КОНРАДИ В.Г.

ВЕРА ГЕРМАНОВНА (1877-1942), искусствовед и переводчица. Активный член антропософской ленинградской группы. Отец Герман Карлович Конради (1833-1882) - агроном, управляющий имениями на Украине, дворянин. Брат Веры Германовны, глухонемой Николай - был воспитанником Модеста Ильича Чайковского. Автор нескольких искусствоведческих книг: «Книга о св. Франциске» (СПб., 1912); «Среди картин Эрмитажа» (Пг., 1917); «Экскурсия по Гос. фарфоровому заводу» (М., 1924); «Франс Гальс» (М., 1933); «Якоб ван Рейсдаль (1628-1682)» (М., 1934). Пер. кн. Э.Леви «Греческая скульптура». Книгоизд. «Огни». Пг., 1915 – Рец. «Рус. записки», 1916. № 6. С.262.

Из биографии:

     Вера была вторым ребенком в семье. Ее отец и мать состояли в близком родстве между собой. Возможно, именно поэтому их первенец, старший брат Веры Николай (он на второй фотографии рядом с сестрой) родился глухим. Что касается самой Веры, то ее это не коснулось. Лишь один раз я слышала упоминание, что в детстве и юности у нее бывали припадки типа эпилептических. Во взрослой жизни их не было.
     На всех снимках матери Веры, Алины (а этих снимков осталось очень много) губы ее плотно сжаты. Этот снимок – единственный, где есть какое-то слабое подобие улыбки. И сама Вера словно продолжает хранить какую-то тайну: она тоже нигде губ не разжимает. И если улыбается, то лишь чуть-чуть.
     Герман Конради был достаточно богат, чтобы нанять учителей для глухого сына. Домашним учителем и воспитателем Коли стал Модест Ильич Чайковский, действительно вложивший душу и умение в эту работу. Колю научили говорить, понимать по губам, ему дали прекрасное домашнее образование (дальше он окончил университет, женился, имел трех детей). Надо предполагать, что и Вера имела домашних учителей, гувернанток и воспитательниц, а впоследствии получила все положенное образование. Известно, что она владела французским, немецким, итальянским и латынью.
     Брак родителей был несчастливым. Что происходило в их доме, в семье – все осталось тайной. Были ли дружны брат с сестрой? Как протекала их жизнь? Как относился к ним отец, что он был за человек? Да и вообще, что стояло за таким близкородственным браком с большой разницей в возрасте в этой благопристойной и уважаемой семье обрусевших немцев-колонистов? Мы не знаем. Вся благопристойность взорвалась, когда Алина Конради ушла от мужа к человеку, которого полюбила. Тут началась такая «Анна Каренина», которую как раз Толстому впору описывать. Общественное мнение заклеймило мать печатью «распутная женщина». О том, чтобы дети ушли с матерью, нечего было и думать. Ей запретили их видеть, и не знаю, имели ли они возможность встречаться украдкой. Николай продолжал оставаться под крылом Модеста Чайковского, а про жизнь Веры мы можем только догадываться.
     Через несколько лет Герман Конради умер, оставив большое состояние своим двум детям. В новой семье Алины, принадлежавшей тому же кругу, но значительно менее состоятельной, к этому времени родилась дочь. Мать соединила всех трех детей, и для Веры Конради начался новый виток, о котором мы опять знаем лишь пунктирно. Общественное мнение успокоилось не скоро, следы этого мы находим в переписке П.И.Чайковского. Брат Модест, полностью стоявший на стороне обвинителей, продолжая жить в Гранкине (поместье Конради), пытается «спасти Колю от этой ужасной женщины, которая равнодушна к своим детям и не интересуется ничем, кроме их денег». Про Веру он никогда не упоминает. Когда эта переписка была впервые опубликована, в 10-е годы уже ХХ столетия, взрослая Вера Германовна пишет жесткое письмо в редакцию, вступаясь за мать. Но в самые годы травли она еще мала. Она вновь с матерью, у нее теперь есть младшая сестренка Наденька. Вера растет, и вырастает если и не красавицей (мнения расходятся), то интереснейшей, прекрасно образованной светской женщиной. На этой фотографии – Вера и Надежда. Вере не больше 20 лет.
     Ее окружение – музыканты, художники, архитекторы, публика из музеев и университетов. Занимается новый век, в Петербурге кипит-бурлит-переливается через край яркая артистическая жизнь. Но мы не встречаем имени Веры Конради в каких-то заметных событиях. Она все время близко, но как-то незаметно, в тени.
     В 1906 году Вера уезжает в Европу, поправить здоровье. Возвращается она оттуда нескоро и привозит с собой маленького мальчика, который еще долго будет именоваться ее «воспитанником», хотя ни для кого не секрет, что это ее внебрачный сын, родившийся вдали от любопытных глаз. Второго скандала семья благопристойно и благополучно избегает. Прислуга в доме, которую в этих делах обмануть почти невозможно, безоговорочно указывает, кто отец ребенка. Если поверить им, дочь почти в точности повторяет историю матери: это очень близкий к семье человек, значительно старше нее. Сама она в старости открывает сыну совершенно другое имя. Вероятно, надо поверить ей, но почему-то верится не на сто процентов.
     И вот теперь мы видим, что никакие балы Веру Германовну не привлекают. Она пишет «Книгу о святом Франциске», полную глубокого преклонения перед святым. Она примыкает к последователям Рудольфа Штейнера и всю последующую жизнь остается в этом духовном течении, столь близком ее европейскому складу. Про ее бытность сестрой милосердия я ничего не знаю, но фотография осталась. Замуж она никогда не выходила.
     В 1917 году видит свет ее книга «Среди картин Эрмитажа» — путеводитель для неспециалистов. Продолжая работать в музее, она будет с ужасом видеть закулисную распродажу экспонатов, но это уже при большевиках.
     К концу 1918 года вся семья уже полностью ощущает на себе тот ужас, голод и разруху, что царят вокруг. Младшая сестра Надежда стала к этому времени ученейшей женщиной и ревностной эсеркой (не в последнюю очередь из зависти и ревности к богатой сестре, о чем она с трогательной откровенностью пишет в книге о своем детстве). В октябре 1918-го Надежда теряет мужа, он умирает от испанки. Семидесятилетняя мать, глухой брат, оставшийся один, сестра с тремя малыми детьми — и полный ужас кругом. Вера собирает всех и везет в дом своего детства – на Полтавщину, в Гранкино. Поместье, конечно, уже не их. Но народ помнит их добром и зла на прежних господ не держит. Видимо, так себя поставили.
     Дальше судьбы Веры и Надежды расходятся. Когда двое старших племянников через несколько лет блужданий и разлук вернутся в Петроград, они вернутся в дом Веры Германовны, и она станет «второй мамой». («Первая мама» Надежда пройдет тюрьму, ссылку, еще одну ссылку и погибнет в 1938 году). «Дома» как такового нет: их квартира отнята, они живут в чужой. Знакомые уехали «переждать в Европе всю заварушку».До середины тридцатых годов Вера Германовна, с ее тончайшим вкусом искусствоведа, не будет разрешать снять со стен их безвкусные поддельные картины– это же хозяйское, ведь кончится же это все когда-нибудь! Но вот как-то не кончается. В какой-то момент полностью ослепнет глухой брат, потеряв всякую связь с миром, и его мать («эта ужасная женщина, равнодушная к своим детям» - помните?) будет часами писать ему на руке буквы, поддерживая разговор, и даже читать таким образом газеты. Возвращается младшая племянница со своей нелегкой судьбой. Сын женится, в доме появится невестка и внук. А Вера продолжает работать (тогда говорили «служить») в Эрмитаже и заниматься голландской живописью. В 1933-м выйдет ее книга «Франс Гальс», в 1935-м – «Ян Рейсдаль». И опять незаметно, она всем нужна.
     В 1934 году, когда после убийства Кирова по Ленинграду свистит террор, уничтожая всю интеллигенцию без разбора подчистую, Вера Германовна (жившая в это время одна) просто выходит из квартиры, запирает дверь ключом, идет на вокзал, берет билет и уезжает в Ташкент. Там в ссылке живет сестра. Там же, тоже в ссылке, оказываются друзья по антропософскому обществу. В своей внутренней свободе она делает то, на что не решились тысячи других. Она просто едет к сестре, а когда она возвращается, волна террора уже спала, и ее никто не трогает.
     Она проживет в Ленинграде еще семь лет, будет так же служить в Эрмитаже, ездить туда на трамвае (сохранилась карточка весны 1941 года – «предъявитель сего имеет право входа в трамвай с передней площадки»). И умрет от голода в блокаду. Могилы ее нет, она лежит на Пискаревском.
     Ко мне перешел по наследству Новый Завет, принадлежавший Вере Германовне. В книгу заложены переписанные от руки антропософские медитации по-немецки и по-русски и перевод длинного стиха Ангела Силезского, веселого мистика семнадцатого века:
    
    Бог есть во мне огонь, а я сиянье в нем;
    Не слиты ль оба мы всецело с ним в одно?
    Богат и я, как Бог; нет в мире ничего,
    В чем (человек, поверь) я б не был с ним одно.

     …Для птицы воздух — дом, а камню дом — земля,
    В воде жилище рыб, покой для духа – Бог…

    Мария Эммануиловна Шаскольская