98. Имелось большое различие между становящимся все более мирским клиром и теми, кто жил в монастырях. Первых занимала лишь власть и владение. Епископ был часто так же необразован, как сословие рыцарей и крестьян. В монастырях же понемногу развивалась духовная, культурная жизнь.
     "Немецкая мистика могла возникнуть лишь таким образом — в резкой оппозиции к мировому клиру". Экхарт, Таулер, Сузо были объявлены Римом еретиками. 51 (11)

Кризис естествознания

     196. "С мышлением как таковым современной науке почти нечего делать, ибо она расчленила человека, пришла к удивительным воззрениям на строение мозга и т.п., на функции человека и т.д., но во всем этом отсутствует мышление. Поэтому мышление как таковое для этой науки становится ну прямо-таки призраком, перед которым она ощущает страх. Поэтому-то новая наука особенно ненавидит таких мыслителей, которые в содержание своего мировоззрения внесли много мыслей: Гегеля, Шеллинга, Якова Беме и других мистиков". 179 (6)

     361. "Для многих это чистая мыслительная пряжа, что дает Фихте, поскольку это чистое мышление, отвлеченное от всего мирового опыта и выпрядаемое только из души, выпрядаемое из того, что можно выпрясть из души. Если вы станете изучать "Наукоучение" Фихте, то от предложения к предложению вы будете восходить к абстрактным высотам, так что уж не будете и знать временами, зачем вам, собственно, нужно читать подобные мысли, ибо они вам ничего не говорят. Вы можете прочесть многие страницы "Наукоучения", и вы там найдете: "я" полагает само себя. Об этом говорится на многих страницах. Далее: Я полагает "не-я"; и опять на много страниц. Еще далее: "я" полагает само себя, ограничивается "не-я", а "не-я" ограничивается "я". Пройдите все "Наукоучение", оно целиком состоит из подобных предложений, данных в расширяющейся с большой силой дедукции. Вы скажете: это ведь совершенно опустошенные абстракции. И тем не менее... вы наполняетесь уважением к Фихте, к его стремлению работать в чистых мыслях.
     Откуда проистекает это примечательное противоречие? — Оно проистекает из необходимости достичь в развитии человечества мышления, наполненного чистыми мыслями". Такого не могли делать ни греки, ни римляне, ни даже схоласты. "Однако для чего выступило в новом историческом развитии абстрактное мышление? — Для того, чтобы люди научились внутренне напрягаться! Необходимо большое внутреннее напряжение, чтобы, например, в смысле Фихте подняться к абстракциям и исполненным силы овладеть этими абстракциями, о которых человек ограниченный скажет: мне это не годится, ибо здесь нет никакого опыта. Такое, вообще, встречается. Но все же необходимо однажды пробиться к подобным абстракциям. Как только пробивная сила душевной жизни разовьется еще немного далее за эти абстракции, она войдет в спиритуальную жизнь. Нет иного здорового пути в современной мистике, который не проходил бы через энергичное мышление. Поэтому прежде всего должно быть достигнуто энергичное мышление". 189(5)

     362а. "Фихте характеризует "Я есмь" в том смысле, как это делается в оккультизме. Оставаясь в сфере чистых мыслей, оно, однако, рассматривается не как простое умозрение, а как истинное внутреннее переживание".
     Для того, кого не вожделения гонят в высший мир, а желание работать над собой, Фихте может быть добрым водителем.
     "Фихте доводит мышление до той вершины, с которой может быть совершено вхождение в страну оккультизма". Д. 11, с. 9

Философия "я"

     618. "Внутри европейской культуры возрос тот образ мышления, историй прежде всего постигал происходящее между рождением и смертью с помощью сил, которые он получает благодаря облечению духовно-душевного телесностью, физ. и эф. телами. В этой конституции, где внутреннее переживание духовно-душевного и способ этого переживания происходили оттого, что человек погружался духовно-душевным в физ.тело, явилось ясное, полное, внутреннее постижение "я". Поэтому в Европе человек почувствовал тягу постигать именно свое "я", свое "я" постигать как божественное. ...Это выступает у средневековых мистиков, у Экхарта, Таулера и у других. Это постижение "я" кристаллизуется со всей силой в том, что составляет среднеевропейскую культуру. И мы должны различать восточную культуру, время, когда "я" впервые смутно стало переживаться, и культуру середины, в которой переживается "я". И мы видим, как в различнейших метаморфозах переживается это "я": сначала, я бы сказал, сумеречно, как у Экхарта, Таулера и других мистиков, затем все отчетливее и отчетливее в то время, когда развивается все то, что может проистечь из этой я-культуры.
     Мы видим затем, как в я-культуре середины выступает новый импульс. В конце ХVIII в. в Канте выступает нечто такое, что, по сути говоря, совсем необъяснимо, исходя из дальнейшего развития я-культуры. Ибо, что приходит через Канта? Кант исследует познание природы и не справляется с этим. Природо-познание распадается у него в субьективностях, он не проникает до "я", хотя постоянно и говорит о нем и даже из "я" извлекает многие категории из воззрений на пространство и время, желая охватить всю природу. И все же он не проникает до действительного переживания "я". Он также конструирует практическую философию с категорическим императивом, который должен возвещаться из лишенных основы сфер душ. И при этом, опять-таки, "я" во всем этом отсутствует. Кантова философия примечательна: в ней большая сила диалектики, диалектики логически-юридического мышления, и все при этом склоняется к "я", но не доходит до него, чтобы действительно увидеть философию "я"... К этому приходит Фихте, ученик Канта, который со всей присущей ему силой дал всей философии излиться из "я" ... философии "я есмь"." 200(1)

2. Мистики

     296. "Развитие мировоззрений в течение столетий, следующих за периодом реализма и номинализма, становится исканием нового фактора действительности. Один из путей, открывающийся наблюдателю этого искания, — это тот, которым шли средневековые мистики: Майстер Экхарт (ум. 1329 г.), Иоганн Таулер (ум. в 1361г.). Генрих Сузо (ум. в 1365г.). Эти мистики хотят включить нечто в я-сознание, чем-то наполнить его. Поэтому они стремятся к такой внутренней жизни, которая "совершенно уравновешена", которая отдается покою и, таким образом, ждет, чтобы внутреннее души наполнилось "божественным Я". Позже такое душевное настроение, только с большим духовным подъемом, выступает у Ангела Силезского (1624-1677).
     Другим путем идет Николай Кузанский (Николай Крипфс, род. в Кузе на Мозеле; 1401-1464). Он стремится выйти за пределы мыслительно достигаемого знания и подойти к такому душевному состоянию, в котором это знание прекращается и душа в "ученом невежестве" встречается со своим Богом. Николай Кузанский чувствует себя одиноким в своем "я"; это последнее не имеет в себе связи со своим Богом. Этот Бог — вне "я". "Я" встречается с ним, когда достигает "ученого невежества". 18(4)

     297. Один род мистиков, подобно неоплатоникам (Ямвлиху, Плотину), живет умом и сердцем. Это Эригена, Майстер Экхарт. "Другой род мистиков не любит того, что идет через мысль. Благодаря этому они сберегают силы и сердцем чувствуют все, что говорит окружающая природа. Это опьяняющая сила сердечного чувства. Таков Франциск Асизский.
     Но если бы человек выключил все личное сознание и кроме того все переживания сердца, то он давал бы людям только чистые мысли — мысли и представления, которые пользуются только орудием мозга. И если на Франциска Ассизского люди смотрят с интересом, но не решаются ему подражать, то от мистика последнего рода они будут бежать, так как людей интересуют именно личные переживания, а он их подавляет. Таким мистиком является Гегель — мистик с одним переживанием мозга. Такой человек поднимает нас, так сказать, на чистейшие эфирные высоты мысли. В то время как в обыкновенной жизни человек имеет только такие мысли, которые коренятся в личном интересе, в личном сознании, проникнуты этим личным, у философа-мистика Гегеля именно это должно быть исключено. Такой мистик исключает также и то, что делает духовное желанным благодаря тому, что оно связывается с переживанием сердца. ... из всего, что может пережить человеческое сердце, он имеет только мысли. ... Гегель обращает свое внимание и на "я", поскольку оно есть идея особенно важного переживания, переживания "я".
     Еще один тип мистиков имеет в себе все три способности: земное сознание, переживание сердца и мозга (т.е. мышление) — и погашает их одну за другой (сердце последним), — такова святая Тереза.
     Если же у мистиков, стремящихся выйти за пределы лично-человечески-земного, тем не менее в сильнейшей степени сохраняются переживания сердца, то в их стремление вмешивается нечто человечески ограниченное — любовные инстинкты (переживание жениха-Христа со всеми силами человечески земной любви и др.), — такова святая Хильдегарда. Когда же у подобных мистиков не утрачивается некий взгляд на себя со стороны, чувство юмора, то возникает более симпатичный тип мистиков: Матильда из Магдебурга". 137(4)

     307. "Иоганн Шефлер, носивший имя Ангела Силезского (1624-1677), был личностью, которая в ХVII в. дала еще раз в великой душевной гармонии разгореться тому, что подготовили Таулер, Вейгель, Яков Беме и др. Идеи этого мыслителя как бы собраны в духовный фокус и излучают сосредоточенный свет в книге "Херувимский странник". И все, что говорит Ангел Силезский, является настолько непосредственным и естественным раскрытием его личности, как если бы этот человек был призван по особой воле провидения воплотить в личном образе мудрость. Непосредственность, с которой переживается им мудрость, сказывается в той — изумительной также и в художественном отношении — форме кратких изречений, в которую он ее облекает. Он парит как духовное существо над всем земным бытием; и то, что он говорит, подобно веянию из иного мира и уже заранее свободно от всего грубого и нечистого, из чего обычно лишь с большим трудом высвобождается человеческая мудрость. В смысле Ангела Силезского воистину познающим является лишь тот, кто пробуждает в себе к видению око Вселенной; в истинном свете видит свою деятельность только тот, кто чувствует, что эта деятельность направляется в нем рукою Вселенной: "Бог есть во мне огонь, а я — сиянье в нем; не слиты ль оба мы всецело с ним в одно?" — "Богат и я как Бог; нет в мире ничего, в чем (человек, поверь) я б не был с ним одно". — "Бог любит больше нас, чем Самого Себя; и если мной любим Он больше, чем я сам, то я даю Ему не меньше, чем Он мне". — "Для птицы воздух — дом, а камню дом земля; в воде жилище рыб; покой для духа — Бог". — "Коль ты рожден из Бога, то Бог цветет в тебе; и Божество Его — краса твоя и сок", — "Постой, куда бежишь; Небо в тебе самом; коль Бога мнишь не там, то не найдешь нигде". — Для того, кто чувствует себя так во Вселенной, прекращается всякое разделение между ним и другими существами; он больше не ощущает себя отдельным индивидуумом; напротив, все, что ни есть в нем, он ощущает как звенья мира, а собственное существо свое — как саму Вселенную. "Мир, он не держит нас; ты сам себе тот мир, что крепко в плен забрал тебя в тебе тобой". — "Дотоле человек блажен не будет весь, пока иного в нем не поглотит одно". — "Все вещи в человеке; коль нет в тебе чего, то ты не знаешь сам, насколько ты богат".
     Как существо чувственное, человек есть вещь среди других вещей; и органы его внешних чувств доставляют ему, как чувственной индивидуальности, чувственные вести о вещах, в пространстве и времени вне его; но когда в человеке говорит дух, тогда нет ни внешнего, ни внутреннего; духовное не здесь и не там, не прежде и не после: пространство и время исчезают в созерцании духа Вселенной. Только до тех пор, пока человек взирает как индивидуум, он бывает здесь, а вещь — там; и только до тех пор, пока он взирает как индивидуум, существует одно прежде, а Другое — после. "Когда возносишь дух выше времен и мест, то вечность в каждый миг бывает твой удел". — "Я вечность буду сам, когда покину время и в Бога заключусь, в себя вобравши Бога". — "Та роза, что сейчас ты внешним видишь оком, от вечности она так в Господе цвела". — "Стань в точке посреди, и все увидишь враз: что было и что есть, что здесь и в небесах". — "Пока в уме хранишь ты плен времен и мест, дотоле не поймешь, что вечность есть и Бог". — "Когда избавишь дух от множества вещей и к Богу вознесешь, найдешь единство в Нем". — Тем самым человек достигает высоты, на которой он выходит за пределы своего индивидуального "я" и преодолевает всякую противоположность между миром и собой. Для него начинается высшая жизнь. Охватывающее его внутреннее переживание является ему как смерть старой жизни и воскресение в новой. — "Поднявшись над собой, в себе дай править Богу: тогда узнает дух твой вознесенье в Небо". — "Возвысить в духе плоть, а дух ты должен — в Боге, когда ты вечно в нем блаженно хочешь жить". — "Чем больше мое "я" во мне изнемогает, тем крепче и сильней во мне Господне Я". С такой точки зрения познает человек свое значение и значение всех вещей в царстве вечной необходимости. Природное "все" является ему непосредственно как божественный Дух. Мысль о таком божественном Духе Вселенной, который еще может иметь бытие и пребывание над вещами мира или наряду с ними, исчезает как превзойденное представление.
     Этот Дух Вселенной является в такой степени излившимся в вещи и столь сущностно соединившимся с ними, что его нельзя было бы больше даже и мыслить, если отнять от существа его хотя бы одно какое-нибудь звено. "Есть только Я и Ты; не будь обоих нас, Бог был бы уж не Бог и рухнуло бы Небо". — Человек чувствует себя необходимым звеном в мировой цепи. Его деятельность больше не имеет в себе ничего произвольного и ничего индивидуального. Все, что он делает, необходимо в целом, в мировой цепи, которая распалась бы, если бы из нее выпала эта его деятельность. "Не может без меня Бог ничего создать: не поддержу я с Ним — и тотчас рухнет все". — "Я знаю: без меня не может жить и Бог; коль превращусь в ничто, испустит дух и Он". — На этой высоте человек впервые видит вещи в их истинной сущности. Ему не нужно больше извне наделять духовностью ничтожные и грубо-чувственные вещи. Ибо таким, каково оно есть, это ничтожное, при всей своей ничтожности и грубой чувственности, является звеном во Вселенной. — "Пылинки малой нет, соломинки такой, чтоб Бога в них мудрец в величьи не узрел". — "В зерне горчичном скрыт, коль хочешь ты узнать, весь образ всех вещей, тех, что вверху и долу". — На этой высоте человек чувствует себя свободным. Ибо принуждение существует лишь там, где что-нибудь еще может принуждать извне. Но когда все внешнее влилось во внутреннее, когда исчезла противоположность между "Я и миром", между "вне и внутри", "природой и духом, тогда человек чувствует все, что его побуждает, только как свое собственное побуждение.
     "Закуй меня, как хочешь, хоть в тысячу цепей, и все ж на воле я, свободен от оков". — "Коль волей мертв я стал, то должен Бог творить то, чего я хочу: я сам Ему указ". — Тут кончаются все извне приходящие нравственные нормы; человек становится сам себе мерой и целью. Над ним не стоит никакого закона, ибо закон стал его сущностью. — "Для злых лишь есть закон; без писанных скрижалей любить бы добрый стал и Бога и людей". — Таким образам, на высшей ступени познания человеку вновь даруется невинность природы. Он выполняет поставленные ему задачи в чувстве вечной необходимости. Он говорит себе: через эту железную необходимость дана тебе возможность освободить от вечной необходимости то звено мира, которое тебе досталось в удел. — "Учитесь, люди, вы, у полевых цветов: как Богу угодить и расцветать в красе". — "Не знает роза никаких "зачем" и "почему"; не спросит: видят ли ее, цветет себе без дум". — Восставши на более высокой ступени, человек ощущает в себе, подобно полевому цветку, вечное, необходимое устремление Вселенной; он живет, как цветет полевой цветок. Чувство его нравственной ответственности возрастает при всяком его действии до неизмеримости. Ибо, упуская что-нибудь сделать, он отнимает это у Вселенной, он умерщвляет Вселенную, поскольку возможность такого умерщвления зависит от него. "Что значит: не грешить? Ответ искать не долго: тебе его дадут безмолвные цветы". "Все смерти подлежит: коль не умрешь для Бога, то для врага тебя в конце поборет смерть"." 7(7)