ЮДИНА С.А.

СОФЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (1895-1942). Дочь художника Алексея Николаевича Юдина, племанница известного русского художника и публициста Аркадия Александровича Рылова. Обучалась живописи и была прекрасным художником. С 1922 года рисовать перестала. Работала долгое время в Эрмитаже, хранителем отдела классических коллекций. Вместе с братом пришла к антропософии. В 20-е годы на квартире где она жила с братом М.А. Юдиным собиралась долгое время антропософская группа. В 1935 году арестовывалась и была отправлена в ссылку в Самару вместе с братом Михаилом. По некоторым сведениям потом стала монахиней. Умерла скорей всего в блокадном Ленинграде.

Из воспоминаний В. Глинки: Софья Алексеевна Юдина была племянницей известного живописца и прелестного по скромности и доброте человека - Аркадия Александровича Рылова. Кто не знает его "Зеленого шума" и чудесных вятских пейзажей? Именно от Аркадия Александровича я слышал о том, что, окончив Институт Репина (назывался тогда по-другому), Софья Алексеевна отлично писала маслом, в частности, натюрморты - хрусталь, стекло, цветы, фрукты - то, что писал Кальф и другие голландцы. И вот, увидев такой ее холст у Аркадия Александровича, некий предприимчивый коммерсант-антиквар, не посоветовавшись с Рыловым, предложил Софье Алексеевне давать на продажу за хорошие деньги свои работы с тем, чтобы писала на старом холсте, набитом на старые подрамники, а он - "коммерсант" - будет продавать это под названиями "старых мастеров" - пусть такое искусство забавляет чудаков! Софья Алексеевна не только отвергла это предложение, но, мало того, вскоре и вовсе перестала писать. На вопрос дяди ответила, что не будет больше писать никогда. Мол, художник это тот, кто может создавать что-то именно свое, ему одному свойственное. А она не может. И больше не брала в руки кисти. Сказала, что и до предложения антиквара думала бросить живопись, а теперь стала просить дядю пристроить ее куда-нибудь на канцелярскую работу в музей. При посредстве Владимира Константиновича Стоковского, приятеля Рылова, она и попала в инвентаторы нашего отдела. Я заставал ее вечно склоненной над толстыми книгами, в которые она вносила разборчивым, аккуратным и красивым почерком описи предметов, их основное, первое описание и размеры, для чего требовался внимательный осмотр каждой вещи. Была она при этом серьезна и спокойна. В описании чувствовалась интеллигентность, образование, умение видеть главное. Работала она буквально ни на минуту не отвлекаясь. Да и во время перерыва, когда все сотрудники садились за чайный стол, оставалась так же молчалива. А еще из черт ее натуры могу вспомнить, что Софья Алексеевна сразу отзывалась на все, что могло походить на несправедливость к кому-нибудь. И на грустное и неправдивое она также остро отзывалась, и не раз я видел, как ее лицо искажалось болью, вот-вот заплачет. Удивительно ли, что этот нежный, искренний, кристально чистый и остро чувствовавший человек умер в блокаду? Мне говорил кто-то, что Софья Алексеевна перед смертью повредилась в рассудке. Я в это верю. Такой, как она, идеалистке увидеть то, что нельзя было не увидеть блокадной зимой, было не под силу. Многие перед смертью сходили с ума от того, что видели. Жила Софья Алексеевна с семьей брата, члена Союза композиторов. Она мало о нем говорила, но редкие слова ее о нем были полны любовью - застенчивой, нежной, - само слово "брат" она произносила так, что нельзя было не понять, как она к нему привязана. Раза два я слышал, как он играет, мило и не очень верно напевая. Не знаю, был ли он в своем творчестве по искренности подобен ей. Но он, несомненно, так же, как и она, был не способен бороться с голодом, выгадывать, менять что-то на толкучках и рынках, ловчить. Вся семья композитора Юдина вымерла в блокаду и с нею чудная его сестра Софья Алексеевна.