BDN-STEINER.RU

ANTHROPOS
Энциклопедия духовной науки
   
Главная

Именной указатель





ДАНТЕ

413. "Данте перерастает церковно-христианское. Он видит три круга, тройственное прасущество мира: Отца, Сына и Духа. Индийская религия называет их Брама, Вишну и Шива".97 (2)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  
Ошибка! Фрагмент 0 не найден.

     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

3. Ребенок учится читать и писать. Когда он вырастет, то будет просто обладать этими способностями как плодами затраченного труда, а сам труд исчезнет. "То, чем мы обладаем в душе, возникло через общение с внешним миром. Антропософское мировоззрение называет это инволюцией. И когда человек усвоенное вновь вырабатывает из своего внутреннего, то это мы называем эволюцией. Между инволюцией и эволюцией протекает всякая жизнь. Что сделано душой в эволюции — это покоится на том, что как способности выступает из души. Эти способности были некогда выработаны через инволюцию".53 (11)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  
Ошибка! Фрагмент 12730 не найден.

     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

232. "Ныне представляется невозможной чисто эстетическая культура". Прежде, в эпоху Гeте-Шиллера, "существовало то, что мы можем назвать эстетической совестью; это было тогда решающим вопросом жизни. Красота, вкус, художественное ощущение были тогда столь серьeзными и важными вопросами, как ныне политика и свобода. Искусство рассматривалось как нечто такое, чему надлежало играть решающую роль в приводном колесе культуры. Ныне это стало иначе". Толстой от искусства переходит к проповеди и социальному реформаторству.
     Рафаэль, Данте, даже Гомер — они выросли из своего времени, из жизни своей эпохи. Но так больше не было после смерти Гeте. Люди начинают, например, творить из одних только мыслей, вне связи с "духовной субстанцией своего времени". Вырастает пропасть между искусством и жизнью. Нашему времени стали чужды воззрения Шиллера, Гeте. 51(17,24)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

7. Империализм. Мировое господство

610. Уже на древнем Востоке мы сталкиваемся с империализмом. Там он носил такую форму, что владетель царства был Бог. В то время среди народов ещe не было распространено мнения, что хоры духов пребывают по ту сторону облаков. Те, кого мы сегодня называем министрами, они тогда были существами божественной природы. Например, в Египте фараон был действительно явившимся на Землю сыном Небес или даже отцом Небес. Право на завоевание тогда базировалось на необходимости расширять царство Бога (ассирийские предания), и завоeванные народы почитали завоевателя как бога. О распространении религиозных воззрений в те древние времена не помышляли, ибо всe осуществлялось в физическом мире.
     Такова первая форма империализма. Во второй форме владетель был уже посланцем Бога, а не самим Богом, был Богом инспирирован, или пронизан. В первой форме человек имел дело с действительностью, во второй — владетель появляется в облачении, и это было облачением бога и означало не что иное, как то, что такое облачение принято среди богов. Палладины такого владетеля были не служащими, но высшими существами (учениками Мистерий). Мы встречаем это ещe у Ареопагита в его описании церковной иерархии — дьяконов, архидьяконов и т.д. — как отображения божественных сил, Иерархий. Во второй фазе империализма дело имеют не с действительностью, а со знаком, символом. Но и это теперь уже забыто.
     Затем империализм расщепляется. В одном направлении владетель, как посланец Бога, остаeтся и королeм, и жрецом, в другом — всe идeт более светским путeм, но божией милостью владетель предопределeн Богом. Эти две разновидности в историческом развитии выступают как церковное объединение и государственное объединение. Так идeт до Средних веков. По мнению Данте, император Священной Римской Империи немецкой нации имеет право на мировое господство. Такова формула империализма для Данте. Люди в это время понимают, что богов на Земле нет, ибо она стала слишком плоха для этого. Бога не ищут в действительности царства, а во внутреннем. Царство же есть лишь сумма символов. Многочисленные пережитки этого существуют по сей день.
     Протестантизм явился протестом против реального значения божественного посланничества земного человека. И, будь протестантизм последовательным, не должно бы было больше состояться ни одного коронования "божьей милостью". В пастырском послании архиепископа Зальцбургского Катшатлера (2 фев.1905 г.) говорилось, что католический священник сильнее Иисуса Христа, поскольку Христос обязан присутствовать при акте претворения субстанции священником. В подобных вещах выступает не вторая, а опять первая форма империализма, выступает во всeм учреждении католической церкви.
     Магометанству, опять-таки, присуща первая форма империализма: хотя Магомет не Бог, а Его пророк (т.е. вторая фаза), но распространение магометанства носит характер полной религиозной нетерпимости. Первая фаза империализма присуща и русской деспотии, царизму. Что говорится о царе, настроение, возникающее в душах, всe это возвращается к первой фазе. Потому так редко срастается содержащееся в сознании русского населения с тем, что исходит от царизма. Третья форма империализма сформулирована в XX в. Чемберленом и его людьми. "Такое слово, как империализм — "Imperial Federation", — является официальным словом с начала XX в. в Англии". Однако истоки этого восходят ещe к XVII в., когда власть "помазанника" в Англии становится лишь выражением терпимости (не скажем: декорацией). Выступает воля народа, избирательная система. Французский народ, несмотря на революции, остаeтся по своей сути народом королевского управления; для этого не обязательно на вершине власти иметь короля. Третья форма империализма развивается из парламентаризма. В этой форме то, что раньше было символом, знаком, становится фразой. Между сказанным и действительностью ничего не осталось. Итак: король — помазанник — фраза. Из мнения большинства возникает не реальность, а фраза. Большую роль начинает играть колонизация. Авантюрист, оборванец, не ужившийся в империи, уезжает в колонию, там богатеет и присоединяет еe к метрополии (см. историю колонизации Родезии). Вначале авантюрист осуждается, потом, в поколениях, облагораживается, несколько забывается, фраза идентифицируется с действительностью, а протекторат простирает своe крыло далее. Всe становится порядочным.
     Из царства фразы вырастает действительность; но духовное должно присутствовать в физическом мире, жить наравне с физической действительностью. Царство Христа должно присутствовать на Земле — Его царство, которое "не от мира сего". Перед англоязычным миром, где всe выродилось в фразу, встаeт большая ответственная задача: наполнить духом опустевший сосуд. Это необходимо осуществить Западу в условиях, когда под поверхностью его жизни существует кроме третьей, экономической, формы империализма, ещe и вторая его форма: символический империализм тайных обществ, держащийся в тайне от широкого населения. 196(16)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

1376. "Итальянец ощущает всех неитальянцев как чужих... И все войны, которые велись в Италии в XIX в., велись по преимуществу за родину". "Итальянцы, испанцы ... это народы, которые в определенной степени в своей современной миссии повторяют то, что отразилось в 3-й послеатлантической культуре. Что было характерным для египетско-халдейской культуры? Ощущение величественной космической астрологии! Звезды, созвездия тогда рассматривались не так, как сегодня; тогда видели духовных существ, имевших в этих созвездиях свое внешнее воплощение. Повсюду видели распростертым духовное. И если это должно быть повторено как национальная задача в эпоху после Мистерии Голгофы, то оно должно быть душевно углублено, величественная космическая панорама египтян и халдеев должна выступить из души как бы заново рожденной. И где это осуществилось более ясно, как не там, где культура итальянского полуострова явила свою вершину — в "Божественной комедии" Данте". 157(2)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     126
. "Более, чем люди думают, ныне разрослись традиции древней мудрости. ... Люди ищут, как постичь традиционное рассудком. Благодаря этому то, что прежде внутренне оживлялось люциферическим элементом, приобрело внешне ариманический характер. Но это маска. В действительности это люциферический элемент, продолжающийся через традиции". Так, в продолжающем действовать романском элементе, пропитанном германским элементом, пребывает люциферический элемент. "Люциферический элемент продолжает действовать дальше. Поскольку же он излился в существо мысли, он утратил свой первоначальный характер. Он теперь пребывает в мыслеформах. В латинской речи продолжает жить, я бы сказал, на ариманический лад люциферический элемент. ... Как с римской речью выступило логизирование, так с Христианством пришло теологизирование (говорящее о сверхчувственном лишь по традиции). Полный жизни элемент Христианства уходит здесь в люциферический элемент, носящий на себе ариманическую маску. Живое Христианство становится теологизирующим культурным течением. Внизу под этим остается постоянно действенный, но инстинктивным образом, личный элемент; он не может полностью соединиться с тем, что приходит сверху. И особенно интересно наблюдать это явление в его выдающейся фазе, в фазе Ренессанса. Мы видим, как здесь живет высокая теология, которая обладает понятиями и представлениями о сверхчувственном, но не созерцанием его. Традиционно, по сути говоря, живет это во времена ренессанса. Что романизм сохранил в теологической форме — это древняя мудрость, но она сохраняется в жизни представлений. В представлениях она люциферически продолжает жить дальше". Мы встречаем это и в "Диспуте" Рафаэля, и в "Божественной комедии" Данте, приобретшего свое воззрение от Брунетто Латини, в котором сильно жил традиционный теологизирующий элемент, сильный люциферический импульс. 208 (14)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     589
. Чимабуэ (1240-1302) — это целое направление, в котором было написано множество картин, главным образом фресок. Но сохранились они довольно плохо, "Обращенность к чувству контуров представленных (на фресках) фигур имеет в себе нечто колоссальное, по меньшей мере по замыслу; их колоссальное воздействие предполагалось. О них можно сказать: они смотрят в земной мир из мира иного... Необходимо уяснить себе, что написанное здесь коренится в такой фантазии, которая в своей подоснове имеет визионарную жизнь — такую визионарную жизнь, которая способна провидеть, что импульсы Христианства пришли из чуждого Земле мира и что этот чуждый Земле мир не желательно изображать натуралистично". Возьмем для примера картину "Мадонна с ангелами и пророками" (Флоренция, Уффици). Обращают на себя особое внимание глаза: "они не просто нарисованы, а охарактеризованы из чувствующего соощущения сил, о которых полагают, что они причастны к органическому напечатлению глаз. ... это мыслится пластически и на поверхность проецируется в духе". Во всей композиции, данной на золотом фоне, ощущается восточная идея о действии духовных могуществ из далеких миров.
     Джотто (1266-1337) был художником, "который значительнейшим образом указал в области искусства на вступление нового, пятого послеатлантического периода (культуры)". Четвертый же уходит вместе с живописью Чимабуэ.
     Это может показаться парадоксальным, но исходя из глубокого понимания истории человечества правомерно сказать: "первым, кто душевно ввел материальное чувство (в новую эпоху), был св. Франциск Ассизский (1182-1226). ... выступает взгляд, обращенный на земное, сочувствие с земным..." ранее, чем появляется "Божественная комедия" Данте (1265-1321) — последнее воззрение на развитие человечества с т. зр. сверхземного, внеземного. "Душевное (непосредственно) всегда выступает чуть раньше, чем его выражение в художественной форме". И в Джотто мы встречаем выразителя того же импульса, что жил во Франциске Ассизском. Франциск отворачивает взор от всего, что происходит из древней визионарно-фантастической жизни, от космически-духовного, и обращает его на отдельного человека, переживает со-чувствие, со-бытие с каждой отдельной душой вне зависимости от ее внешнего статуса. "Вечное, бесконечное, бессмертное должно (теперь) взойти в самой человеческой груди". Исполненное любви со-чувствие Франциска распространяется не только на людей, но и на все царства природы, в этом отношении он "истинный реалист, натуралист". Если на его пути встречался червь, он откладывал его в сторону, чтобы не раздавить. Птицы, звери были его братья и сестры. "Бесконечное углубление внутренней жизни, жизни мышления, совершенно немыслимые в предшествующие времена, проявлялись во Франциске Ассизском". В картинах Джотто мы видим "отображение индивидуально-естественного, отображение индивидуально-человеческого". Особенно ясно это становится из сравнения Джотто с Чимабуэ. Нечто визионарное заметно и у Джотто, но в нем выражается стремление рисовать изнутри речь человеческих чувств; в лицах больше нет ничего традиционного.
     Возникающие после Джотто мастера, такие как Синьерелли, Мазалино, Липпи, Мазаччо, Гирландайо, Мантенья, идут путем дальнейшего выражения индивидуально-человеческого; святые предания, вероисповедание служат для решения реалистически-художественных вопросов, для выражения индивидуального. Если мы возьмем, например, "Святого Себастьяна" (Вена) и "Парнас" (Лувр) Мантеньи, то реализм человеческого здесь столь силен, что уже не чувствуется нужды в легенде. "На картинах Джотто едва ли можно себе представить нечто столь нехристианское. ... Мы видим, как возрастает эмансипация от Христианства того, что выражает себя в Ренессансе".
     От Джотто исходят два течения: одно идет к Мазаччо, Мантенья и др., другое, более душевное, — к Фра Анжелико. В первом "дух живет натуралистическим образом"; во втором — "душа душевным образом", "волшебное дыхание душевности". Импульс Анжелико переходит на Ботичелли, "художника душевного; но в душевном он опять-таки эмансипируется от религиозного всеобщего душевного ощущения, которое изживает себя во Фра Анжелико". Сравним портрет Франческо Сасетти с сыном" (Лондон, собр. Бенсона) Гирландайо с картинами Боттичелли. В одном случае — духовное, выражающее себя натуралистическим образом, в другом — колоссально много душевного, вплоть до линии рисунка. Соединение душевного и духовного путей мы находим в Леонардо* , Рафаэле, Микеланджело. У Леонардо взаимодействие души и духа выступает во всем: в линии, композиции, выражении (см. его карикатуры).
     Перуджино (учитель Рафаэля) "не в состоянии композиционное углубить настолько, чтобы действительно выступило душевное; однако же видно, как композиционное особенно входит именно в это течение". Композиции Перуджино (напр., "Видение св. Бернарда"; Мюнхен, Пинакотека. Ср. с подобной же темой у Липпи) ощущаются "не как само собой разумеющееся целое; он компонует". У более ранних художников они ощущаются как единство. "Далее мы видим, как духовный элемент в Рафаэле, в его душе ... становится натурализмом". Портреты пап Юлия II и Льва Х. Наравне с индивидуализированной композицией ту же роль в овладении через человека духом, природой играет и аллегория. У Рафаэля, правда, обликообразующее природы, способность природы выразить душевное и духовное достигают такой силы, что аллегория растворяется, ее не замечают. 292 (1)

_______________________________
*Р. Штайнер дает старотосканскую форму его имени.


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     657
. "Древние художники стремились красиво оформить земное. ... Данте помещает Гомера и других гениев древности в преддверие Ада". "Ибо по христианскому воззрению душа должна отказаться от земного, дабы не запутаться в нем", Лев есть выражение храбрости; пантера — хитрости (одиссеево свойство). Описание "скупых" и "расточительных" на астральном плане дано Данте верно. "Город Дис есть выражение физической действительности. Люди там живут в гробах. Материалисты — это живые мертвецы". "Беатриче была подлинной личностью, но также и выражением всего духовного. Она есть ... персонификация Теологии". "Вергилий дал в "Энеиде" образ посвящения". 97 (2)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     331
. "Первые восемь веков христианской эры представляют собой дальнейшее действие переживания мысли в человеческой душе, когда как бы в сокрытой глубине еще покоится зарождение новых сил, стремящихся формирующе воздействовать на развитие мировоззрения. В Декарте эти силы уже в высокой степени действенны. В период между Скоттусом Эригеной и приблизительно ХV-м столетием мысль проявляется снова в своей подлинной силе, которой она не проявляла в предыдущую эпоху. Но все же выступает с совершенно иной стороной, нежели в греческий период. Греческие мыслители переживают ее как восприятие; от VIII до ХV века она поднимается из глубины души; человек чувствует: во мне зарождается мысль.
     ХV, ХVI столетия ставят перед душой новый импульс. Он медленно подготовляется и медленно укрепляется. В человеческой душевной организации совершается превращение. В области жизни мировоззрения это превращение выражается в том, что мысль может ощущаться теперь не как восприятие, а как результат самосознания. Это превращение человеческой душевной организации можно наблюдать во всех областях развития человечества. Оно сказывается в возрождении искусства, науки и европейской жизни, а также и в реформаторских религиозных движениях. Это превращение можно найти, исследуя в человеческом душевном развитии глубины искусства Данте и Шекспира.
     Другим симптомом этого превращения человеческой душевной организации является зарождение новейшего естественнонаучного образа представления. Сравните состояние мышления в природе, каким оно возникает благодаря Копернику, Галилею, Кеплеру, с тем, что этому предшествовало. Естественнонаучному представлению соответствует настроение человеческой души в начале новейшего периода в ХVI в. С этого времени природа рассматривается таким образом, что чувственные наблюдения над ней становятся единственным свидетелем. Это вскрывается особенно явственно в Бэконе и Галилее. Из образа природы постепенно все более исчезает то, что ощущается как результат самосознания. Таким образом, порождения самосознания и наблюдение природы противостоят друг другу все резче, все более разделяются пропастью. Декарт знаменует собой видоизменение душевной организации, разграничивающей образ природы и порождения самосознания".
     "Можно познать всю значительность видоизменения душевной жизни, если вспомнить, как говорят о природных процессах такие натурфилософы, как И. Кардан (1501-1576) и Бернардин Телезий (1508-1588). В них продолжает еще действовать мировой образ, который, благодаря возникновению естественнонаучного образа представлений Галилея, Коперника и др., утрачивает свою силу. Для Кардана в природных процессах определенно живет еще нечто, что он представляет себе подобным человечески-душевному, что было бы возможно и в греческом мышлении. Телезий говорит об образующих силах в природе, которые он мыслит себе по образу, создаваемому им из человеческой образующей силы. Галилей уже утверждает, что то, что человек несет в себе как ощущение тепла, не существует как таковое во внешней природе, как не существует в последней раздражения, ощущаемого человеком от прикосновения пера к пятке".
     "В такой индивидуальности, как Леонардо да Винчи (1402-1519), который как мыслитель столь же велик, как и художник, можно познать борьбу за новую закономерность природного образа. Подобные индивидуальности чувствуют необходимость найти путь к природе, который еще не был дан греческому мышлению и его проявлениям в средневековье. Человек должен отрешиться от переживаний своего собственного внутреннего, если хочет найти доступ к природе собственного внутреннего, если хочет найти доступ к природе. Он должен отображать природу лишь в представлениях, совершенно не содержащих того, что он переживает в себе самом как воздействия природы. Таким образом человеческая душа выступает из природы и опирается на саму себя".
     "С начала христианской эры до Скоттуса Эригены переживание мысли происходит таким образом, что ее облик определяется предположением существования духовного мира — мира религиозного откровения; от VIII до ХVI столетия переживание мысли освобождается из внутреннего самосознания и допускает рядом со своей зародышевой силой существование другой силы — откровения. Начиная с ХVI века образ природы вытесняет переживание мысли; с этого времени самосознание стремится из своих собственных сил добыть то, что может с помощью мысли сформировать ему мировоззрение. Перед этой задачей стоял Декарт".
     "Бенедикт Спиноза (1632-1677) спрашивает себя: как должно быть помыслено то, из чего можно исходить при составлении истинного образа мира? В основе этой исходной точки лежит ощущение: пусть бесчисленные мысли возвещают о себе моей душе как истинные, я отдаюсь, как краеугольному камню, тому мировоззрению, чьи качества я должен сам определить. Спиноза находит, что исходить можно лишь из того, что для своего бытия не требует другого. Этому бытию он дает название субстанции. И он находит, что может существовать лишь одна субстанция и она есть Бог. Если вникнуть в то, как Спиноза приходит к началу своего философствования, то можно увидеть, что его путь построен по образу пути математики. Подобно тому, как математики исходят из общих истин, которые человеческое "я" создает в свободном творчестве, так Спиноза требует, чтобы мировоззрение исходило из подобных, свободно созданных представлений. Эта единая субстанция такова, какой ее должно мыслить "я". Будучи помыслена так, она не терпит ничего, что вне ее было бы ей подобно. Ибо тогда она не была бы всем; она нуждалась бы для своего бытия в чем-то ином. Таким образом, все другое лишь сопринадлежало бы ей как один из ее атрибутов, — так говорит Спиноза. Человек может познать два таких атрибута: один он видит, взирая на внешний мир, а другой — обращаясь вовнутрь. Первое есть протяженность, второе — мышление. Человек несет в своем существе оба атрибута: в своей телесной природе — протяженность, в своей душе — мышление. Неся в себе оба атрибута, он является единым существом в единой субстанции. Когда он мыслит, то мыслит божественная субстанция; когда он действует, то действует божественная субстанция. Спиноза обретает бытие для человеческого "я", укрепляя его во всеобщей, всеобъемлющей божественной субстанции. Здесь не может быть и речи о безусловной свободе человека. Человек столь же мало действует и мыслит из самого себя, как и действующий камень. Он во всем является единой субстанцией. Об условной свободе человека можно говорить не тогда, когда он считает себя самостоятельным, отдельным существом, но тогда, когда он сознает себя единым с единой субстанцией. В своем последовательном развитии мировоззрение Спинозы приводит личность к сознанию: я правильно мыслю о себе, когда я перестаю обращать на себя внимание и в своем переживании сознаю себя единым с божественным целым. Согласно Спинозе, это сознание изливает на всю человеческую личность стремление к истинному; это — исполненное Богом действие. Это последнее рождается как нечто само собой разумеющееся у того, в ком верное мировоззрение стало полной истиной. Поэтому произведение, в котором Спиноза излагает свое мировоззрение, он называет этикой. Этика есть для него моральное поведение, в высшем смысле результат истинного знания о пребывании человека в единой субстанции. Хотелось бы сказать, что частная жизнь Спинозы, человека, который сначала преследовался фанатиками, а затем, после добровольной отдачи своего имущества, в бедности искал себе пропитание как ремесленник, является редчайшим внешним выражением его философской души, которая сознавала свое "я" в божественном целом и все свое душевное переживание и всякое переживание вообще ощущало освещенным этим сознанием". 18(5)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     497
. "Существовало большое число людей (не христиан), жив­ших в южных и средних областях Европы, которые говорили: да, мое внутреннее, которое изживает себя самостоятельно между засыпанием и пробуждением, оно принадлежит к области доброго и к области злого мира. И у них было много-много раздумий, размышлений о глубине сил, которые вызывают доброе и злое в чело­веческой душе. Тяжело ощущали они пребывание человеческой души в мире, где бьются между собой добрые и злые силы. В первые столетия в южных и средних областях Европы такого ощущения еще не было, но в V, VI столетиях оно встречается все чаще. И как раз среди людей, которые провозвестие получали бо­лее с Востока — различным образом приходило оно с Востока, — возникло такое душевное настроение. А поскольку оно было особенно сильно распространено в тех областях, для которых затем выработалось название Болгария — примечательным образом это название сохранилось и поз­же, когда совсем другие народности стали жить там, — то в последующие столетия в течение долгого времени людей, у которых особенно сильно было выработано это настроение души, в Европе называли болгарами (булгарами). ... более или менее подобной конституцией обладали те души, о которых я здесь говорил, что в своем дальнейшем развитии они пришли к созерцанию мощных обра­зов в сверхчувственном культе, принимали участие в том действе, пришедшемся на первую половину XIX в. Все, что эти души могли пережить в том осознании себя внутри борьбы между добром и злом, они проне­сли сквозь жизнь между смертью и новым рождением. И это нюансировало, окрасило их души...
     К этому затем присоединилось нечто другое. Эти души были, так сказать, последними, кто в ев­ропейской цивилизации еще сохранял нечто от тех отдельных восприятии эф. и астр.тел в бодрствова­нии и сне. Они сходились в общины, когда распознавали в себе такие особенности душевной жизни. Они встречаются среди тех христиан, которые все более и более рассматриваются как еретики. Люди тогда еще не зашли слишком далеко, чтобы так строго судить еретиков, как это делалось позже. Но все же на них смотрели как на еретиков. Они вообще производили жуткое впечатление. Они производили впечатление, что видят больше, чем другие люди, и что к Божественному они стоят в ином отношении благодаря восприятиям в состоянии сна, чем другие люди, среди которых они жили. Другие уже давно это утратили, давно усвоили конституцию души, которая стала всеобщей в ХIV в. в Европе.
     Но когда эти люди, о которых я здесь говорю, люди с отдельными восприятиями астр. и эф. тел, про­шли через врата смерти, то и тогда они отличались от остальных".
     "Основное ощущение таких душ, как я их описал, которые после VII, VIII, IХ столетий или даже раньше прошли через врата смерти, было таково, что, глядя вниз на Землю, они ощущали: там, внизу, на Земле, на­ступили вечерние сумерки живого Логоса". "Среди этих душ жило слово: "Слово стало плотью и обитало среди нас", и они ощутили: но человек все менее в состоянии быть домом для Слова, Которое должно оби­тать во плоти, должно продолжать жить на Земле. ... Христос хотя и жил для Земли, ибо Он умер для Земли, но Земля не может Его воспринять. Однако на Земле должна быть сила, с помощью которой души смогли бы воспринять Христа! Это жило наравне с другим, что я описывал, именно в этих, считавшихся в их земном бытии еретиками, душах, когда они пребывали между смертью и новым рождением: потребность в новом, в обновленном откровении Христа, провозвестии Христа". Глядя из духовного мира на Землю, эти души имели еще два сильных переживания. Они видели, как на Земле слагается то, что выражается в кате­хизисе с его вопросами и ответами, не ведущими верующих к непосредственной связи с духовным миром. И еще они видели, как месса становится экзотерической, как к пресуществлению и причастию люди обращаются без предварительного подготовления, как теряется при этом характер древних Мистерий.
     "В этих двух земных событиях совершилось то ... что должно было стать духовным откровением на по­вороте от XIX к XX столетию: духовное откровение, сообразное ходу времени, каким оно должно быть пос­ле события Михаэля и каким оно должно было прийти во время, когда истекла темная эпоха Кали-Юга, и на­чалась новая эпоха.
     К этому мы должны присовокупить еще третье". Узнав все три предварительные условия, мы сможем по­нять события, происходящие в антропософском Движении. "В Шартре, где еще сегодня находятся выдающиеся произведения архитектуры, в свое время светил луч живой мудрости Петра Компостеллы, который дейст­вовал в Испании, который в Испании взлелеивал живое, мистериальное Христианство, в котором еще гово­рилось о помощнице христиан, о Природе; говорилось о том, что лишь когда эта Природа введет людей в элементы, в мир планет, в мир звезд, лишь тогда человек станет зрелым познать семь помощниц, познать не воплощенных, а душевных помощниц, которые не в абстрактных теориях выступают перед человеческой душой, а как живые богини: Грамматика, Диалектика, Риторика, Арифметика, Геометрия, Астрономия, Музы­ка. Как божественно-духовные облики живо учились познавать их ученики.
     О таких живых обликах говорили те, кто окружал Петра Компостеллу. Учения Петра Компостеллы сияли в школе Шартра. В этой школе Шартра учил, напр., великий Бернард Шартрский, воодушевлявший сво­их учеников, который хотя и не говорил им больше о Богине Природе, о семи богинях — свободных искус­ствах, но который говорил с такой жизненностью, что по меньшей мере образы фантазии вставали перед учениками.
     Здесь учил Бернард Сильвестрис, который в мощных описаниях давал вставать перед учениками тому, что было древней мудростью. Здесь, прежде всего, учил Иоанн Шартрский, который грандиозно, инспирирован­ным образом говорил к человеческой душе; этот Иоанн Шартрский, которого также называли Иоанном Салисбери, развивал воззрение; в котором он дискутировал с Аристотелем, с аристотелизмом. Здесь на особенно выдающихся учеников воздействовали так, что они приходили к взгляду: на Земле больше не могут су­ществовать такие учения, какие были в первые века Христианства, земное развитие больше не может их выносить. Здесь ученику объяснялось: существует древнее, почти ясновидческое познание, но оно помер­кло. Можно только знать о диалектике, риторике, астрономии, астрологии, но больше нельзя видеть богинь семи свободных искусств, ибо дальше должен действовать уже в древности взрастивший понятия и идеи пятой послеатлантической эпохи Аристотель.
     С инспирирующей силой то, чему учили в школе Шартра, затем было перенесено в орден Клюни. Это бы­ло секуляризировано тем, кто был аббатом Клюни, а затем, как папа Григорий VII, распоряжался церковью. Но с исключительной чистотой разрасталось далее это учение школы Шартра, им блистает весь ХII в. Один из учителей Шартра превосходил всех других, он, я бы сказал, в идеальной инспирации учил тайнам семи свободных искусств в их связи с Христианством. И это бы Аланус Лилльский.
    
Аланус Лиллский — это именно он воспламенял шартрских учеников в ХII столетии. Он обладал глубо­ким прозрением в тот факт, что в ближайших столетиях для Земли не будет полезным то, чему учат подоб­ным образом. Ибо это был не только платонизм, это был мистериальный взгляд платоновского времени, то­лько этот взгляд воспринял в себя Христианство. И тех, в ком он предполагал найти понимание, Аланус Лильский учил: теперь на Земле некоторое время должно действовать аристотелевски окрашенное познание, протекающее в резких понятиях и идеях. Ибо только так может быть подготовлено то, что в дальнейшем должно снова прийти как спиритуальность.
     Для многих современных людей, когда они читают литературу того времени, она выглядит сухой, но она не выглядит сухой, если человек может составить себе представление о том, что стояло перед душой тех, кто учил и действовал в Шартре. Оно живо действовало также и через поэзию, исходившую из Шар­тра, это чувство связанности с живыми богинями семи свободных искусств. И кто может понять проникновенную поэму "la bataille des VII arts" (Генри Д, анделли), тот почувствует в ней духовное дыхание семи свободных искусств. Все это действовало в ХП веке". Действие школы Шартра вливалось в различные течения Земли, проявлялось в спорадической жизни школ Северной Италии, Испании. В конце ХПв. оно проявилось в Орлеанском университете. Брунетто Латини, учитель Данте, будучи подготовленным в своей школе, был послан в Испанию и на обратном пути получил нечто вроде солнечного удара. В резуль­тате этого он пережил мощное откровение, "где он увидел то, что человек может видеть под влиянием живого принципа познания, где он увидел мощно вздымающуюся гору со всем тем, что оживает из минералов, растений и животных, где явилась Богиня Природа, где явились элементы, где явились планеты, где явились богини семи свободных искусств, где затем выступил Овидий, как ведущий учитель, где еще раз перед душой человека встало все то могущество, которое столь часто вставало перед ней в первые века Христианства. Это было видением Брунетто Латини, а затем оно перешло к Данте и излилось в его "Комедию"."
     Но вот пришло время, когда все значительные учителя Шартра прошли сквозь врата смерти. "Те индиви­дуальности, которые привели к высшему расцвету схоластику, были еще в духовном мире. И за кулисами человеческого развития в начале ХШ столетия произошел важный обмен идеями между теми, кто старый, "видящий" платонизм принес из школы Шартра в сверхчувственный мир, и теми, кто подготовлялся нести вниз, как большой переход ко введению новой спиритуальности, которая в будущем должна бы­ла влиться в развитие человечества, аристотелизм". Первые тогда сказали вторым: "для нас больше невозможна земная деятельность, ибо Земля теперь не такова, чтобы на ней можно было лелеять такое живое познание. Что мы могли лелеять как последние носители платонизма, это должно быть сменено аристотелизмом. Мы оста­емся здесь, вверху. И так остаются до сих пор, без ведущих инкарнаций, умы Шартра в духовном мире. Не они могуче соучаствовали в образовании тех грандиозных имагинаций, что выработались в первой половина XIX в., о которых я говорил вам.
     В полном созвучии они действовали совместно с теми, кто с аристотелизмом нисходили на Землю. В особенности это был Орден доминиканцев, в котором состояли индивидуальности, которые, я бы сказал, находилось в такого рода сверхчувственном договоре с духами Шартра, которые совместно договорились о следующем: мы низойдем вниз, чтобы в аристотелизме далее опекать познание, а вы останетесь наверху. Мы также и на Земле сможем остаться с вами в связи. Платонизм же пока не сможет распространяться на Зем­ле. Мы снова найдем вас, когда вернемся назад и когда будет подготовлено то время, в которое после того, как Земля пройдет через схоластическое развитие аристотелизма, спиритуальность снова сможет развиваться совместно с духами Шартра.
     И глубоко идущие последствия имело, напр., то, что Аланус Лилльский — как звали его в земном бытии — из духовного мира послал вниз хорошо подготовленного им в духовном мире ученика, с задачей все противоре­чия, которые могут существовать между платонизмом и аристотелизмом — если они возникнут на Земле... приводить к гармонии. И такое действие, особенно в ХШ столетии, привело к тому, что смогли слиться воедино работа тех, кто был на Земле в облачении доминиканцев, и действия тех, кто оставались вверху, в другом мире и не мо­гли найти себе земных тел, чтобы напечатлеть им свой особый род духовности, способной подойти к аристотелизму.
     Так возникло в ХШ в. удивительное взаимодействие между тем, что происходило на Земле, и тем, что изливалось сверху. Часто люди, действовавшие на Земле, не сознавали этого взаимодействия, но тем более его сознавали те, кто действовал сверху. Это было живое взаимодействие. Можно сказать: мистериальный принцип восходил к Небу и затем свои солнечные лучи посылал на то, что действовало на Земле". Это доходило до отдельностей. Аланус Лилльский при жизни на Земле смог пойти так далеко, что в определен­ном возрасте стал священником в цистерцианском ордене, и там довольно долго сохранялись упражнения, соединявшие платонизм с Христианством, и вот ученик, которого он послал из духовного мира, сначала носил одеяние цистерцианца, а затем сменил его на одеяние доминиканца. Таково было это потрясающее взаимодействие на плане мировой истории. "И только в этой духовной атмосфере смогло действовать ис­тинное розенкрейцерство.
    
Затем также и те, кто нисходил на Землю, чтобы дать импульс аристотелизма, исполнили свою задачу и также поднялись в духовный мир. И тогда уже в духовном мире продолжалось взаимодействие между, я бы сказал, платониками и аристотеликами. Вокруг них находились те души, о которых я говорил, души обеих групп, которые я описал (приходящие ныне к Антропософии).
     Т.обр., в карму антропософского Движения в определенной степени вливается широкий круг ученичества Шартра, и происходит вливание в него всех тех душ, которые шли в том или другом потоке, о которых я говорил в последние дни. Это был широкий круг, ибо многие из этого круга еще и сегодня не нашли путь к антропософскому Движению". 237 (6)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  


     824
. "В тот момент, когда человек начинает видеть переживаемое спящей частью своего существа, он стоит перед тем, что примерно до IV в. называли в действительности природой. ... Что в Средние века называли природой, греки называли Прозерпиной, Персефоной. Естественно, Мистерии Персефоны описаны иначе в Средние века, чем в Греции. ... но в Средние века эти вещи знали, и такие описания природы и ее тайн вы можете прочесть у Бернарда Сильвестриса. Его книга "De mundi universitate" (или "Микро­косм и макрокосм") начинается с описания переживаний, которые имеет человек, пробуждаясь в космосе той частью своего существа, в которой он обычно спит.
     Особенно грандиозно эти вещи описаны у Алануса аб Инсулиса. ... В его работах "De planctu naturae" и в "Anticlaudianus" есть параллель мифу о Прозерпине ("остров", о котором там говорится, — это Ирландия, Гиберния)". Подоб­ное вы найдете у Брунетто Латини, учителя Данте. "Прочтите те части "Божественной комедии", где Данте описывает Матильду, — части, как две капли воды, похожие на миф о Прозерпине, что заметила уже и внеш­няя наука". 180 (6)


     Перейти к данному разделу энциклопедии

  

  Оглавление          Именной указатель Предметный указатель    Наверх
Loading


      Рейтинг SunHome.ru    Рейтинг@Mail.ru