420. "На Земле должно было быть исцелено то, что надлежало иметь человеку дабы стать "я". Ибо ради возможности стать "я" человек должен был получить распадающееся тело. Но если бы (и впредь) тело осталось распадающимся, то Земля потерпела бы ущерб, и души, принимая физ. тела от Земли, после смерти страдали бы от ощущения того, что Земле этими распадающимися телами нанесен ущерб.
     Благодаря же Мистерии Голгофы можно, пройдя врата смерти, сказать себе: да, мы носим на Земле это распадающееся физ. тело, ему мы обязаны возможностью развивать свободное "я" в человеческом существе. Но Христос, живший в Иисусе из Назарета, освятил это физ. тело так, что оно стало не вредно для земного бытия, так что мы можем видеть успокоенность там, внизу, в земном бытии; и после Мистерии Голгофы семя, неправомерное благодаря физ. телам, которые употребляют люди ради своих "я", не падает в землю. Т. обр., Христос прошел через Мистерию Голгофы, чтобы человеческое физ. тело освятить для земного бытия".
     "Как благодаря Мистериям, через древний Принцип Отца и Его бытие внутри человеческого развития, спасали душевное человека, так человеческая телесность спасается через Целителя, через Спасителя, через Христа, прошедшего через Мистерию Голгофы.
     Но если бы этим все и кончилось, то те, кто знал бы о спасении тела, могли бы носить в себе Христа как действующее в них Существо, как телесно действующее в них Существо. И с этим люди опять-таки не могли бы быть свободными существами. Если бы на этом все остановилось, то люди — в то время как на поверхность с XIV столетия выступила свобода — стали бы развиваться таким образом, что воспринимали бы в себя Христа для успокоения своих душ после смерти, благодаря чему души могли бы взирать на Змею, как я вам описал, но они не смогли бы стать свободными. И если бы они пожелали стать добрыми, то должны были бы дать Христу действовать в них так, как в древности действовал Отец в непосвященных людях. В то время люди, когда в них могло развиться "я", становились свободными. Посвященные в древности были свободными людьми, остальные люди — несвободными, поскольку Отец жил в них бессознательно. И вот теперь христиане, обретшие Христа и пожелавшие стать сознательными в себе существами, были бы вынуждены всякий раз, желая стать добрыми, выключать в себе свое я-сознание, чтобы с выключенным я-сознанием пробудить в себе Христа. Не сами они смогли бы стать хорошими, но единственно Христос должен был бы в них стать хорошим. Люди странствовали бы по Земле, и Христос жил бы в них; и когда Христос входил бы в человеческие тела, то они исцелялись бы. Но добрые дела, совершаемые людьми, они были бы не их делами, но делами Христа.
     Однако не такой была задача, миссия Сына Божия, связавшего Себя с земным развитием через Мистерию Голгофы. Он желал жить внутри людей, но не затемнять их восходящее я-сознание. Однажды Он это сделал в Иисусе, в котором во время крещения на Иордане на место его я-сознания встало сознание Сына. Но у будущих людей такого не должно было происходить. В будущем люди должны были поднимать "я" в полное сознание, и при этом Христос должен был жить внутри них.
     Вот почему было необходимо, чтобы Христос исчез из непосредственного созерцания людей, чтобы Он хотя и остался связанным с земным бытием, но исчез от непосредственного видения человека. К Нему применимо выражение, употреблявшееся в местах древнего посвящения: если существо, чье бытие доступно наблюдению людей в физическом мире, перестает быть видимым, то, значит, оно вознеслось на Небо. Оно вступило в те сферы, в которых физическое видение отсутствует. Так вознесся Христос, так перестал Он быть видимым. Ибо Он мог остаться видимым физически только выключая "я", и люди тогда лишь потому совершали бы добрые поступки, что Христос совершал бы их в них.
     Тот род и образ, каким Христос был видим апостолам, ученикам также и после Своего воскресения, он прекратился: Христос совершил воскресение, но Он послал людям То Существо, Которое не выключает я-сознание и к Которому человек поднимается не в созерцании, но именно в созерцающем духе. Он послал людям Святого Духа.
     Таким образом, Святой Дух является тем, Кто должно быть послан Христом, чтобы человек мог сохранить свое я-сознание и Христос мог бы бессознательно для человека жить внутри него. Так что человек, когда он в полном смысле слова ставит перед своей душой вопрос, что же он, собственно говоря, за существо, мог бы сказать: когда я оглядываюсь на то, что сознавали древние посвященные, то вижу, что во мне живет наполняющий космос Принцип Отца, Который выступал в древних посвященных и разворачивал в них "я". Это тот Принцип, Который жил в нас до того, как мы низошли в физический мир. Благодаря тому, что Принцип Отца жил в них, древние посвященные могли вспомнить с полной ясностью тот род и способ, каким они жили до того, как низойти в физический мир. Божественное они искали в до-рождении, в предсуществовании: из Бога рождаемся.
     После Мистерии Голгофы для людей не могло сохраниться: "Христа созерцаю я"; ибо тогда всем своим добром человек был бы обязан только Христу и ничего не мог бы развить сам. И к человеку должно было прийти: во Христе умираем. ... с принципом смерти в себе человек смог соединить Христа.
     Но его новое сознание могло быть пробуждено через Существо, Которое к людям послал Христос, через Существо Святого Духа: со Святым Духом воскресаем... Отец является нерожденным родителем, введшим Сына в физический мир. В то же время Отец пользуется Святым Духом, чтобы сообщить человечеству, что сверхчувственное постигаемо в духе также и тогда, когда дух не видим. Это происходит внутренне также и в абстрактной духовности, если ею врабатываются в живое, когда через внутренне живущего в нем Христа человек также и труп мысли, который мы имеем от нашего бытия до рождения, пробуждает к жизни.
     Весть о Святом Духе и явление Самого Святого Духа во время Крещения пришли через Отца. И когда Христос послал Святого Духа своим, то весть об этом пришла через Христа, через Сына". 214 (4)

227a. (9; 1-3) "Не богохульство ли это, что слепорожденный будет исцелен, чтобы "...на нем явились дела Божии?" Так это место переводить нельзя. "Истинный смысл тут заключается в том, что в своем предсуществовании он сам преобразовал свою слепоту, чтобы в нем открылся Бог". Тут мало одного понятия существования души после смерти. 342, с. 156

1. Значение Мистерии Голгофы для Земли и Человека

От Мистерий древности к Мистерии Голгофы

430. В древних Мистериях Рождения посвящаемого подводили к вратам рождения, за которыми он созерцал нерожденность человека, а следовательно, и его бессмертие. "Но боги, говорившие к земным людям в Мистериях Рождения, видели, как Земля постепенно ускользает от сил, которые они им приносили, и как смерть захватывает души. Тогда они послали на Землю Христа, чтобы Бог познал человеческую смерть и Своей божественной силой человеческую смерть победил. Это божественное событие: боги ради своей судьбы ввели в эволюцию Космоса Мистерию Голгофы как Божественное Событие; боги ради богов дали совершиться Мистерии Голгофы. ...Совершившееся на Голгофе было перенесенным на Землю духовным событием". Обращение к Мистерии Голгофы позволяет человеку уже в земных пределах соединиться со сверхземным.

3. Люцифер и Ариман в их полярной противоположности

Происхождение и сущность противоположности

689. "Люцифер и Ариман совершают ту ошибку, что свое Я, а не одно лишь его действие вносят на физический план". 266-3, с.179
     Жизнь нашей воли, жизнь обмена веществ и конечностей (см. рис., красное) как самостоятель­ный орган включена в некую часть духовного космоса (светлое), которая является существом Элоима, Духа Формы. "На головную систему человека, которую я здесь, как противополюс волевой системы, обозначу розовым, этот большой космический организм Элоима не действует; но здесь действуют отставшие Элоимы, которых я обозначу желтым. В этой среде также действуют Ангелы,. Архангелы и Архаи. Эти существа являются отставшими элоимами и, собственно, — противниками других Элоимов. Эти другие Элоимы накрепко связали человека с собой, но не дали ему свободы, поскольку оказывали влияние на всего человека. Зато отставшие духи Формы ограничили себя в голове и благодаря этому дали че­ловеку разум, рассудок. Это в основном люциферические духи. Они, как вы можете видеть из сказанного, являются стоящими на более низкой ступени подателями воли. Без них голова была бы лишь пронизана безвольными пред­ставлениями. Разумными представления становятся лишь благодаря тому, что пронизываются волей, становятся силой суждения. Это происходит от указанных духов. ... Они (люциферические духи) на являются, по сути говоря, противниками человека, они являются противниками Элоимов, поскольку отстали и замкнулись на человеческой голове. ... Эти духи являются, собственно говоря, духами Формы, предстают нам в духовном среди сонмов Ангелов, Архангелов, Архаев. Они напечатлели человеку все то, что не хотело бы позволять ему сходить полностью в земное бытие. Им хочется удержать его над минеральным царством, им хотелось бы, чтобы человек пе­реживал лишь растительное царство, что прорастает в мире растений, что живет в мире животных и в собственно человеческом мире. Особенно им ненавистен мир техники. И противниками Элоимов они являются потому, что те низвели человека в "прах земной". В то же время, человек обязан им своей свободой.
     Но поскольку человек все же сошел в земное, то к нему подступили духи иного рода. И если духи первого рода принадлежат эволюции и только отстали в ней, стали отставшими Элоимами, то духов второ­го рода. "...мы находим, обращая оккультный взор к сонмам Херувимов, Серафимов и Тронов. Среди духов этого рода также есть отставшие. Они не вошли в их сонмы и остались лишь духами Мудрости. Эти суще­ства проявляют себя т. обр., что о них можно сказать: им хотелось бы земного человека законсервиро­вать. Они хотели бы взять за начало человека таким, каким он воплотился в минеральное царство благо­даря Элоимам, и от этого начать вести дальнейшее развитие. Все прошлое они хотели бы исключить. — Ах, зачем оно нужно, это прошлое, — говорят они; — оно нас больше не интересует. Человек сошел в ми­неральное царство. Оторвем его от Элоимов, Элоимы в нем больше не нуждаются, и начнем новую эволю­цию. Сделаем его начальным звеном, от которого он будет жить дальше!
     Это ариманические существа, они хотели бы исключить все прошлое и сделать человека результатом лишь того, чего он достиг непосредственно на Земле. ... Долой эти "воздушные шары" космоса, этот Сатурн, Солнце, Луну, они больше не имеют значения для человека! С Землей должна начаться новая эво­люция. Она должна стать новым Сатурном, затем придет Солнце и т. д. Таков идеал этих других существ. Они штурмуют подсознательное человека, жизнь его воли, жизнь обмена веществ и конечностей". Они хо­тели бы исключить все растительное и животное, хотели бы связать человека только с минеральным и его законами, связать его с машинами, создать из машин целый мир, новый мир. Их намерение отрази­лось и в религиозной жизни. Платон совершенно по-особому говорит о вечности человеческой души, ариманизированная же церковь считает особой ересью предсуществование души.203 (14)

521. "Когда мы живем здесь, то через Венеру и Меркурий встаем в отношение к духовному миру. Можно сказать: когда мы через рождение воплощаемся в физический мир, то мы в него вступаем через Сатурн и Юпитер; когда мы живем от рождения до смерти, то в нас действуют Венера и Меркурий и подго­товляют нас ко вступлению через смерть в сверхчувственный мир. В действительности Меркурий и Венера имеют такое же отношение к нашему бессмертию после смерти, какое Юпитер и Сатурн — к нашему бессмер­тию до смерти. Это так обстоит потому, что и в космосе мы можем видеть нечто соответствующее духовной орга­низации головы в ее отношении к организации остального человеческого организма".201 (11)

Знание о реинкарнации

1061. В период времени между Платоном и Аристотелем было утеряно знание о духовной жизни до рождения. Платон еще говорил об этом, но Аристотель утверждает, что при каждом рождении с телом соединяется совер­шенно новая душа. После же смерти душа вечно созерцает соделанное ею на Земле. "Это учение Аристотеля было целиком перенято католической церковью, когда в средние века она искала философию, могущую нести ее теологию..." И без обновления, несомого Духовной наукой, людям не прийти к пониманию жизни до рождения.198 (8)

1063. Учение Аристотеля предполагает перевоплощения, но не говорит о них. Ибо Аристотель считает, что дух творится Богом заново, когда человек рождается, а после смерти он созерцает последнюю жизнь. Но чего хочет этот дух, если прошедшая жизнь была несовершенна? — Он хочет нового воплощения.115(9)

Представление — воспоминание — фантазия

1872. "Это, до некоторой степени, один полюс внешних переживаний в обычном бытии: абстрактные, су­хие, холодные идеи, на которых человек не может ни закрепиться, ни обосновать реальности собственного человеческого существа. В конце концов, новое человечество все-таки не может согреться от декартова: я мыслю — следовательно, существую, ибо, сколько ни думай, из мышления не извлечешь какого-либо бытия. Вторым полюсом внутренних переживании являются представления воспоминания. Кто всерьез занимается психологией, а не теми словосплетениями, которыми ныне в университетах занимаются под видом психологии. Тот знает, что представления воспоминания субстанционально суть то же самое, что и представления фан­тазии, которые мы можем образовывать свободно. ... Мир идей, вплетаемый нами в законы природы, таков, что мы сознаем, что наша воля в образовании мира идей не может действовать через саму себя; она должна соединяться с внутренней логикой, с соответствующим действительности сплетением идей. ... В случае дру­гого полюса, фантазии, также живущей в памяти, мы совсем ясно осознаем: там, внутри, госпосдствует наша воля... а эти фантазии охотно имеют дело с нашим Я, с нашей личностью, с тем, что составляет нашу ре­альность. Мы, конечно, можем возмущаться фантазией или фантастикой, но когда мы чувствуем, что наше Я действует там, внутри, по своему произволу, то мы в то же время чувствуем, что в этих фантазиях со­держится наше Я, наша личность. Это во-первых.
     Во-вторых: в тот момент, когда по причине какого-либо заболевания разрушается непрерывность наших воспоминаний ... в тот же момент разрушается также действительная доброкачественность нашего внутрен­него я-переживания. Таким образом, наше я-переживание, с одной стороны, оказывается не связанным с миром наших идей. С другой же стороны, — мы чувствуем, что я-переживание находится там, внутри, в том, что мы называем нашим миром фантазии, несмотря на то, что мы не можем строить на этом мире фантазии и в определен­ном отношении не должны искать сущностного Я в этом мире фантазии, хотя и знаем, что оно там деятель­но, что оно совсем не может правильным образом жить в нашем сознании, если не придет в связь с этого рода воспоминаниями". Тут большая жизненная загадка. Мир идей является нам то абст­рактно, то образно. Мы, прежде всего, используем его, обдумывая то, что действует на наши чувства: цвет, звук, тепло. Это описано в "Истине и науке" и в "Философии свободы". Но что было бы с нами, если бы чув­ственные восприятия приходили только извне? И каким образом встречаются в наших органах чувств устремляющиеся к нам извне содержания восприятий и противоудар изнутри мира идей? "Отдаваясь миру восприятий, мы, люди, жили бы в нашем эф. теле и вместе с эф. телом — в эфирном мире. Только представьте себе, как вы через глаза отдаетесь миру цвета и живете в эфирных волнах мира цвета... в волнах моря звука, которое, конеч­но, не является эфирным, но выступает таковым, если вы не противопоставляете ему мир идей. Звук в сво­ем первом выступлении для человека является эфирным. Вы плаваете в море воздуха, а потому — в сгущенном эфирном. Это также эфирное — что материально сгущается только до воздуха; звук, т.обр.,есть лишь воздухообразно-материальное выражение эфирного. То же самое относится к свойствам тепла, вкуса, обоня­ния, ко всем свойствам чувств".
     И вот, представьте себе, вы живете в эфирном море как эфирные существа. И, живя так, вы никогда не пришли бы к той человеческой конституции, в которой пребываете между рождением и смертью. И лишь смягчая тон этого эфирного, надламывая его, вы приходите к этой конституции.
     "Но чем мы надламываем эфирное? Чем мы его убиваем? — Противоударами идей. Это действительно происходит так: извне в живой эфирности приходит содержание мира восприятий (см.рис., красное), и мы, как эфирные существа, плавали бы в ней, если бы изнутри не возникал противоудар ми­ра идей (синее), каким он пребывает в нас между рождением и смертью.
     Он убивает эфирное, и мир является нам как физический. Мы имели бы вокруг себя эфирный мир, если бы не убивали его миром идей, не сбрасы­вали его (вниз) до физического облика. Мир идей, каким мы его имеем, как люди, связывается во всей нашей организации со свойствами чувств; он надламывает эти чувственные свойства и низводит их к тому, что мы переживаем как физический мир".
     Такое действие мира идей на эфирный мир приводит к тому, что между рождением и смертью мы пережива­ем мир идей как восходящий изнутри, а не в его истинном облике. В реальности мира идей мы живем до рож­дения и после смерти. "Но что дают нам Боги, посылая нас через рождение в этот мир? — Они дают нам те­невой образ той экзистенции, которой мы обладаем между смертью и новым рождением. Этот теневой образ есть идеи, и они служат нам здесь, чтобы мы вообще могли стать физическими людьми; без этого мы остались бы эфирными существами, плавающими в эфирном море. Мы убиваем нашу эфирную жизнь теневыми об­разами нашей жизни между рождением и смертью".
     Теперь еще раз обратимся ко второму полюсу и спросим себя: "что представляет собой сумма наших вос­поминаний, фантазий-представлений, развивающихся внутри нас? Она представляет собой не что иное, как преобразование того, что жило в нас как сила роста, прежде чем оно метаморфизировалось в силу воспоми­нания, в силу фантазии. Что внизу, в теле, живет как сила роста, становится духовно-душевной силой вос­поминания, когда оно эмансипируется от телесности. Вы ведь знаете, что до 7 лет, до смены зубов в че­ловеке является та сила, которая позже образует в душевной памяти хорошо очерченные воспоминания; она работает формообразующе над телом. Что, наконец, растут зубы — это то же самое, что живет в нас как способности воспоминаний-представлений. Короче говоря, живущее в нас как фантазмы является той же самой силой, что вызывает наш рост, лежит в основе нашего органического становления".
     Но мы вырываем эту фантазмообразующую силу из нашего организма. Если же мы оставили бы ее там, то все, над чем мы госпосдствуем нашим Я, перекатывалось бы в нас волнами. "Вы не смогли бы сказать: я хочу, — но вы чувствовали бы, как катится в вас кровь; вы не говорили бы: я беру ручку, — но вы чувствовали бы механизм мускулов вашей руки. Вы чувствовали бы себя живущими внутри мира, если бы не могли оторвать мир фантазмов от вашего организма. Вы потеряли бы самостоятельность. Что жило бы, двигалось в вас, было бы лишь продолжением внутри вашей кожи того же, что пребывает вне ее. Человек мог бы сказать себе: вне моей кожи из определенных сил растет трава, внутри моей кожи растут моя селезенка, печень; но я не ощу­тил бы здесь разницы, не будь я в состоянии вырвать мои фантазмы из того, что организующе действует во мне. Вовне я ничего не разрываю, там я воспринимаю существ в их целостности. Внутри моей кожи я отделяю мир моих фантазмов. Благодаря этому я прихожу к самостоятельности. Благодаря этому вообще становится возможным найти ложе, подоснову для самости в человеке. Таков другой полюс внутренних переживаний.
     Мы должны умерщвлять жизнь наших чувств миром идей, чтобы быть в состоянии поставить себя в физичес­кий мир, т.к. иначе, подобно спектрам, мы плавали бы в эфирном мире. С др.стороны, мы должны внутренне мир фантазмов отрывать от нашего органического свершения, т.к. в противном случае мы попросту стали бы членами природы, подобно растущему дереву ... Как одним полюсом, идейным полюсом, мы связаны с перио­дом до рождения, так другим — полюсом фантазмов, в котором живет воля, мы связаны с посмертным. С нерожденностью мы связаны миром идей, с бессмертием — миром фантазмов ... которые, когда мы проходим врата смерти, слагаются в организованный космос, и в нем мы затем ткем, живем после смерти".198 (13)

207. Между взглядом Востока на нерождeнность и Запада — на бессмертие "стоит нечто, выраженное словами Фихте: внешний мир — это очувствленный материал моего долга". Но Фихте пока не понят. О нeм пишут, как слепые о цвете. Он американизирован. 199(7)

     5. "Рождение (сверхчувственного человека) имеет отношение к тому, что сегодня называют наукой; смерть — к тому, что — до некоторой степени — называется религией. ... Через рождение приходят к предсуществованию ... через смерть — к существованию после смерти. Религия более обращена к этой последней стороне ... Наука, отрицая сверхчувственного человека, становится материалистической; религия, отказываясь рассматривать сверхчувственного человека, порывает с наукой. Из современности между ними нет моста".
     "С одной стороны, нужно снова искать внутреннего человека, который может быть найден в нас на пути, описанном в "Как достигнуть познания высших миров?" Другая же сторона состоит в том, что мы должны в новой форме искать то, что нам могут сказать звезды. В новой форме мы можем это найти только в том случае, если имеющееся в человеке снова сможем привести в непосредственное отношение к макрокосмосу. В соответствии с этим составлена такая книга, как мой "Очерк тайноведения". Здесь снова ищется возможность перекинуть мост между человеком и макрокосмосом, когда ...эволюция человека связывается с тем в макрокосмосе, к чему эта эволюция принадлежит, когда определенные стадии развития человека связываются с определенными процессами в макрокосмосе. Отсюда в нашей антропософски ориентированной Духовной науке берут начало два направления: поиск сверхчувственного человека и тайн макрокосмоса. Этим снова возводится мост между религией и наукой". 180 (1)

     60. "Бессмертие — возможность вожделения. Нерожденность — понимание человека — нахождение Бога". 83, с. 319
     61. "Именно это необходимо понять настоящему времени: что действительным христианином можно стать только в полной свободе, не будучи принужденным историческими документами. ... доказательство Христианства следует искать в духовном мире". 179 (6)

     128. "Говорить лишь о бессмертии после смерти (отрицая дорожденность. — Сост.) — означает взращивать в подсознании тоску также и по душевной смерти после смерти физической". Логика жизни показывает, что проповедь одного посмертного существования, льстящая лишь рафинированному эгоизму, приводит к отвержению сверхчувственного мира, приводит к материализму.
     "Действительность поистине намного серьезнее. И если человек достаточно интенсивно в течение достаточно долгого времени вырабатывает эту подсознательную тоску по смерти вместе с физической смертью, то он и в самом деле погибает вместе с физической смертью. Тогда то, что имелось в нем, как духовно-душевное, что создавало его образ, теряет свое значение; тогда оно снова соединяется с духовным миром и теряет самость. Образ самости преобразуется ариманически, и ариманические силы получают то, что они хотят получить: они получают в руки земную жизнь. Это означает, что большая часть современного цивилизованного мира стремится не продолжать земную цивилизацию, но привести людей к смерти и передать земную жизнь совсем другим существам, не людям!
     Нет никаких оснований, в силу которых об этих вещах сегодня не следовало бы говорить. 198 (16)

     235. "Если современный человек с настоящим правильным духовным ощущением, на основе определенной медитации читает Платона, то через некоторое время он почувствует, как его голова как бы возвышается над физической головой, как если бы нечто выступило из его физической организации. Это обязательно происходит со всяким, кто не совсем сухо читает Платона. ... Но кто читает Аристотеля на основе определенной медитативной подготовки, у того возникает чувство: Аристотель работает прямо в физическом человеке. Физический человек через Аристотеля движется вперед. Это не логика, которую просто рассматривают, но эта логика работает внутренне. ... Аристотелеву логику правильно понимают в том случае, если развивают определенную медитативную практику". 233(6)

     287. Фома представлял себе, "что человек индивидуальное притягивает к себе через универсальное, а затем в духовный мир вносит то, что притянуло к себе его универсальное; это он вносит туда. Таким образом, для Альберта и Фомы не было никакого предсуществования, а только посмертное существование. Так было это и для Аристотеля. В этом отношении оба мыслителя продолжили аристотелизм". Да, этот вопрос тлел в душах Альберта и Фомы: а не восприняли ли мы грехопадение также и в наше мышление, в наш разум? Ведь разум дает нам иную истину, чем она является в действительности. Возьмем в наш рассудок Христа и придем в созвучие с истиной, которая является содержанием веры! "Вопрос Христологии жил, по сути, в этом вопросе высокой схоластики. И что не могло быть решено ею — это вопрос: как вступает Христос в человеческое мышление? Как становится человеческое мышление пронизанным Христом? Как выводит Христос собственное человеческое мышление в те сферы, где оно может срастись о тем, что составляет только содержание веры?" В постановке вопроса состоит значение схоластики. "Этот вопрос стоит всемирноисторически с того момента, как Фома Аквинский умер в 1274 г.". 74(2)

2. Радикальные мировоззрения

     408. "В начале 40-х годов сильные удары против мировоззрения Гегеля направляет человек, который до того глубоко и интимно в него вжился. Это Людвиг Фейербах (1804-1872). Война, объявленная им мировоззрению, из которого он вырос, в радикальной форме дана в его трудах "Предварительные тезисы к реформе философии" (1842) и в "Основных положениях философии будущего" (1843). Дальнейшее развитие его мысли мы можем проследить в других его трудах: "Сущность христианства"(1841), "Сущность религии" (1845) и в "Теогонии" (1857). В деятельности Людвига Фейербаха в области духовной науки повторяется тот же процесс, который почти столетием раньше совершился в естественнонаучной области (1759) благодаря выступлению Каспара Фридриха Вольфа. ... Еще в мировоззрении Гегеля можно видеть остаток древнего учения о предобразовании. Чистая мысль, являющаяся в человеческом духе, должна лежать сокрытой во всех явлениях, прежде чем достигнуть в человеке видимого бытия. Эту чистую мысль, которая должна быть как бы "изображением Бога, каким он был в вечном существе до сотворения мира", Гегель ставит до начала природы и индивидуального духа. Развитие мира предстает, таким образом, как развертывание чистой мысли. ... Протест Людвига Фейербаха против воззрения Гегеля основан на том, что он так же не мог признать существование духа до его действительного пребывания в человеке, как Вольф был не в состоянии признать, что части живого организма были уже предобразованы в яйце. Подобно тому, как Вольф видел новообразования в органах живого существа, так Фейербах видел их в индивидуальном духе человека. Этот последний ни в какой мере не существует до своего видимого бытия, он возникает лишь в тот момент, когда проявляется.
     Фейербах считает, таким образом, неправомерным говорить о всеобщем Духе, о существе, в котором коренится, индивидуальный дух. До своего фактического появления в мире не существует разумного бытия, которое так строит материю, видимый мир, что в конечном итоге в человеке выявляется его прообраз, но до возникновения человеческого духа существуют лишь лишенные разума вещества и силы, которые из себя строят нервную систему, концентрирующуюся в мозге; и в этом последнем возникает, как совершенное новообразование, нечто еще не существовавшее — одаренная разумом человеческая душа. Для такого мировоззрения нет возможности произвести процессы и вещи от духовного Первосущества, ибо духовное существо есть новообразование, вытекающее из организации мозга. И когда человек переносит духовное во внешний мир, то совершенно произвольно представляет себе, что вне его существует и управляет миром существо, подобное тому, которое лежит в основе его поступков. Каждое духовное существо человек должен сначала создать в своей фантазии; вещи и процессы мира не дают повода предположить такое существо. Не духовное Прасущество, в котором находятся преобразованными все существа, создало человека, но человек согласно своему существу создал себе фантастический образ такого прасущества. Таково убеждение Фейербаха. "Знание человека о Боге есть знание человека о себе, о его собственном существе". ...
     Необходимой поворотной точкой в развитии мировоззрений Фейербах считает "открытое исповедание того, что сознание Бога есть не что иное, как сознание человечества, что человек может мыслить, предчувствовать, представлять, чувствовать, верить, жалеть, любить и почитать как абсолютное, божественное существо только человеческое существо". "Действительное в своей действительности, или как действительное, есть действительное как объект чувства, есть чувственное. Истинность, действительность, чувственность — идентичны. Только чувственное существо — действительное существо. Предмет в истинном смысле дается лишь посредством чувств, а не посредством мышления как такового. Данный в мышлении или идентичный ему объект есть только мысль". Но это значит только, что мышление выступает в человеческом организме как новообразование, и у нас нет основания представлять себе, что мысль до своего появления уже была скрыто предобразована в мире в какой-либо форме. ... Фейербах требует, чтобы разум не был поставлен как исходная точка во главу мировоззрения, как это делает Гегель, но чтобы он рассматривался как продукт развития, как новообразование человеческого организма, в котором он проявляется. Ему противно всякое отделение телесного от духовного, так как оно не может быть понято иначе, как продукт развития телесного. ...
     Почему мы не можем мыслить во всякое время, почему мысли не находятся в нашем распоряжении по нашему усмотрению, почему мы часто среди духовной работы, несмотря на самое напряженное усилие воли, не можем сдвинуться с места до тех пор, пока какой-нибудь внешний повод, часто даже какая-нибудь перемена погоды, не оживит мысли? — Оттого, что мыслительная деятельность также есть органическая деятельность. Почему мы часто годами вынашиваем мысли, прежде чем они уяснятся? — Потому что и мысли подлежат органическому развитию, и мысли должны созревать так же, как и плоды на поле и дети во чреве матери".
     "Фейербах указывает на Георга Кристофера Лихтенберга, мыслителя, скончавшегося в 1799 году, который в отношении многих своих идей должен рассматриваться как предшественник того мировоззрения, которое нашло свое выражение в мыслителях, подобных Фейербаху, и интересные идеи которого лишь потому не сделались столь плодотворными для XIX века, что затмевающие все остальное, мощные построения мысли Шеллинга, Фихте и Гегеля так заполнили духовное развитие, что афористические молнии идей, даже если они и были столь светлыми, как идеи Лихтенберга, могли остаться незамеченными. Достаточно напомнить отдельные изречения этого замечательного человека, чтобы показать, как в заложенном Фейербахом движении мысли снова ожил его дух. "Бог создал человека по своему образу. Это, вероятно, значит, что человек создал Бога по своему образу". Наш мир станет таким совершенством, что будет столь же смешно верить в Бога, как в настоящее время — в привидения". "Разве наше понятие о Боге не есть олицетворенная непостижимость?" "Представление, которое мы составляем себе о душе, подобно представлению о магните в земле. Это лишь образ. Человек обладает прирожденной способностью все мыслить в этой форме". ...Для построения мировоззрения требуется не только превосходство духа, которым он обладал, но также способность всесторонне разработать и пластически округлить идеи в общей связи. Этой способности он был лишен. ... Лихтенберг требует концентрации на посюстороннем, но он все еще пронизывает это требование представлениями, направленными на потустороннее. "Я думаю, — пишет он, — что очень многие люди, воспитывая себя для неба, забывают о воспитании себя для земли. Я думаю, что человек действовал бы мудрее всего, если бы первое поставил на надлежащее место. Ибо если мы поставлены на это место мудрым существом, в чем нет сомнения, то будем делать здесь то, что в наших силах"."
     "Такие сравнения, как сравнение Лихтенберга с Фейербахом, весьма существенны для истории развития мировоззрений. Они нагляднее всего показывают развитие мыслителей, ибо из них узнают, как воздействовал на это развитие промежуток времени, лежащий между ними".
     "Гегель чувствовал себя хорошо среди сутолоки современной ему жизни. Овладеть непосредственной жизнью мира философским духом стало для него прекрасной задачей. ... Фейербах не сочувствовал жизни своей эпохи. Тишина уединения была ему милее, чем сутолока современной ему жизни. Он ясно высказывается об этом: "вообще я никогда не примирюсь с городской жизнью. От времени до времени приезжать в город для преподавания — это, на основании впечатлений, которые я уже здесь приводил, я считаю правильным, даже моим долгом; но потом я должен вернуться в деревенское уединение, дабы здесь, на лоне природы работать и отдыхать". ... Он искал истинной жизни; он не мог найти ее в той форме, которую она приняла благодаря культуре эпохи. Насколько серьезно он относился к "концентрации на посюстороннем", показывает его изречение, произнесенное им по поводу мартовской революции. Она показалась ему бесплодной, ибо в представлениях, лежащих в ее основе, еще продолжала жить старая вера в потустороннее... Только такая личность могла в самом человеке искать всю ту силу, которую другие выводят из высшей силы".
     "Рождение мысли вызвало в греческом мировоззрении то, что человек уже не мог чувствовать себя настолько сросшимся с миром, как это было возможно при древнем образном представлении. Это была первая ступень в образовании пропасти между человеком и миром. Следующая ступень была дана в развитии новейшего естественнонаучного образа мышления".
     "Гете, Шиллер, Фихте, Шеллинг, Гегель мыслили идею самосознающей души такой всеобъемлющей, что эта последняя предстает коренящейся в высшей духовной природе, стоящей над природой и человеческой душой". "Фихте, Шеллинг, Гегель признавали самосознающую душу тем, чем она является; Фейербах делает ее тем, что ему нужно для его образа мира. В нем выступило мировоззрение, которое чувствует себя побежденным образом мира. Оно не может справиться с обеими частями современного образа мира, с образом природы и с образом души; поэтому он проходит мимо одной из этих частей: мимо образа души".
     "В мире древних народов следует видеть падение образного представления древности, из которого развилось переживание мысли. Ощущение этого факта оживает в XIX веке в такой личности, как Давид Фридрих Штраус. Он стремится ориентироваться в развитии значения жизни мысли, углубляясь в связь мировоззрения с мифологическим мышлением в историческом периоде. Он стремится познать, каким образом мирообразующее мировоззрение еще продолжает действовать в новейшем мировоззрении. В то же время он хочет укрепить человеческое самосознание в существе, лежащем вне отдельной личности, представляя себе все человечество воплощением божественного существа. Благодаря этому он обретает для отдельной человеческой души опору во вселенской человеческой душе, которая раскрывается в ходе исторического становления.
     Еще радикальнее Штраус подходит к вопросу в своей, появившейся в 1841 г. книге "Христианское вероучение в его историческом развитии и в борьбе с современной наукой". Здесь речь идет о претворении христианских догматов из их поэтического образа в мыслительные истины, лежащие в их основе. Он подчеркивает теперь несовместимость современного сознания с тем сознанием, которое придерживается древних, образно-мифологических изображений истины. "Итак, — пишет Штраус, — пусть верующий предоставит знающему спокойно идти своим путем, как это делает последний по отношению к первому; мы оставляем им их веру, так пусть они оставят нам нашу философию. И если сверхблагочестивым удается исключить нас из своей церкви, то мы сочтем это за достижение". ...Воззрения Штрауса вызвали невероятное возбуждение душ... Штраус лишился места лектора в Тюбингенской семинарии за "Жизнь Иисуса", и когда он затем стал профессором богословия в Цюрихском университете, то пришли крестьяне с цепами, чтобы исключить разрушителя мифа, добиться его отставки".
     "Воззрение, представленное Фейербахом, что существо человека есть в то же время и его высшее существо, и что всякое другое высшее есть только иллюзия, созданная по его подобию и поставленная им самим над собой, мы находим и у Бруно Бауера, но в форме гротеска. Он описывает, как человечество пришло к созданию иллюзорного противообраза в выражениях, из которых видно, что они вытекают не из потребности полного любви понимания религиозного сознания, как у Штрауса, а из радости разрушения. Он говорит, что "всепоглощающему "я" страшно самого себя; оно не смело считать себя всем и самой всеобщей силой, т.е. оно еще оставило религиозный дух и так завершило свое отчуждение, противопоставив себе самому свою всеобщую силу как чуждую, и работая в противовес этой силе в страхе и содрогании за свою целостность и блаженство". Бруно Бауер стремится критически испытать на всем существующем свое темпераментное мышление. Что мышление призвано проникнуть до сущности вещей — это он перенял как убеждение из мировоззрений Гегеля. Но он не способен, как Гегель, дать мышлению изжиться в одном результате, в одном строе мыслей. Его мышление не творческое, но критическое... Он стремился установить критическую силу мышления исходя не из одной мысли, как из определенной точки зрения, как это делал Гегель. Он пишет: "критика есть, с одной стороны, последнее действие определенной философии, которая в этом должна освободиться от позитивной философии, еще ограничивающей ее действительную всеобщность и потому, с другой стороны, она есть предпосылка, без которой философия не может подняться к последней всеобщности самосознания". Таково вероисповедание "Критики мировоззрения", которого придерживался Б.Бауер. — "Критика не верит в мысль, в идеи, а только в мышление". "Человек теперь найден", — торжествует Бауер. Ибо теперь человек связан только своим мышлением, человечность — это не отдача себя чему-либо внечеловеческому, но проработка всего в горниле мышления. Человек должен быть не подобием другого существа, а прежде всего человеком, и достигнуть этого он может своим мышлением. Мыслящий человек есть истинный человек. Ничто внешнее, ни религия, ни право, ни государство, ни закон и т.д., не могут сделать человека человеком, а только его мышление. В Бауере выступает немощь мышления, стремящаяся, но не могущая достигнуть самосознания".
     "Что Фейербах объявил высочайшим существом человека, относительно чего Бруно Бауер утверждал, что оно найдено как мировоззрение при помощи критики: рассмотрение "человека" совершенно непредвзято и без предпосылок, — это составляет задачу, которую поставил себе Макс Штирнер (1806-1856) в своей появившейся в 1845г. книге "Единственный и его достояние". Штирнер находит, что: "Фейербах борется за общее содержание Христианства со всей силой отчаяния не для того, чтобы его отвергнуть, нет, для того, чтобы его оживить, чтобы его долгожданное, всегда остающееся вдали, с последним усилием извлечь из неба и навсегда сохранить у себя. Разве это не жест последнего отчаяния, не жест не на жизнь, а на смерть, и не есть ли это в то же время христианская тоска и жажда потустороннего? Герой не хочет войти в потустороннее, а хочет привлечь потустороннее к себе и вынудить его стать посюсторонним". ... И действительно, мы всегда мыслим себе наивысшее существо в двоякой потусторонности — во внутреннем и во внешнем одновременно, ибо "Дух Божий" по христианскому воззрению есть также и "наш дух" и живет в нас. Он живет на небе и живет в нас. Мы, несчастные существа, являемся лишь его обителью; и когда Фейербах разрушает его небесную обитель и вынуждает его со всем багажом перейти к нам, то мы — его земная обитель, сильно переполняемся им". До тех пор, пока отдельное человеческое "я" еще устанавливает какую-либо силу, от которой оно чувствует себя зависящим, оно видит самого себя не со своей собственной точки зрения, но с точки зрения этой чуждой силы. Оно не владеет собой, оно одержимо этой силой. ...
     Существует только отдельный человек, а не "родовое понятие человечества", которое Фейербах ставит на место божественного существа. Если, таким образом, отдельный человек ставит над собой родовое понятие человечества, то он точно так же предается иллюзии, как и тогда, когда чувствует себя зависимым от личного Бога... Штирнер уже в 1842 г. в статье, опубликованной "Рейнской газетой", высказывался по поводу "ложного принципа нашего воспитания или о гуманизме и реализме", что мышление, знание, по его мнению, не может проникнуть до существа личности. Поэтому он считает ложным принципом воспитания, когда средоточием берется не это существо личности, а одностороннее знание. "Знание, которое не очищает и не концентрирует до такой степени, чтобы увлечь к волению или, иными словами, которое меня лишь отягощает, как некая ноша, вместо того, чтобы целиком следовать за мной, так чтобы свободно движущееся "я", не обремененное волей, бодро проходило через мир, такое знание, ставшее личным, дает жалкую подготовку для жизни... Знание должно умереть, чтобы снова восстать как воля и чтобы ежедневно заново творить себя как свободную личность. Только в личности каждого отдельного может заключаться источник того, что он делает. Нравственные обязанности не могут быть заповедями, данными человеку как-либо, а цепями, которые он сам на себя навешивает... Я люблю своего ближнего не оттого, что я следую священной заповеди любви к ближнему, а потому что мое "я" влечет меня к ближнему. Я не должен его любить, я хочу его любить. Чего люди хотели — это они поставили над собой как заповеди". В этом пункте легче всего неправильно понять Штирнера. Он не отрицает моральных поступков, он отрицает лишь моральную заповедь.
     Как человек действует, если он себя правильно понимает, — уже это само по себе создает нравственный миропорядок. Моральные предписания для Штирнера лишь призрак, навязчивая идея. Они устанавливают нечто такое, к чему человек приходит сам, когда целиком отдается своей природе. Абстрактные мыслители здесь, конечно, возразят: разве не существует преступников? Должны ли они действовать сообразно с тем, что им предписывает их природа? Эти абстрактные мыслители предрекают всеобщий хаос в том случае, если моральные предписания не станут для человека священными. Штирнер мог бы им ответить: Разве в природе не бывает болезни? Разве она не происходит точно так же по вечным, железным законам, как и все здоровое? Но разве мы поэтому не можем отличить больное от здорового? Как разумному человеку никогда не придет в голову считать больное здоровым на том основании, что и оно произошло по природным законам, так и Штирнер не собирается считать ненормальное нормальным на том основании, что оно возникает как моральное, когда отдельный человек бывает предоставлен самому себе. Но Штирнер отличается от других абстрактных мыслителей своей убежденностью в том, что в человеческой жизни, когда отдельные люди бывают предоставлены сами себе, нравственное будет господствовать точно так же, как в природе господствует здоровье.
     Подобно другим мыслителям новейшего времени, Штирнер стоит перед фактом самосознающего "я", требующего понимания. Другие ищут средств понять это "я". Понимание наталкивается на трудности, ибо между образом природы и образом духовной жизни образовалась глубокая пропасть. Штирнер оставляет все это без внимания. Он стоит перед фактом самосознающего "я" и все, что он в силах сделать, употребляет исключительно на то, чтобы указать на этот факт. Он хочет говорить о "я" таким образом, чтобы каждый сам оглянулся на это "я", и чтобы никто не избежал этого взгляда, говоря: "я" — это то или иное. Штирнер хочет указать не на идею, не на мысль "я", а на живущее "я, которое личность находит в себе.
     Род представлений Штирнера, как противоположный полюс мировоззрению Гете, Шиллера, Фихте, Шеллинга, Гегеля, есть явление, которое с известной необходимостью должно было выступить в развитии новейших мировоззрений. Ярко выступил перед его духом факт самосознающего "я". Каждое творение мысли представало перед ним так, как оно предстает перед мыслителем, который стремится постичь мир лишь в мыслях, может представить мир мифических образов. Перед этим фактом для него исчезало все остальное содержание мира, поскольку это последнее обнаруживает связь с самосознающим "я". Он ставил самосознающее "я" в совершенно изолированное положение.
     Штирнер не ощущает, что может оказаться трудным поставить "я" в такое положение. Последующие десятилетия не развили интереса к этой изоляции "я", ибо эти десятилетия заняты, прежде всего, овладением образом природы под влиянием естественнонаучного образа мышления. После того, как Штирнер установил одну сторону новейшего сознания — факт самосознающего "я", эпоха отвлекает свой взор от этого "я" и направляет его туда, где найти его нельзя, — на образ природы".
     "Первая половина XIX столетия родила свои мировоззрения из идеализма. Если там и перекидывается мост к естествознанию, как у Шеллинга, Лоренца Эйкена (1779-1851), Генриха Стеффенса (1773-1845), то это происходит с точки зрения идеалистического мировоззрения и в интересах этого последнего. Время так мало созрело для того, чтобы естественнонаучные мысли сделать плодотворными для мировоззрения, что гениальный взгляд Жана Ламарка на развитие высших организмов из простейших, опубликованный в 1809г., остался совершенно без внимания, а когда Жоффруа де Сент-Илер в 1830г. в борьбе против Кювье выдвинул мысль о всеобщем природном родстве всех форм и организмов, потребовался гений Гете, чтобы оценить все значение этой идеи. Обильные естественнонаучные результаты, достигнутые в первой половине столетия, сделались новыми мировыми загадками в развитии мировоззрения после того, как Чарльз Дарвин в 1859г. самому понимаю природы открыл новые перспективы для познания органического мира". 18(9)