Духи тьмы и социальность

727. "По сути говоря, духи тьмы хотели в то древнее время (до Атлантиды Люцифер действовал один, а с Ат­лантиды — вместе с Ариманом) сделать нечто по их мнению хорошее для человека, они хотели дать ему полную свободу, для которой люди в то время были незрелы. Они хотели наделить людей теми импульса­ми, благодаря которым каждый отдельный человек мог бы опираться на самого себя. Но такого не должно было произойти по причине незрелости людей.
     Должна была выступить противосила со стороны Духов Света; и эта противосила состояла в том, что человек в то время был низвергнут на Землю, что символически описано в сцене изгнания из Рая. В дей­ствительности то было изгнание человека с Неба на Землю — вплетение его в поток унаследованных или наследуемых свойств. Люциферические и ариманические силы хотели, чтобы каждый человек как индивидуа­льность стоял на самом себе. Но тогда человек в незрелом состоянии быстро одухотворился бы. ... Все, пребывающее в физической линии наследования, напечатлено Духами Света как течением, противо­положным течению Люцифера. Человеку в некотором роде была навешана тяжесть, благодаря которой он связался с земным бытием".
     Мятежные люциферически-ариманические духи стремились в Лемурийскую и Атлантическую эпохи прежде­временно индивидуализировать человека. Их действие в той или иной степени продолжалось фактически до XIX в. и выражалось в насаждении идей, разрушавших кровно-родственные узы. "Так эти духи тьмы действовали на Земле, а другие, родственные им духи тьмы пребывали наверху, в духовном. В 1841 г. началась борьба, которую я вам описываю. Духи тьмы, бывшие наверху, сошли вниз к другим, родственным им духам. Но сила этих древних мятежных духов ... имевших задачу действовать в халдео-египетскую и греко-латинскую эпохи и даже еще в Лемурийскую и Атлантическую эпохи, стала убывать, и на ее месте стали действовать духи, свергнутые вниз в 1879 году. В то время, как кончалась сила их, в не­котором роде, братьев, начали действовать эти духи. Поэтому в последней трети XIX века мы имеем пол­ную перемену всех отношений. Правильно развитые Духи Света достаточно поработали в насаждении кровно­родственных уз, родовых, расовых и других уз, ибо в развитии все имеет свое время. И все утверждаю­щееся в человеке через кровные связи, прошло через достаточное развитие в пределах правомерного мировоззрения. Так что с того времени Духи Света мыслят свою деятельность так, что они теперь инспирируют людей развивать свободные идеи, ощущения, импульсы свободы, что они теперь хотят поставить людей на основу их индивидуальности. А те духи тьмы, что пришли на смену древним духам тьмы, получа­ют теперь задачу действовать в кровных связях. ... духи тьмы, прежние мятежники свободы, стали напе­чатлевать людям строй, основанный на родовой, кровной сопринадлежности".
     "И можно видеть, что именно в XIX в. начинают настаивать на родовых, народных и расовых связях, выставляя их в идеальном свете, тогда как в действительности это начало заката человека, человечес­тва. ... эти духи будут в следующие три эпохи развития человечества, вплоть до великой катастрофы, консервируя древние наследственные признаки ... вносить свойства упадка в человечество, ...человек ХIV в., говоря о расовых, национальных идеалах, говорил из прогрессивных свойств человеческого раз­вития; если же об идеалах расовой, национальной и родовой принадлежности говорят в наше время, то го­ворят из упадочных импульсов развития". В будущем ничто так не будет задерживать развитие, как дейст­вие из люциферически-ариманических сил, настаивающих на расовых, народных и кровных идеалах. И пото­му бессмысленно говорить о социальной структуре на основе кровной сопринадлежности народа. Но именно на этом настаивает вильсонизм, который в то же время есть ариманизм, духовная тьма".177 (12)

749. "Получеловеческие творения, потомки павших ангелов, известные в индийских текстах как "азуры", иногда называются "ракшасами" или демонами".93 с.303
     "Ракшасы (азуры) существуют, они действительно существовали — действенно, активно — как искусители людей. Они воздействовали на человеческие страсти вплоть до того момента, когда в Иисусе из Назарета был воплощен Христос, и так в человеческой телесности на Земле был реализован Буддхи-принцип. ...Не напрасно Библия говорит о сошествии Христа в преддверие ада. Там больше не было человеческих существ. Он имел там дело с духовными существами. Существа ракшасов благодаря этому впали в состояние парализованности и летаргии. Они были удержаны как бы в узде, так что сделались неподвижными. Их удалось сделать такими только благодаря тому, что им было оказано противодействие с двух сторон. Это оказалось бы невозможным, если бы в Иисусе из Назарета не соединились две природы: с одной стороны, старый человек, который был целиком связан с физическим планом, который мог действовать также и на физическом плане и своими силами мог держать его в равновесии, а с другой стороны — Сам Христос, чисто духовное Существо. Это космическая проблема, лежащая в основе Христианства. Тогда произошло нечто в оккультной сфере — заклятие врага человеческого. Оно нашло свой отзвук в сказании об антихристе, который был скован, но явится опять, если ему навстречу не встанет снова в своем изначальном смысле Христианский принцип.
     Весь средневековый оккультизм стремился к тому, чтобы не дать выступить действию ракшасов. Те, кто мог взирать на высшие планы, уже давно предвидели то время, когда все это может произойти: в конце XIX столетия и на переходе от XIX к XX столетию. Нострадамус, работавший в башне, открытой сверху, давший целебное средство против чумы, был в состоянии предсказывать будущее. Он написал ряд пророческих стихов (центурий), в которых можно прочесть о войне 1870 г., о Марии Антуанетте, — все это уже сбылось. В этих центуриях Нострадамуса стоит также следующее (центурии 10,75): Когда XIX век придет к концу, то из Азии явится брат Гермеса и снова соединит человечество. — Теософское Общество является не чем иным, как исполнением этого пророчества Нострадамуса. Противодействие ракшасам и восстановление прежних Мистерий составляют стремление Теософского Общества".93(2)

402. "В прошлом ариманические воинства проиграли еще одну войну, и тогда были также низвергнуты из духовных миров в земную сферу. Но они все вновь бросаются на штурм. Когда в той войне ариманические воинства были сброшены на Землю, то они принесли с собой сю­да то, что в медицине называется бациллами. Все, что обозначается как сила бацилл, в чем бациллы принимают участие, все это есть следствие того, что однажды ариманические воинства были с Неба сброшены на Землю, что дракон был побежден, как подобным же следствием другой победы явился ариманически-мефистофельский образ мышления, выступивший с конца 70-х годов (XIX в.). Так что, можно ска­зать: в материальной области заболевание туберкулезом от бацилл имеет то же происхождение, что и со­временный рассудочный материализм в душевно-духовной сфере. — Обе эти вещи в высшем смысле подобны". 177 (9)

1278. "Гарун аль Рашид развивал при своем дворе духовную жизнь, которая включала в себя архитекту­ру, астрономию, в смысле того времени, географию, в том живом виде, в каком она существовала в то вре­мя, математику, поэзию, химию, медицину, и по всем этим областям он собрал при своем дворе выдающихся представителей своего времени. Он выступал энергичным защитником этих представителей, обеспечивал твер­дую почву для этого, я бы сказал, достойного удивления центра культуры в VIII и IX веках христианского летоисчисления. Рассматривая этот двор Гаруна аль Рашида, мы находим там одну примечательную индивидуальность, от которой получаешь впечатление, что не в той жизни при дворе Гаруна аль Рашида, а в предыдущей она получила посвящение... принадлежала к лучшим посвященным. ... Эта индивиду­альность была выдающимся — воспользуемся избитым словом — "организатором" всей этой научной и художе­ственной жизни при дворе Гаруна аль Рашида.
     Мы также знаем, что внешним образом под действием толчка, полученного от магометанства, арабизм рас­пространился через Африку, через юг Европы, через Испанию в Европу. Мы знаем о внешних войнах, о внеш­них культурных конфликтах, что разыгрались тогда. Но это лишь отрывки целого. Обычно о битве Карла Мар-тела с Ксеросом де ла Фронтера говорят, что таким путем арабизм был вытеснен из Европы. Но в арабизме была колоссальная духовная ударная сила. И примечательно, что когда внешне арабизм, как политическая, как военная сила, был выбит из Европы, то души тех, кто задавали тон внутри арабизма, после того, как они прошли врата смерти, в духовном мире стали интенсивно искать способ, как далее нести влияние арабизма в Европу. ... И души тех, кто были велики в арабизме, снова явились на Землю и уже не в своих внешних формах, а во внутренних импульсах принесли арабизм в более поздние времена. Они явились в более поздние времена как носители культуры речи, привычек мышления, привычек ощущений, волевых импульсов этих позднейших времен. Но в их душах и далее действовал арабизм. И так мы видим, что именно то духовное течение, которое выступило как задающее тон в двух последних третях XIX в., находи­лось под глубоким влиянием таких умов, происходивших из арабизма.
     Мы смотрим на душу Гаруна аль Рашида. В той жизни он проходит через врата смерти. Он развивается далее между смертью и новым рождением. И в другой форме цивилизации, в новое время он является снова. Ибо индивидуальность Гаруна аль Рашида в западной, в английской духовной жизни выступила как лорд Бэк­он Веруламский. ... И мы знаем, что Бэкон Веруламский глубочайшим, интенсивнейшим образом вплоть до на­стоящего времени оказывает влияние на европейскую духовную жизнь. В отношении научного исследования и научного ощущения люди после Бэкона думают и чувствуют как он. ... не во внешних формах, а по внутреннему смыслу подобны, созвучны эти две жизни. За Гаруном аль Рашидом, но другим путем, последовала индивидуальность его советника. "Эта инди­видуальность была глубоко внутренне родственна, глубоко внутренне связана со всем тем, что она воспри­няла как тайны посвящения из восточной мудрости. Она не могла идти тем, более блистательным путем Гаруна аль Рашида, она должна была идти другим путем. Этот путь привел ее к новому воплощению в такое время, что обе индивидуальности некоторым образом встретились в потоке цивилизации, стоявшем под влия­нием Гаруна аль Рашида и его советника, и который они возбуждали далее в Европе. Душа этого советника снова явилась как Амос Коменский, который не внешним образом изживал принцип посвящения, а всем тем ро­дом и образом, каким он был поставлен в педагогическую, воспитательную жизнь. ... И когда смотришь на европейскую духовную жизнь, которая развивалась в ХVI-ХVII веках, то повсюду находишь арабизм в новых формах. Во всем влиянии, произошедшем от Бэкона, арабизм выступает в более блистательном виде. Во всем влиянии, произошедшем от Амоса Коменского, можно заметить глубоко восточное обращение ко внутреннему".
     "Можно сказать примерно так: обе эти индивидуальности, Гарун аль Рашид и великий советник, выдающаяся личность, получившая в прошлом глубокое посвящение, они разделились; но они разделились, по сути говоря, для совместного действия, когда прошли врата смерти. ... И если время их деятельности не совсем со­впадает, то время здесь не имеет решающего значения; ибо часто явление и через столетие продолжает дей­ствовать в более поздней цивилизации". 236 (1)

101. Весьма поучительно рассмотреть исторические события с той точки зрения, что они развиваются в 33-летнем цикле: причины, заложенные в одном году, дают следствия через 33 года. В 1914 г. начались катастрофические события. "И нужно только подумать о том, что было за 33 года до 1914 г., т.е. в 1881 г. Тогда в Петербурге началось правление Александра III (1845-1894), того царя, при котором начались преследования в прибалтийских провинциях, того царя, который воплотил так много несчастий в Европе. Можно также заглянуть глубже в события; я сейчас имею в виду не душевно "глубже". Если вы изучите роль, которую сыграл в 1881 г. Гамбетта (Леон, 1838-1882; в 1881-82гг. французский премьер-министр) во время его двухмесячного президентства, то из этого вы извлечeте сигнатуру того, что подготовлялось в тот момент, когда разразились эти катастрофические события ... ныне симптоматически выражающиеся в настроении, господствующем между северной и южной Россией, в развязывании русско-украинской вражды, являющейся симптомом куда более значительным, если взять события, которые подготовлялись, чем всe то, что сегодня люди, исходя из удобства, хотели бы назвать важными событиями". 180(2)

103. "Борьба Михаэля с драконом была событием духовного мира. Она разрешилась свержением дракона на Землю. ... Первая заря, начало, первое столкновение в этой войне Михаэля с драконом в XIX в. было в 1841 г. Особенно напряженно она шла затем до 1845 г. От 1845 до 1879 г. протекло 34 года, считая далее от 1879 ещe 34 года, мы приходим к событию, которое выступает как отражeнное событие: это год 1913, предшествующий 1914. Вы видите на физическом плане отражение решающих событий духовной борьбы, отражение, начавшееся в 1913 г. Но возьмите периоды от 1841 до 1879 и далее до 1917! Решающим годом в XIX веке был 1841, его отражение — 1917 г.


     "Подобные вещи не должны лишать человека покоя, насаждать в голове вечные капризы. Эти вещи должны стать требованием желать видеть всe ясно, желать действительно всмотреться в духовный мир, не проспать события".177(9)

251. "Многое выступило в конце 50-х годов, в том числе и книга Карла Маркса о политической экономии. В это же время — и здесь имеется внутренняя взаимосвязь — появился спектральный анализ Бунсена. В том же примерно году широкую известность получил дарвинизм ... появилась создавшая путаницу в психологии "Подготовительная школа эстетики" Густава Теодора Фехнера, поведшая затем к психофизике". 185-а(5)

258. "Духовная жизнь современности имела бы совсем другую физиономию, если бы в этом (XIX) столетии не появились две книги: "Происхождение видов" Дарвина и "Принципы геологии" Лайеля". Даже те, кто их не читал, стоят под их влиянием. 30 с.359

3. Правление Архангела Михаэля

344. "В последней трети XIX в. произошeл решающий поворот для человеческой духовной жизни. Этот решающий поворот изживали в различных фактах, и это в существенном является подосновой всех, я бы сказал, бед, которые в XX в. случаются с человечеством, ибо подосновы всех этих бед лежат в духовном". 225 (1)

Борьба Михаэля с драконом

346. "Естественно, что борьба Михаэля с драконом происходила на различных ступенях развития ... и каждый раз, когда начиналась эта борьба Михаэля с драконом, она протекала подобным же образом, как и в 40-х годах прошлого столетия, но из-за других ценностей, добра, зла, поскольку определeнные ариманические воинства постоянно стремятся внедриться то в одно, то в другое развитие мира и должны всe вновь побеждаться. Так должны они были быть побеждены, но в духовном мире, осенью 1879 года. ... результатом этой войны явилось то, что, выражаясь библейски, этого ариманического воинства больше нет на небесах. Но зато его можно найти в человеческом царстве, а это означает: конец 70-х годов был тем временем, в которое человеческие души в отношении определeнных сил познания были захвачены ариманическим импульсом. Поскольку ранее эти ариманические импульсы могли действовать в духовном царстве, люди более оставались в покое, поскольку же их низвергли из духовного царства, то они пришли к людям. ... И это — личностно окрашенное ариманическое материалистическое мировоззрение.
     Несомненно, своего апогея материализм достиг в 40-х годах XIX в. Но тогда свои импульсы он посылал в людей более инстинктивно. Ариманические воинства тогда из духовного мира посылали свои импульсы в человеческие инстинкты. Личным достоянием людей эти ариманические импульсы, а именно силы познания и силы воли, стали с осени 1879 г. Что ранее было более общим достоянием, с тех пор насаждается (прививается) человеку ... с тех пор в человеческом царстве возникает личная тенденция, личная амбиция трактовать мир материалистически". 177 (9)

374. "Те человеческие деяния, протекшие в последней трети XIX в. (до конца Кали-Юги), имели огромное влияние на первую треть XX столетия. ... Ещe никогда привидения последнего, предшествующего нашему, времени не были столь воспринимаемы бродящими вокруг нас, как теперь. И если люди не воспринимают этих привидений, то не потому, что живут в тeмное время, а потому, что ослеплены светом эпохи". Это оказалось необыкновенно плодотворным для людей Аримана. "Люди Аримана действуют сегодня, и другие люди не замечают этого самым скверным образом. Первые стараются как можно больше этих привидений прошлого столетия, я бы сказал, ариманически гальванизировать и дать им влиять на людей современности". 237(2)

Материализм

383. "XIX столетие должно было непременно быть столетием материализма. Великие Мастера Мудрости и Созвучия Ощущений отступили, как это обозначается техническим термином, на Восток. Они перестали воздействовать на Запад". 96(1)

388. Зов Руссо обратиться к природе осуществился в XIX в. в виде царства диких демонов, диких заблуждений, в виде ариманизированного понимания природы. XX-й век не должен быть материалистическим, иначе будет потеряна человечность во всей цивилизации. 37 с.288

     379. "Мировоззрение Гегеля распадается на три части. Первую часть Гегель называет логикой. Но логика для него — это не субъективное человеческое мышление, а сумма всех идей, которые деятельны в мире. Гегель именно в идеях видит не только то, что мерещится в человеческой голове. Для него это только наблюдение идеи. Идеи для Гегеля суть некоторые силы, которые сами деятельны в вещах. И он не идет в вещах дальше идей, так что в своей логике он как бы хочет дать сумму всех идей, которые содержатся в вещах. Идеи, которые не проявляют себя в природе творчески, идеи, достигающие отражения, познания в человеке, суть идеи в себе, которые в мире. Я очень хорошо знаю, что вы из сказанного мною не особенно много можете понять; но это люди утверждают уже давно, что они не понимают Гегеля, поскольку не могут себе представить, что может существовать чистое идееобразование. Гегель же в этом чистом идееобразовании видит Бога до творения мира. Бог для Гегеля является, собственно, суммой или, лучше сказать, организмом из идей, и именно в форме, в какой эти идеи должны были существовать до того, как возникла природа, и до того, как на природном основании развился человек. Так пытается Гегель представить идеи в чистой логике. Это — Бог до сотворения мира. Бог до сотворения мира является, таким образом, чистой логикой.
     Можно было бы сказать, что весьма плодотворно было бы для духовной жизни человека, если бы некто представил все идеи, которые были здесь, безразлично, были бы они идеями живого Бога или лишь как идеи, которые подобно паутинам, носились в воздухе (которого тогда еще не было); в любом случае это было бы приобретением для человеческой души. Но если вы воспримите эту чистую логику Гегеля — и в этом заключается причина того, что столь немногие ее воспринимают, — то вы найдете, опять-таки, не что иное, как построение, составленное из идей. Начинается с простейшей идеи, с чистого бытия. Затем идет восхождение к небытию, затем — к бытию и т.д. Вам, таким образом, предлагается поставить перед душой сумму всех идей, которые человек вырабатывает в мире — к которым он обычно не возвращается из-за лености, — от чистого бытия до целесообразного построения организма, не говоря уж о внешнем мире. Здесь вы получаете сумму идей, но абстрактных идей. И живое человеческое чувство, естественно, несколько отстраняется от этой суммы или этого организма из абстрактных идей. Некто мог бы здесь возразить: это пантеистический предрассудок Гегеля — верить, будто идеи существуют как таковые; я стою на точке зрения, что Бог, существовавший до сотворения мира, имел эти идеи и согласно им создал мир. Но попытайтесь представить себе однажды разум и душевную жизнь Бога, который не имел в себе ничего, кроме гегелевских идей, который постоянно только размышлял о том, что живет между бытием и целесообразной организацией, который имел бы в себе только идеи наивнешней абстрактности!... И тем не менее, для Гегеля сумма этих абстрактных идей Бога является не только разумом Бога, но самим Богом до сотворения мира! Существенное здесь заключается в том, что Гегель в действительности не выходит за абстрактные идеи, но именно абстрактные идеи рассматривает как Бога.
     Затем он переходит ко второму: к природе. ... Логика содержит, согласно Гегелю, идеи и для себя. Природа содержит идеи в своем внешнем явлении. Что вы, таким образом, обозреваете как природу, есть также идея, есть, собственно, не что иное, как то, что содержит и логика, но только в другой форме: бытие вне себя, или инобытие. Затем Гегель берет природу от простой механики до изложения биологических растительных, животных отношений. Он пытается, где природа предлежит человеку, доказать наличие в ней идей: в свете, в тепле, в других силах, в силе тяжести и т.д. Осмысленному восприятию читателем его абстракций Гегель хочет помочь именно свойственной ему наглядностью и образностью. Однако эта наглядность и образность Гегеля несколько опасны для понимания того, чего он, собственно, хочет. Однажды я защищал Гегеля перед одним профессором. И он сказал: "ах, оставьте меня в покое с этим Гегелем; если человек называет кометы сыпью неба, то кто станет принимать его всерьез?"
     Затем Гегель восходит к третьему: к духу. "В духе он видит идеи в бытии для себя, т.е. здесь они не только такие, какими были до сотворения мира, не только в их в-себе-бытии, но здесь они пребывают для себя. Идеи живут в человеческой душе, затем вовне объективно, и кроме того — еще для себя, для людей. Но поскольку человек есть идея, ибо все есть идея, то это — идея в ее бытии для себя. Здесь Гегель опять пытается исследовать идеи, какими они присутствуют в душе отдельного человеческого индивидуума, затем — как они присутствуют — если сделать скачок — в государстве. В душе человека идея работает во внутреннем; в государстве она вновь разобъективируется; там она живет в законах, в учреждениях. Во всем этом живут идеи, здесь они становятся объективными. Затем объективно они развиваются далее в мировой истории. Государство, мировая история! Здесь, в мировой истории, регистрируется все, что вызывает поступательное развитие человечества на физическом плане. Все, что в идеях живет в душе, государстве, мировой истории, нигде не выводит из физического плана, нигде не обращает внимания человека на то, что является сверхчувственным миром, ибо сверхчувственный мир для Гегеля — это лишь сумма идей, живущих во всем: однажды в бытии в себе, до сотворения мира, затем в бытии вне себя (инобытии) — в природе, и в бытии для себя — в человеческой душе, в государстве и в мировой истории. Затем идеи развиваются к наивысшему, в некий последний миг становления приходят к себе в искусстве, религии и философии.

     Когда все три: искусство, религия и философия — выступают в человеческой душе, то они стоят над государством, над мировой историей, но тем не менее они суть лишь воплощение чистой логики, воплощение абстрактных идей. В искусстве эти идеи, что как логика существовали до сотворения мира, предстают в чувственном образе, в религии — через чувственное представление, и в философии идея, наконец, выступает в ее чистом облике, в человеческом духе. Человек наполняет себя философией, оглядывается на все остальное, что человечество и природа произвели в идеях, и чувствует теперь себя наполненным Богом, который, со своей стороны, есть идея, которая оглядывается на все ее предшествующее становление. Бог видит в человеке самого себя. Но собственно идея созерцает саму себя в человеке. Абстракция созерцает абстракцию". Нельзя гениальнее думать о человеческих абстракциях, и нельзя смелее объявить что высшее есть идея, что вне идеи нет Бога.
     "В философии Гегеля от начала до конца отсутствует всякий путь, который вводил бы в сверхчувственный мир. ... когда человек умирает, то в смысле гегелевской философии, поскольку человек есть лишь идея, он переходит во всеобщий поток мировых идей. И только об этом потоке мировых идей можно что-либо сказать. Нет никакого отдельного понятия — в этом именно заключается грандиозность гегелевской философии, — которое трактовало бы о чем-то сверхчувственном. Все, что выступает нам навстречу как философия Гегеля — конечно в ледяных абстракциях, — само есть сверхчувственное, но именно абстрактно сверхчувственное. Это оказывается совершенно непригодным для восприятия чего-либо сверхчувственного; это оказывается пригодным для восприятия в себя чувственного. Через сверхчувственное одухотворяется чувственное, конечно, только в абстрактных формах; и в то же время все сверхчувственное отклоняется поскольку сумма идей, данных от начала до конца, отнесена именно только к чувственному миру. Так этих идей Гегеля — я бы сказал — особенно не касается сверхчувственный характер, ибо их сверхчувственное относится не к сверхчувственному, а только к чувственному.
     Я хотел бы на это обратить ваше особое внимание, что тенденция мышления нового времени выражает себя в том, чтобы со всей основательностью отклонить сверхчувственное; не с помощью поверхностного материализма, а с высшей силой духовного мышления. Поэтому Гегель нисколько не материалист, он объективный идеалист. Его объективный идеализм представляет собой воззрение, что объективная идея есть сам Бог, основа мира, — все.
     Кто продумывает подобный духовный импульс, тот ощущает в этом измышлении определенное внутреннее удовлетворение, которое отводит его взор от того, чего не достичь. Кто подобную систему мыслит не изначально, а во вторую очередь, тот тем сильнее может ощущать ее неудовлетворительность, недостаточность. Об этом я писал в "Загадках души".
     А теперь представьте себе человека, не такого, как Гегель с его внутренним сверхчувственным импульсом, но такого, который воспринимает, сплетает эти мысли подобно Гегелю, однако обладает лишь чувством материального, как это и было в случае Карла Маркса. Тогда идеалистическая философия Гегеля становится как раз побуждением все сверхчувственное, а вместе с тем и все идеалистическое отбросить. Так это произошло у Карла Маркса. Он усвоил себе гегелевскую форму мышления. Однако он не рассматривал идеи в действительности, но рассматривал действительность так, как она сама себя постоянно ткет как простую внешнюю материальную действительность. Он понес импульс гегелизма далее и материализовал его. Так основной нерв современного социалистического мышления коренится в заострении современного идеалистического мышления. В том факте, что лично и всемирноисторически наиабстрактнейший мыслитель соприкоснулся с наиматериалистичнейшим мыслителем, была внутренняя необходимость XIX в., а также и его трагедия; это в своем роде впадение духовной жизни в свою противоположность.
     Гегель шествует вперед в абстрактных понятиях. Бытие ударяется в небытие, не может с ним примириться и через это делается становлением. Так шествует понятие через тезис, антитезис, синтез далее к некоему внутреннему трезвучию, которым Гегель так грандиозно пользуется в сфере чистой идеи. Карл Маркс переносит это внутреннее трезвучие, которое Гегель искал для логики, природы и духа во внутреннем движении идей, на внешнюю материальную действительность, когда он, например, говорит: из новой частнособственнической капиталистической формы человеческой общности развиваются, как у Гегеля из бытия небытие, тресты, капиталистическая социализация частно-капиталистического хозяйства. Когда тресты сконцентрируют все больше и больше средств производства, то частно-капиталистическая собственность превратится в свою противоположность. Возникнут кооперативы — противоположность единичного хозяйствования. Это превращается в свою противоположность, в антитезис. Затем приходит синтез. Все в целом еще раз изменяется, как небытие в становление, и спайка частных хозяйств в тресты превращается в нечто еще большее, что, в свою очередь, упраздняет тресты, — в хозяйство обобществленных средств производства. Так вступает в трезвучие чисто внешняя экономическая действительность. Карл Маркс все это продумал на манер Гегеля, только Гегель со своим мышлением двигался в элементе идей, Карл Маркс — в жизни внешней экономической действительности. Так сходятся крайности: как бытие и небытие".
     "Можно сколько угодно спорить на темы идеализма, материализма, реализма и т.д., и без всякого результата. Человек может быть понят одним-единственным путем, если вы помыслите о современной троичности: Человек в середине; один предел — люциферическое, это с одной стороны; с другой стороны — ариманическое, ариманический предел. Ариманический материализм, люциферический спиритуализм — это два предела, а человек — центр равновесия. Если вы хотите прийти к истине, то вы не можете быть ни идеалистом или реалистом, ни материалистом или спиритуалистом; вы должны быть как тем, так и другим. Вы должны искать дух с такой интенсивностью, чтобы находить его как дух также и в материи, и вы должны смотреть сквозь материю и так вновь находить дух. Такова задача нового времени: не спорить более о спиритуализме и материализме, но находить состояние равновесия. А что касается обеих крайностей: гегелевского люциферизма и марксова ариманизма, — то они обе изжили себя. ... Состояние равновесия может найти только антропософски ориентированная Духовная наука. Здесь, конечно, также необходимо восходить к чистому мышлению, как этого достиг Гегель, но это чистое мышление должно быть употреблено для проникновения в сверхчувственное. Не нужно искать логику, или организм из идей, который затем может быть обращен только на чувственный мир; необходимо в том месте, где открыта логика, из чувственного пробиться в сверхчувственное. Это не удалось сделать Гегелю. Поэтому человечество было отброшено назад.
     Что появился социализм без указания на что-либо духовное — это связано в определенной мере с чистейшим, благороднейшим, к чему могло подняться мышление нового времени. Во внутреннем ходе развития человечества содержится трудность для социалистического мышления подойти к духовному мышлению. Однако эта связь должна быть увидена, из этого будут почерпнуты силы спасения".
     "По-настоящему принимать философию Гегеля — значит желать ее продолжать. Она есть лишь этап в развитии XIX века". 189(8)

     506. "В особенности в последней трети XIX столетия едва ли можно было встретить человека, достиг­шего в бодрственном состоянии Стража Порога. В наше время, когда все человечество исторически пону­ждается в какой-либо форме пройти мимо Стража Порога ... особенно много спящих душ — как Я и астр.тело — подходит к Стражу Порога. Это полный значения образ, который можно сегодня получить: серьезный Страж Порога, а вокруг него группы спящих человеческих душ, не имеющих силы подойти к не­му в бодрственном состоянии..."
     "Человек должен быть в состоянии, так сказать, в Дорнахе — это мыслится духовно — обрести силу лицом к лицу стать напротив духовного мира и получать в нем опыт. ... И если произошедшее на этом Собрании серьезно поставить перед душой, то тогда это Рождественское Собрание пошлет в душу сильный импульс, который подвинет ее на сильные действия, в которых нуждается современное человечество, да­бы в ближайшей инкарнации люди стали такими, что были бы в состоянии встретить Стража Порога, т.е. цивилизация стала бы такой, что сама, как цивилизация, могла бы стоять перед Стражем Порога". 260 с.258-261

     855. "Чистые, истинные, действительные, настоящие результаты Духовной науки можно получить только благодаря тому, что наше духовно-душевное выступает из нашей головы ... и включается как бы с помо­щью спиритуально-электрического включения в силы космоса (см.рисунок).
     Так что все — Я и астр.тело вплоть до эф.тела — должно быть вытяну­то наружу. А это вытягивание, разумеется связывается затем с развитием так наз. цветов лотоса. Силы же приводящие цветы лотоса в движение, находятся в этой выступившей или выступающей части ду­ховно-душевного тела человека". С этим связано т.наз. головное ясновидение. Иное возникает с выступлением духовно—душевного из сердца в результате меди­таций, связанных с волевой жизнью. Это вызывается путем смиренной отдачи себя мировому процессу, в то время как головное ясновидение вызывается более с помощью мыслей, образных представле­ний, но также и представлениями, образованными ощущениями ... грудное ясно­видение ведет более к развитию воли, к связи с действиями духовных существ нижних Иерархий — таких, которые воплощены в различных царствах Земли; головное же ясновидение в большей мере ведет к созерцанию, к познанию, к восприятию столь важных для человека высших миров. ... Третьим видом ясновиде­ния является тот, который возникает благодаря ослаблению, а следовательно, вытеснению во всем осталь­ном человеке его душевно-духовного. В некой конечной стадии это можно показать на рисунке. И хотя та­кое выражение может показаться неэстетичным, я все же должен назвать этот вид ясновидения "брюшным" ясновидением.
     Если головное ясновидение в текущем цикле развития человечества в высшем смысле слова независимо от человека, брюшное ясновидение дает плоды, связанные с происходящим в самом человеке. Происходящее в самом человеке (заключенном в кожу) должно здесь стать объектом исследования. ... В морально-эстетическом отношении важнейшим является головное ясновидение. ... Грудное ясновидение стоит в середине — между ясновидением головы и живота. ... О головном ясновидении можно говорить в том смысле, что оно обращает внимание на то, как человек поставлен в космическом, историческом становлении жизни, об­ращает внимание на то, чем является человек во всем мировом процессе; и все получаемое в головном ясновидении носит, я бы сказал, общенаучный характер; оно содержит сообщения — я прошу это особо за­метить, — важные для всех людей, а не только для отдельного человека.
     А то, чем является брюшное ясновидение, пронизано всевозможным человеческим эгоизмом и вообще легко уводит к тому, чтобы ясновидящий больше занимался собой, оккультными подосновами своей судьбы, своей ценности и характера. Это возникает как сама собой разумеющаяся склонность из того, что называется брюшным ясновидением".
     "Головное ясновидение, во время которого наше духовно-душевное выступает из головы, несет нам пе­реживания, не имеющие цвета, не насыщенные живыми воспоминаниями, — они носят теневой характер. То, что человек сконцентрировал в себе своими жизненными силами, должно сначала распространиться по все­му космосу. Но если он долго-долго прилагает усилия к тому, чтобы переживать те всеобщие ощущения, которые ему дает лишь одно чувство пребывания вне своего тела, если он долго переживает это всеобщее переживание и все более получает чувство, интенсивное, но бесцветное и беззвучное чувство обладания этим внутренним переживанием, то тогда постепенно в головное ясновидение входят космические области.
     Это вопрос длительного, бессамостного развития. И особенно должно быть подчеркнуто, что оно неразрывно связано с изучением Духовной науки. Должно все снова и снова подчеркиваться, что Духо­вная наука, поскольку она дана, должна быть понята". Брюшное ясновидение, напротив, дает прекрасные образы, насыщенные цветом, но все это процессы пищеварения, спроецированные: во внешний эфир. Мировых загадок таким путем не решить. При головном ясновидении мысли становятся существами, и тогда одна мысль сама идет к другой или бежит от нее. "Как только мышление освобождается от тела, каждая мысль (теневая) превращается в оболочку, в которую проскальзывает элементарное существо. И мысль тогда больше не в нашей власти ... мы тогда переживаем не мысли, а жизнь существ. Мы как будто суем голову в муравейник". Кроме элементарных существ в такие освобожденные мысле-оболочки могут вой­ти также существа высших Иерархий: Ангелы, Архангелы, и т.д. Мы высылаем мысли вовне, а существа вхо­дят в них и движутся в них. В философии XIХ в. мысль выработана до чистейшей ясности, и этим решена задача. Теперь мысль должна стать ареной деятельности Иерархий, должен быть преодолен страх перед жизнью и тканием Иерархий. (XIX в. молил: о, милый Ариман, убереги меня от жизни в мыслях, ибо в них войдут демоны Сатурна или Солнца! Что написал Фейербах? — "Человек деятельный, занятый предметами че­ловеческой жизни, не имеет времени думать о смерти, а следовательно, не имеет потребности в бессмер­тии".) 161 (7)

     1240. "Люди лишь прилагали усилия к тому, чтобы удержать пожиравшего их внутреннейшую жизнь драко­на, когда сохраняли старые, но уже не живые традиции и распространяли их. В последней трети ХIХв. дракон угрожал устрашающим образом с особой интенсивностью проглотить человеческую душевную жизнь. Те, кто еще имел в себе полную душевную жизнь, чувствовали, как дракон, предопределенный к смерти, в новейшем ходе времени через наблюдение и эксперимент приобрел жизнь, но такую жизнь, которая про­глатывает людей.
     В древние времена человек был причастен выступлению дракона и получил необходимую дозу сил смер­ти. ... теперь дракон стал строго объективным, теперь он живет так, что встречает нас извне, чтобы проглотить нас как душевное существо.
     Это было своего рода сигнатурой цивилизации от ХV до XIX столетия. Мы видим ее верно только тогда, когда смотрим на изображение дракона, которое в прошлом мыслилось пророчески и указывало на то, что придет только в будущем. Но в те, прошлые, времена люди сознавали, что когда они из себя рождали дра­кона, то с другой стороны они рождали Михаэля или Cв.Георгия, именно того, кто может дракона преодо­леть".
     "Теперь дракон стал совершенно внешним. ... Но дракон должен быть побежден, а он не может быть по­бежден иначе, как только если мы осознаем, что также и Михаэль, Св.Георгий, должен прийти извне. Миха­эль, Св.Георгий, приходящий извне, в состоянии победить дракона; и это выступает не иначе как действительным духовным познанием, которое побеждает и тот жизненный центр, который для внутреннего че­ловека является центром смерти — т.наз. закон сохранения энергии; так что человек вплоть до познания снова может стать человеком. Сегодня вы им стать не можете, ибо если существует закон сохране­ния материи и сохранения энергии, то моральный закон распыляется в тепловой смерти, и тогда канто-лапласовская теория не фраза". Михаэль учит нас, что когда Земля однажды действительно исчезнет, то через связь с духовным миром мы сможем нашими моральными импульсами взрастить жизнь. "Тогда насту­пит преобразование того, что находится в Земле, в новую жизнь, в моральность. Ибо реальность мора­льного миропорядка состоит в том, что нам дает приближающийся к нам Михаэлъ. Этого не могли дать древние религии, ибо они позволили дракону победить себя. Они просто взяли дракона, убивающего чело­века, и основали рядом с драконом некий особый абстрактно-моральный божественный строй. Но подобных вещей дракон не терпит ... что рядом с ним нечто основывают. Человек же нуждается в силе, которую он обретает из победы над драконом".
     Движение молодежи часто объясняется тем, что она хочет бежать от дракона, не видя возможности его победить. Ей хочется уйти туда, где нет дракона. "Но здесь имеется одна тайна, которая состоит в том, что дракон может проявлять свою власть повсюду, также и там, где он отсутствует пространст­венно. Если ему не удается прямо, через идеи, через интеллектуализм убить человека, то ему это уда­ется через то, что он повсюду в мире воздух сделал столь тонким, что человек больше не может им ды­шать. И в этом состоит существенное: та молодежь, которая убегает от дракона, чтобы не испытывать от него вреда, она находится в столь тонком жизненном воздухе, что не может дышать никаким будущим. Наибольшее, что она чувствует, — это кошмар прошлого, поскольку воздух нездоров и в тех областях, где человек может скрываться от непосредственного влияния дракона. Но кошмар, приходящий изнутри, в отношении человеческих переживаний не намного отличается от давления, идущего от дракона извне". 217(13)

     495. "Это, естественно, взято лишь в общем и целом, но в антропософском Движении имеются две группы людей... Мы различаем одну группу, которая стоит к Христианству в таком отношении, что ее члены особенно близко к сердцу принимают принадлежность к Христианству и в их сердце есть страстное желание антропософами в истинном смысле этого слова — как они это понимают — называться как христиане. Для этой группы истинным утешением служит возможность в полной мере сказать: антропософское Движение представляет собой такое движение, которое признает импульс Христа и несет Его в себе. И если бы этого не было, то эта группа испытывала бы угрызения совести.
     Другая группа, прежде всего в (общих) проявлениях отдельных составляющих ее личностей, является не менее честно христианской. Но в этой группе удовлетворение получают прежде всего от антропософской космологии, от развития Земли из других планетарных форм; находят удовлетворение в том, что Антропосо­фия может сказать о человеке в целом и исходя из этого совершенно естественно приводит к Христианству; но при этом здесь нет в той же мере внутренней сердечной потребности непременно ставить Христа в сере­дину. Как говорится, эти вещи более играют в подсознательном. Кто упражняется в душевном наблюдении, тот вплоть до деталей правильным образом может судить, какого рода индивидуальность перед ним". Предпо­сылки для подобной группировки возникли в далеком прошлом. Из "Очерка Тайноведения" вы знаете, что в определенное время души покидали Землю и обитали на других планетах, а в Лемурийскую и Атлантическую эпохи они вернулись назад. "Среди этих душ было много таких, которые через очень старую карму склоня­лись к потоку, который затем стал христианским. ...
     Души, конечно, приходили в разное время, и были среди них такие, которые сравнительно рано сошли на Землю, в первые времена атлантического развития. Но были и такие, которые долго пребывали на плане­тах, прежде чем сойти на Землю. Это души, у которых, если мы пойдем назад от настоящей инкарнации, мы придем, вероятно, к христианской инкарнации, затем к дохристианской инкарнации и т.д.; а затем срав­нительно скоро мы у них больше не найдем инкарнаций — их путь уйдет к планетарному, этих душ затем не окажется в земных инкарнациях. У других душ, которые также вошли в Христианство, дело обстоит так, что можно далеко идти назад и найдешь множество инкарнаций. После многих дохристианских инкарнаций, атла­нтических инкарнаций, эти души погрузились в христианский поток. ...Для душ, ныне пришедших к Антропосо­фии, особенно важна — независимо от того, была ли еще промежуточная инкарнация или нет — та инкарнация ... которая у одних падает на III, VI, V христианское столетие, а у других — на VII,VIII столетие..."
     "И именно те души, которые в их древнем исповедании чувствовали себя примыкающими к Солнечному ора­кулу, они уже в атлантическое время почитали Христа, но почитая Христа, они смотрели на Солнце; эти души, как говорит Августин, еще до того, как Христианство было основано на Земле, были, в некотором роде, солнечными христианами. И они из всей их духовности никак не могли найти правильного отношения к тому, что Христос был Солнечным героем. Поэтому они предпочли укрепиться в том, что без этой интерпретации, без этой христологической космологии рассматривает все же Христа как Бога, но как такого Бога, который пришел неизвестно откуда и соединился с телом Иисуса. И в силу этих предпосылок они просто приняли то, что рассказано в Евангелиях. Они больше не могли обращать взор в космические миры, чтобы понять Существо Христа, и это было по той причине, что они познавали Христа во внеземных мирах. Поскольку им также и земные Мистерии, Солнечный оракул говорил о Христе как о солнеч­ном Существе, то они не могли прийти к воззрению, что этот внеземной Христос стал дейст­вительно земным существом. ... Эти христиане в посмертном состоянии оказались в положении, которое подобно тому, когда один человек хорошо знает имя другого, может быть, слышал много рассказов о нем, но самого его никогда не встречал. ... в посмертном состоянии эти души спросили себя: так где же пребывает Христос? Мы теперь находимся в существе Солнца, здесь мы всегда находили Его, а теперь мы Его не находим! — Что Он находится на Земле, этого они не могли взять с собой в своих мыслях и чувствах, которые остались с ними, когда они прошли врата смерти. После смерти они оказались в большой неопре­деленности, неизвестности относительно Христа. Эту неопределенность они переживали во многих отношени­ях, и благодаря ей — если даже там были еще промежуточные инкарнации — они легко склонялись к тому, чтобы примкнуть к различным группам людей, которые в истории Европы описаны как разного рода еретичес­кие сообщества". Эти души в первой половине XIX в. переживали совместно в духовном мире описанные выше имагинации. "Тогда имел место род сверхчувственного культа, состоявшего в мощных имагинациях, в кото­рых солнечная тайна Христа предстала этим душам, их духовному взору".
     "Они принесли с собой некоего рода тоску — конечно в подсознательном — также и по космологии и т.п., страстное желание смотреть на мир в антропософском смысле. Но воспламененность души Христом особенно сильна в них, и поэтому они ощутили бы укоры совести, если бы Антропософия, тягу к которой они почувствовали еще в доземном бытии, не была пронизана Импульсом Христа. Такова одна группа, если го­ворить в общем и целом, естественно.
     Другая группа жила иначе. Другая группа, вступив в настоящую инкарнацию, я бы сказал, не имела той усталости от язычества, к которой пришли души из первой группы. По сравнению с первыми, вторые были сравнительно мало на Земле, имели мало инкарнаций. И в этих немногих инкарнациях они наполнили себя теми мощными импульсами, которые можно было получить, находясь в очень живой связи с множеством языче­ских богов в течение многих инкарнаций, когда эта связь продолжает сильно действовать и в позднейших инкарнациях. Т.обр., эти души в первые христианские столетия еще не были усталыми от древнего язычест­ва, в них продолжали сильно действовать древние языческие импульсы, и тем не менее, хотя и медленно, они прорабатывались от язычества к Христианству. Эти души восприняли тогда Христианство интеллектом, пронизанным до некоторой степени душой, и много размышляли о Христианстве. Но не думайте, что это было обученное мышление, это могли быть сравнительно простые люди в простых жизненных отношениях, но они много думали. ...
     Именно те индивидуальности ... которые на стороне Христианства бились против язычес­тва, принадлежали к душам, несшим в себе, собственно говоря, еще много языческого, много языческих импульсов и ждавшим, когда они смогут стать истинными христианами. Когда эти души прошли через врата смерти и в духовном мире прожили жизнь от смерти до нового рождения, а затем во время, о котором я го­ворил — в первой половине XIX в. или чуть раньше, — пришли к той потрясающей победной имагинации, то в ней они увидели чистые импульсы для своей работы, своей деятельности. Они восприняли эти импульсы некоторым образом в свою волю. И можно сказать: если посмотреть оккультным взглядом на то, что такие души несут именно в своей воле, то как раз сегодня в их воле виден многократный отпечаток тех потрясающих имагинаций.
     Но когда души с такой конституцией вступили в земную жизнь, то у них прежде всего имелась потребность то, что в доземном бытии переживалось как служащее мерилом в работе кармы, также и здесь переживать в том роде, в каком это может быть пережито на Земле. Для первого рода душ, для первой группы духовная жизнь в первой половине XIX в. протекала так, что они из глубокой тоски почувствова­ли тягу стать участниками того сверхчувственного культа. Но при этом, я бы сказал, они пришли в некий род туманного настроения, так что при нисхождении на Землю осталось лишь темное воспоминание, с которым затем, конечно разумным образом, смогла соединиться превратившаяся в земное Антропософия. Зато вторая группа, как бы снова собралась вместе под действием принятого прежде решения, принятого теми душами, которые не устали от язычества и которые ждали, когда они смогут стать истинными христианами в ходе надлежащего развития. Это было как бы воспоминанием о решении, принятом в первой половине ХIХ в.: все то, что там вставало в могучих образах, снести вниз на Землю, преобразовать в земные формы. Когда мы смотрим на многих антропософов, которые прежде всего несут в себе импульс деятельно участвовать в антропософской работе, то именно среди них мы находим души второго рода. Оба эти типа душ очень явственно отличаются друг от друга".
     "Переходный тип от одной группы к другой представляют собой те — личное здесь, естественно, исключается, — кто, собственно, не могут ничего иного, как привычки, обыкновения, впечатления антропософской жизни вносить в антропософское Движение, которые совсем не склонны антропософское Движение принимать особенно всерьез; для них также характерно то, что в антропософском Движении они много ру­гают антропософов. Именно среди тех, которые много ругают отношения в самом антропософском Движении, ругаются по мелочам, ругают отдельных людей, встречается переходный тип, где одно переливается в другое. Но ни один из двух импульсов здесь не действует с особой интенсивностью". 237 (4)

     496. "Массы людей все более и более получали то, что диктовалось из Рима". "Но тогда среди массы христиан жили отдельные души, которых все более рассматривали как еретиков. Они еще живо обладали традиционным воспоминанием о том, что Христос был Солнечным Существом и что однажды как совсем чуждое Земле Существо, именно как Солнечное Существо Он низошел на Землю в этот физически-чувственный мир. Эти души вплоть до VII, VIII христианских столетий все больше больше погружались в такое состояние, что говорили себе: то, что теперь пришло как Христианство, оно больше не понимает Христа! — (и потому) эти ере­тические души были, я бы сказал, утомлены Христианством*. Это были такие души, которые в первые христианские столетия, вплоть до VII, VIII столетий, прошли сквозь врата смерти и были утомлены Христи­анством. Для этих душ, независимо от того, имели ли они промежуточные инкарнации или нет, решающей была инкарнация в первые христианские столетия. ... Другие души были таковыми, которые свою послед­нюю решающую инкарнацию имели в последние дохристианские столетия — не в первые христианские — и которые могли ясновидчески взирать в духовные миры в др.Мистериях, в дохристианском язычестве. Это были такие души, которые в др.Мистериях получили знание о том, как Христос некогда сойдет на Землю. Эти души не проходили на Земле развития Христианства в первые столетия, они были тогда в сверхчувственном мире и пришли позже, после VII столетия, в решающую инкарнацию. Это были души, которые некоторым образом со сверхчувственной точки зрения наблюдали вступление Христа в земную культуру. Они были страстно жаждущими Христианства. Но они в то же время были и такими, что с большей активностью хотели нести в мир истинное космическое, спиритуальное Христианство.
     Обе группы, вместе с другими душами, соединились в том сверхчувственном культе, который состоялся в первой половине XIX в. ... Затем в конце ХIХ в. они воплотились на Земле, будучи подготовленными к тому, чтобы прийти в Антропософское Общество". Первая группа была подготовлена платонизмом, вторая — аристотелизмом. 240 (I)

__________________________
* mude — утомлены, испытывали усталость. Здесь нет ошибки. Имеется в виду усталость, разочарование душ в том Христианстве, что инспирировалось из Рима и принимало все более внешний, экзотерйческий ха­рактер, все более отходило от истинного понимания импульса Христа. Таково мнение составителя об этом выражении. Но есть и иное мнение — что здесь просто ошибка в тексте подлинника. — Прим. сост.

     497. "Существовало большое число людей (не христиан), жив­ших в южных и средних областях Европы, которые говорили: да, мое внутреннее, которое изживает себя самостоятельно между засыпанием и пробуждением, оно принадлежит к области доброго и к области злого мира. И у них было много-много раздумий, размышлений о глубине сил, которые вызывают доброе и злое в чело­веческой душе. Тяжело ощущали они пребывание человеческой души в мире, где бьются между собой добрые и злые силы. В первые столетия в южных и средних областях Европы такого ощущения еще не было, но в V, VI столетиях оно встречается все чаще. И как раз среди людей, которые провозвестие получали бо­лее с Востока — различным образом приходило оно с Востока, — возникло такое душевное настроение. А поскольку оно было особенно сильно распространено в тех областях, для которых затем выработалось название Болгария — примечательным образом это название сохранилось и поз­же, когда совсем другие народности стали жить там, — то в последующие столетия в течение долгого времени людей, у которых особенно сильно было выработано это настроение души, в Европе называли болгарами (булгарами). ... более или менее подобной конституцией обладали те души, о которых я здесь говорил, что в своем дальнейшем развитии они пришли к созерцанию мощных обра­зов в сверхчувственном культе, принимали участие в том действе, пришедшемся на первую половину XIX в. Все, что эти души могли пережить в том осознании себя внутри борьбы между добром и злом, они проне­сли сквозь жизнь между смертью и новым рождением. И это нюансировало, окрасило их души...
     К этому затем присоединилось нечто другое. Эти души были, так сказать, последними, кто в ев­ропейской цивилизации еще сохранял нечто от тех отдельных восприятии эф. и астр.тел в бодрствова­нии и сне. Они сходились в общины, когда распознавали в себе такие особенности душевной жизни. Они встречаются среди тех христиан, которые все более и более рассматриваются как еретики. Люди тогда еще не зашли слишком далеко, чтобы так строго судить еретиков, как это делалось позже. Но все же на них смотрели как на еретиков. Они вообще производили жуткое впечатление. Они производили впечатление, что видят больше, чем другие люди, и что к Божественному они стоят в ином отношении благодаря восприятиям в состоянии сна, чем другие люди, среди которых они жили. Другие уже давно это утратили, давно усвоили конституцию души, которая стала всеобщей в ХIV в. в Европе.
     Но когда эти люди, о которых я здесь говорю, люди с отдельными восприятиями астр. и эф. тел, про­шли через врата смерти, то и тогда они отличались от остальных".
     "Основное ощущение таких душ, как я их описал, которые после VII, VIII, IХ столетий или даже раньше прошли через врата смерти, было таково, что, глядя вниз на Землю, они ощущали: там, внизу, на Земле, на­ступили вечерние сумерки живого Логоса". "Среди этих душ жило слово: "Слово стало плотью и обитало среди нас", и они ощутили: но человек все менее в состоянии быть домом для Слова, Которое должно оби­тать во плоти, должно продолжать жить на Земле. ... Христос хотя и жил для Земли, ибо Он умер для Земли, но Земля не может Его воспринять. Однако на Земле должна быть сила, с помощью которой души смогли бы воспринять Христа! Это жило наравне с другим, что я описывал, именно в этих, считавшихся в их земном бытии еретиками, душах, когда они пребывали между смертью и новым рождением: потребность в новом, в обновленном откровении Христа, провозвестии Христа". Глядя из духовного мира на Землю, эти души имели еще два сильных переживания. Они видели, как на Земле слагается то, что выражается в кате­хизисе с его вопросами и ответами, не ведущими верующих к непосредственной связи с духовным миром. И еще они видели, как месса становится экзотерической, как к пресуществлению и причастию люди обращаются без предварительного подготовления, как теряется при этом характер древних Мистерий.
     "В этих двух земных событиях совершилось то ... что должно было стать духовным откровением на по­вороте от XIX к XX столетию: духовное откровение, сообразное ходу времени, каким оно должно быть пос­ле события Михаэля и каким оно должно было прийти во время, когда истекла темная эпоха Кали-Юга, и на­чалась новая эпоха.
     К этому мы должны присовокупить еще третье". Узнав все три предварительные условия, мы сможем по­нять события, происходящие в антропософском Движении. "В Шартре, где еще сегодня находятся выдающиеся произведения архитектуры, в свое время светил луч живой мудрости Петра Компостеллы, который дейст­вовал в Испании, который в Испании взлелеивал живое, мистериальное Христианство, в котором еще гово­рилось о помощнице христиан, о Природе; говорилось о том, что лишь когда эта Природа введет людей в элементы, в мир планет, в мир звезд, лишь тогда человек станет зрелым познать семь помощниц, познать не воплощенных, а душевных помощниц, которые не в абстрактных теориях выступают перед человеческой душой, а как живые богини: Грамматика, Диалектика, Риторика, Арифметика, Геометрия, Астрономия, Музы­ка. Как божественно-духовные облики живо учились познавать их ученики.
     О таких живых обликах говорили те, кто окружал Петра Компостеллу. Учения Петра Компостеллы сияли в школе Шартра. В этой школе Шартра учил, напр., великий Бернард Шартрский, воодушевлявший сво­их учеников, который хотя и не говорил им больше о Богине Природе, о семи богинях — свободных искус­ствах, но который говорил с такой жизненностью, что по меньшей мере образы фантазии вставали перед учениками.
     Здесь учил Бернард Сильвестрис, который в мощных описаниях давал вставать перед учениками тому, что было древней мудростью. Здесь, прежде всего, учил Иоанн Шартрский, который грандиозно, инспирирован­ным образом говорил к человеческой душе; этот Иоанн Шартрский, которого также называли Иоанном Салисбери, развивал воззрение; в котором он дискутировал с Аристотелем, с аристотелизмом. Здесь на особенно выдающихся учеников воздействовали так, что они приходили к взгляду: на Земле больше не могут су­ществовать такие учения, какие были в первые века Христианства, земное развитие больше не может их выносить. Здесь ученику объяснялось: существует древнее, почти ясновидческое познание, но оно помер­кло. Можно только знать о диалектике, риторике, астрономии, астрологии, но больше нельзя видеть богинь семи свободных искусств, ибо дальше должен действовать уже в древности взрастивший понятия и идеи пятой послеатлантической эпохи Аристотель.
     С инспирирующей силой то, чему учили в школе Шартра, затем было перенесено в орден Клюни. Это бы­ло секуляризировано тем, кто был аббатом Клюни, а затем, как папа Григорий VII, распоряжался церковью. Но с исключительной чистотой разрасталось далее это учение школы Шартра, им блистает весь ХII в. Один из учителей Шартра превосходил всех других, он, я бы сказал, в идеальной инспирации учил тайнам семи свободных искусств в их связи с Христианством. И это бы Аланус Лилльский.
     Аланус Лиллский — это именно он воспламенял шартрских учеников в ХII столетии. Он обладал глубо­ким прозрением в тот факт, что в ближайших столетиях для Земли не будет полезным то, чему учат подоб­ным образом. Ибо это был не только платонизм, это был мистериальный взгляд платоновского времени, то­лько этот взгляд воспринял в себя Христианство. И тех, в ком он предполагал найти понимание, Аланус Лильский учил: теперь на Земле некоторое время должно действовать аристотелевски окрашенное познание, протекающее в резких понятиях и идеях. Ибо только так может быть подготовлено то, что в дальнейшем должно снова прийти как спиритуальность.
     Для многих современных людей, когда они читают литературу того времени, она выглядит сухой, но она не выглядит сухой, если человек может составить себе представление о том, что стояло перед душой тех, кто учил и действовал в Шартре. Оно живо действовало также и через поэзию, исходившую из Шар­тра, это чувство связанности с живыми богинями семи свободных искусств. И кто может понять проникновенную поэму "la bataille des VII arts" (Генри Д, анделли), тот почувствует в ней духовное дыхание семи свободных искусств. Все это действовало в ХП веке". Действие школы Шартра вливалось в различные течения Земли, проявлялось в спорадической жизни школ Северной Италии, Испании. В конце ХПв. оно проявилось в Орлеанском университете. Брунетто Латини, учитель Данте, будучи подготовленным в своей школе, был послан в Испанию и на обратном пути получил нечто вроде солнечного удара. В резуль­тате этого он пережил мощное откровение, "где он увидел то, что человек может видеть под влиянием живого принципа познания, где он увидел мощно вздымающуюся гору со всем тем, что оживает из минералов, растений и животных, где явилась Богиня Природа, где явились элементы, где явились планеты, где явились богини семи свободных искусств, где затем выступил Овидий, как ведущий учитель, где еще раз перед душой человека встало все то могущество, которое столь часто вставало перед ней в первые века Христианства. Это было видением Брунетто Латини, а затем оно перешло к Данте и излилось в его "Комедию"."
     Но вот пришло время, когда все значительные учителя Шартра прошли сквозь врата смерти. "Те индиви­дуальности, которые привели к высшему расцвету схоластику, были еще в духовном мире. И за кулисами человеческого развития в начале ХШ столетия произошел важный обмен идеями между теми, кто старый, "видящий" платонизм принес из школы Шартра в сверхчувственный мир, и теми, кто подготовлялся нести вниз, как большой переход ко введению новой спиритуальности, которая в будущем должна бы­ла влиться в развитие человечества, аристотелизм". Первые тогда сказали вторым: "для нас больше невозможна земная деятельность, ибо Земля теперь не такова, чтобы на ней можно было лелеять такое живое познание. Что мы могли лелеять как последние носители платонизма, это должно быть сменено аристотелизмом. Мы оста­емся здесь, вверху. И так остаются до сих пор, без ведущих инкарнаций, умы Шартра в духовном мире. Не они могуче соучаствовали в образовании тех грандиозных имагинаций, что выработались в первой половина XIX в., о которых я говорил вам.
     В полном созвучии они действовали совместно с теми, кто с аристотелизмом нисходили на Землю. В особенности это был Орден доминиканцев, в котором состояли индивидуальности, которые, я бы сказал, находилось в такого рода сверхчувственном договоре с духами Шартра, которые совместно договорились о следующем: мы низойдем вниз, чтобы в аристотелизме далее опекать познание, а вы останетесь наверху. Мы также и на Земле сможем остаться с вами в связи. Платонизм же пока не сможет распространяться на Зем­ле. Мы снова найдем вас, когда вернемся назад и когда будет подготовлено то время, в которое после того, как Земля пройдет через схоластическое развитие аристотелизма, спиритуальность снова сможет развиваться совместно с духами Шартра.
     И глубоко идущие последствия имело, напр., то, что Аланус Лилльский — как звали его в земном бытии — из духовного мира послал вниз хорошо подготовленного им в духовном мире ученика, с задачей все противоре­чия, которые могут существовать между платонизмом и аристотелизмом — если они возникнут на Земле... приводить к гармонии. И такое действие, особенно в ХШ столетии, привело к тому, что смогли слиться воедино работа тех, кто был на Земле в облачении доминиканцев, и действия тех, кто оставались вверху, в другом мире и не мо­гли найти себе земных тел, чтобы напечатлеть им свой особый род духовности, способной подойти к аристотелизму.
     Так возникло в ХШ в. удивительное взаимодействие между тем, что происходило на Земле, и тем, что изливалось сверху. Часто люди, действовавшие на Земле, не сознавали этого взаимодействия, но тем более его сознавали те, кто действовал сверху. Это было живое взаимодействие. Можно сказать: мистериальный принцип восходил к Небу и затем свои солнечные лучи посылал на то, что действовало на Земле". Это доходило до отдельностей. Аланус Лилльский при жизни на Земле смог пойти так далеко, что в определен­ном возрасте стал священником в цистерцианском ордене, и там довольно долго сохранялись упражнения, соединявшие платонизм с Христианством, и вот ученик, которого он послал из духовного мира, сначала носил одеяние цистерцианца, а затем сменил его на одеяние доминиканца. Таково было это потрясающее взаимодействие на плане мировой истории. "И только в этой духовной атмосфере смогло действовать ис­тинное розенкрейцерство.
     Затем также и те, кто нисходил на Землю, чтобы дать импульс аристотелизма, исполнили свою задачу и также поднялись в духовный мир. И тогда уже в духовном мире продолжалось взаимодействие между, я бы сказал, платониками и аристотеликами. Вокруг них находились те души, о которых я говорил, души обеих групп, которые я описал (приходящие ныне к Антропософии).
     Т.обр., в карму антропософского Движения в определенной степени вливается широкий круг ученичества Шартра, и происходит вливание в него всех тех душ, которые шли в том или другом потоке, о которых я говорил в последние дни. Это был широкий круг, ибо многие из этого круга еще и сегодня не нашли путь к антропософскому Движению". 237 (6)