шаг назад. Он совершенно не чувствовал уникального положения человеческого "я". Поток мировых процессов исчерпывался для него системой природных необходимостей, как для христианских философов он исчерпывался системой божественных волевых актов. Как здесь, так и там человеческое "я" есть не более чем член этой системы".
     "Человеком, в котором до полного сознания дошла творческая сущность "я", был Георг Беркли. Он имел отчетливое представление о собственной деятельности "я" при возникновении всякого познания. Когда я вижу предмет, говорил он, то я деятелен. Я творю себе мое восприятие. Предмет восприятия всегда остается по ту сторону моего сознания, и его бы не существовало для меня, если бы его мертвое бытие я не оживлял постоянно моей деятельностью. Лишь эту мою оживляющую деятельность я и воспринимаю... Куда бы я ни заглянул в сфере моего сознания, повсюду я вижу себя самого как деятельного, как творящего. В мышлении Беркли "я" обрело универсальную жизнь. Что знаю я о бытии вещи, если не представляю себе это бытие?" Однако он все же лишил "я" силы творить из себя. Творческий принцип "я" для него содержится в Боге. До Беркли философы лишали "я" содержания и так приходили к своему богу. Беркли этим путем не пошел и потому наравне с творческим духом поставил еще одного, подобного ему, т.е. излишнего.
     "Лейбниц прозревал покоящееся на себе "я". Мир для себя, монада — это было для него "я". И все, обладающее бытием, он мог признать таковым, лишь если оно само себе давало замкнутое содержание. Существуют лишь монады, т.е. из себя и в себе творящие сущности. Это изолированный мир для себя, не указывающий ни на что вне себя". Монады сообщаются лишь в силу предопределенного согласия. Одна монада творит из себя то, что соответствует деятельности другой. Согласие определяется Богом. Что "я" само свое содержание ставит в связь с содержанием остального мира — это осталось для Лейбница закрытым.
     До Канта и Гегеля развитие европейской мысли идет путем человеческого самопознания и одновременно боится мысли, созданной человеком, и спешит переложить это на чьи-либо плечи. "Человек прославляет свое дитя и все же не желает признать свое отцовство".
     Кант вначале хотел исследовать, как возможно познание и на что оно может простираться, надеясь этим обрести твердую основу для веры. От своих предшественников он взял двоякое: что познание несомненно существует (истины чистой математики, логики, физики) и что опыт не дает безусловно надежных истин (Юм). Истины должны быть в душе до опыта. Кант не смог понять, что "если предмет состоит из двух элементов и один из них дан извне, а другой изнутри, то из этого следует, что для познания на двух путях опосредовано то, что в вещи соединено; но это не значит, что мы имеем дело с двумя искусственно сколоченными вещами. Лишь на ужасное разделение взаимопринадлежащего смог Кант опереть свое воззрение. Особенно бросается в глаза взаимопринадлежность обоих элементов при познании человеческого "я". Здесь не приходят одно извне, другое изнутри, но оба — из внутреннего, и оба суть не только одно содержание, но также совершенно однородное содержание". с.127-134
     Фихте подходит к познанию безо всяких предпосылок. Он понимает, что нигде в мире не найти существа, из которого можно бы было вывести "я". Поэтому оно выводимо только из себя. Нигде нет силы, из которой проистекает бытие "я". Все оно приобретает из себя. Фихте исходит из "я" как из прасущества и достигает идеи, которая представляет непредвзятое отношение этого существа к остальному миру не в образе причины и следствия. Ставя "я" на само себя, Фихте делает его и источником нравственного действия. Позже Фихте превратил свое абсолютное "я" во внешнего Бога, но это не имеет существенного значения для его философии.
     Шиллер решал философский вопрос: "как особое "я" отдельной человеческой индивидуальности может в лучшем смысле изживать эту самостоятельность?" На нравственный императив Канта он ответил: "Охотно служу я друзьям ..."и т.д. Нет, говорил Шиллер, человеческий инстинкт способен на благородное, и он вызывает удовольствие, творя добро. Но есть и слепые инстинкты, они лишают свободы. И не свободен следующий лишь своему разуму, ибо он подчинен логике. Свободен тот, в ком разум так сросся с индивидуальностью, что он с удовольствием делает то, что несвободный делает по принуждению.
     Шеллинг искал отношение автономного "я" к природе: "Природа должна быть видимым духом, а дух — невидимой природой". Существо, объясняющее мир, пребывает не только вне "я", но и в самом "я".
     "Гегель видит сущность "я" как пра-вещь, как "в-себе вещь". Он лишает "я" всего индивидуального, личного. Несмотря на то, что это истинное, настоящее "я", которое Гегель кладет в основу мировых явлений, действует оно нелично, неиндивидуально, вдали от истинного, доверительного "я", почти как Бог. ... Поскольку Гегель стремится сущность "я" прежде всего постичь нелично, то и называет он его не "я", а "идеей". Это не личное "я", а мировое Я, всеобщий мировой разум, мировая Идея". В правовых, государственных, нравственных институтах, в историческом процессе мировая идея слагает объективный дух. Случайное, отдельное "я" подчинено объективному духу. Так обосновывается "деспотия духа над носителем этого духа". Это остаток старой веры в потустороннего Бога.
     Фейербах освободил "я" от подчинения мировому духу (у Гегеля), но момент всеобщности в нем все же остался. "Для него всеобщее Я людей выше, чем индивидуальное, отдельное "я". Он нравственно подчинил отдельное существо человека "всеобщему понятию закономерного человека..." . с.135-143
     "В познании я получаю сущность вещей из себя. Следовательно, и свою суть я имею в себе. В других вещах мне дано двоякое: процесс без сути и суть — через меня. Во мне самом процесс и суть соединены. Суть всего остального мира я творю из себя, и собственную суть я также творю из себя.
     Мое действие есть часть всеобщего мирового свершения, так что во мне находится как его суть, так и суть всего другого свершения. Искать для человеческого действия законы означает черпать их из содержания "я". ... Мысля понимать "я" означает создавать основу для того, чтобы все, происходящее из "я", основывать единственно лишь на "я". Понимающее себя "я" не может быть зависимо ни от чего, как только от себя". 30 с.150-151

     627. По поводу упреков, сделанных Э.Гартманом в адрес "Философии свободы". "Абсолютный феноменализм, каким он выступает в философии Юма, является преодоленным благодаря попытке так охарактеризовать мышление, что через него чувственный образ мира лишается своего феноменального характера, мышление делается явлением объективного мира. Субъективный феноменализм Беркли при таком понимании теряет свою правомерность, когда указывается, что в мышлении человек срастается с объективным миром, и потому теряет всякий смысл утверждение, будто бы мировые феномены не существуют вне восприятия. В отношении человеческого панлогизма в мышлении (следует видеть) первоначальный член чисто духовной способности познания человека, а не последний член обычного сознания, которое чувственное содержание мира понятийно отображает в теневых идеях. В отношении гетевского индивидуализма предпринята попытка достроить его за счет указания на то, как одно лишь понимание человеческой свободы делает возможным существование мировоззрения, опирающегося на теоретико-познавательный фундамент "Философии свободы". Лишь когда познано объективное существо мира мысли и благодаря этому душевная связь человека с этическим мотивом входит в созерцание как сверхсубьективное переживание, может быть постигнуто существо свободы. ... Упрек, делаемый моему миропониманию в солипсизме, безоснователен по той причине, что оно указывает место мышления в объективном мировом целом, т.е. указывает непосредственно на то средство познания, которое невозможно в солипсизме. Упоминание об опасности абсолютного иллюзионизма и агностицизма в отношении моей "Философии свободы" может сделать только тот, кто отрицает живое мышление, на которое я указываю, в его ценности для действительности и для кого остается неосознанным, что свое воззрение он противопоставляет мне в мышлении. Если в мышлении видеть лишь то, что в нем видит Э. фон Гартман, то с отклонением трансцендентального реализма возникает в действительности иллюзионизм и агностицизм, в то время как мой взгляд на мышление ведет как раз к тому. что благодаря его силе и действительности делается невозможным никакой иллюзионизм и агностицизм. В заключение своих суждений Эд.ф.Гартман высказывает подозрение, что мое основное теоретико-познавательное воззрение выведено из понятийного как простого отображения чувственного и исторического мира. Для него в этой точке кончается всякая философия и всякое стремление к мировоззрению; для меня же здесь начинается вступление человеческой силы познания в мир Духовной науки. Он называет это "обвалом в пропасть нефилософии"; я же назвал бы это ... восхождением от обычного к "созерцающему" сознанию". 35, с.328-30

Самопознание

     628. "Не повторением в мыслях, а реальной частью мирового процесса является то, что совершается во внутренней жизни человека. Мир не был бы тем, чем он есть, если бы в человеческой душе не совершалось этого принадлежащего миру процесса. И если наивысшее, доступное человеку называют Божественным, то нужно сказать, что это Божественное существует не как нечто внешнее, чтобы быть образно повторенным в человеческом духе, но что это Божественное пробуждается в человеке. Ангел Силезский нашел для этого настоящие слова: "Я знаю, без меня не может жить и Бог; коль обращусь в ничто, испустит дух и Он". "Не может без меня создать Бог и червя: не поддержу я с Ним — и тотчас рухнет все". Подобное утверждение способен сделать только тот, кто предполагает, что в человеке выявляется нечто такое, без чего не может существовать никакого внешнего существа. Если бы все, что нужно "червяку", существовало и без человека, то невозможно было бы сказать, что он должен будет "рухнуть", если человек его не поддержит.
     Наивнутреннейшее существо мира оживает в самопознании как духовное содержание. Переживание самопознания означает для человека жизнь и деятельность внутри мирового Существа. Кто проникся самопознанием, у того в свете самопознания протекают, конечно, и собственные его поступки".
     "Следующими словами И.Фихте выразительно указывает на отличие самовосприятия от всякого другого рода восприятия. "Большинство людей, — говорит он, — легче было бы заставить считать себя куском лавы на Луне, нежели носителями "я". Кто внутренне еще не разобрался в этом, тот не поймет настоящей философии, да и не нуждается в ней. Природа, которой он является орудием, уже безо всякого его содействия будет руководить им во всех дедах, которые ему надо выполнить. Для философствования нужна самостоятельность: и ее человек может дать себе только сам. Мы не должны хотеть видеть без глаз, но мы не должны также утверждать, что видит (сам) глаз".
     Итак, восприятие самого себя есть в то же время пробуждение своего "я". В нашем познании мы связываем сущность вещей с нашей собственной сущностью. Сообщения, получаемые нами от вещей на нашем языке, становятся членами нашего собственного "я". Вещь, стоящая передо мной, уже более не отделена от меня, если я ее познал. То, что я могу принять в себя от нее, входит в состав моей собственной сущности. Но, пробуждая мое собственное "я", воспринимая мое внутреннее содержание, я пробуждаю к высшему бытию также и то, что я извне включил в мою сущность.... что я привношу к вещам благодаря этому пробуждению — это не новая идея, не обогащение моего знания содержанием, это возведение познания на более высокую ступень, на которой всем вещам сообщается новое сияние. Пока я не вознес познания на эту ступень, всякое знание остается для меня, в высшем смысле этого слова, не имеющим никакой цены. Вещи существуют и без меня. Они обладают своим бытием в себе. ... С пробуждением моего "я" совершается новое, духовное рождение вещей мира. То, что являют вещи в этом новом рождении, не было им присуще дотоле.
     Вот стоит дерево. Я воспринимаю его в мой дух. Я проливаю мой внутренний свет на то, что я постиг. Дерево становится во мне чем-то большим, чем вне меня. Входящее от него через врата внешних чувств, включается в некое духовное содержание. Идеальный противообраз дерева находится во мне. Он говорит о дереве бесконечно многое, чего не может мне сказать дерево вне меня. Только из меня сияет дереву то, что оно есть. Теперь дерево уже не отдельное существо, каким оно является вовне, в пространстве. Оно становится членом всего духовного мира, живущего во мне. Оно становится членом всего мира идей, обнимающего царство растений; оно включается, далее, в лестницу всего живого".
     "Мышление, не заражающее себя логическими предрассудками пути к внутреннему опыту, приходит в конце концов всегда к признанию действующего в нас существа, которое связует нас со всем миром, потому что через него мы преодолеваем противоположность внутреннего и внешнего в человеке. Пауль Асмус, рано умерший вдумчивый философ, говорит об этом следующим образом ("Я и вещь в себе"): "поясним это примером: представим себе кусок сахара; он круглый, сладкий, непроницаемый и т.д.; все это качества, которые мы понимаем; только одно при этом представляется нам как просто "иное" для нас, нами не постигаемое и настолько отличное от нас, что мы не можем проникнуть в него, не утратив себя самих; это нечто такое, от самой поверхности чего мысль боязливо отшатывается. Это — неведомый нам носитель всех этих свойств, то "само по себе", которое составляет внутреннюю сущность данного предмета. Правильно говорит Гегель, что все содержание нашего представления относится к этому смутному субъекту лишь как акциденция, не проникая в глубины этого "самого по себе"; мы только приводим в связь с ним определения, которые, в конце концов — так как его самого мы не знаем, — тоже не имеют действительно объективного значения и оказываются субъективными. Мышление в понятиях, напротив, не имеет такого непознаваемого субъекта, для которого его определения были бы лишь акциденциями; предметный субъект совпадает здесь с понятием. Когда я что-нибудь понимаю, то оно во всей своей полноте бывает дано в моем понятии; я присутствую в самом внутреннем святилище его существа; и не потому, что у него нет своего собственного "самого себя", но потому, что благодаря господствующей над нами обоими необходимости понятия, проявляющегося во мне субъективно, а в нем объективно, оно принуждает меня согласовать мышление с понятием. Через это размышление, как говорит Гегель, нам открывается одновременно с нашей субъективной деятельностью также и истинная природа предмета". — Так может говорить только тот, кто способен освещать переживания мышления светом внутреннего опыта".
     "Мои органы — члены пространственного мира, подобно другим вещам, а их восприятия — временные процессы, не отличающиеся от других. Сущность их также является только тогда, когда они погружаются во внутреннее переживание. Таким образом, я живу двойной жизнью: жизнью предмета среди других предметов, предмета, который живет внутри своей телесности; а над этой жизнью я живу еще другой, более высокой жизнью, которая не знает такого разделения на внутреннее и внешнее и которая объемлет внешний мир и самое себя, простираясь над обоими. Таким образом, я должен сказать: один раз я индивидуум. ограниченное "я"; другой раз я — всеобщее, вселенское Я. Или, как это метко выразил Пауль Асмус ("Индогерманские религии в главной точке их развития". Том I): "Деятельность погружения себя в другое мы называем "мышлением"; в мышлении "я" выполнило свое понятие и отказалось от себя в своей отдельности; поэтому в мышлении мы находимся в равной для всех сфере, ибо принцип обособления, заключающийся в отношении нашего "я" к иному для него, исчез в деятельности самоупразднения отдельного "я"; тогда это — лишь общее всем Я"."
     "Мы разобщены только как индивидуумы; действующее же в нас — всеобщее, оно — одно и то же. И об этом факте также невозможно спорить с тем, кто не имеет о нем опыта. Он не перестанет подчеркивать: Платон и ты суть двое. Что эта двойственность, что вообще всякая множественность возрождается как единство при пробуждении высшей ступени познания — это не может быть доказано, это должно быть испытано. Как ни парадоксально звучит это утверждение, однако оно истинно: идея, которую представлял себе Платон, и та же идея, которую представляю себе я, суть не две идеи. Это одна и та же идея. И существуют не две идеи, одна — в голове Платона, а другая — в моей, но в высшем смысле ум Платона и мой проникают друг друга; проникают друг друга все умы, постигающие одинаковую, единую идею; и эта идея существует только как единственная и только один раз. Она существует, и все умы перемещаются в одно и то же место, чтобы иметь в себе эту идею".
     "Человек не был бы человеком, если бы не был обособлен как "я" от всего другого; но он также не может быть в высшем смысле человеком, если, будучи таким замкнутым в себе "я", он не сумеет из самого себя снова расшириться до вселенского Я. Человеческому существу безусловно свойственно преодолевать изначально в него заложенное противоречие". 7(1)

     631. "Когда Гартман наравне с идеей принимает за мировой конституирующий принцип еще и волю, то лишь по причине непонимания некоторые философы причисляют его к шопенгауэровцам. Шопенгауэр придерживался взгляда, что все содержание понятий лишь субъективно, есть лишь феномен сознания, доведенного до своей вершины. У него и речи не может быть о том, что идея принимает участие в конституции мира как реальный принцип. У него воля — исключительная основа мира. Поэтому у Шопенгауэра нет содержательных разработок философских специальных наук, в то время как Гартман свои принципы исследует во всех отдельных науках. Если Шопенгауэр не знает, что сказать о всем содержании истории, кроме того, что она есть манифестация воли, Эд. фон Гартман знает, как отыскать идеальное ядро в каждом отдельном историческом явлении, и как внедрить его во всеобщее историческое развитие человечества. Шопенгауэр не может заинтересоваться отдельным существом, отдельным явлением, поскольку он может сказать о нем лишь одно существенное, что оно является оформлением воли. Гартман подхватывает каждое отдельное бытие и показывает, как повсюду должно воспринимать идеи. Основной характер мировоззрения Шопенгауэра — однообразие. Шопенгауэр кладет в основу бессодержательное однообразное тяготение мира. Гартман — богатое содержание идей. Шопенгауэр кладет в основу абстрактное единство, у Гартмана мы находим конкретную идею как принцип, у которого единство — лучшее единообразие — лишь одно свойство. У Шопенгауэра, по сравнению с Гартманом, нет ни философии истории, ни религиозного учения. Когда Гартман говорит: "разум — это логически формальный принцип, находящаяся в неразрывной связи с волей идея, и он без остатка регулируется и определяется, как таковой, содержанием мирового процесса" ("Философские вопросы современности"), — то эта предпосылка делает для него возможным в каждом явлении, встречаемом нами в природе и истории, искать и понимать логическое ядро, постигаемое не чувствами, а мышлением. Кто не делает этой предпосылки, не может оправдать того, почему он вообще хочет что-либо решать о мире с помощью опосредованных размышлением идей.
     Со своим объективным идеализмом Эд.фон Гартман целиком стоит на почве гетевского мировоззрения. Когда Гете говорит: "все, что мы замечаем, о чем мы можем говорить, является манифестацией идеи" ("Изречения в прозе"), и когда он утверждает, что человек может развить такую способность познания, что идеи станут для него столь же наглядными, как чувствам — внешние восприятия, то он стоит на той почве, где идея есть не просто феномен сознания, а объективный мировой принцип; идея — это свечение (сверкание) в сознании того, что объективно конституирует мир. Поэтому существенное в идее не то, что она является для нас, для нашего сознания, а то, чем она является сама в себе. Ибо благодаря своему собственному существу она лежит в основе мира как принцип. Поэтому мышление — это обнаружение того, что существует в себе и для себя. Таким образом, хотя идея и не может прийти к явлению без наличия сознания, но все же она может быть схвачена так, что не сознание образует ее характерное, а то, чем она является в себе, что лежит в ней самой, к чему возникающее сознание ничего не может добавить. Поэтому, согласно Эд.фон Гартману, мы можем идею, отвлекшись от сознания, положить в основу мира как деятельное бессознательное. Это существенное у Гартмана, что мы идею ищем во всем бессознательном.
     Но с разделением на сознательное и бессознательное мало чего достигается, ибо это разделение имеет значение только для моего сознания". Человек может видеть не только как действует идея бессознательно, но что являет собой это действие. "А конкретной идеей является то, что Гете назвал тремя формами: прафеноменом, типом и "идеей в узком смысле". Обнаружение объективного в нашем мире идей, и следующая из этого обнаружения отдача себя ему — это есть то, что из мировоззрения Гете мы снова находим в философии Эд.фон Гартмана. Через философию бессознательного Гартман ведет ко вхождению в объективные идеи. Распознав, что в сознательности лежит сущность идеи, он должен признать идею существующей в себе и для себя, признать ее объективной".
     А что делать с волей? "Ведь мы не можем ухватить бессодержательное, пустое тяготение. И так получается, что все, постигаемое нами как мировой принцип, есть идея, ибо постигаемое должно иметь содержание. ... чтобы схватить понятие воли, необходимо, чтобы она вступила в содержание идеи; она может явиться только в идее и с идеей, как форма ее проявления, и никак — самостоятельно. Существующее должно иметь содержание, оно должно быть наполненным, а не пустым бытием. Поэтому Гете представляет идею деятельной, как то действенное, которое не нуждается ни в каком толчке. Ибо полное содержание не должно и не может получить толчок от бессодержательного, вступая в бытие". 1(11)

     644. "Всеобщая основа бытия излилась в мир, она в нем как бы растворилась. В мышлении она является нам в своей самой совершенной форме, какой она является сама по себе и для себя. Поэтому, когда мышление что-либо связует и выносит какое-либо суждение, то здесь само излившееся в него содержание мировой основы устанавливает ту или иную связь. В мышлении нам не даются утверждения о какой-то потусторонней основе мира, но она сама субстанционально влита в это мышление. Мы имеем непосредственное прозрение в реальные, а не только в формальные основания того, почему выносится то или иное суждение. Суждение решает не о чем-то чуждом, а о своем собственном содержании. Нашим воззрением поэтому обосновывается истинное знание. Наша теория познания — действительно критическая. Согласно нашему воззрению, не только относительно откровения не может быть допущено ничего такого, для чего внутри мышления нет реальных оснований, но и опыт должен быть познан внутри мышления не только как явление, но и как нечто действенное. Посредством нашего мышления мы поднимаемся от лицезрения действительности как произведенной, к лицезрению ее как производящей".
     "Так сущность вещи обнаруживается лишь тогда, когда она приведена в отношение с человеком. Ибо только в последнем является для каждой вещи ее сущность. Этим обосновывается релятивизм как мировоззрение, как такое направление мышления, которое признает, что все вещи мы видим в том свете, который дается им самим человеком. Это воззрение носит также название антропоморфизма. Оно имеет много сторонников. Большинство из них однако полагает, что благодаря этой особенности нашего познания мы отчуждены от объективного бытия, каким оно является само по себе и в себе. Они думают, что мы воспринимаем все эти вещи через очки субъективности. Наше воззрение показывает нам как раз обратное. Мы должны смотреть на вещи через эти очки, если хотим проникнуть к их сущности. Мир знаком нам не только таким, каким он нам является, но он и является нам таким — правда только для мыслящего наблюдения, — каков он есть. Тот образ действительности, набросок которого человек создает в науке, есть ее последний истинный образ". 2(14)

Познание и мышление

    
     655г. "Если познание пытаются понять как деятельность некоего существа, рассматривающего мир со стороны, то возникают все эти, вводящие в заблуждение, философские вопросы: как возможно познание? Познаваема ли вещь в себе? Существуют ли границы познания? и т. д. Все эти вопросы теряют свой смысл, если познание постигать как стоящее внутри жизненного процесса. Как жизнь манифестирует себя в растении, порождая листья, цветы, плоды, так ведет себя познание в человеке. Спрашивать: каковы границы у познания? — столь же бессмысленно, как спрашивать: каковы границы у цветения? Содержание познания есть продукт мирового процесса, как и цветы у растения. Образ мира, который набрасывает себе человек, есть содержание фантазий и toto genere всего, что только он отображает, если рассматривать его лишь сообразно его образной натуре. В силу потребности в нем говорят о "сути мира", о "вещи в себе" и т. п. Ничто внешнее не принуждает нас говорить о "сути мира". К этому нас подталкивает лишь собственная природа. Говоря о "сути мира" и утверждая, что она непознаваема, я высказываю вздор. Никакому существу не дано чего-то такого, что сопоставимо с познанием. Говорить о существовании чего-то, лежащего "за познанием", столь же бессмысленно, как говорить о лежащем по ту сторону роста растений. Познание должно оставаться внутри самого себя, если оно обладает смыслом. ... Отрицание мира, потусторонность и т. д. впервые возникают тогда, когда человек их придумывает. И это глупейшие из выдумок". Д. 6, с. 7
     "Изучение природы с неизбежностью приходит к пограничным столбам, за которые невозможно выйти с познанием: с материей, с силой. Происходит это потому, что человек организован для любви. Силы, создающие границы, суть силы способности любить.
     Мы не способны наше познающее существо соединить с существом природы, ибо, когда мы пытаемся это сделать, мы с душевной жизнью уже проникли в область, где развиваем силу любви.
     Мистическое рассмотрение может идти вовнутрь до границы, которая могла бы быть внутренней природой человека — если исключить способность воспоминания — если бы она стала прозрачной. Но, желая быть мистиком, человек постоянно наталкивается на воспоминания, если только желает быть достаточно критичным.
     Человек может расширить свое познание, если воспользуется средством познания, которое не разрушает способность любить и заявляет претензию на такое служение, которое способствует жизни через способность воспоминания.
     Такое средство познания обретают благодаря тому, что созерцают насквозь мышление, а мысли, сотканные с чувственными восприятиями, отрывают от размышлений. Я мыслю, следовательно я не есть. Через медитативную деятельность мышление становится переживанием, но переживанием — подобным голоду — окрепшего Я-не-есмь". Д. 45, с. 13-14
     "Мистика — это понимание внутренней жизни. ... внутреннее углубление, деятельность. Эзотерика есть в определенном смысле то же самое, но мы из мистиков становимся эзотериками, поскольку мистик смотрит лишь в самого себя, эзотерик же кроме того воспринимает Вселенную. ... Поскольку мы познаем наши внутренние органы, мы упражняемся в мистике. Поскольку мы внутренние органы употребляем для познания мира, мы упражняемся в эзотерике в полном смысле этого слова". Д. 60, с. 9-10
     "Духоиспытатель должен пронизать себя истинным естественнонаучным настроением, ибо лишь благодаря ему можно развить элемент достаточно дисциплинированного мышления...
     Духовно исследовать означает жить в сверхчувственном, но жить с мышлением, созревшим на познании природы; и с волей, которая столь же мало, сколь сновидение, соприкасается с чувственным миром. ...
     Самонаблюдение, взращенное на чувственном мире, и мышление, не причастное к природопознанию, — враги духовного исследования". Природопознание должно стать жизнью, "источником жизни". Д. 45, с. 11
     "Антропософское движение сегодня потому находится в тяжелом положении, что ведь очень многие люди, страстно желающие одухотворить мировоззрение, хотели бы также и на пути познания легким и удобным способом приходить к знанию, которое им может дать Антропософия. Людям не хочется заниматься той интенсивной внутренней работой, которая необходима в Антропософии, а потому по временам выступают совершенно абсурдные воззрения и мысли. ... кто сегодня действительно честно желает войти в Антропософию, должен настолько основательно изменить свое мышление, что в результате антропософы должны совершенно радикально отличаться от людей, не имеющих никакого понятия о том, что такое изменение мышления и ощущений вообще возможно. ... Так основательно изменять мышление не требовалось даже в Мистериях древности; многое там было подобно популярному мышлению".
     "Все антропософское мышление является, собственно говоря, чем-то сакраментальным, о чем я высказался в связи с разработкой теории познания мировоззрения Гете. ... Мышление — это таинство человека.
     Познание, если оно действительно является познанием, есть причастие человека". 345, с. 29, 40
     Отличие эзотерической лекции от экзотерической состоит в том, что из последней что-то узнают, а первая дает переживание. 266-1,с. 251
     "Какова разница между эзотерикой и экзотерикой? В экзотерике мы получаем сообщения, почерпнутые из эзотерики, как пищу для наших душ. В эзотерике мы стремимся сами созерцать те миры, из которых черпает эзотерика свои сообщения". 266-2, с. 379
     "Вот три степени, волшебные средства всякого практического мышления: интерес к окружающему миру; удовольствие и любовь ко всем отправлениям; внутреннее удовлетворение... от рефлексии, от мышления, которое мы, обособившись от вещей, тихо совершаем для себя". Д. 78, с. 13
     "Для египтян дело сводилось к тому, чтобы проникнуть к трупам мыслей, после того, как исчезла возможность сопереживать Вселенную внутренне в живых мыслях.
     Теперь дело заключается в том, чтобы приготовить будущее через пробуждение трупов мыслей в образованиях внешнего мира, которые постигаются в их метаморфозе". Д. 15, с. 20
     "Кто хочет быть эзотериком в антропософском смысле, должен выучить свою жизнь мышления каждую мысль продумывать основательно. Короткое, слишком короткое мышление есть признак материалиста".
     "Мистически: Отец — Сын — Святой Дух.
     Масонски: Сила — Действие — Сущность.
     Гностически:(пропуск в тексте).
     Алхимически: Сера — меркурий (ртуть) — соль". 266-1, с. 126, 455

     83. "Что как духовно-душевное открывалось ученикам др.Мистерий — это приходило из тела, протискива­лось через мозг и тогда воспринималось человеком. Но воспринимаемое сегодня человеком как посвященным — это усиленное мышление, которое совершенно не связано с мозгом ... воспринимается с мыслительной стороны таким же образом, как и восприятия чувств".

     "Духовно-душевное (рис., красное слева) нисходит из духовно-душевного мира. И оно, можно сказать, попадает в тупик; оно не может те­перь идти далее, оно должно быть наделено физической материальнос­тью (синее). Но физическая материальность действует, собственно говоря, только ... из мозга, не из остального человека. Из остально­го человека вновь исходит духовно-душевное, которое удерживается благодаря тому, что оно не пропускается мозгом, что оно в мозгу находит упор, опору. Благодаря этому духовно-душевному вновь становится воз­можным через остальную человеческую организацию, а именно через организацию конечностей и обмена веществ, противопоставить себя самому себе (красное справа). Можно, т.обр., сказать: то, что я здесь нарисовал синим, — это головная организация. Здесь тогда находится организа­ция конечностей и обмена веществ (желтое), она хотя и всасывает в нормальном состоянии душевно-духов­ное, но только до определенной степени". В этой связи становится понятным, почему эмбрион прежде всего развивает головную систему: духовно-душевное, идущее к воплощению, находит в ней опору. — Затем развивается остальная организация.
     111
     "Когда мы затем подрастаем, то духовно-душевное снова делается все более самостоятельным, ...когда мы вырастаем как взрослые люди, телесно-физическое все более отступает назад, и мы получаем самостоя­тельное духовно-душевное. Его самостоятельность у современного человека интенсивнее, чем у древнего человека. Но оно все же не может мыслить. Для этого, как я сказал, оно нуждается в помощи телесного. И без телесного возрастающее в нас осталось бы навсегда сновидческим.
     Т.обр., можно сказать: старый посвященный искал, как сделать мозг проницаемым, чтобы прежнее духов­но-душевное, которое низошло сюда, могло бы протечь сквозь него, чтобы он, т.обр., мог воспринять жизнь до рождения через размягченный мозг. Посвященный нового времени рефлектирует то, что образова­лось в ходе жизни. Он пробуждает это к высшей интенсивности со стороны мышления. Старый посвященный этого не мог. Он не мог особенно сильно схватить то, что у ребенка смутно развивается как новое духовно-душевное и затем позже проходит через врата смерти. Поэтому он умерщвлял некоторым образом телес­ное, сламывал его, чтобы смогло выйти старое духовно-душевное, бывшее до того, как оно было восприня­то через зачатие. ... старый посвященный духовно-душевное, идущее из времени до рождения, открывал, ог­лушая тело, мы же пытаемся сделать открытым то, что после рождения как духовно-душевное развивается все более и более; но мы не открываем его до такой степени, чтобы пользоваться им для самостоятельно­го восприятия духовного мира. Такова разница.
     Со стороны воли дело обстоит так: старый посвященный пытался, как говорится, организацию воли сде­лать оцепенелой. Благодаря этому духовно-душевное, впитываемое в ином случае волевой организацией, т.е. то, что существовало до рождения, снова становилось для него воспринимаемым. Если тело цепенеет, то оно не впитывает духовно-душевное, и благодаря этому оно открывается в своей самостоятельности. Опять-та­ки, и этого мы не делаем, как современные посвященные; и здесь происходит другое. Воля крепнет, когда преобразуется сила воления, как это изображено в рекомендованных книгах. Это было бы ошиб­кой, идя путем шока, путем переживания состояния страха, состояния ужаса, вызывать каталептические со­стояния, как это делали древние посвященные. У современного человека с его сильно развитой интеллекту­альностью подобные вещи целиком и полностью относятся к области патологии. Этого, следовательно, не должно быть. Вместо этого, напр., берется упражнение, когда переживания дня просматривают в обратном порядке от вечера к утру. Имеются и другие упражнения воли. В этих упражнениях воля преображается т. обр., как я это охарактеризовал, предлагая рассмотреть, напр., человеческий глаз. Как он должен быть образован, чтобы мы могли видеть? Если у нас образуется катаракта, то материя глаза проявляет себя самостоятельно. Глаз откладывает материю, которая затем становится непрозрачной. Глаз должен быть не­эгоистичным, должен бессамостно входить в организм, он должен быть прозрачным, если мы хотим правиль­но видеть. Для воли же наш орган вообще не прозрачен".
     Мы не знаем, что происходит в руке, когда мы ее поднимаем. И организм должен быть непрозрачным для воли. Это нормальное состояние. "Но для высшего сознания он не должен оставаться таковым, он должен стать прозрачным, душевно-духовно прозрачным. И это как раз происходит через упражнения воли. ... как глаз сам прозрачен, так становится прозрачным духовно-душевный организм, весь организм становится ор­ганом чувств. Благодаря этому мы объективно воспринимаем со стороны воли духовных существ, как внеш­ними глазами мы воспринимаем физические предметы. Т.обр., упражнения воли не ведут нас к оцепенению тела, дабы освободить духовно-душевное, но они ведут нас к тому, чтобы так развить духовно-душевное, чтобы оно стало видимым через телесное. Это существенно. Человек видит в духовном мире только тогда, когда смотрит сквозь самого себя (а не непосредственно).
     Такова другая сторона развития в отношении воли. Т.обр., все развитие в новое время покоится на том, что человек сначала укрепляет мышление и оно делается независимым от мозга, и во-вторых, он так выра­батывает волю, что весь делается прозрачным. ... Старое посвящение изменяло тело, изменяло его со стороны мозга, со стороны остального организма. И благодаря тому, что изменялось тело, смутным образом воспринималось духовно-душевное. Современное посвящение изменяет духовно-душевное, делает его сильнее в себе со стороны мыслей и со стороны воли и благодаря этому делает его, с одной стороны, не­зависимым от мозга, а с другой — настолько сильным, что оно начинает видеть сквозь организм.
     По этой причине (сверхчувственные) восприятия старого посвященного носили несколько призрачный ха­рактер. После того, как заканчивались соответствующие процедуры, призрачно выступало то, что могло от­крыться как сущностное духовного мира. Человек видел духовный мир, я бы сказал, в эфирных образовани­ях. И это было большой заботой учителя древних Мистерий, чтобы ученики несмотря на то, что восприятия духовного мира вставали перед ними подобно привидениям, умели отказаться от призракообразного. Все вновь и вновь звучали предостережения учителя др.Мистерий: вы видите нечто такое, что выглядит как будто бы материальным, но вы должны рассматривать это как образы. В том, что вы видите в этом призрач­ном обличье, вы имеете только образ духовного мира. Вы не должны верить ... что это истинная действи­тельность. ... Конечно, об этом говорили иными словами, но по-современному это можно выразить так. ...
     В современном посвящении имеют другие заботы. Здесь вообще приходят к познанию внешнего мира толь­ко в том случае, если продвигаются до имагинативного познания. Здесь живут в мире образов; здесь об­разы с самого начала выступают в их образом характере. ... Но умение правильно судить об этих образах, знание, как эти образы относятся к духовной реальности, достигается благодаря тому, что человек, как современный человек, усва­ивает себе точное мышление и обращает его на мир образов, осознает, что он действительно мыслит в этом мире образов, как он научился мыслить в обычном физическом мире. Всякое бессмысленное глазение вредно для современного посвящения. Все, что современный человек развивает в здоровом мышлении, должно быть внесено в высшее познание. Как в обычном физическом мире человек умеет ориентироваться, если может точно мыслить, так и в мире духа, куда проникают через современное посвя­щение, лишь тогда смогут правильно ориентироваться, когда все то, чего достигают через имагинативное, инспиративное и интуитивное познание, в состоянии правильным образом пронизать мышлением, которое ус­ваивают здесь, в физическом мире. В моих книгах "Теософия", "Очерк Тайноведения", а также "Как достиг­нуть познания высших миров?" со всей ясностью дана характеристика современного посвящения.
     Потому-то так важно, чтобы каждый, желающий в новом смысле проникнуть в высшие миры, учился действительно точно мыслить, упражнялся бы в точном мышлении. А это не так легко, как себе представляют". Приведем один пример. Представим себе такой невероятный случай, что завтра в Гетеанум пришел бы Ллойд Джорж. Тогда бы оказалось, что все наши впечатления от его визита были бы обусловлены знанием, кто он такой. Однако точным мышление было бы в том случае, если бы вы оказались в состоянии так его ощущать и так о нем думать, как если бы вы не знали, что это Ллойд Джордж. Вы должны были бы исключить все, что вы знали ранее о нем, как плохое, так и хорошее. А теперь судите сами, как далеко отстоит челове­чество от адекватного, точного мышления о действительности! ... Спросите человека о чем-либо, и он изложит вам многое такое, чего нет в предмете, а проистекает из него самого. "И тем не менее, лишь ко­гда человек будет в состоянии ограничиваться только тем, что он увидел, он сможет постепенно приходить к точному мышлению". В обычной жизни при современных отношениях человек едва ли где может упражняться в точном мышлении, кроме, может быть, геометрии, счета. Люди любят думать приятные мысли. "К новым явлениям не подойти, если за собой волокут целый колосс предрассудков". Часто жалуются на трудности проникновения в духовные миры, но не хотят при этом принять во внимание элементарных вещей. "И тем не менее, серьезно желающий пройти через посвящение, обязан развить непредвзятую беспристрастность, и сколь бы много ни накопилось в его душе, он должен быть в состоянии всякий раз совершенно заново смот­реть на вещи, как будто они, так сказать, свалились с неба. Ибо своеобразие духовного мира состоит в том, что всякий раз мы должны его завоевывать заново, если хотим его обрести. Для этого необходимо соответствующим образом подготовиться". 210 (7)

     84. "Мысль остается той же самой для всех планов. Где бы ни была образована мысль: на физичес­ком ли, на высшем ли плане, — в любом случае она является верным водителем, если в самопознании постигается свободно от чувственности. Если мысль — согласно задаткам европейского мозга — развивается на физическом плане, то она остается надежной путеводной нитью, идущей сквозь все ступени физического и сверхфизического познания. Если же она отсутствует, то европеец теряет руль в своем движении как на физическом, так и на высшем плане". 264 с.280

     636. "Человеческая организация внешних чувств не принадлежит человеческой сущности, а вчленена в нее окружающим миром во время земной жизни. Воспринимающий глаз пространственно находится в человеке, сущностно же — в мире. И человек протягивает свое духовно-душевное существо в то, что мир, благодаря его внешним чувствам, переживает в нем. Человек во время своей земной жизни не принимает в себя физи­ческого окружения, но врастает в это окружение своим духовно-душевным существом.
     Подобно этому обстоит дело с организацией мышления. Через нее человек врастает в звездное бытие. Он познает самого себя как звездный мир. Когда он в переживающем познавании сбросил с себя организа­цию внешних чувств, тогда он живет и деятелен в мировых мыслях.
     После сбрасывания обоих: мира Земли и мира звезд — человек стоит перед собой как духовно-душевное существо. Тогда он уже более не мир, тогда он в истинном смысле человек. И осознать то, что он тогда переживает, означает познать себя, подобно тому как осознание себя в организации внешних чувств и в организации мышления означает познание мира". 26(171-173)

     874. "Человек должен приковать свой интерес к этому дыханию становления, возникновения, прехожде­ния чувственного мира. Потом, после того как он сможет почувствовать наименьшую боль и наименьшее блаженство от переживания внешнего мира, он должен на время остаться совершенно один, по-настоящему один, только со своими идеями и понятиями. Тогда он однажды почувствует: да, в этих идеях и поняти­ях ты все-таки схватываешь корешок мировой тайны, мирового свершения. ... При этом имеют еще допол­нительное чувство. С одной стороны, переживают грандиозность мира идей, охватывающих собой всю Все­ленную, с другой — глубочайшую горечь от сознания того, что необходимо отделиться от пространства и времени, когда хочешь остаться со своими идеями и понятиями. Одиночество. Переживается ледяной хо­лод. И далее человеку открывается, что теперь мир идей как бы стянулся в одну точку, в точку этого одиночества: теперь ты один с этим одиночеством. ... Тогда переживают: быть может, это ты сам; быть может, в этих законах истинно только то, что это живет лишь в точке твоего собственного одиночества. Возникает переживание увеличенного до бесконечности сомнения в бытии.
     . Только теперь, после горьких сомнений, человек открывается для областей спиритуального". Его со­мнения возникают потому, что он относил возникновение мышления ко времени и пространству. "Теперь чувствуют себя в первый раз инспирированными. И если раньше расстилавшуюся вокруг пустоту ощущали как бездну, то теперь начинают чувствовать себя как бы стоящими на отвесной скале, вздымающейся из бездны, и, чувствуя себя таким образом, знают: теперь ты находишься в связи с духо­вными мирами; они, а не чувственный мир, одарили тебя твоим мысленным миром". 146 (2)

     1068. Зрительный нерв мы имеем благодаря тому, что впускаем в себя духовный мир и затем удержи­ваем его. Сила мысли возникает в нас благодаря тому, что мы впускаем в себя и затем удерживаем мир разума (высший Девахан). Благодаря этому в нас формируется мозг. "Для более высоких способностей необходимо воспринять более высокие миры. Мы должны нечто послать им навстречу, как в мозгу мы по­сылаем навстречу миру разума то, что его удерживает, что сначала в слабом отображении отражает его. Человек должен нечто предпринять, чтобы удержать более высокие миры, чтобы из более высоких миров получить силы, проходящие обычно сквозь него. Ибо силы мира и праобразов проходят его насквозь. Он должен создать себе аппарат отражения ... с помощью духовнонаучных методов, которые в переработке души, с целью познания высших миров, исходят из имагинативного познания".
     "Необходимо создать в себе новую деятельность, способную противостать миру праобразов и удержать его. Это происходит, напр., путем прохождения через внутренние переживания не свойственные переживаниям обычного сознания. Одно из таких типичных переживаний, названное настроением креста с розами, вы найдете в моем "Тайноведении" . К этому и подобным ему образам присоединяются чувственно-образ­ные изречения, охватывающие великие мировые истины. В результате силы мира праобразов формируют в нас органы сверхчувственного познания, развивают цветы лотоса". 119 (8)

5. Из антропософских руководящих положений

     1259. "В развитии человечества сознание опускается по лестнице раскрытия мышления. Есть первый этап сознания, когда человек переживает мысли в Я как проодухотворенные, одушевленные, оживлен­ные существа. На втором этапе человек переживает мысли в астр.теле: они тогда в большей мере явля­ются как одушевленные и оживленные отражения существа духа. На третьем этапе человек переживает мысли в эф.теле; они тогда являются лишь внутренней подвижностью, отзвуком душевного. На четвертом современном этапе человек переживает мысли в физ.теле; они здесь являются мертвыми тенями духовно­го.... Задача Михаэля — привести человека путями воли снова туда, откуда он пришел, когда от пере­живания сверхчувственного он спустился всем своим сознанием в чувственное".
     "Переходя к физ.телу, мысли теряют свою жизненность. Они становятся мертвыми, духовно мертвыми образованиями. Прежде, принадлежа человеку, они были в то же время и органами божественно-духовных существ, к которым принадлежит человек. Они сущностно волили в человеке, и благо­даря этому через них человек чувствовал себя в живой связи с духовным миром. С мертвыми мыслями он чувствует себя отпавшим от духовного мира. Он чувствует себя совсем перемещенным в физический мир. Но этим он перемещен в сферу ариманической духовности. У последней нет никакой значительной силы в тех областях, где существа высших Иерархий так держат человека в своей сфере, что или, как в древние времена, сами действуют в нем, или, как в позднейшие времена, действуют посредством своего одушевленного или живого отблеска. Пока существовало такое, проникающее в человеческую дея­тельность, воздействие сверхчувственных сущностей, т.е. приблизительно до ХV в., ариманические си­лы имели — хочется сказать — лишь слабо проявляющуюся власть внутри развития человечества.
     Этому не противоречит сказанное в персидском мировоззрении о действии Аримана. Ибо это мировоз­зрение мыслит действие Аримана не внутри душевного развития человека, а в мире, непосредственно к нему примыкающем. Деятельность Аримана хотя и переходит из соседнего духовного мира в душевный мир человека, но не вмешивается в него непосредственно.
     Это непосредственное вмешательство стало возможным лишь в то время, которое началось, приблизи­тельно, пять веков тому назад. Так человек стоит в конце некоего потока развития, внутри которого его существо сложилось из такой божественной духовности, которая под конец для себя умирает в абстрактной разумной сущности человека.
     Человек не остался в тех сферах, из которых он, как из этой божественной духовности, ведет свое происхождение. Что пять веков тому назад наступило для сознания человека, в более широком объе­ме по отношению к совокупности его существа совершилось уже в то время, когда Мистерия Голгофы ста­ла земным явлением. Невоспринимаемо для существовавшего в то время у большинства людей сознания развитие человечества постепенно перешло тогда из того мира, где Ариман имеет мало власти, в тот, где у него ее много. Этот постепенный переход в другой пласт мира завершился как раз в ХV в.
     Влияние Аримана на человека в этом пласте мира стало возможным и может опустошающе действовать по той причине, что в нем умерло родственное человеку действие богов. Но человек никак не мог прийти к раскрытию свободной воли иначе, как опустившись в сферу, где не было изначально свя­занных с ним божественно-духовных сущностей.
     В основе этого человеческого развития, взятого с космической точки зрения, лежит Мистерия Солнца. С тем, что до знаменательной поворотной точки своего развития человек мог воспринимать в Солнце, бы­ли связаны божественно-духовные существа его происхождения. Они отделились от Солнца, оставив на нем лишь свое отмершее, так что человек может теперь через Солнце принимать в свою телесность лишь силу мертвых мыслей.
     Но эти существа послали с Солнца на Землю Христа. А Он, ради спасения человечества, связал Свою сущность с омертвелостью божественно-духовного бытия в царстве Аримана. Таким образом, у человека есть двойная возможность, порука его свободы: обратиться ко Христу, но теперь уже сознате­льно в духовном образе тех мыслей, которые раньше, при нисхождении от созерцания сверхчувственного духовного бытия вплоть до пользования разумом, оставались в подсознании, или же захотеть ощутить себя в отъединенности от этого духобытия и благодаря этому подпасть той ориентации, которую принима­ют ариманические силы.
     В этом положении человечество находится с начала ХV века. А подготовлено оно — все в развитии совершается ведь постепенно — со времени Мистерии Голгофы, которая, как величайшее событие Земли, предназначена к тому, чтобы спасти человека от возможной гибели, которой он может подвергнуться, ибо должен быть свободным существом. ... Совершавшееся наполовину бессознательно ... привело к тому положительному, что заключается в живущем в абстрактных идеях воззрении на природу, а также к некоторым столь же положительным принципам поведения в жизни. Но теперь уже прошла эпоха, когда человек мог бессознательно развивать свое бытие в опасной сфере Аримана. Сейчас исследова­тель духовных миров должен обращать внимание человечества на тот духовный факт, что Миха­эль взял на себя духовное водительство всей совокупностью жизненных условий человечества. Что он должен совершить — Михаэль совершает таким образом, что этим он влияет на людей; они же могут следовать ему свободно, дабы с силою Христа вновь найти дорогу из сферы Аримана, куда они необхо­димо должны были прийти".
     "Михаэль предвидел, что человек, все более и более приближаясь к собственному пользованию ин­теллигенцией, должен встретиться с ариманическими существами, а вступив с ними в соприкоснове­ние, он может тогда подпасть под их власть.
     Поэтому Михаэль попирает ногами ариманические власти, все время оттесняя их в область, находя­щуюся глубже той, в которой раскрывается человек. Михаэль, попирающий дракона, оттесняющий его в бездну, — вот живущий в человеческом сознании мощный образ описанных здесь сверхчувственных фак­тов". 26 (к 103-106)