560. "Все печальные ощущения замедляют обмен веществ. В отношении телесного человека существу­ет подобие между тем, что остается лежать в желудке, что мы не можем переварить, что из желудка не очень хочет идти в кишечник, и тем, что делает нас печальными. Когда мы имеем по-настоящему горест­ное переживание, то оно, в буквальном смысле, вызывает затвердение в обмене веществ. Хотя это и не сильный процесс, тем не менее он имеет место. Когда вы внутренне сильно печалитесь, то вы фактичес­ки противодействуете своему пищеварению. Это все равно, что оставить пищу лежать камнем в желудке.
     ... Если же пищеварение совершается правильно, то питательная кашица сквозь желудок идет в кишечник, воспринимается кишечными ворсинками и переходит в кровь, а для верхнего человека она пронизывает по­всюду диафрагму; ... здоровый жизненный процесс действительно зависит от того, что мы сквозь диаф­рагму проносим переваренное вверх, распределяем в верхнем человеке. — Взятый телесно, этот процесс качественно подобен смеху, поскольку смехом мы искусственно приводим в колебание диафрагму. Смех — это процесс, делающий нас органически здоровыми. Он действует как здоровое, протекающее без помех пищеварение". 302 (1)

Смех и плач. Скука. Боль

1878. Распространяющееся астр. тело становится сонным и через то творит физиономическое выражение в физ. теле, означающее смех. В смехе человеческое существо самовозвышается над происходящим вокруг него, поскольку не хочет приложить к этому понимания и не должно, если оно над ним смеется.
     "О, в смехе и плаче кроме прочего содержится воспитательное средство для Я и сил Я. Я, так сказать, поднимается вверх в своей свободе и соединяется с миром, когда проявляет себя в смехе и плаче". Смех способствует самоосвобождению, плач помогает соединиться с тем, к чему он относится. Тра­гедия сжимает наше астр. тело и вносит в наше Я твердость, внутреннюю замкнутость; Я ищет себя. В комедии возникает обратный процесс. Я развивается, когда находится в колебательном движении, где оно само устанавливает положение равновесия.
     Говорят, что Заратустра при рождении смеялся; "... в этом смехе ликовало все земное творение и прочь бежали духи зла! Ибо в этом смехе — всемирноисторический символ духовного возвышения свободной я-сущности над всем тем, в чем ей не следует запутываться".58 с. 162-163, 178-181

1879. "Если вы над чем-либо смеетесь, то разыгрывающийся при этом процесс состоит в том, что вы свое Я и астр. тело распространяете вплоть до объекта смеха. ... они тогда увлекают за собой и кое-что физическое; и это не совсем прилично, ибо тянут они за собой язык! Это можно наблюдать у невоспитанных де­тей. Когда мы смеемся, то мы, правда, язык не высовываем, но состояние астр. тела в нас именно таково, оно так сильно вытягивается из нас, что затуманивает то, что производит на него комическое впечатле­ние. В основе смеха лежит распространение астр. тела вплоть до эфирного. Невидимый человек распростра­няется, как бы эластично расширяется. Таков процесс смеха.
     Прямо противоположное имеет место во время плача. Тогда астр. тело, и даже вместе с эфирным, стяги­вается и благодаря стягиванию спрессовывает физ. тело и выдавливает из него слезы". В еврейской "Хаг-гаде" рассказывается, как Соломон увидел печального Ангела смерти, который сказал, что должен взять от него двух его мавров-писцов. После того, как мавры умерли. Ангел явился Соломону смеющимся. Соломон, конечно, созерцал Ангела ясновидчески, и тот в первый день был собранным воедино, а на другой день — расширенным. Ангел сначала сгустился, чтобы вызвать в своих силах опору, ибо он стоял перед своей ра­ботой. И это выразилось в том, что он был печальным. На другой день работа была исполнена и все стало эластичным.167(11)

1881. "Что не имеет Я, то не может ни смеяться, ни печалиться. ... Когда мы в состоянии смеяться, то возвышаемся над ситуацией. Мы тогда осознаем нашу собственную внутреннюю ценность и благо­даря этому возвышаемся. Нечто колоссально оздоравливающее заложено в буффонаде, шутках кукольного те­атра и вплоть до комиков, показывающих всевозможные глупости, бессмыслицу, ибо настоящий смех над глу­постью выдает изверга, не человека". Но было бы прямой противоположностью этому смеяться над естест­венной врожденной глупостью человека.127(7)

Драма

     630. "Где Гете достигает наибольших вершин как художник, там он трудно понимаем". В "Ифигении" и "Тассо" он пытается работать в чистых от страстей мыслях; а еще более в драме "Дочь природы". Эти драмы оказали особенно большое влияние на сильных и энергичных людей. "Противодействие подобных мыслей, пребывающих на Девахане, происходит на астральном плане... Например, мыслесодержание "Дочери природы" с астрального плана так подействовало на чувства Фихте, что он проливал над ней слезы". 93—а (21)
     "Сострадание, сочувствие — это внутреннее душевное переживание. И если наше Я не вполне зрело для этого переживания, то это выражается душевно в печали; а в слезах это выражается даже физически. Ибо печаль есть переживание души, благодаря которому наше Я чувствует себя по отношению к чему-либо переживаемому вовне более сильным, чем оно чувствовало бы себя, если бы оставалось безучастным. Печаль есть всегда внутреннее повышение деятельности Я. Печаль повышает содержание, интенсивность нашего Я а слезы есть лишь выражение того, что в этот момент Я действительно делает усилие, чтобы пережить нечто большее, чем при безучастии. Поэтому мы должны удивляться глубокой связи с мировыми тайнами поэтической фантазии молодого еще Гете, который доводит слабость Фауста в отношении его Я до такой степени, что Фауст сперва хочет погасить свое Я — доходит до самоубийства, а потом до него доносится звон пасхальных колоколов, при котором его Я начинает чувствовать себя более сильным, что выражается в признаке, в знаке печали: "Слеза кипит, я возвращен Земле!"...
     Веселость или смех означают, что наше Я чувствует себя сильнее в смысле понимания и познания вещей и событий. В смехе наше Я стягивается, укрепляет свою силу настолько, что может легко разлиться над своим окружением. Это выражается в веселости, в том, что мы веселимся. ... Печально настраивать нас может то, что действует на нас в реальной жизни, вызывая сочувствие и побуждая наше Я укрепить себя в своей внутренней деятельности. Если же печаль обращена к чему-либо недействительному, например к художественному произведению, которое хочет вызвать в нас печаль, то здоровым образом мыслящий человек чувствует, что для полноты переживания здесь необходимо еще иное. Он чувствует: к тому, что вызывает в нас печаль, должно присоединиться еще как бы предчувствие, что эта печаль может быть преодолена. ... Здоровая душа в реальной жизни чувствует в себе стремление подняться, стать в уровень с несчастьем. Но при изображении несчастья будет нездоровым, если при этом не дается возможности предвидеть победу над этим несчастьем. Поэтому от драмы мы требуем указания, что подвергшаяся несчастью личность одержит победу. Здесь эстетика не может произвольно диктовать или требовать, чтобы изображались лишь повседневные моменты жизни; и здесь поистине становится ясно, что, следуя своей здоровой природе, человек не разовьет сил своего Я, если перед ним будет только изображение несчастья. Нужна вся мощь действительности, чтобы наше Я могло воспрянуть к состраданию. Но почувствуйте в своей душе, что совсем другое происходит в отношении чего-либо комического в нашем окружении. Можно назвать жестоким того, кто в состоянии смеяться над настоящей глупостью или безумием. Над глупостью, выступающей перед нами в действительной жизни, мы не можем смеяться. Наоборот, над глупостью изображаемой очень здорово смеяться. ... А когда в гибели трагического героя искусство изображает нам смерть, то мы чувствуем, что в этой смерти символически дана победа духа над телом". 124 (7)