1142. "Имагинативное познание дает только внутренний мир, который перед высшим познанием следует характеризовать как мир образов. И оно дает образы космоса. Сам космос и наше собственное истинное существо, каким оно было до рождения, до земного бытия, они впервые выступают в инспирации, когда духовный мир извне струится в нас. Но когда мы пришли к установке пустотного сознания, то наша душа наполняется сначала просто пробужденностью, и в этом просто пробужденном бытии мы должны смочь прий­ти к определенному внутреннему покою, тишине". Этот покой можно охарактеризовать только следующим образом. Напр., истратив все деньги из своего бумажника, мы можем еще взять в долг, переступить че­рез нуль. Так можно прийти и к негативу слышимого, к тишине большей, чем тишина. И когда мы приходим к такого рода тишине, то мы не только видим, но и слышим духовный мир.
     "Тогда ранее увиденное воз­вышается через звучание к более живому миру. Мы тогда стоим в действительном духовном мире. ...в не­котором роде на другом берегу бытия, где исчезает обычный чувственный мир. Конечно, мы должны прави­льно к этому подготовиться, чтобы в любое время быть в состоянии вернуться назад. Но здесь наступа­ет и еще нечто. Наступает опыт, которого прежде человек никогда не проделывал. То, что я описал как внутренне-переживаемое, широкое, я бы сказал, космическое чувство счастья, оно превращается, в тот момент, когда мы устанавливаем пустотное сознание и покой, в столь же широкую душевную боль, в столь же широкое, захватывающее душевное страдание. И мы обретаем опыт, что мир построен на основе косми­ческой боли, а соответственно — и космический элемент может быть пережит человеком только в боли. И мы учимся проникать в познание той истины, которой так охотно пренебрегают те, кто ищет лишь внешнее счастье человечества: что все бытие в конечном счете должно рождаться из боли.
     И если т.обр. че­ловек проникает до переживания космической боли в познании посвящения, то он должен из действительного внутреннего знания сказать себе: мы рассматриваем наш глаз, этот глаз, открывающий нам в физи­ческом мире красоту этого мира, этот глаз, который обеспечивает 9/10 нашего жизненного содержания для физического бытия между рождением и смертью, он вложен в углубление в теле, которое пер­воначально в своем становлении представляло собой в действительности рану в теле. ... Глазное углуб­ление возникло во время, когда человек еще был бессознательным существом, но если бы его возникно­вение поднялось в сознание, то оно означало бы болезненное ранение организма. Но и весь человечес­кий организм поднялся из элемента, который, будучи пережитым в сознании, каким человек обладает теперь, был бы переживанием боли. И человек именно на этой ступени познания глубоко ощущает, как все счастье, вся радость, все блаженство в мире происходят, как из почвы, из элемента боли, подобно тому, как рост растения из земной почвы всегда, собственно, означает боль". Мы пережили бы бесконечно возрастающую боль в результате роста растений, если бы могли сознанием проникнуть в субстанцию поч­вы. Конечно, поверхностному сознанию постичь это трудно. Оно ведь как у того испанского короля, который, пытаясь постичь движение планет, сказал: будь я на месте Бога, я бы все устроил проще. Таково, по сути, религиозное чувство многих людей, но они не знают, сколь наивно они судят.
     "В этом мире инспираций человек может почувствовать себя как дома. Он находит в нем происхождение всех земных вещей, всех земных творений. Он находит в нем ... собственное доземное бытие. Этот мир — дело не в названиях, но какая-то терминология необходима, — расположенный за имагинативным миром, на­зывается астральным. И то, что человек из этого мира несет в себе, что он берет с собой в физ. и эф. тела, — это, соответственно, можно назвать его астр.телом. В него некоторым образом вчленена сама я-организация". 227 (2)