558. В водном и воздушном элементе живут сильфообразные существа. К этому роду существ принадлежат еще такие существа, которые в мире имеют дело с видимостью, с блистающей красотой; «...они не столько связаны с умными людьми, сколько с художественными натурами. Но и их опять-таки трудно обнаружить, поскольку они легко могут прятаться. Их можно встретить там, где находятся действительные произведения искусства, где, таким образом, в видимости представлен человеческий или природный образ. ... Когда мы спрашиваем себя: как это получается, что нас интересует прекрасная видимость, что мы получаем большее удовлетворение от прекрасной статуи, чем от живого человека -- удовлетворение иного рода, но большее, -- или когда мы погружаемся в мелодическое или гармоническое сочетание звуков и наслаждаемся ими? -- то в этом случае мы легко и тотчас же скатываемся в иное царство, в царство люциферических существ. Но ведь не только люциферические существа несут художественное, а и такое царство элементарных существ, которое человека, не склонного проявлять никакого интереса к художественной, прекрасной видимости, поскольку она не действительна, хочет пробудить к этому интересу, которое вообще возбуждает художественный интерес».
     Когда человек наслаждается прекрасным, то этих существ не видно. «Чтобы нормальным образом созерцать этих существ, необходимо попытаться отдаться каким-либо художественным впечатлениям и одновременно направить ясновидческий взгляд на тех существ, которые в соответствующих сценах (Драм-Мистерий) представлены как нимфо- или сильфообразные существа». Здесь можно помочь себе следующим образом. Нужно, например, слушать хорошего оратора, когда содержание его речи не понятно, вслушиваться в одну красоту речи, а где красота, там находятся эти существа. Но вот что при этом вызывает величайшее изумление: «эти существа представляют собой нечто наиуродливейшее из всего, что только можно встретить. Они потрясают. Это просто прообразы уродства. И если человек, начав однажды их видеть духовным взглядом, посещает художественное ателье, то он находит их там, этих существ, похожих на пауков, пребывающих на земле в силу мирового бытия, чтобы человек имел интерес к прекрасному. Это отталкивающие паукообразные существа элементарной природы, через которых пробуждается интерес с прекрасному. Человек никогда не усвоил бы правильного интереса к прекрасному, если бы своей душой не вплелся в мир прауродливых паукообразных существ.
     Проходя через галерею, человек и не подозревает ...что своим интересом к прекрасным картинам он опирается на этих уродливейших пауков, вползающих и выползающих из всех ушных, носовых отверстий. На основе уродливости человек поднимается к одухотворению прекрасным. Тут мировая тайна. Человеку необходимо побуждение уродливым, чтобы явилась красота. Большими художественными натурами были те, кто своей крепкой телесностью выносил пронизанность этими пауками и создавали Сикстинскую Мадонну и т.п. Прекрасное является в мир из моря уродства через энтузиазм человеческой души».
     Не следует думать, что за порогом чувственного человек приходит к чистой красоте. Потому так много говорится о подготовке к прохождению через Порог.
     С описанными существами постоянно борются сильфы и ундины. Сами эти существа паукообразны, «...но они построены из элемента воды и водяного тумана. Это текуче образованные облики из воздуха, которые свою уродливость еще усиливают тем, что каждую секунду имеют иной вид уродливости; и возникает такое чувство, что каждая последующая уродливость происходит из предыдущей и становится еще большей, чем первая. Этот мир пребывает также и в воздухе, и в воде как то, что в них радует».219 (5)

1135. "Когда наша карма развивается от одной жизни к другой, то это означает, что поступки, действительные поступки, переходят от одной Иерархии к другой, что в космосе совершается нечто колоссальное по значению. ... По сути говоря, судьбу человека нужно рассматривать с огромным внутренним пиэтетом, с глубоким внутренним почитанием, ибо, рассматривая судьбу человека, мы стоим перед целым бо­жественным миром". Я хотел вызвать это ощущение через Драмы-Мистерии. И даже когда внешне описывают биографию человека, то невидимым образом вмешиваются во все Иерархии. 236 (15)

1281. В шеститомном собрании лекций "Эзотерические рассмотрения кармических связей" даны исследования кармы следующих индивидуальностей (указаны порядковые номера лекций и библиографические номера томов по Изданию полного наследия).

Байрон — лекции 12, 13; ИПН 235.
лекция 2; ИПН 236 .
Бёклин Арнольд — 13; 238.
Бэкон Веруламский — 11; 235. 1,2; 236 .
Вайнингер Отто — 9; 238
Ведекинд Франк — 6; 236.
Вильсон Вудро — 11,235 . 2; 236
Вольтер — 14; 236 . 10; 239 .
Гамерлинг — 6; 235 .
Гарибальди — 12,13; 235. 1,2; 236
Гартман Эд.,фон — 10; 235.
Гарун аль Рашид — 11; 235. 2; 236.
Гейне Генрих — 16; 236. 9,10; 239 .
Геккель — 13; 235 .
Гельдерлинг — 6; 236 .
Гримм Германн — 5; 236 .
Гюго Виктор — 14; 236. 7; 239.
Дарвин Чарльз 11; 235 .
Дюринг — 8,9; 235
Ибсен — 6; 236
Кампанелла Томас — 9; 238.
Коменский Амос — 1; 236 ;
Мазарини (кардинал) — 8; 238.
Майер Конрад Ф. — 3; 236
Нерон — 7; 236 .
Ницше Фридрих — 10;235 .
Овидий — 8; 240.
Песталоцци — 4; 236.
Платон — 10; 238.
Плиний Младший — 5;236 .
Сократ — 10; 236 .
Соловьев Вл. — 8; 238
Стриндберг Август — 2;238 .
Тацит — 5; 236
Фишер Фр.Т. — 8,9; 235.
Фогельвайде Вальтер, фон — 2;238 .
Шроер К.Ю. — 10; 238.
Шуберт — 8,9; 235.
Эмерсон — 5; 236 .
В лекции 7, ИПН 238, дано исследование посмертной судьбы и предыдущей инкарнации прототипа Штрадера. (См. Драмы­-Мистерии).

989. Низвергнуты духи тьмы. "Они не смогли помешать — ведь они проиграли войну, — они не смогли помешать приходу времени, когда спиритуальное знание стало изливаться в мир. Теперь это спиритуальное знание здесь и будет развиваться всe далее и далее; люди должны обрести способность созерцать духовный мир". Духи же тьмы стремятся это знание направить по ложному пути и сделать это с помощью людей. "Они хотят разрушить добрый мировой план, который состоит в том, чтобы знание о власти над человеческими массами, знания о рождении, болезни и смерти и других вещах пришли в сферу человечест­ва в соответствующий им, зрелый век. Духи же тьмы хотят преждевременно распространить это через пре­ждевременное духовное рождение (т.е. преждевременное возвращение души в духовный мир через насильст­венную смерть).
     Помогает против влияния этих ариманических существ только сознание; я не раз об этом говорил в Драмах-Мистериях, вспомните хотя бы заключение четвeртой Драмы. Против желаемого Ариманом помогает только то состояние, когда человек начинает это видеть, понимать, что это такое. В развитии 5-й послеатлантической эпохи многие люди должны прийти к тому, чтобы ариманическим силам и существам гово­рить то же, что и Фауст: "В твоeм ничто я всe найти надеюсь" ... тогда Ариману-Мефистофелю придется таким людям говорить то, что он говорит Фаусту, посылая его к Матерям: "Хвалю тебя, доколь нам не пришлось расстаться: чeрта знаешь ты насквозь" (ч.II, акт 1, Мрачная галерея). Недавно в Дорнахе я заметил в одном разговоре, что Вудро Вильсону он бы этого не сказал! Ему бы он сказал так: "Народец не чувствует чeрта и тогда, когда тот держит его за воротник". ... Человек переживает много заблу­ждений и особенно тогда, когда пытается те вещи, которым надлежит возникнуть — и поэтому они возник­нуть должны, — правильным образом направить на путь. Необходимо быть так охваченным импульсами, что­бы оказаться в состоянии сделать то, что должно совершиться, сделать, не оглядываясь на то, с какой стороны выступят при этом последствия".
     "Боится ли рыба метать икру в море из-за того, что большинство еe уйдeт в пищу другим рыбам? ...
     Вы должны будете долгие годы всe вновь и вновь говорить большим массам людей, и будьте довольны, ес­ли в этих массах найдутся лишь отдельные люди, которых сказанное вами затронет; ибо таков характер всего живого. Чего-либо можно достичь, лишь поступая подобно природе, которая есть отражение духа". 178(3)

Пение и речь. Поэзия

     619. "Лишь когда серьезно рассмотрят участие эф.тела в пении, придет преобразовательный импульс, способный обеспечить успех педагогике пения, основывающейся на наших принципах. ... Поющий должен иметь чувство не столько движения органов, сколько воздуха в себе и вокруг себя, того, что делает этот воздух в своем движении. Эмансипация сознательного переживания тона в воздухе от переживания тона в органе — это есть то, что должно следовать из правильного познания духовно-научных основ педагогики пения". Также и при рецитации дело заключается в осознании элементарного, окутывающего окружения, когда человек говорит художественно. Говорящий должен чувствовать звук речи в воздухе как живое существо, как звук, обладающий подтоном. Особенно легкий пример для рецитации дан в 7-й картине "Врат посвящения". 161 (1)

     634. "Не так далеко, как Эд. Шюре, не в сами Мистерии, однако до врат Мистерий проложил свой путь Ницше, когда создавал свое произведение о рождении трагедии из духа греческой духовной жизни". 54 (14)

     635. "Когда против "Вильгельма Майстера" выдвигались упреки, что многие его персонажи нарушают правила морали, то Шиллер написал Гете: "Если бы можно было показать, что неморальное проистекает из Вас, а не из персонажей, то Вам можно бы было делать упреки". Для него "Вильгельм Майстер" был школой эстетики". Он хотел судить не морально, а художественно.
     Драма произошла из религии. "Как секуляризация греческой драмы-Мистерии возникли первые зачатки драматического искусства. Так, у Эсхила мы находим отзвук того, из чего возникло искусство, отзвук мистериальных культов, в которых представлялась мировая драма спасения мира. Объемлющее весь мир действо этой пра-драмы не могло найти подходящий для него инструмент в речи; речь — это выражение индивидуального отношения. Когда драма перешла к слову, то в ней речь пошла об индивидуальных отношениях, как это было у Софокла, Эврипида. От типического пришли к изображению индивидуального. Древняя драма употребляла сверхличную речь, нечто такое, что уподоблялось музыке. Она исходила от хора, который мимикой сопровождал действие. Так что из музыкальной драмы развилась впоследствии словесная драма". Поэтому Ницше видел в словесной драме декаданс и восхищался драмами Вагнера. Но еще раньше Вагнера в европейской культуре развивать драму пытался Шиллер. ("Невеста из Мессины"). В Шиллере жила великая мысль вновь привести человечество к тому источнику, из которого проистекает дух, привести искусство на его родину, к той пра-основе, из которой происходят религия, искусство и наука. Красота стала для него утренней зарей истины". 51 (21)

     673. "Было бы идеалом, если бы изучение таких книг, как "Теософия", было столь усердным, что многие читатели из данных там указаний сами смогли бы прийти к тому, что излагается (в лекциях) ... Но этого нет, ибо в ином случае после того, как были написаны "Теософия", "Как достигнуть познания высших миров?" и, вероятно, также еще "Очерк Тайноведения", последующие циклы лекций читались бы кем-либо другим, а не мною. По сути говоря, все это содержится в книгах. А сколько могло бы быть написано, если извлечь все содержащееся в Драмах-Мистериях! Я говорю это не из хвастовства...". 156 (4)

     677. "В Томазии, Капезии и Штрадере даны как бы три аспекта первых шагов на пути к посвящению. Ни об одном из этих путей нельзя сказать, что он лучше или хуже другого". 138 (6)

     678. "Это глубокая истина, данная во "Вратах посвящения", что в то время, как в нас разыгрываются духовно-душевные процессы, происходят большие космические события". 184 (8)

     680. "Не вся индивидуальность, но отдельные черты Шроера перешли в моего Капезия в Мистериях, в профессора Капезия". 238 (10)
     Литературоведческие работы Р. Штайнера главным образом сгруппированы в томах ИПН 29, 31, 32, 33. В них подвергнута рассмотрению буквально вся мировая литература последних двух веков. Но для нашего "Антропоса" из них взяты лишь немногие материалы ввиду его чрезмерно большого объема. Подобное ограничение, возможно, огорчит кого-то из читателей. Но что остается делать, если в одном только обзоре "Литература и духовная жизнь в XIX в.", объемом в сто страниц, затронуто творчество сотен европейских писателей. (Прим. сост).

     693. "Сегодня не следует останавливаться на гетевской "Сказке". Кто хочет просто остановиться на ней, на ее представлениях, тот только играет. Вы знаете, что та же тема, тот же импульс, что и в гетевской "Сказке", представлен в моей первой Мистерии "Врата посвящения". Но там это дано с сознанием перемен, происшедших с середины ХIХ в. ..." 188 (8)

Эзотерическое обучение средневековья

     127. В эзотерическом обучении средневековья учитель приводил ученика на гору, где ему являлся дух его юности, как это дано в Драмах-мистериях, потом спускался с ним под землю, в шахту, и там ученик под руководством учителя переживал встречу с духом своей старости. "Мистерии в старом смысле слова были уже невозможны... но люди, жаждавшие познания в смысле этих древних Мистерий и переживавшие тяжелую душевную борьбу, когда они слышали о возведении на гору, о нисхождении под землю, эти люди развивали в своих душах всевозможные внутренние усилия, чтобы подвинуть душу на поиск пути. И тот, кто может видеть подобные вещи, всматривается здесь не в места Мистерий, но в атмосферу благочестия, набожности ищущих познания людей, в согретые теплом места собраний. И, собственно, то, что позже было как добрым розенкрейцерством, так и выродившимся шарлатанством, произошло от тех людей, которые в совместном пре­бывании пытались так образовать свои души, чтобы могло возникнуть действительно духовное познание. И в таком собрании, происходившем в совершенно непритязательной обстановке, в простом жилом помещении, в доме, напоминавшем замок, в таком собрании небольшого числа людей случилось однажды, что эти люди через общее упражнение, которое было наполовину мыслительно-медитативным наполовину молитвенным, раз­вили совместно некий род мистического настроения, того мистического настроения, которое потом много лелеялось т.наз. "братьями общинной жизни", лелеялось позже приверженцами Иоанна Амоса Комениуса ("Богемские братья") и многими другими братствами. ... Но однажды, в первый раз, это настроение особенно интенсивно отпечатлелось в таком маленьком кругу людей. И когда с настоящей самоотверженностью обычного сознания, с самоотверженностью всего интеллекта, в интенсивном мистическом настроении эти немногие люди были вместе, случилось, что к ним подступило одно существо, которое не обладало плотью и кровью, как те учители, которые возводили ученика на гору и опускались с ним в земные недра, но та­кое существо, которое могло явиться только в эф.теле в этой маленькой общине. И это существо откры­лось как учитель, который около 1200 г. вел весь этот кружок учеников (вел тогда на физическом плане, через переживания на горе и под землей) и теперь находился в своем посмертном состоянии. Из духовных высей это существо низошло к этим людям, которые привлекли его к себе благодаря благочестиво-мистиче­скому, медитативно-мыслительному настроению.
     Чтобы здесь не возникло никакого недопонимания, я особенно подчеркиваю, что никаких медиумических сил при этом не использовалось, ибо та небольшая община, которая там собиралась, обладала определен­ными предпосылками, издревле чтимыми традициями, в силу которых любое использование медиумических сил рассматривалось в ней как глубоко греховное. ... на том основании, что теми людьми сознавалось: меди­умизм связан с особой конституцией также и физ.тела, что медиуму духовные силы дает также и его физ. тело. А физ.тело рассматривалось теми людьми как подпавшее греху, и потому при всех обстоятельствах провозвестия с помощью медиумических сил рассматривались как ариманические и люциферические. Подобные вещи в то время осознавались и более точно, и потому медиумизм там никак не применялся. Поэтому толь­ко чисто мистически-медитативное настроение и то усиление мистически-медитативного настроения, кото­рое было рождено общностью душ, самостоятельно привлекло к себе, в свой круг столь волшебным образом то чисто духовное, но человеческое существо.
     И то существо очень торжественно сказало: вы не готовы к моему явлению, но вот я среди вас, развоплощенное, без физ.тела, ибо пришло время, когда посвященные прежних времен в течение короткого пе­риода не смогут являться в земном бытии в физ. теле. и так это будет до начала эпохи Михаэля. Я при­шел к вам, чтобы открыть вам, что человеческое внутреннее должно измениться, что человеческое внутреннее, если оно находит правильное к себе отношение, может найти путь к божественно-духовному бытию.
     Но человеческий рассудок в течение определенного времени будет несколько подавлен, чтобы духовное могло говорить к человеческим душам. Поэтому оставайтесь в вашем мистически-благочестивом настроении. Если вы сможете воспринимать от меня общий образ, общую имагинацию, то я смогу указывать вам на то, что с вами будет происходить, а продолжение того, что вы пережили, вы испытаете в дальнейшем.
     И вот трое из круга, который там собирался, были избраны для того, чтобы представлять особую связь с духовным миром, и, опять-таки, ни в коем случае не через какие-либо медиумические силы, а через про­должение того мистически-медитативного, благочестивого настроения. И у тех троих, которые тогда осо­бенно оберегались другими членами того круга, действительно внутренне оберегались, у тех троих время от времени возникало состояние некоего рода духовного отсутствия. Их внешний телесный облик делался удивительно прекрасным, лицо начинало как бы блистать, глаза солнечно сиять, и в это время они записы­вали символические откровения, получаемые ими из духовного мира. Эти символические откровения были пер­выми изображениями, в которых розенкрейцерам было открыто, что они должны знать о духовном мире. В этих символических откровениях содержался род философии, род теологии, род медицины.
     Другие — мне кажется, их было четверо, так что вся община состояла из семи человек, — другие, благо­даря тому, что они переживали в солнечно сияющих глазах, в спящих лицах своих трех братьев, могли в обычной речи выразить то, что было заложено в символах. А братья, предназначенные к получению симво­лов из духовного мира, могли только записывать эти символы; вернувшись же в обычное состояние созна­ния, они могли только сказать: мы странствовали среди звезд и звездных духов и повстречали там древ­них учителей тайноведения. Они сами не могли эти символические образы перевести в обычную человеческую речь. Это могли делать другие, и они это делали. И многое из того, что позже перешло отчасти в философско-теологическую... и медицинскую литературу, произошло из указанного источника. И в неболь­ших кругах, организованных первыми розенкрейцерами, затем распространялось то, что в таких вот симво­лах было почерпнуто из духовного мира.
     И все снова и снова в маленьких кругах можно пережить подобное в период между ХIII и ХV веками. Мно­гое такого или подобного рода открывалось из духовного мира между ХIII и ХV веками. Не всегда те, кому надлежало переводить открывающееся в образах, были в состоянии делать это верно. Поэтому кое-что, уна­следованное из философии того времени, не носит достаточно ясного характера, и значение содержащегося в том нужно снова искать в духе. Но у тех, кто осознавал подобные откровения духовного мира, всегда существовала возможность действовать в связи с такими откровениями". Однако постепенно настроение, в котором достигали высшего познания, ослабевало, ибо получавшие его не проникали обычным сознанием в миры, откуда приходили эти тайны. Поэтому легко возникало шарлатанство, которое никогда в истории не стояло так близко от высших откровений. По этой причине все розенкрейцерство ставят под сомнение. И действительно, среди выдававших себя за розенкрейцеров было много шарлатанов, а истинных розенкрейцеров найти нелегко. Они держались крайне скромно и источник своих откровений хранили в тайне. Они часто выступали в мире в качестве врачей и так распространяли знание. Та же связь, при которой один получал откровения, а другой мог их интерпретировать, стала основой настоящего братства, развивавше­гося в небольших кругах. Там сознавали, что без их деятельности, где один был так тесно связан с дру­гим, связь людей с богами полностью прервалась бы.
     В среде других людей, не имевших отношения к источнику откровений, развивался страх перед познанием, проистекавшим оттуда, поскольку они были не в состоянии отличать доброе откровение от злого. Это затем переросло в страх перед всяким познанием. И если мы обратимся к Раймунду Сабунде, то в нем мы найдем мужественное отношение к истине, найдем человека, по-видимому имевшего те откровения на горе и в недрах земли; но уже в Пико де Мирандоле (1465-1495), в его мыслях мы находим продолжение мудрости древних посвященных, прошедшей через розенкрейцерство, и в то же время отстранение от познания. Он, напр., утверждал, что все происходящее на Земле обусловлено, обосновано в небесном, но человек обязан не оглядываться на эти звездные причины, а лишь на ближайшие земные причины. В этой связи он особенно нападал на традиционную астрологию. Он знал, что древняя астрология говорит истину о челове­ке, и тем не менее заниматься астрологией, по его мнению, не следовало, и человек должен ограничива­ться ближайшими причинами. Не первое ли это выступление идеи о границах познания, хотя и выраженное еще совсем по-человечески? Мирандола в ХV в. предлагает только отказаться от познания космических причин и ограничить себя земным. Так впервые самими людьми сказано: мы хотим отказаться от познания. Этот факт чувственного мира вызвал противообраз в спиритуальном.
     "В одном из непритязательных мест собраний розенкрейцеров во время культового действия, совершав­шегося в наипраздничнейшей форме в ХV столетии, во второй половине ХV столетия, звездное познание бы­ло принесено в жертву. ... Люди стояли перед некоего рода алтарем и говорили: мы хотим теперь чувст­вовать ответственность не только за себя и за нашу общину, или за наш народ, или за современных лю­дей, мы хотим чувствовать себя ответственными за всех людей, когда-либо живших на Земле. Мы хотим чувствовать себя, принадлежащими ко всему человечеству, и мы чувствуем, что человечество проделало нечто та­кое, в результате чего оно покинуло ранг четвертой Иерархии, глубоко низошло в материю (так понима­лось грехопадение). Поэтому для того, чтобы человечество могло снова вернуться в свой ранг четвертой Иерархии и в свободной воле могло найти то, что раньше боги пытались сделать с ним, и для него, да бу­дет пожертвовано на некоторое время высшее познание. — И определенные существа духовного мира, не че­ловеческого рода, которые не сходят в человеческую инкарнацию на Земле, восприняли эту жертву, чтобы достичь определенных целей в духовном мире, о чем говорить здесь означало бы уйти слишком далеко. Людям же зато из духовного мира открылся импульс развития к свободе". Так связана физически-чувствен­ная жизнь с духовными противообразами. Определенные культовые действия людей, не знающих, но связан­ных с духовным миром, временами дают импульсы для всей культуры или цивилизации. 235 (12)

     698. "Каким образом это второе Я образно, сущностно поднимается из потоков души, это бывает совер­шенно различно для различных человеческих индивидуальностей. В моих драматических душевных картинах: "Врата Посвящения", "Испытание Души", "Страж Порога" и "Пробуждение Душ" — я попытался представить, каким образом различные человеческие индивидуальности путем упорной работы приходят к переживанию этого "другого Я"."
     "Если душа в обычном сознании даже ничего и не знает об инспирации ее через "другое Я", эта инспи­рация, тем не менее, происходит в глубинах души. Но только эта инспирация действует не через мысли или через внутренние слова; она действует через поступки, через события, через свершения. "Другое Я" и есть именно то, что ведет душу через частности ее жизненной судьбы и пробуждает в ней способности, наклонности, задатки и т.п. Это "другое Я" живет во всей жизненной судьбе человека, взятой в ее це­лом. Оно шествует наряду с тем "я", бытие которого замкнуто между рождением и смертью, и слагает че­ловеческую жизнь со всем, что входит в нее радостного, возвышающего и горестного. Встречаясь с этим "другим Я", ясновидческое сознание научается называть Я всю совокупность жизненной судьбы, подобно тому как физический человек говорит "я" в применении к своему собственному существу. То, что опреде­ляют восточным словом "карма", срастается, т.о., с "другим Я", с духовный существом Я. Жизнь человека является инспирированной его собственным вечным существом, переходящим от жизни к жизни; и инспирация происходит таким образом, что жизненные судьбы последующего земного существования оказываются резуль­татом предшествующих земных жизней". 17(4)

     1182. "Моей первой поездкой в Вену я воспользовался для того, чтобы приобрести себе побольше фи­лософских книг. Особенно моей любовью пользовался тогда первый набросок "Наукоучения" Фихте. ... Моя работа над естественнонаучными понятиями привела меня в конце концов ко взгляду на деятельность человеческого Я как на единственно возможную исходную точку для истинного познания. Если Я про­являет свою деятельность и само созерцает ее, то в сознании, следовательно, имеется духовное во всей его непосредственности. Так говорил я себе, полагая, что нужно только уметь все таким образом созерца­емое излагать в ясных, удобных для обозрения понятиях. Чтобы найти к этому путь, я и придерживался "Наукоучения" Фихте. Но у меня были все же и собственные взгляды. ... Раньше я мучился над отыска­нием для явлений природы понятий, из которых можно было бы найти понятие для Я. Теперь же я хотел, наоборот, исходя из Я, проникнуть в становление природы. Дух и природа стояли тогда как противо­положности перед моей душой. Для меня существовал мир духовных существ. Что Я, являющееся само духом, живет в мире духов, было для меня непосредственным созерцанием. Но природа не укладывалась в переживаемый духовный мир. Идя от "Наукоучения", я особенно заинтересовался статьями Фихте "О на­значении ученого" и о "Сущности ученого". Эти статьи явились для меня неким идеалом, к которому я сам стремился. Наряду с этим я читал также "Речи к немецкому народу". Но они заинтересовали меня тогда гораздо менее, чем остальные сочинения Фихте".
     "Особенное же значение приобрели для меня лекции по немецкой литературе, читавшиеся тогда в (высшей) тех­нической школе Карлом Юлиусом Шроером. В первый год моего учения в той школе он читал о "Немецкой лите­ратуре, начиная с Гете" и "Жизнь и сочинения Шиллера". Уже с первой лекции я был совершенно увлечен. Он дал обзор немецкой духовной жизни во второй половине восемнадцатого столетия и драматически изо­бразил первое, подобное удару молнии вступление Гете в ту духовную жизнь. Теплота его изложения, воодушевление, с которым он приводил во время лекций отрывки из поэтов, вводили каким-то внутренним образом в суть поэзии".
     "В библиотеках я занимался "Метафизикой" Гербарта и работой Циммермана "Эстетика как наука о фор­мах", которая была написана в духе гербартовой философии. К этому еще присоединялось тщательное изу­чение "Общей морфологии" Эрнста Геккеля. Я могу с правом сказать: все, что я находил в лекциях Шроера, Циммермана и в упомянутом выше чтении, являлось для меня глубочайшим душевным переживанием. В связи с ним вставали передо мной загадки познания и мировоззрения".
     "Я считал себя тогда обязанным искать истину через философию. Я должен был изучать математику и естественную историю, но был убежден, что не выработаю к ним соответственного отношения до тех пор, пока не сумею подвести под их данные верный философский фундамент. Но ведь духовный мир предстоял мне как действительность. В каждом человеке раскрывалась мне совершенно ясно его духовная индивиду­альность. Физическая телесность и деятельность физического мира являлись только откровением этой по­следней. Она соединялась с тем, что вело свое происхождение как физическое зерно от родителей. Я следовал за умершим человеком на его дальнейшем пути в духовном мире. Однажды после смерти одного из моих товарищей по школе я написал об этой стороне моей душевной жизни одному из моих прежних учи­телей, с которым я сохранил и после окончания реального училища дружеские отношения. Он ответил мне необыкновенно милым письмом, но не удостоил ни единым словом того, что я писал об умершем товарище. И так обстояло дело постоянно, когда оно касалось моих воззрений на духовный мир. О нем никто не хо­тел и слышать. Самое большее, с той или иной стороны мне начинали говорить о спиритизме, о котором я, со своей стороны, не желал ничего слышать. Мне представлялось нелепостью приближаться к духовному таким путем.
     И вот, случайно познакомился я с одним простым человеком из народа. Он ездил каждую неделю в Ве­ну как раз тем же поездом, что и я. Занимался он собиранием целебных трав и продажей их в аптеки. Мы сделались друзьями. С ним можно было говорить о духовном мире как с человеком, имеющим соответ­ственный опыт. Это была кроткая, благочестивая личность. Во всем, что касалось школьной науки, он был необразован. Он, правда, прочел много мистических книг, но все, что он говорил, совершенно не несло на себе влияния этого чтения. То было излияние душевной жизни, таившей в себе совершенно эле­ментарную творческую мудрость. Чувствовалось, что он читает книги только для того, чтобы найти у других то, что он знал сам по себе. Но это не удовлетворяло его. Он сам как личность раскрывался таким образом, как будто был лишь органом речи для духовного содержания, которое хотело говорить из сокровенных миров. Находясь вместе с ним, можно было глубоко заглядывать в тайны природы. Этот человек носил на спине свою вязанку целебных трав, но в сердце он носил результаты того, что приобрел, собирая травы, из духовности природы. Я часто видел улыбку на лице того или иного человека, присоединявшегося к нам в качестве "третьего", когда я шел с этим "посвященным" по венской Аллейной улице. И это не удивительно. Ибо его манера изъясняться была не очень-то понятна. Нужно было быть отчасти знакомым с его "духовным диалектом". Сначала я тоже не понимал его, но с первого же дня знакомства испытал глубочайшую симпатию к нему. И мне стало постепенно казаться, что я общаюсь с душой очень древних времен, которая, не затронутая ни цивилизацией, ни наукой, ни современными воз­зрениями, знакомит меня с инстинктивным знанием древнейшего времени.
     Если взять обычное понятие учебы, то можно было бы сказать, что у этого человека нечему было учиться. Но при помощи него, так твердо стоявшего в духовном мире, можно было глубоко заглянуть в этот духовный мир тому, кто сам прозревал его. Всякая фантастика была ему при этом совершенно чужда. Дома его окружала самая простая, пропитанная трезвейшими взглядами деревенская семья. Над дверью его дома находилась надпись: "Без Бога ни до порога". Гостей угощали, как это делалось и у всех крестьян. Мне всегда доводилось пить кофе не из чашки, а из "горшочка" вместимостью с литр, к которому подавался кусок хлеба исполинских размеров. Крестьяне не считали этого человека фантазе­ром. Его манера держаться не возбуждала в его селе ни у кого насмешки. Он обладал здоровым юмором и находил при встречах такие слова, которые приходились каждому по душе. В деревне никто не улы­бался так, как те люди, которые ходили, бывало, с ним и со мной по Аллейной улице и видели в нем лишь нечто совершенно чуждое. Человек этот, даже когда жизнь унесла меня далеко, оставался всегда душевно близким мне. Его можно найти в моих Мистериях-Драмах в образе Феликса Бальде".
     "Мне казалось опасным доводить слишком поспешно какой-нибудь ход мыслей до образования собствен­ного философского воззрения. Это привело меня к тщательному изучению Гегеля".
     "Как раз со стороны математики пришлось мне пережить тогда решающий момент. Наибольшие внутренние затруднения создавало мне представление пространства. Оно не позволяло мне мыслить его наглядно, как пустоту, убегающую в бесконечность по всем направлениям, но именно на таком воззрении были основаны господствовавшие тогда естественнонаучные теории. Благодаря новейшей (синтетической) гео­метрии, с которой я познакомился на лекциях и во время личных занятий, перед моей душой выступило представление, согласно которому линия, продолжающаяся до бесконечности вправо, возвращается слева опять к своей исходной точке. Мне казалось, что при помощи подобных представлений новейшей геомет­рии можно составить себе понятие о пространстве иначе, чем как о некоем простирании в пустоте. Пря­мая линия, кругообразно возвращающаяся к себе самой подобно линии окружности, была воспринята мною как откровение. Уходя с лекции, на которой это впервые предстало перед моей душой, я почувствовал, как с меня спадает пудовая тяжесть. Меня охватило чувство освобождения. И опять, как в детские годы, геометрия дала мне ощущение счастья. За загадкой пространства стояла для меня в те годы загадка вре­мени".
     "Мне становилось все яснее, что при переходе человека от обычных абстрактных мыслей к духовному видению, сохраняющему все же продуманность и ясность мысли, он вживается в некую действительность, от которой его отдаляет обычное сознание. Это последнее обладает, с одной стороны, живостью восприятий чувства, а с другой — абстрактностью мыслеобразования. Перед моей душой возникало духовное видение, покоившееся не на темном мистическом чувстве. Оно протекало скорее в духовной деятельности, которую по своей отчетливости и прозрачности можно было вполне сравнить с математическим мышлением. Я прибли­зился к душевному строю, при котором я считал себя вправе отстаивать правомерность своих восприятий духовного мира и перед "форумом" естественнонаучного мышления. Мне пошел двадцать второй год, ко­гда в моей душе изживались эти переживания". 28 (гл.3)