От русского переводчика

Подлинником, с которого сделан данный перевод Нового Завета на русский язык, послужил его немецкий перевод с древнегреческого, выполненный Эмилем Бокком. Пастор "Общины Христиан" Эмиль Бокк известен в антропософских кругах как автор многочисленных и глубоких комментариев к книгам Ветхого и Нового Завета* . В них европейская теология поистине обрела новое качество, стала, наконец, тем, чем ей всегда надлежало быть, истинной Христологией.

* Вот неполный перечень его трудов: "Праистория", "Моисей и его эпоха", "Цари и пророки", "Цезари и апостолы", "Детство и юность Иисуса", "Три года", "Апостол Павел", "Посланцы духа", "Комментарии к Евангелиям" (в двух томах), "Круг праздников года", "Новая реформация", "Повторные земные жизни", "Катакомбы". В 1973-74 гг. все эти книги выпущены в свет издательством "Ураххауз" (Штуттгарт) и с тех пор регулярно допечатываются и переиздаются.

В Эмиле Бокке счастливо соединились профессиональный теолог (он обладал ученой степенью доктора богословия), незаурядный антропософ, основательно овладевший духовнонаучным учением Рудольфа Штайнера, священник и, наконец, знаток древних языков. Поэтому его комментарии полны пробуждающей мысли и живого человеческого чувства; через них поистине протекает живая кровь христианского миро- и жизнеощущения. Многолетняя работа над комментариями, а также как он сам говорил об этом длительное вслушивание, вживание в звучащее во время богослужений Божественное слово, составляли ту основу, на которой им велась работа над прямым переводом текстов Нового Завета.

Кто хорошо знаком с книгами и многочисленными лекциями Рудольфа Штайнера, в которых он раскрывает сокровенный смысл Св. Писания, и кого по-настоящему волнуют судьбы Христианства в нашу полную трагизма эпоху, тот легко поймет это намерение Эмиля Бокка. Оно просто не могло не родиться в нем. Обладая всеми необходимыми предпосылками для прочтения Св. Писания на языке души са-мосознающей, когда раскрываются эзотерические глубины этих древних текстов, Эмиль Бокк в то же время ясно видел, в сколь удручающее состояние приведено их понимание при переводах на новые языки. Об этом необходимо сказать с самого начала, чтобы у кого-либо из читающих новый перевод не возникло по адресу Эмиля Бокка подозрения: а не имеет ли он тут дело с честолюбивыми, реформаторскими замыслами человека, в одиночку взявшего на себя столь сложную задачу в наше безблагодатное время? Ведь ныне, в век "глубоко научной обоснованности", считается, что только церковь обладает прерогативой судить о качестве перевода Св. Писания. И если будет нужно его усовершенствовать, то для этой пели потребуется, по меньшей мере, создать и не иначе, как под эгидой церкви - международную комиссию экспертов, состоящую из теологов, лингвистов, археологов и проч., и проч., а также, непременно, инженеров с компьютерной техникой, физиков, вооруженных радиоуглеродным методом, комиссию, которая и могла бы разрешить древний вопрос Пилата: "Что есть истина?" (При этом, естественно, мнение одной церкви разойдется с мнением другой, мнение одних экспертов с мнением других, но это уже другой вопрос.)

Но даже глядя на дело с этой стороны, нельзя обойти вниманием тот факт, что весь авторитет Духовной науки, какой она была дана миру Рудольфом Штайнером и ныне развивается многими его последователями, является тем реальным основанием, на котором зиждется сделанный Эмилем Бокком перевод. Правда, многие люди не признают или даже относятся негативно к Духовной науке, но вопрос этот носит скорее конфессиональный, чем научный характер, ибо среди упорной и часто весьма эмоциональной ее критики по сию пору против нее не было выдвинуто ни одного более или менее аргументированного воз-ражения. Сплошь и рядом ее обвиняют в грехах, которые ей приписывают сами же критики. Но если бы кто-то из их среды пожелал действительно серьезно познакомиться с теми основаниями, в силу которых раскрывается глубинный смысл библейских текстов, то он обнаружил бы систему взглядов, всесторонне увязанных не только с данными сверхчувственных исследований, но и со всеми существующими факторами человеческой культуры, истории и эволюции. Поэтому, чтобы отвергнуть духовнонаучные основания нового перевода, необходимо их знать, а для этого требуются и эрудиция, и широта взглядов.

Далее, необходимо учесть также и то, что "Община Христиан", пастором которой был Эмиль Бокк, это Церковь в полном смысле этого слова, которой предстоит расти и расти, ибо ее культ, ее таинства, об-новленные импульсами, исходящими из Божественного мира, приведены в соответствие с духовным состоянием современного и будущего человечества; и перевод Эмиля Бокка с интересом принят пасторами и прихожанами этой церкви. Правда, и этот аргумент для иных покажется малозначащим. Однако основанием их суждений послужит опять-таки нечто внесознательное, внеиндивидуальное, о чем уже известно испокон веков, ибо во всей истории еще не было случая, чтобы ставшая привычной форма вероисповедания сделала хоть какое-то усилие, чтобы понять или принять что-либо новое; неубедительным тут показалось в свое время даже прямое свидетельство Самого Бога! Вопрос этот решают время, жизнь и правящий в них Божественный Промысел. А тем, кто свою конфессиональную нетерпимость принимает за усердие в вере, уже два тысячелетия звучит добрый совет древнего мудреца Гамалиила, сказавшего разрывающемуся от гнева синедриону: "Отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками" (Деян V 38-39).

Эмиль Бокк не имел намерения заменить ныне существующий в немецкоязычных странах перевод Библии другим. Свой перевод он адресовал тем, кто не оставил надежду найти основание для приведения к гармоническому единству запросов своего сердца и ума, чего не способна ныне дать христианская церковь в любой из ее традиционных форм. Подобное же предназначение имеет и предлагаемый читателю русский перевод, хотя, можно не сомневаться, во многих случаях он все равно будет встречен негативно, а то и враждебно. И это легко понять. В современном мире далеко, бесконечно далеко разошлись пути веры и знания, отчего пришло в упадок и то и другое. Знание сделалось бездуховным, безбожным, а вера приведена в такое состояние, при котором, как об этом в действительности (а не в синодальном переводе) было сказано еще апостолом Павлом: "Для иных всякая подвижность веры есть предзнаменование ее упадка" (Флп I 28). Известны также и причины этого. О них сказано в "Послании евреям". И хотя речь там идет о ветхозаветном жречестве, мы, читая 12-13 стихи в пятой главе этого Послания, можем лишь сказать, что история повторяется. Там стоит: "Ибо, судя по времени, вам надлежало быть учителями; но вас снова нужно учить первым началам слова Божия, и для вас нужно молоко, а не твердая пища. Всякий питаемый молоком несведущ в слове правды, потому что он младенец". (Перевод синодальный.)

Пропасть, окончательно разделившая веру и знание, сформировалась уже в 17-18 веках, а то и ранее. Только наука тогда была еще полна оптимизма, и люди знания надеялись на своих путях решить все загадки бытия. В двадцатом веке, в особенности во второй его половине, иллюзия та полностью рассеялась и человечество пришло в трагическое и опасное состояние, поскольку за иллюзии такого рода приходится платить дорогой ценой. Многие ныне смертельно устали от холодного, безблагодатного познания и по этой причине, обращаясь к вере, меняют знание на веру, понимая под верой нечто такое, что говорит только к чувствам и игнорирует знание. Кроме того, в современном нам мире происходит колоссальное ослабление индивидуального начала в человеке, и по этой причине крепнет лишь суррогат индивидуального эгоизм. Не имея силы стоять в мире как самосознающая целостная личность, человек перенапрягает отдельные и далеко не лучшие стороны своего существа, развивает в себе "защитные функции", часто носящие агрессивный характер, в кругу таких же, как он сам, пошатнувшихся в своем сущностном ядре индивидуумов. И часто именно неспособный удержаться в этой конкурентной борьбе узкого эгоизма ищет спасения в вере. Вера превращается в прибежище слабых. И хотя она может служить им в чем-то опорой, но это все же не та вера, к которой ведет людей Христос и которой учат апостолы; ею не сдвинуть "горы" накопившихся у современного человечества проблем.

Живет ли человек односторонностью мыслей, односторонностью чувств или односторонностью воли (власть) он не полноценный человек. Его вера тогда не более чем пассивное полагание на чужой авторитет, когда главенствующим делается настроение: лишь бы самому не докапываться до первоосновы вещей. Иными словами, это рабство. В любом случае: находимся ли мы в плену у научного, у церковного или группового (партийного) авторитета, мы не самостоятельные существа. Лишь духовно инициативный человек, способный силою своего "я" приводить в устойчивую гармонию свои мысли, чувства и дела, находя при этом опору в вере, поистине соединяется со Христом. Только авторитет Христа, оживающий в нашем внутреннем, благодаря соединению веры в Него со знанием о Нем как о Боге, пронизавшем Собою все земное бытие и пребывающем с нами "во все дни до скончания земных времен", ведет нас к истинной свободе, даруя нам крепкое индивидуальное начало, способное уверенно стоять в "Гефсимании" текущего века.

Но вместо этого люди надеются обрести силу, пробуждая в себе лишь некие теплые чувства, которые сами по себе еще не являются залогом нашей веры именно во Христа. Их имеет вообще всякий, верящий в существование духовного начала в мире, будь оно представлено Кришной, Ягве или наместником Бога на земле Магометом. У христиан же главным вопросом является: что дает нам право говорить о вере именно во Христа? Часто, к сожалению, дело не идет дальше одного лишь упоминания Имени Христова. Происходит это по той причине, что несмотря на двухтысячелетнюю историю Христианства в нем все еще преобладает человек душевный, каким он был и в ветхозаветные времена. А о нем апостол Павел говорит: "Человек, лишь только душевный, не способен воспринимать в себя того, что проистекает из Божественного Духа.

Для него это глупость, он этого не может понять, поскольку судить об этом можно только духовно. Духовный же человек способен понять все, хотя сам он никем не понимается" (1 Кор II 14).

Таким образом, стать наравне с душевным также и человеком духовным такова ныне большая и, пожалуй, главная задача христианина. Если он ее решает, то в нем возникает самосознающая личность, уверенно идущая ко Христу; способ ее решения соединение веры со знанием "для созидания Тела Христова", Тела Воскресения, которым "в конце времен" облечется каждая человеческая душа; и мы, христиане, будем стремиться к ней, "доколе все придем в единство веры и познания (выделено нами; перев.) Сына Божия" (Эф IV 13; это опять канонический перевод). А потому, как призывает нас апостол Павел: "Братья! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетними" (1 Кор XIV 20).

Итак, если мы стремимся укреплять веру знанием, то наше стремление не просто правомерно оно заповедано нам Самим Богом, всем Событием Христа, которое совершилось не вне и не вопреки эволюции, а в соответствии с нею, ибо эволюция мира и человека изошла от Бога и к Богу ведет. В ней человек не возник сразу готовым существом. Он был сотворен по образу и подобию Божию, но лишенным индиви-дуального сознания. Затем пришел первый импульс индивидуализации грехопадение: познание добра и зла и отпадение от Бога. Это был гигантский эволюционный процесс, протекавший в ряде метаморфоз как физического, так и духовного существа человека, а вместе с ним и всех царств природы. Процесс этот продолжается и по сию пору. Ныне человек подошел к той ступени, где он, обладая уже индивидуальным я-сознанием, имеет задачу снова восходить в сферы духа, вновь соединяться с Богом "в духе и истине", чего не способен был делать ветхозаветный человек. Залогом такой возможности является соединение Христа со всем земным бытием в акте Вознесения Через Него "спасается", то есть эволюционирует в направлении к индивидуальному духу, "всякая плоть", всякая форма бытия; человеку Он дарует его макрокосмическое Я, из которого тот исшел как групповое существо, будучи изгнанным из Рая, и к которому он снова восходит как к индивидуальной свободе, развивая любовь ко всем существам мира и осуществляя выраженный апостолом Павлом принцип: "Не я, но Христос во мне". Христос является Тем единственным Существом, в Котором низшее человеческое "я", принося себя в жертву высшему Я, или Я Христа, не растворяется в абсолютном небытии, а обретает вселенскую жизнь, жизнь вечную. В этом и состоит отличие веры во Христа отверы в каких-либо иных богов. Иные боги (если они добрые) в конце концов лишь подводят человека ко Христу. Вера в них является предварительной, и она существует в мире постольку, поскольку не все человеческие души поспевают за развитием. Но кто уже нашел Христа, тому надлежит знать, в чем состоит его вера.

Таковы отдельные моменты Евангелия познания, прочесть которые и стремился Эмиль Бокк, работая над переводом Св. Писания. И в то же время, созданное им это перевод в полном смысле этого слова, то есть не какое-либо вольное переложение текста первоисточника, а прямой перевод того, что содержится в древнегреческом тексте.

Проникнуть столь глубоко в библейскую эзотерику Эмилю Бокку, несомненно, помогло изучение духовнонаучных сообщений Рудольфа Штайнера. Но не следует думать, что, работая над переводом, он попросту руководствовался комментариями Рудольфа Штайнера. Нет, изучение Антропософии развило в переводчике способность, как он говорит, самому "воспринимать в себя то, что проистекает из Божественного Духа" Св. Писания. Но что при этом все же остается не разрешенным это проблема понимания человека духовного человеком душевным, для чего и становятся необходимыми предисловия и комментарии к переводу Эмиля Бокка.

Сравнивая этот русский перевод с синодальным, читатель обнаружит чрезвычайно существенные различия, и чтобы их понять и принять, ему потребуется добрая воля к познанию целого ряда вещей лично ему незнакомых, но известных Христианству. Христианство знало о них всегда, если под Христианством понимать нечто более широкое, чем внешняя церковная иерархия.

Прежде всего, читателю необходимо уяснить себе, что представляли собой в сравнении с авторами Библии ее переводчики. Если взять только Новый Завет, то писавшие его были, как сказано, непосредствен-ными "свидетелями Слова". Акт создания ими Евангелий, Апокалипсиса не был творческим в современном смысле этого слова. Они были инспирированы Святым Духом, то есть были проводниками высшей, Божественной мудрости, служили ее инструментом, когда она, облекаясь в слова человеческой речи, изливалась в среду человечества.

Этот факт хорошо понимали в древности, о чем свидетельствуют иконописные изображения евангелистов в сопровождении апокалиптических животных. В своей совокупности эти животные представляют собой сверхчувственный, имагинативный образ человека (этот факт хорошо известен в оккультизме, и знаменательно, что о нем знали православные иконописцы) в его связи с макрокосмом, с кругом Зодиака, сквозь который на Землю лучатся действия высшей Иерархии Божественных Существ: Серафимов, Херувимов, Престолов. Поэтому, когда мы видим на иконе, например, автора Евангелия от Иоанна изображенным в сопровождении Орла, то это значит, что из целой космической области духа, в центре которой ныне стоит созвездие Скорпиона, инспирировалось написание этого Евангелия. Скорпион представляет собой образ павшей Божественной мудрости, мудрости, ставшей рассудочной. Но высший образ этой сферы выражен Орлом. Некогда рассудочное, теневое познание будет вновь через людей возвышено до Божественной мудрости Скорпион преобразится в Орла, и Евангелие от Иоанна служит этой цели. Подобным же образом можно понять, почему другие евангелисты изображены в сопровождении Льва, Тельца и Водолея (Ангела). Это суть три другие четверти мирового круга.

Существуют иконы, на которых евангелисты изображены с лучом, исходящим к ним из раскрытых сфер духовного мира, что является совершенно ясным указанием на инспирированный характер написания Евангелий. И здесь даже нет нужды ссылаться на Антропософию, -достаточно указать на эзотерику православной иконописи, которую, к сожалению, в церковных кругах теперь уже никто не понимает. И получается, что древний иконописец (а он ведь всегда работал в тесной связи со святыми отцами церкви) ныне больше говорит человеку, знакомому с Антропософией, чем православному духовенству*.

* Мы привели лишь отдельные примеры оккультного содержания икон. Но тут можно было бы развить целую тему, и тогда открылось бы, сколь глубокими духовными познаниями владели христиане в древности. Именно о тех познаниях часто и говорит Антропософия. И будь ныне церковные иерархи достаточно последовательными, им пришлось бы, обвиняя Антропософию в ереси, объявить еретическими большую часть икон и многие писания ранних отцов церкви.

Таким образом, происхождение Св. Писания сверхличностно. А если это так, то, значит, в нем заключена мудрость, которую люди способны постигать лишь по мере своего собственного духовного развития, вплоть до того момента, когда они сами смогут отождествиться с теми духовными высями, из которых низошли откровения Ветхого Завета и новая Евангельская весть. А из этого, в свою очередь, следует, что жизнь с Евангелием, которая включает в себя как его познание, так и переживание, и приведение в соответствие с ним своих дел, есть непосредственно путь в духовные выси, путь к Богу, вернее сказать:

"Путь, Истина и Жизнь". Поэтому стоит ли говорить о том, что мы пока не способны понять Евангелия так, как их понимали сами евангелисты; но и их понимание не было полным.

Говоря таким образом, мы вовсе не отстаиваем право на некую "элитарность" в понимании Св. Писания. Когда особенно высокая Божественная мудрость изливается в форме человеческой мысли или речи, то она обладает способностью одновременно и сохранять свою глубину, раскрываясь направленному на нее человеческому мыслящему сознанию, и быть понятной самой простой душе. Только не следует думать, что в этой последней форме она является окончательно.

В церкви на протяжении веков выработалось враждебное отношение ко всякому, как там выражаются, "мудрствованию" по поводу Св. Писания. И можно понять, почему так случилось. По мере того, как наша цивилизация склонялась к материализму, человек, развивая индивидуальное сознание, с неизбежностью ариманизировался в рассудочных формах того мышления, которым он познавал внешний мир. Люди, обладавшие древним, атавистическим ясновидением, непосредственно, в созерцании, переживали, как с мышлением в человека входит сатана. И было время, когда по этой причине (то есть не без основания) и книгопечатание объявлялось дьявольской затеей. Выдержи церковь эту тенденцию достаточно последовательно, то и поныне ей следовало бы самым решительным образом возражать против печатания Св. Писания и всех духовных книг и пользоваться только рукописными текстами. Но ясновидцы старого толка не могли понять по меньшей мере две вещи. Во-первых, чуждаясь окружавшей их жизни, они не поняли задачи нового времени: христианизировать цивилизацию, а не бежать от нее; не проклинать ее, а вырывать у Аримана его дары (в том числе и книгопечатание) и ставить их на служение Богу. А во-вторых, они не поняли, что ведь жизнь и человеческих чувств, и волеизъявлений сопровождается демоническими наваждениями ничуть не лучшего толка, чем те, которые искушают мышление, и потому с ними со всеми нужно вести борьбу, а не бежать от них в панике. Истина заключается в том, что как чувство, так и мысль, и поступок могут быть очищены и возвышены, поскольку, как сказал Гегель, "познание Бога отнюдь не недоступно разуму, ибо разум это лишь отблеск Бога"; а потому это уже говорит князь Е. Трубецкой необходимо даже "философское воспитание мысли... в целях религиозного ее воспитания.... свободным должно быть и отношение мысли к вере. Соответствует религиозному идеалу только та мысль, которая не слепо отдается предмету своей веры, а приходит к нему свободно и сознательно". Но всего этого и поныне не понимают противники "мудрствования", не замечая при этом, что они в точности повторяют возражение, сделанное Фестом апостолу Павлу: "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия" (Деян. XXVI 24)

Отстаивая свою догматическую точку зрения, они в качестве аргумента выдвигают крайность другого рода. Они говорят: "Так что же, позволить каждому толковать Св. Писание и переводить его, как заблагорассудится?" Разумеется, нет* . Произвольно обращаться со Св. Писанием так же непозволительно, как и превращать его в историческую реликвию, в догму, какой ее видит и формулирует вполне определенная группа людей, взявшая на себя смелость утверждать, что это только ее право и что ее мнение непогрешимо. В ответ на вопрос: на чем же тогда остановиться? можно сказать лишь следующее. Ничто не дано человеку неизменно раз и навсегда. Все подвержено изменениям, и во всех случаях жизни необходимо понимать глубинный смысл происходящего. "Разумейте языцы", поется в религиозном гимне. Тот, кому это не нравится, рискует оказаться в опасном положении, ибо лишь ариманический дух желает "остановить мгновение" и увековечить его в неизменности.

* Хотя имеются примеры и такого рода. Одни из них так называемая "Living Biblе". Автор этого перевода, американец Кеннет Тейлор, в течение многих лет читал Библию своим детям. При этом он заметил, что дети ее не понимают и, слушая отца, явно скучают. Тогда у Тейлора возникла идея переложить Новый Завет на язык, понятный даже детям. Работа его имела огромный успех Сделанный им перевод издан ныне на 35 языках тиражом в несколько десятков миллионов экземпляров

Начало Евангелия от Иоанна звучит в этом переводе так: "Вначале было вечное Слово Божие: Христос. Всегда оно было с Богом и равным Ему во всем.. "

Автор перевода английского текста Тейлора на немецкий попробовал во время своей работы еще раз использовать "узловой" принцип Лютера: "смотреть людям в рот". Но тогда правомерно поставить вопрос" а какому сословию или социальному слою следует теперь смотреть и рот, приспосабливая слово Божие к речевым вкусам нашего века?

Симптоматично горячее стремление новых "пастырей" религиозного сознания всячески способствовать его инфантилизации, обращаясь к нему, как они выражаются, "па простом современном языке". С другой стороны, Св. Писание начинают приспосабливать к политической и иной моде современности Так. появилось на свет "феминистское". "очищенное" от "оскорбительных" для современных, стремящихся к эмансипации женщин высказываний издание Нового Завета. В США издан Новый Завет, "очищенный" от "расистских высказываний"... кого? Язык не поворачивается сказать: Самого Бога! Всякое подобного рода извращенное обращение со Св. Писанием было бы невозможно, если бы христианские церкви не утратили полностью понимание ею эзотерических глубин.

В Евангелии Христос говорит, что "приблизилось Царство Небесное" к человеку, живущему на Земле, а это значит, что к нему приблизилась новая сверхчувственная реальность. С момента Мистерии Голгофы она фундаментально меняет все стороны человеческой жизни. Познавать ее стало с тех пор задачей и долгом каждого отдельного человека. "Кто имеет уши, да слышит!" провозглашает Христос. И объявлять анафему духопознанию, стремлению действительно услышать, что вещает Дух, сверхчувственное человеку, значит анафематствовать против Духа Истины, против Духа и назначения Св. Писания и уподобляться фарисеям, которым опять же Сам Христос говорит: "Вы закрыли от людей Царство Небесное. Сами не входите и хотящих войти не допускаете".

Страх перед сверхчувственным, перед самим Царством Небесным побуждает новых "учителей Писания" консервировать то положение, при котором навеки оставалась бы непреодолимая стена между физическим и духовным мирами, а люди довольствовались бы лишь разговорами о Царстве Небесном и теми тепловатыми, сентиментальными чувствами, которые не помогают ни утвердиться на Земле, ни действительно войти в Царство Небесное. А после этого остается только удивляться: почему в мире ослабевает вера?

Но и здесь "учителя Писания" нашли аргумент. Они говорят: мы хотим закрыть дверь всяческой магии и оккультизму. Что ж, доля истины в таком желании есть. Но частичная истина еще не вся истина, более того, это может быть всего лишь полуправдой, которая хуже откровенной лжи.

Да, несомненно, особенно в современном мире развелось множество всякого оккультизма, большей частью темного и грязного. Массы убогих честолюбцев, не надеясь, что их когда-либо впустят через "дверь", ибо тут нужен большой труд, пытаются пробраться в царство сверхчувственного через "окна и заборы". И сии суть "воры и разбойники". Но оккультизм оккультизму рознь и магия магии рознь. Чудеса, которые творит Христос, это магия, но магия белая; сами Евангелия белая магия в борьбе с черной магией. Мистерия Голгофы это оккультный факт наивысшего смысла и значения. Люди же способны исказить все, что угодно, ибо "враг человеческий" силен. И в первую очередь он пытается опорочить, исказить самое святое, чем владеют люди. Однако это не повод для того, чтобы отказываться от самого святого.

Когда Антропософию обвиняют в оккультизме, то это так же умно, как обвинять учителя в том, что он, показывая детям буквы, учит затем складывать эти буквы в слова. Антропософия видит свою главную цель в том, чтобы помочь людям найти Христа в сложных условиях нового времени. Для этого она учит складывать буквы-факты жизни в слова,* дабы можно было понять их смысл, который сплошь и рядом иносказателен, поскольку истинная реальность для человека, живущего на Земле, это чувственное и сверхчувственное в их неразрывном единстве. На понимание этого факта и направлен светлый, чистый христианский оккультизм эзотерическое знание, которое до поры до времени хранилось в тайне, но только по причине незрелости индивидуального сознания в людях, а не по какой-либо иной. Ныне же по воле Божественного мира оно открывается людям, поскольку "нет ничего тайного, что не стало бы явным".

* За это ее в пособиях по атеизму обвиняют в ереси "эклектизма".

Чтобы понять новое положение вещей, необходимо признать, что существенные перемены в развитии мира и человека совершаются не только в геологических эпохах, но также и в наше время; они не отодвинуты в некое бесконечное будущее, которое, как кажется, никогда не наступит.

Не ради критики, а ради понимания колоссальной серьезности нашего времени следует обратить внимание на то обстоятельство, что современное церковное сознание в важнейших вопросах христианской жизни уподобилось ветхозаветному иудаизму. Как для иудаизма ожидание исполнения древнего обетования превратилось в самоцель, и когда обетование действительно исполнилось, то было отвергнуто, так и для современных церквей становится все менее приемлемым реальное исполнение новозаветных обетовании.

С одной стороны, христианская церковь живет настроением ожидания, апокалиптическим настроением; а с другой вероисповедание заковывается во все менее подвижные, догматические формы. И все более реальной встает, распознанная еще Ф. М. Достоевским, тень идеологии Великого инквизитора.

Не имеет никакого значения возражение такого рода, что ныне даже сама возможность веры становится проблематичной. Христианская вера может быть только истинной или не быть вовсе; быть либо всем, либо ничем. Ее истина и ее "все" это живой Христос, Бог, связавший Себя со всем бытием Земли и каждодневно ведущий человечество и мир ко вполне определенным целям. Он, а не люди, определяет, каким быть Его откровению; в догматическом же богословии получается наоборот, отчего возникают необозримые бедственные последствия.

Евангельская весть является заветом нашей жизни. Неправильное ее прочтение формирует ложные взгляды на жизнь. Поэтому, упорствуя в заблуждениях, в упрощенном понимании Св. Писания, богословие ложно ориентирует людей в жизни, а тогда они становятся добычей иных, разрушительных, сил. В первую очередь, христиане становятся жертвами материализма. Этого не распознают только потому, что в вероисповедании материализм принимает утонченные формы. Главное его жало, разрушающее духовную жизнь всей христианской цивилизации, коренится в ожидании второго Пришествия Христа в материальном теле. Его проповедуют новые "учителя Писания", не понимая глубины евангельского слова, и все остальные следуют за ними. Но ведь в Деяниях апостолов сказано: "...мужи Галилейские! Что вы стоите и смотрите на Небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на Небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на Небо" (Деян І 11; канонический перевод). А в Евангелии от Матфея Сам Христос говорит: "... ибо как молния восходит от востока и видна даже до запада, так будет Пришествие Сына Человеческого... грядущего на облаках небесных" (XXIV 23,30). И мыслимо ли думать после этого, что Христос придет с Неба в материальном теле? Несомненно, Его второе Пришествие может быть только духовным. И благодаря новому переводу обнаруживается, что в Новом Завете имеется много мест, где говорится именно о том, что второе Пришествие Христа будет духовным (см. напр., Евр IX 23-28). Ибо Христос вознесся в Теле Воскресения, которое представляет собой живой принцип физического, существующий чисто духовно и не имеющий нужды соединяться с веществами материального мира. Материальное и физическое это не одно и то же. Но откуда о таких вещах знать современным богословам, ненавидящим знание, в особенности духовное знание? Тело, в котором воскрес Христос, физическое, оно называется Духочеловек и является целью творения и всей мировой эволюции. Это Тело безграничной силы и славы. Оно может обитать одесную Отчей Основы мира. И новое Его явление может быть только сверхчувственным.

Тело Воскресения несет в себе совокупность законов, развившихся в физическом чувственном мире и поднявшихся на такую высоту, что они могут существовать далее в чисто духовном мире. Иными словами, благодаря эволюции человека и окружающих его царств природы возникли, усовершенствовались и вошли в высочайшие сферы Духа закономерности, которых прежде там не было. Чтобы понять это, подумаем о том, что когда мы наблюдаем какую-либо материальную вещь, то она подчинена строгому, совершенному действию физических законов. Человек постигает их в мышлении, то есть и в материальном мире они даны нам духовно. И нужно постараться а это стоит труда понять, что данное нам в отражении, какую бы слабую тень оно собой ни представляло, есть все же тень духовной реальности. Лишь по слабости рассудочного мышления мы смотрим на умопостигаемые законы природы как на что-то эфемерное и не можем помыслить их существующими без материальных носителей, самостоятельно в бытии духа. Но вследствие этого мы также оказываемся неспособными понять все то, что говорится в Евангелиях о явлениях Христа после Воскресения. Вернее, мы понимаем их вульгарно-материалистически, за что, по-видимому, и воюют с нами материалисты. Мы тогда не преодолеваем материализм, а делаем его фантастическим, и нечего удивляться, что он возражает против этого. Не следует также думать, что тут перед нами вопрос сугубо теоретический или богословский. Нет, это вопрос самой реальной духовной и социальной жизни, ибо вокруг него супостат борется с Божественными силами за будущее мира. Человечеству грозит гигантская опасность подмена второго Пришествия Христа. И случись такое все наши прошлые беды и страдания покажутся малостью в сравнении с тем, что тогда могло бы произойти с человечеством. Наш мир поистине самое неудобное место для сна.

Когда ныне христиане смотрят на иудаистов, то у них порою возникает вопрос: а что будет, если к тем в самом деле придет ожидаемый мессия? Однако и сами христиане находятся не в лучшем положении, и те из них, в ком хоть в какой-то мере зреет понимание истинного положения вещей, со страхом думают: а что будет, если кто-то, придя во плоти, явит такие чудеса, что церковь примет его за Христа во втором Пришествии? Ведь это может быть только лжехристос. До сего времени таковых распознавали. Но когда-то могут и ошибиться. Ибо все, чего люди долго и упорно хотят, в конце концов осуществляется.

Поскольку Пришествие Христа есть факт всемирно-исторического значения, то уже одно только ложное Его ожидание не может не сказаться самым пагубным образом на судьбе всей цивилизации. Мы не хотим научиться на судьбе древнего мира, который пал именно потому, что превратился в тотальное препятствие на пути первого Пришествия Христа.

Когда теперь на наш мир обрушиваются удары, один сокрушительнее другого, а на горизонте уже назревает нечто такое, что последующие поколения будут, вероятно, сравнивать со всемирным потопом, мы упорно ищем экономических, политических и т.п. причин этого. Церковь же повторяет лишь одно: Бог карает нас за грехи наши. И вот, встает образ все того же ветхозаветного Бога-судии, сурового и непримиримого. А где же тогда, спросим, Бог милосердия, Бог, Который есть любовь? А Он всегда и во всем с нами, но чтобы убедиться в этом, мало одних только юридических представлений, мало лишь углубляться в самого себя, но необходимо основательно и непредвзято заняться познанием характера развития мира и человека.

По первоначальному замыслу Богов человеку надлежит прийти к свободе, из свободного самоопределения познать Божественный мир и принять возвышенные, совершенные законы его бытия, лишь слабой тенью которых является все то лучшее, что люди закономерно творят в своем совместном бытии на физическом плане.

Далеко не сразу человек подошел к той ступени, где он понемногу начал осуществлять в себе свободного духа. Тут необходимо узнать, что от начала творения мира протекли гигантские космические эоны развития, в которых даже существование пространства и времени представляет собой лишь отдельные становящиеся и преходящие этапы. Эти эоны в оккультизме носят названия "древнего Сатурна", "древнего Солнца", "древней Луны". Земля - четвертый эон в ряду эволюции мира; за нею следуют еще три. Ближайший из них и есть "Небесный Иерусалим". Когда в Евангелии от Иоанна звучит, по сути говоря, гностическое: "В начале было Слово", то следует понимать, что Оно было не в начале творения Земли, а в начале творения древнего Сатурна; а потом то пра-древнее состояние было лишь повторено в начале творения Земли.

Столь огромная эволюция была необходима для того, чтобы в новообразовании, в человеке, могло развиться индивидуальное я-сознание прерогатива лишь Божественных существ. И когда оно впервые в нем засветилось, тогда Макрокосмическое, Вселенское Я низошло в земной мир и здесь, в мире рождения и смерти, пришло в связь с низшим я-началом, открыв ему тем самым путь в духовные выси.

Развитие свободы невозможно без свободы выбора между добром и злом. По этой причине Божественным Промыслом в развитие были допущены духи препятствий, духи зла. В наш век человеку, как никогда в прошлом, предоставлена полная свобода в выборе своего пути. Ныне сами Боги* склоняются в почтении перед человеческой свободой. Но не таковы силы зла. В их природе коренится насилие над свободой. Однако и они не могут обойти человеческого сознания, и потому всеми способами стараются его помрачить, направить на ложные пути.

* Мы говорим "Боги", ибо уже Ангелы для человека суть Боги, не говоря уже об Архангелах, Престолах или Серафимах.

Именно нежелание познавать истинный смысл жизни, развития, нежелание принять протянутую Богами руку помощи ослабляет волю людей при свободном выборе ими Божественного пути. А в результате, силы зла приобретают чрезмерную власть в делах человеческих и творят все возрастающий хаос. Единственное средство преодолеть его научиться понимать жизнь в ее духовно-физической сущности, научиться заглядывать за завесу внешних событий, часто сотканную лишь духами заблуждений, и распознавать происходящее в духовной основе нашего мира. А там, в мире духовных жизненных сил, в наш век совершается одно из величайших событий всей эволюции мира: второе Пришествие Христа.

Протекло уже семьдесят лет с той поры, как Рудольф Штайнер принес на Землю это новое провозвестие, но люди не хотят его услышать. Причина та же, что и в первый раз: голос истинного Духа звучит "в одиночестве пустыни". Его не слышат еще и потому, что ждут пришествия в материальной плоти чувственного мира. Но как было в первый раз, так это будет и во второй: как в первый раз пал весь древний мир, воспротивившийся Пришествию Христа, так сокрушается и наш мир, не желающий принять второе Пришествие. Вот в чем истинная причина бедствий нашего века. И об этом совершенно определенно сказано в трех Евангелиях. Мы имеем в виду так называемый малый апокалипсис, в котором Христос рассказывает о знаках Своего второго Пришествия. Все сказанное там полностью относится к нашему времени!

Но в этом апокалипсисе, а также в обоих "Посланиях фессалоникийцам" (1 Фес I 3 и 2 Фес II 4-13; III 13), говорится и еще об одном событии, о пришествии сатанинской власти, Аримана Также и об этом предупредил мир Рудольф Штайнер. Он показал, как человечеству нужно подготовиться, чтобы правильно встретить воплощение Аримана в материальном человеческом теле и сделать его пришествие как можно менее разрушительным; произойдет же оно где-то на рубеже тысячелетий* .

* Владимир Соловьев смог из собственной гениальной интуиции извлечь знание об этом, о чем он поведал нам в "Трех разговорах"

Человек, впервые узнавший о столь потрясающих событиях, происходящих и готовящихся за завесой внешних чувств, вероятно, воскликнет: "И все-таки в это трудно поверить, хотя бы потому, что о подобных вещах почти никто не знает; и это в наш век с его средствами массовой информации!" Но такой человек лишь повторит возражения, делаемые атеистами в связи с первым Пришествием Христа. Они спрашивают: "Почему Бог пришел на какой-то окраине античного мира, а не в Риме, тогда все бы узнали об Иисусе? А то получается, что даже в конце первого века такой авторитет, как Тацит, говорит о христианах как о малоизвестной секте, обитающей где-то на окраинах империи и предводительствуемой неким Хрестом (Анналы 15, 44); и т.д.".

Мы знаем, что все возражения такого рода интеллектуальная игра поверхностного ума, способного воспринимать мир лишь удобным для себя образом, то есть догматически. Кроме того, нельзя сказать, что о новом провозвестии почти никто не знает. Сотни тысяч людей в мире хотя бы фрагментарно знакомы с Духовной наукой, Антропософией, которую ныне изучают и в той или иной мере пытаются внести в мир десятки тысяч ее сторонников. Потому недоумение по поводу малоизвестности провозвестия величайшего значения может быть сведено лишь к вопросу о пассивности человеческого сознания, его склонности к удобству догматических форм мышления.

В самом деле, проблема, в конце концов, заключается не в средствах информации, а в людях, не желающих понимать смысл и характер развития мира и человека, понимать то, что человеческая душа это не раз и навсегда сотворенное образование, существующее неизменным от начала мира до наших дней, и не просто понятие в рамках "философии как мышления о мире по принципу наименьшей траты сил" (Авенариус). Душа сотворена Богом, но в том виде, какой ее человек имеет ныне, она представляет собой результат развития изначального Божественного семени, прошедшего через опыт многократного соединения и разъединения с земным планом* .

* Так сказать, "ересь" эволюционизма уже прокрадывается и в ортодоксальное богословие. Достаточно указать на Тейяра де Шардена. И вряд ли дело тут может обстоять иначе, уж слишком очевидно свидетельствуют о себе факты развития. Что же касается духовнонаучного учения об эволюции, то его особенность составляет глубокое, взаимопроникающее познание духовных и естественнонаучных фактов развития, совершенно конкретно и красноречиво говорящих одни о других: дух объясняет феноменологию чувственного мира, а правильно поставленным взгляд естествоиспытателя повсюду в природе видит манифестации духа.

Духовная наука различает в душе, и психологически, и субстанционально, три сферы. Первая из них выражает себя в жизни наших чувств, желаний и в подвижности повседневного мышления. Она же носительница нашего элементарного эгоизма. В Духовной науке ее называют душой ощущающей (название довольно красноречиво говорит само за себя). Субстанционально эту душу образует пронизанная деятельностью нашего "я", осознанная часть так называемого астрального тела. Человек обладает не одним, а тремя телами. Кроме физического у нас есть еще два, воспринимаемых лишь сверхчувственно, духовных тела. Астральное (звездное, то есть связанное с Космосом) тело составляет основу всей нервно-чувственной деятельности человека. Этим телом обладают и животные, но у них нет индивидуального "я", поэтому они лишены самосознания. У растений же астрального тела нет. Еще одним телом является жизненное, или эфирное тело. Оно составляет основу всей жизнедеятельности физического тела. Без него это последнее было бы просто минералом. Когда наше "я" вводит в сознание часть нашего эфирного тела, в нас формируется другой элемент души душа рассудочная. Она есть носитель привычек нашего мышления и устойчивых чувствований, таких как стыд, гордость и т.п. Третий, высший элемент души душа сознательная. В ней человек дорастает до мировых, общечеловеческих интересов. В ней наше "я" приходит в связь с вечностью, с высшим Я или, можно также сказать, с первым элементом нашего духа, который называется Самодухом (на Востоке его называют Манасом). Когда сознание восходит к Самодуху, оно становится сверхчувственным; когда Самодух светит в душу, она переживает мудрость, становится способной на индивидуальное творчество. Самодух представляет собой просветленное, очищенное от страстей, всецело пронизанное сознанием астральное тело человека. Когда сознанием полностью пронизывается эфирное тело, человек овладевает вторым элементом своего духа Жизнедухом (на Востоке Буддхи). Наконец, самая высокая, третья, часть духа называется Духочеловек (Атма). Он возникает, когда начинает одухотворяться само физическое тело человека*.

* Этот процесс имели в виду средневековые розенкрейцеры, говоря о работе над "камнем мудрых".

Итак, у человека триединое тело, триединая душа и триединый дух. И все это является отражением и выражением Триединого Бога. Таков человек, созданный по образу и подобию Божию. Если кому-либо такое представление о человеке покажется сложным, то успокоить его абсолютно нечем, поскольку не мы всё это так замыслили, а Божественный Промысел. В конце концов, Истина проста, но необходим большой труд, чтобы прийти к ее простоте.

Человечество, взятое в целом, и по сию пору живет преимущественно в первом элементе души, в душе ощущающей, хотя индивидуальное овладение ею началось еще в эпоху древнеегипетской культуры. Зная об этом, нам будет легче понять, почему в наше время так разрушительно действуют инстинкты, страсти, эгоизм. В древнем Египте их сковывала, но одновременно и воспитывала, опиравшаяся на жречество жесткая социальная структура. В наше время такая структура совершенный атавизм. Однако тому, что всецело отвечает конституции души современного человека, трехчленной социальной структуре, в которой душа ощущающая и другие сферы души действительно обрели бы возможность для своего сбалансированного развития, нигде в мире войти в жизнь не позволяют* .

* Учение о социальной трехчленности составляет отдельную обширную тему в Антропософии; се раскрытие лежит за рамками нашего непосредственного вопроса.

Сквозь душу ощущающую достаточно сильно в новое время (оно началось с пятнадцатого века) заявляет о себе и душа рассудочная, хотя и она сплошь и рядом идет путем односторонностей, впадая в догматизм, фанатизм, рождая всевозможные доктрины о непознаваемости, бездуховности и т.п.

Однако трудный социальный опыт подвигает людей к тому, чтобы они поднимались и к душе сознательной, то есть чтобы общечеловеческие интересы они переживали как свои собственные, понимая, что человечество есть единое целое и все оно объединено одной судьбой. Душа сознательная обладает естественной тенденцией к религиозности. И когда в современном мире говорят о возрастающем духовном поиске, то одна из причин этого кроется не просто в разочаровании в иллюзорных ценностях души ощущающей и души рассудочной, но и в их преодолении, в восхождении индивидуума через страдание и понимание к высшему элементу души, в который непосредственно светит Самодух, он же Дух Истины, Дух Утешитель, Святой Дух, Которого Христос, уходя от апостолов, обещал послать им. Этот Дух преобразует человеческую душу в сосуд Божий, в Святую Чашу, Чашу Грааля, куда как Св. Причастие нисходит Дух Жизни, Жизнедух, или Сам Христос, пребывающий ныне в мире жизненных (эфирных) сил, где и совершается Его второе Пришествие. Оно совершается ныне именно потому, что потенциально человечество созрело до того состояния, в котором оно может хотя бы частично овладеть душой сознательной и воспринять в себя откровения Святого Духа, несущие весть о Пришествии Христа.

Нисхождение Христа в человеческую душу приводит ее к тому, что она начинает жить по принципу: "Не я, но Христос во мне". Сам Христос тогда является высшим Я человека. А поскольку, как говорит Христос: "Я и Отец одно", то для человека открывается возможность стать причастным к Телу Воскресения Христова, к Духочеловеку - высшей цели всего земного и даже еще более высокого развития.

Теперь, исходя из приведенного небольшого экскурса в область духовнонаучного понимания человека* , мы, возвращаясь к нашему непосредственному вопросу, можем лучше понять, какого рода переводы Св. Писания могли возникнуть в прошлом. После Мистерии Голгофы в развитие мощно вступил личностный элемент, изживающий себя в сфере души ощущающей и рассудочной. На этом уровне и делались переводы Библии Иеронимом, Лютером, авторами русских переводов. Дополнительно тут еще следует вспомнить о той роли, которую сыграли при переводах различия между древними и новыми языками, несравненно большие, чем те, которые существуют между современными языками, поскольку дело здесь заключается в фундаментальном различии самого характера души у людей древнего и нового мира.

* Здесь еще необходимо заметить, что духовнонаучные понятия, употребляемые в Антропософии, такие как эфирное, астральное, душа ощущающая, Самодух и т.д., частично заимствованы из классической оккультной традиции. Рудольф Штайнер делал это сознательно, чтобы не усложнять приведение сверхчувственной реальности в связь с фактами нашего чувственного бытия. Но содержание этих понятий, их интерпретация всецело основываются па обширных сверхчувственных исследованиях, проведенных самим Рудольфом Штайнером. Благодаря им старые понятия приобретают в Антропософии столь конкретный и обстоятельный характер, какого они никогда не имели в прошлом. Ныне можно часто в самых разных кругах услышать оккультную терминологию. Но сплошь и рядом она употребляется абстрактно, без конкретного знания о том. что стоит за нею, или же по ее поводу говорят все что угодно, в том числе и откровенный вздор. По этой причине многие понятия оккультизма, особенно в последнее время, дискредитированы. II только в Антропософии соблюдено строго научное отношение к ним. Сказан-ное не нужно доказывать. Достаточно взять в руки хотя бы несколько книг Рудольфа Штайнера, такие как: "Духоведение" (Теософия). "Очерк тайноведения". "Как достигнуть познания высших миров?". и попробовать поискать где либо еще эзотерические знания, которые по своей определенности, систематичности, строгости мышления могли бы сравниться с тем, что мы найдем в этих книгах.

Древняя культура человечества зиждилась на ясновидческих способностях людей. В этой связи и языки носили имагинативный характер. Как это следует понимать? В основе развития языка лежит реальное действие мощного духовного Существа из Иерархии Архангелов Гения языка. В начальный период становления языка духовное действие его Гения выражается с элементарной силой, родственной действию сил природы. Человеческая речь тогда обладает магической силой, она способна производить некие действия в окружающем мире таким образом, что меняет соотношение элементарных духовных сил (стихий) в процессах чувственного мира (атавистическим пережитком той стадии развития остаются разные заговоры, заклинания). Люди на этом этапе формирования языка были, естественно, немногословны; и говорить о языке как средстве общения в ту пору можно лишь кардинально изменив наше представление об этом.

Даже в обиходе древние языки в несравненно большей мере, чем теперь, выражали духовную сущность вещей. Мышление посредством таких языков тяготело не к абстрактному понятию, а к созерцанию духовных мыслесуществ, ткущих одновременно и в слове-понятии и в вещи-явлении. По мере "воплощения" языка в среду людей, шедшего параллельно с разрушением группового сознания, он дифференцировался, терял свою элементарную силу и превращался в некое отображение той духовной реальности, из которой изошел. Его ритмика, артикуляция, чередование в слове гласных и согласных становились лишь отзвуком, "воспоминанием" о духе и только в определенных условиях, в культовых обрядах, могли подвигнуть человека к имагинативному созерцанию.

К языкам того, древнего, рода относятся санскрит, древнееврейский язык, древнегреческий, старославянский (церковнославянский), как находящийся в особенно тесной связи с древнегреческим. Написанные на этих языках древние тексты значительны не только и не столько смыслом, который может извлечь из них рассудок, сколько своим звучанием, ритмикой при устном их произнесении. На Востоке такие тексты издревле назывались мантрами; в их смысл проникают не путем рассудочных спекуляций, а медитативно, то есть путем иной мыслительной техники. И нам поэтому должно стать понятно, почему постоянно имеется стремление во время богослужения возвращаться к древним языкам.

Старославянский язык, на который в свое время была переведена Библия, обладает той стихийной силой, пластикой и сверхчувственной красотой, какие предстают нам на иконах, также рожденных из имагинативных переживаний и вновь подводящих к ним. Звуча во время богослужений, этот язык даже способен вызвать у молящихся видения, и в тем большей мере, чем больше они станут не вдумываться, а вслушиваться в совершающееся в церкви. Однако Св. Писание необходимо не только слушать, но и понимать. Поэтому перевод его на новый язык был и правомерен и необходим. В то же время, его нельзя было сделать выше того уровня разумения, которым обладало русское церковное сознание в XVII-XIX веках, а это был уровень души ощущающей. Ничего противоестественного в этом нет: всякое развитие совершается постепенно. Однако если кто-то ныне утверждает, что синодальный перевод Библии отражает и смысловую глубину первоисточника, то нет никаких реальных оснований такое утверждение принять, что мы покажем ниже на примерах.

Сказанное о русском переводе Библии можно повторить и говоря о ее переводах на любой другой современный язык. Их общую установку достаточно ясно сформулировал уже Иероним. "Пророк, писал он по поводу боговдохновенного происхождения Септуагинты, это одно, а переводчик другое; там Дух подсказывает грядущие события, здесь эрудиция и большой запас слов переводят то, что понимают". Иными словами, Иероним даже не предполагал дать больше того, что понимал он сам. И хотя в действительности он дал все-таки больше, не его в том заслуга. Его установка не поднималась выше возможностей души рассудочной. Лютер, в сравнении с ним, дал перевод на ступень ниже. Он постарался ответить чаяниям души ощущающей, какой она живет в простой народной среде. По поводу его перевода Рудольф Штайнер сказал: "Мистиками* была взлелеяна красота немецкого языка; и переводы того времени по красоте речи превосходят позднейшие. Это развитие немецкого языка претерпело резкий слом благодаря переводу Библии Лютером на педантичный, филистерский говор того времени, из которого возник и современный Hochdeutsch (литературный немецкий язык)"* * .

* Имеются в виду Майстер Экхарт, Таулер, Сузо и др.

** Лекция от 20 декабря 1904 г. ИПН 51, (Существует каталог издания полного наследия, ИПН, Рудольфа Штайнера; его нумерацией мы будем пользоваться в нашей работе.)

На становление русского литературного языка существенную роль оказал перевод Библии на древнецерковнославянский и старославянский языки. И это было большим благом. Новый перевод возник в условиях уже сложившегося богатого русского литературного языка и особого влияния на него не оказал.

Что же касается смысловой стороны этого перевода, то он представляет собой едва ли не кальку с немецкого лютеровского перевода (как, впрочем, и английский, и другие переводы).

Но канонический перевод имеет и ряд притягательных, в особенности в наше время, сторон. Его язык, на фоне нынешнего ужасающего обеднения русского языка, кажется сочным, литературно богатым, в особенности за счет множества сохраненных архаизмов. Однако так это выглядит лишь теперь, а когда перевод был внове (его начали делать в рамках Библейского общества с 1812 г.), его воспринимали по-иному. Например, отличавшийся несомненной религиозностью (что следует отметить вне зависимости от его политических взглядов) граф М.Сперанский писал по поводу его: "Вообще, я никогда не смел бы одобрить сего установления (о переводе Библии на новый язык). Знаю, что это сделано с наилучшими намерениями; может быть, для тех, кто не привыкли к славянскому языку, это услуга. Но для чего бы, кажется, не оставить их привыкнуть? Это стоит труда. Никогда русский простонародный язык не сравнится со славянским ни точностью, ни выразительностью форм, совершенно греческих. И рече Бог: да будет свет, и бысть свет. И сказал Бог, чтобы был свет, и был свет. Сравним сии два перевода: в одном есть нечто столь быстрое, столь точное; в другом все вяло, неопределенно, vulgaire".

Можно вполне понять Сперанского и однако не согласиться с ним по той причине, что старославянский текст, восходящий к древнецерковнославянскому переводу Кирилла и Мефодия, исполнил свою задачу. Ныне человечество имеет задачу развивать душу сознательную; и то, что прежде открывалось душам из духа на доиндивидуальной ступени, впредь должно приходить в отдельное, бодрственное сознание, ко всей совокупности внутренней жизни, протекающей в мыслях, чувствах и изъявлениях воли. На этом пути с неизбежностью утрачиваются достоинства древних переводов, дабы в будущем они возродились на более высокой ступени. Ныне же мы находимся в переходной стадии, и потому нам особенно трудно. Несомненно, после старославянского чтение нового перевода напоминает езду на дрожках по булыжной мостовой. Поэтому, чтобы как-то смягчить это впечатление, в синодальном издании (1875 г.; оно является окончательным) сохранено много архаизмов. Но отсюда можно двигаться дальше. Можно, например, по сравнению с аморфным, хотя и округлым, "ибо сказываю вам", почувствовать пробуждающее напряжение поволенной мысли в: "Ибо Я говорю вам".

Нам могут возразить, что нельзя утверждать, будто бы синодальный перевод не обогатил культуру, поскольку многое из него вошло в пословицы, в поговорки, и даже атеист тянется украсить свою мысль библейским оборотом, понимая, что это сообщает ей весомость. Что ж, так оно и есть. Однако не следует забывать, что действенной здесь является сама библейская мудрость. Древняя оболочка была ей под стать. Все же последующие переводы лишь уводили, говоря философским языком, форму от содержания, так что последнее перестало умещаться в первой. Силу имеет лишь то, что сохранило отблеск их былого единства, а таких мест осталось очень мало. Там, поистине, богатство. Достаточно взять такой пример. Вспомним эпиграф, который Лев Толстой избрал для "Анны Карениной": "Мне отмщение и Аз воздам". Вслушаемся в тот отзвук, который это громоподобно звучащее изречение вызывает в нашей душе, и мы почувствуем, что эпиграф этот едва ли не удваивает силу всего романа. Но сделаем перевод на современный язык: "Я Сам за Себя отомщу", и все померкло.

Синодальный перевод воспринимается легко, поскольку все в нем скруглено, обкатано, так что мысли почти не на чем закрепиться; она просто не испытывает в этом нужды. Особенно это заметно, когда евангельским словом пользуются проповедники, апеллирующие прямо к чувствам. Они подчас умудряются говорить сплошь одними цитатами из Библии, и от их речей сознание начинает плыть, в особенности там, где речь темна, непонятна. Некоторые доморощенные проповедники могут таким способом даже вогнать в транс не особенно крепкие души. Ну, а если проповедь ведет священник, у которого сердце идет рука об руку с умом, то всегда можно почувствовать стесняющие его мысль рамки канонического текста.

Обо всем сказанном многим людям известно уже давно. Однако дело здесь не в одних аргументах. Сколь бы убедительными они ни были, новый перевод все равно во многих случаях будет встречен негативно по причинам чисто психологического свойства. В душах людей, в особенности привыкших к старому переводу смолоду, он не просто обжился, стал привычным, но своими свойствами, особенностями (то есть не силой самого евангельского слова) придал самим душам особую конфигурацию, то есть вошел и в астральное, и в эфирное тело людей. А для подобных вещей одного понимания мало.

Одна из отличительных особенностей нового перевода состоит в том, что ни единая фраза в нем не может быть воспринята минуя сознание. И уже одно это человек, сжившийся со старым переводом, переживет как нечто такое, что, так сказать, "вывихивает" ему все душевные "суставы". О каком понимании тут может идти речь? И она и не идет! Новый перевод ни в коей мере не адресован тем, кто сросся с синодальным переводом и вполне удовлетворен им. Однако следует помнить, что кроме таких людей в мире существует огромное количество других, для которых Св. Писание остается неприемлемым по той причине, что оно не в состоянии удовлетворить наравне с сердцем также и запросы их ума. И поскольку причина этого коренится не в самом Св. Писании, а в его переводах, то должно быть удовлетворено и такое требование.

Развиваются как человек, так и Христианство. В настоящее время в мире все чаще раздаются утверждения, что Христианство будто бы изжило себя. На самом деле все обстоит прямо противоположным образом. Мы только подошли к началу истинного Христианства, а истекшие два тысячелетия были лишь порой более, порой менее удачным (чаще менее удачным) подготовлением к нему. И новая эпоха, эпоха истинного Христианства, ознаменована Пришествием Христа в мире жизненных сил. Инкарнация Аримана в материальном теле, если даже она примет трагический характер, в конце концов разрушит лишь обвет-шалые формы бытия, какие бы маски они на себе ни носили. Ростков же новой духовной жизни он уничтожить не сможет. А они прорастают повсюду, ибо "дух дышит, где хочет". В то же время, "не всякий твердящий: Господь, Господь!", действительно служит Богу. И не многим ли из тех, кто полагает, что уже нашел путь ко Христу, звучит из духа, в ответ на многие их дела, суровая отповедь: "Отойдите от Меня, делатели неправды"? И не по одному ли только собственному усмотрению мы остаемся удовлетворенными собой? В то же время, в человеке, не решающемся даже произнести Имени Христова, мы порой встречаем истинно христианскую душу, живущую в соответствии с принципом: "Что ты сделал для меньшего из твоих братьев, то ты сделал для Меня".

Христос говорит: "Где двое или трое соберутся во Имя Мое, там Я посреди них". Это несомненно так, однако вовсе не простое это дело: собраться во Имя Христа, а не во имя самих себя. Но там, где такое действительно происходит, ткется живая субстанция Христианства настоящего и будущего времени, Христианства дел человеческих, проистекающих из соединения знания с верой; и сколь бы ни были скромны попытки прочесть Св. Писание языком такого Христианства, они должны предприниматься и находить не просто терпеливый прием, но терпение, полное понимания того, что здесь решается одновременно насущная и наиважнейшая человеческая проблема. Она в наше время может быть решена лишь на основе самосознающей личности. Помогает ли нам при этом Бог? Несомненно помогает. Но то, что идет сверху и что идет снизу, пока слишком неравнозначно. Навстречу новому Божественному откровению встает еще совсем слабая в отношении индивидуального я-сознания личность. И лишь постепенно людьми будет создаваться подобающая высшему Откровению форма, которая есть вся будущая культура человечества, культура Самодуха, где особенно значительную роль будут играть славянские народы. Ныне мы присутству-ем при самых первых, предутренних вспышках зари той культуры. И потому многое, что впоследствии при ярком свете заиграет всем богатством красок, сейчас может показаться смутным, холодным, чуждым. Но таково настроение лишь у тех, кто не хочет проснуться, кому все еще милы сновидения прошлого. Если бы подобное настроение владело всеми, то заря не наступила бы никогда и день не наступил бы. А поскольку такого быть не может, то остается лишь одно: постараться преодолеть глубоко укоренившиеся и потому ставшие особенно приятными привычки, накрепко привязывающие нас к уходящему.

Расставаясь со старым, не обязательно кидаться в другую крайность и принимать слепо все, что имеет лишь видимость нового. Рассудительность, вкус и многие другие добрые человеческие качества должны теперь послужить нам даже больше, чем в прошлом, когда мы были окружены миром известных, привычных вещей. И когда мы обратимся к данному русскому переводу, то вовсе незачем убеждать себя в том, будто бы, скажем, в отношении литературном он не оставляет желать лучшего. В то же время, если кто-то найдет его неудовлетворительным по той только причине, что он сделан не с греческого, а с немецкого, то такое возражение нельзя принять без оговорок. Здесь стоит только напомнить, что представляет собой, например, тот же лютеровский перевод. Ветхий Завет и Евангелие от Матфея были, в свое время, переведены с древнееврейского на греческий. Новый Завет с греческого Иероним переводил на латинский. Лютеровский перевод на немецкий сделан в основном с латинского перевода Иеронима. Что касается русского перевода, то пусть сам читатель сравнит его с лютеровским текстом.

В нашем переводе мы руководствовались немецким переводом (сделанным с древнегреческого), находясь при этом с Эмилем Бокком на одной и той же духовнонаучной основе, которая современным людям открывается благодаря Антропософии; и она же инспиративно открывалась и авторам Нового Завета. Речь при этом, естественно, не идет о сравнении авторов с переводчиками или переводчиков между собой, но только о той исключительно плодотворной возможности, которая открывается благодаря Антропософии: возможности сознательно соприкоснуться с той сверхчувственной сферой, из которой в наш мир уже два тысячелетия звучит благая весть. Благодаря лишь только этому обстоятельству и могла быть предпринята настоящая работа. В процессе ее мы одновременно вели как бы беспрерывный диалог со старым русским переводом. Почему при этом у нас получился перевод, совсем отличный от синодального? вполне понятно: истинный результат диалога не может быть сведен к повторению одной из собеседующих сторон.

С дружеской стороны нам было сделано возражение, почему мы вообще не оставили в прежнем виде старый текст там, где он не претерпел от нового прочтения существенных изменений. Это не было сделано по двум причинам.

Первая из них чисто стилистическая: тогда возникло бы нечто вроде новых заплат на старом платье. О второй мы уже говорили: не только прямое непонимание эзотерики древних текстов, но вся языковая структура старого перевода уводит нас от смысла Св. Писания. Поэтому вся она должна была быть обновлена. Это составляло нашу сознательную задачу в процессе работы над переводом. Но насколько удачной оказалась наша попытка судить об этом предоставляется свободному усмотрению читателя*.

* Исходя из собственного опыта, мы склонны думать, что нынешнее состояние человеческих душ вообще делает приемлемым лишь тот перевод Св. Писания, который либо несет на себе следы непререкаемого авторитета, либо сделан каждым человеком самостоятельно, что следует рассматривать как вполне положительную задачу, если отношение к ней достаточно серьезно и ответственно, то есть если человек подведен к ней глубокими запросами своей души и духа, а не низшей, честолюбивой и самонадеянной природой. Необходима при этом также и соответствующая духовнонаучная, языковая и др. подготовка.

Мы, со своей стороны, можем только сказать, что по замыслу перевод представляет собой самостоятельное целое, в котором преодолено присущее старому переводу суггестивное действие. А в том, что каноническому тексту действительно присуще такое свойство, можно убедиться, даже не обладая повышенной "тонкостью слуха" к подобным вещам. Приведем один пример (а их существует множество). Возьмем 19 стих из пятой главы "Первого послания Иоанна". В старом переводе там стоит: "... мир лежит во зле", а в новом: "...мир пребывает во власти зла". Все дело здесь заключается в форме. Трудно найти человека, который с первого взгляда отдаст предпочтение второму варианту, ибо в первом заключено настроение целой философии. Но какой? философии тотального осуждения мира, зиждущейся на чисто эмоциональном настроении души, не способной и не желающей понять этот мир. По одной лишь этой фразе можно почувствовать весь характер церковного настроения, находящего свою квинтэссенцию во взгляде, обращенном на мир сквозь узкое зарешеченное окно кельи. Но какое отношение это имеет к настроению апостола Иоанна, этого христианского посвященного, мудрейшего старца, познавшего тайны Земли и Неба, а следовательно и Мистерию зла? Из своего высшего равновесия он говорит не судя, а лишь обращая наше внимание на то, что мир подпал власти зла, но что такое состояние временное. Из знания об этом должна рождаться наша активность, желание служить миру. Но при старом настроении, с которым неразрывно соединилось приведенное высказывание, нам легче, а главное приятнее, от мира отказаться (поскольку он все равно пропащий) и заняться личным спасением: либо в одиночку, либо в узком кругу приятных нам людей. И такое настроение возникает минуя наше сознание, что и дает нам право говорить о суггестивном действии старого перевода* . Он стал таковым не сразу, но предпосылки для этого имел с самого начала, а далее произошла лишь соответствующая социально-психологическая доработка.

* Если нам возразят, что приведенная фраза не на всех действует так, как мы сказали, то это разумеется само собой. Суггестия захватывает не всех, а только людей со слабым сознанием, каковых подавляющее большинство (не говоря уже о тех, кто сам жаждет отдаться внушению).

Человеческая психика образование тонкое, подвижное и субтильное. И нет вообще такого средства, которое было бы полезным для нее при любом употреблении. Даже Св. Писание, будучи поданным односторонне, когда апеллируют лишь к одному слою душевной жизни, перенапрягая ее, может причинить вред человеческой душе и духу. Немало примеров этого мы находим в церковной жизни и в жизни сект, где люди подчас как-будто не хотят ничего иного, как только жить, всецело руководствуясь Евангелием, но только в собственном их понимании, в результате же возникает бесконечно грустная пародия на Христианство. Кто слышал, не будучи захвачен ими, религиозные передачи так называемого "трансмирового радио", знает по собственному опыту, какой мучительный стыд за всю христианскую веру охватывает душу от этих "духовных" песнопений на мелодии загородных пикников, от якобы простых разговоров о сложном, для которых требуется только "одно": отказаться от всего и вся: от мировой истории, культуры, науки, отказаться от того, что ты взрослый человек с жизненным опытом, с определенными запросами взрослого ума, проблемами души, познания, эстетическим вкусом, кругом культурных интересов и еще многим другим, без чего нет и человека. Все это предлагается отбросить за ненадобностью и, вернув душу в состояние детства, обратиться ко Христу, чего Он, якобы, только и хочет. В награду за такое поведение обещается спасение. На разумном основании убедить в необходимости совершить такую авантюру души невозможно ни одного человека, а только путем внушения, путем особой обработки, воздействия на жизнь чувств. Поэтому, с одной стороны, проповедник угрожает вечными муками, живописует смоляной ад, где души рады бы умереть, но смерти нет; с другой предлагается некая спасительная общинность, возникающая за счет отказа от "дерзкого" намерения познавать пропащий мир (и вообще связываться с ним), за счет обращения к детскости сознания не в каком-то переносном, а в самом прямом смысле. Душа чисто чувственно то ввергается в страх, то одаряется надеждой. Вся процедура протекает исключительно в образной форме, перемежаясь песнопениями, со смысловой нагрузкой, не превышающей уровень сознания 7-8-летнего ребенка. И если все это не самая откровенная суггестия, то пусть нам скажут, что такое суггестия вообще.

В виде некоего базиса подо все такого рода предприятия подводятся слова Христа: "Если не станете как дети...", так что остается только поражаться, сколь изощрен человеческий ум в профанировании вещей величайшего смысла и значения. А в том, что все это продумано и осуществляется совершенно не детским умом, можно не сомневаться. Да, они далеко не дети, те, кто предлагает нам такую форму вероисповедания.

Подобные примеры, разумеется, не составляют всей религиозной жизни, протекает ли она в церковной общине или в христианской секте. Более того, в истории русской религиозной мысли и духовного подвига имеются подлинные светочи, такие как Вл. Соловьев, Феодосии Печерский и др., да и весь дух русской культуры, в конце концов, исполнен лишь поиском того, как человеку найти Христа в любом жизненном положении? Но нашими примерами мы хотим проиллюстрировать, сколь опасно и трагично может в наш век заблудиться душа, если она отказывается от знания. Она особенно рискует по той причине, что человек ныне совершенно утратил то напряжение духовного поиска, к которому пришла Россия в начале века. В вопросах духа мы сделались пассивными, аморфными и к тому же совершенно потеряли память о том, что уже было найдено и понято в прошлом. Мы действительно стали детьми, однако не в глубоком Евангельском смысле.

При подходе к новому переводу предусмотрительным приходится быть даже в тех местах, где все, казалось бы, обстоит просто великолепно. Кому не известен афоризм: "Буква убивает, дух животворит"? (2 Кор III 6). В то же время, никто уже не задумывается над тем, какой тривиальный смысл, опять-таки чисто эмоционально, придан ему. Он превращен в некий лозунг одностороннего идеализма в его борьбе не просто с бюрократическим делопроизводством, с "бумагомаранием", но чуть ли не с письменностью вообще; иными словами совершенно люциферизирован, а кроме того, начисто лишен той большой эзотерической глубины, которую ведал изрекший его апостол.

Нужно сказать, что дух люциферизма в особенности пронизывает перевод посланий апостолов. Например, все, что там говорится о язычниках, сплошь экстраполяции позднейшей церковной идеологии на эпоху раннего христианства. Павел, якобы, говорит о них в "Послании эфесянам" (IV 18) следующее: "Они, дойдя до бесчувствия, предались распутству, так что делают всякую нечистоту с ненасытимостью". Будь все язычники таковы, откуда бы взяться христианам? В действительности же в речах апостолов нет огульного осуждения, им свойственно глубокое понимание духовных процессов в античном мире. И в проци-тированном месте апостол Павел в действительности говорит: "Они ведь просто не могли не потерять господства над собою и не предаться инстинктам, благодаря чему их души все более помрачаются от приступов себялюбивой природы". А это уже совсем иная речь, осмысленная и достойная христианина, не осуждающая слепо, а раскрывающая спасительную роль Христианства.

Еще труднее выносимы в старом переводе те места, где речь идет об отрицательных качествах души. Приведем одно место из "Первого послания Тимофею" (I 9-10). В старом варианте оно звучит так: "Закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц, для блудников, мужеложников, (клеветников, скотоложников), лжецов...". На самом деле речь там идет о следующем: закон "дан тем, в чьих душах отсутствует какой-либо строй и всякая воля к его обретению, тем, кто отчуждился от Бога и запутался в узах греха, отпал от святых высот и склонился к бездне; кто позорит как отчую, так и материнскую сущность мира; кто мужское ведет к погибели и ложным образом употребляет женское..." и т.д.

При чтении первого варианта трудно отделаться от встающего образа религиозного фанатика с явно нездоровой жизнью чувств. Инерция его негодующего возмущения столь велика, что ему оказывается мало сказанного апостолом, и он прибегает еще к вспомогательным средствам, заключая их в скобки. В действительности же в речи Павла присутствует то знание человеческой души, которым владели посвященные; это не просто психология, а психо-София, высочайшая Божественная наука о душе, которая, конечно, считается и с человеческими пороками.

Павел часто заводит речь о душевных качествах, имея в виду их посвятительную выработку, и потому часто дает их парно: отрицательные и положительные, наставляя, как работать над катарсисом (очищением) души. И повсюду в его словах светит мудрость Мистерий, где хорошо знали о наличии астрального тела, эфирного тела, души ощущающей и др. и об их связи с душевными качествами. Позднейшие же переводчики не имели об этом ни малейшего понятия, поэтому, когда в тексте подлинника речь заходит о качествах а перевод таких мест с одного языка на другой особенно труден, они либо попросту руко-водствовались своими собственными представлениями на этот счет, либо заимствовали перевод один у другого, а там, где обыденное воображение иссякает, они порой заканчивали так: "... и тому подобное!" (Гал V 19-21). И вот встает вопрос: чьи же, собственно говоря, послания мы имеем? Стоит лишь чуть углубиться речи апостола и в переводе начинается невнятица, в осуждениях фанатизм. В действительности же все обстоит иначе: речь апостолов нигде не впадает в тривиальность, она эзотерически глубока. И это просто аксиома. Через каждого из апостолов говорит (в посланиях) вполне определенная космическая сфера, которой инспирируется человеческий интеллект. Так, в посланиях Павла можно почувствовать инспирации чистейшего, возвышенного и уже христианизированного идеализма, проистекающие от знака Овна. В посланиях Петра ощущается устойчивое равновесие реализма Весов. В посланиях Иоанна нам раскрывается пневматология Водолея, апостола Иуды - спиритуализм Козерога. И остается только сожалеть, что мы не имеем посланий двенадцати апостолов, которые в своей совокупности явили бы нам весь макрокосм человеческого мыслящего сознания, тот макрокосм, из которого человеческая душа рождается на Земле.

Но апостолы в своих посланиях выступают перед нами не как бессознательные инструменты инспираций, а как люди, сознательно проводящие их через себя, что составляет главную отличительную особенность посланий в сравнении с Евангелиями. Это живые люди с богатством чувств, жизненного и оккультного опыта. Читая послания Павла, просто невозможно не полюбить этого мудрого, простого, доброго и близкого человека, несокрушимого в любви к людям, в долготерпении и в понимании их слабостей, на деле обращенного своей широкой душой к исполнению Христова завета любви. Переходя к посланиям Иоанна, мы узнаем, что такое истинная простота, ангельская простота, когда она выступает как результат долгой и необычайно глубокой жизни. "Дети, любите друг друга", говорит Иоанн. И в его устах эта простая фраза, которую без конца твердят не выстрадавшие права произносить ее проповедники, от чего она стала совсем пустой, звучит глубоко, впечатляюще. В устах Иоанна это поистине высшая мудрость.

Расположение посланий в новом переводе иное, чем в старом. Там они даны в порядке той их значимости, которую им придает церковная идеология. Здесь их порядок хронологический, что важно как для их понимания, так и для понимания развития Христианства в его самую раннюю пору. Из контекста самих посланий можно увидеть, что послания Петра написаны позже посланий Павла и раньше послания Иуды. Последним написано "Первое послание Иоанна". О принадлежности "Послания евреям" Павлу не может быть и речи.

Таковы некоторые примеры тех недостатков старого перевода Нового Завета, которые обусловлены своеобразием, а в большей мере трудностями развития человеческой души в истекшие столетия, недостатков, можно сказать, психологического свойства, отражающих также односторонности предшествующего развития всей христианской церкви. Но кроме них имеются и недостатки иного рода.

В старых переводах встречаются места, которые в наше время, в связи с обострением мыслительных способностей сознания, аналитической силы суждения, звучат двусмысленно. Когда мы читаем: "...идет Господь со тьмами святых Ангелов", то ведь нужно еще догадаться, что слово "тьма" здесь взято из старославянского; а как раз простым людям, к которым в первую очередь обращен старый перевод, это ныне и неизвестно. И вообще, стоит ли оставлять такой образ: тьмы святых Ангелов? Или возьмем словосочетание типа: "Слово было у Бога", которое при восприятии на слух вызывает ненужную ассоциацию. Нельзя сказать: "... употребил в посредство клятву, дабы в двух непреложных вещах, в которых Богу невозможно солгать...", ибо этим подразумевается, будто бы Ему можно солгать в других вещах!

Также и здесь дело сводится к психологии восприятия, но уже иного рода. И с этим лучше посчитаться. Ибо Св. Писание совершенно особая книга. В ней действенно все, поскольку за ее словами стоит мощный имагинативный мир, воздействующий на душу не только посредством смысла, но еще и каждым образом, словосочетанием, созвучием, стилистическим приемом, ритмикой слога, ритмикой гласных и согласных звуков, иначе говоря всеми средствами, благодаря которым существует литературный язык.

Встречаются в старом переводе и явные канцеляризмы прошлого века: "то прославление даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы последнего".

Наконец, нельзя не коснуться некоторых наслоений еще одного рода: всяких там "питающих сосцами", "зачинающих во чреве", "акрид" (это саранча), идущих в питание, событий, происходящих в некой "Асии" и т.п., что является реминисценциями сугубого, совершенно ложного, люциферизированного аскетизма с его ненавистью к неподатливой плоти, светскому миру и всякому познанию. Об этом нужно сказать потому, что Библия не нуждается ни в каких скидках на время, состояние культуры и проч., ибо она написана людьми, намного опережавшими не только свое, но даже наше время. Ей нет нужды поступаться ни истиной, ни чувством эстетического.

Нам не хотелось бы создавать впечатление, будто бы нашим анализом недостатков старого перевода мы хотим его развенчать. Нет, мы прекрасно сознаем, что книга такого рода стоит несравненно выше одного лишь филологического и литературного ее восприятия. Что говорит она отдельной религиозной душе это, в конце концов, тайна, нечто сокровенное, невыразимое на языке рассудочных понятий. Поэтому мы говорим лишь о том, о чем можно сказать и о чем говорится уже долго и широко. Однако и здесь наша задача сводится лишь к тому, чтобы просто показать, что наиболее непримиримые возражения, которые будут делаться новому переводу, будут чаще всего носить лишь психологическое основание. А в таком случае не приходится надеяться на объективность и рассудительность. Поэтому мы и постарались показать, с какими явными недостатками прежнего перевода Библии мирятся те, кто станет нетерпимым противником их устранения. В самом деле, люди, несомненно серьезно озабоченные вопросами веры, в первой по значению книге человечества спокойно читают, например, такие места: "...они своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи" (Мк IV 12); "...где червь их не умирает и огонь не угасает. Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится" (Мк IX 48-49); "...по благоутробному милосердию Бога нашего, которым посетил нас Восток свыше" (Лк I 78); "...Что Мне и Тебе, Жено? еще не пришел час Мой" (Ин II 4-5); "В равное возмездие, говорю вам как детям, распространитесь и вы" (2 Кор VI 13); "За что же гонят меня, братия, если я и теперь проповедую обрезание? Тогда соблазн креста прекратился бы" (Гал VII); "домостроительство тайны" (Эф III 9).

Лишь по причине полной эзотерической неосведомленности переводчиков при переводе глубочайшей по своему эзотеризму книги возникли места вроде такого: Христос "превыше всякого Начальства..." ("Начальство" с большой буквы!). Им неведома эзотерическая традиция Христианства, в которой всегда присутствует знание об Иерархиях, о "Божественных Именах", что мы непосредственно созерцаем на многих иконах, читаем у Дионисия Ареопагита* .

* А какую пользу мог бы извлечь для себя весь тысячелетний эзотерический праксис монашества, буди правильно прочтено и продумано только два места из "Послания колоссянам": II 18-23; III 1-4.

Но особенно большой вред нанесло христианству ошибочное понимание переводчиками того, что говорится в Новом Завете о женщинах. Из-за этих ошибок уже два тысячелетия положение женщины в христианской церкви не так уж значительно отличается от ее положения, скажем, в мусульманстве. Ошибки целиком обусловлены неспособностью души ощущающей понимать язык Мистерий, на котором говорят апостолы. Однако время идет, и трудно понять, почему и по сей день людей не коробит, когда они читают: "Если же они (женщины) хотят чему научиться, пусть спрашивают дома у мужей". Ну, а если, спросит иная женщина, у меня муж атеист или пьяница и грубиян, человек безнравственный? Чему он может меня научить? Уму непостижимо, как церковное сознание цивилизованных людей может принимать это в лоне того вероисповедания, где люди идут к духовному братству и свободе?

В действительности же у апостолов речь идет совсем об ином: о мужском и женском началах, которые присущи каждой человеческой душе. Вопрос этот, несомненно, не из легких, и потому так трагично попадают впросак сторонники "простого" прочтения Св. Писания. Однако теперь, когда благодаря новому откровению для нас "тайное становится явным", не нужно упорствовать в старом заблуждении, а лучше с освобожденной душой вникнуть в те, в общем-то и не столь уж сложные, когда они уже раскрыты, истины, вроде следующей: "... чтобы повсюду в человеке научилось молиться мужское, воздевая святые руки, свободные от бури воли и от беспокойства мысли. Также и женская суть должна к своей цели стремиться: облекаться в одеяния внутренней красоты..." (1 Тим II 8-9).

Что же касается женщин как таковых, то, как оказывается, они были даже руководительницами, старейшинами первых христианских общин (церквей). Об этом, например, говорится в "Послании Титу" (II 3), в "Первом послании Тимофею" (III 11-12); если их читать в новом переводе, естественно.

Нам могут еще возразить, что неправильности в старом переводе, на которые мы указываем, встречаются лишь в отдельных местах и они не перечеркивают его общего значения. Совершенно верно! Хотя мест, подобных выше приведенным, в старом переводе и довольно много, это все же, действительно, лишь отдельные места. Но если религиозное сознание принимает их без возражений, а, с другой стороны, возражает против намерения их исправить, что означает также их понять, то не ясно ли, что все дело тут заключается в привычке, в личном, пусть утонченном, но все же эгоизме, в жертву которому приносится даже само Св. Писание? Потакать же эгоизму это частное дело отдельных людей, а не всего христианского вероисповедания.

Еще нужно сказать несколько слов по поводу перевода отдельных терминов. При чтении нового перевода, несомненно, обратит на себя внимание употребление слова "эон". Это взятое в оригинале греческое слово. Авторы Нового Завета пользуются им, когда речь идет о времени. Нам следует знать, что мышление у античного человека было несравненно более предметным, чем у современного. Он знал по собственному опыту или в силу традиции, предания, что время есть совокупность духовных существ. В христианской эзотерике их называют Началами, Архаями; в латинском Prinzipatus. У гностиков же речь идет об эонах, об иерархии существ, через которых Христос низошел к Земле. Эоны в таком понимании это не совсем существа времени, но на основе знания о них сформировалось представление, а вначале образ развития как некоего кругооборота, законченного в себе, в конце возвращающегося к своему началу, но на более высокой ступени, подобно октаве в музыке. Бытие в эонах шире бытия в пространстве и времени, однако и во времени имеет место кругооборот, а не линейное, как представляют ныне, развитие. Греки говорили как о временной, так и о вневременной, вечной жизни. Так что не просто по литературным соображениям в новом переводе сохранены древние образы, когда речь идет о развитии.

С иным настроением, чем мы,, использовали авторы Нового Завета слово "аминь". Оно у них не носит характера эмоционального завершения каждого отдельного текста, но употребляется экономно и значительно. Это слово силы. С буквой "е" вместо "и" оно звучит духовно вернее, то есть более соответствует своему духовному прообразу. Тоже самое можно сказать о слове "аллелуйя".

Там, где в старом переводе речь идет о спасении, у Эмиля Бокка стоит слово "Heilen". Оно означает "исцеление", а если спасение, то через исцеление прежде всего душевно-духовное. И именно о таком спасении, за редкими исключениями, где и слово употреблено иное, идет речь в Новом Завете. В нашем переводе мы отразили это, дав повсюду со словом "исцеление" в скобках как эквивалент слово "спасение". Это тоже не просто лингвистическое уточнение.

В ряде случаев оказалось необходимым поменять транскрипцию имен собственных. В русском языке в прошлые века, переводя иностранные имена, нередко доходили до курьезов. Это известно из литературы.

Ряд разъяснений по поводу перевода отдельных терминов читатель найдет в постраничных примечаниях.

Комментарии, составленные на основе сообщений Рудольфа Штайнера, даны в конце текстов Нового Завета. Человеку, не знакомому с Духовной наукой, с некоторыми из них будет непросто разобраться, но не невозможно, особенно если, ознакомившись с ними всеми, он вернется к ним вновь. Кроме того, он может обратиться к самим первоисточникам, из которых они взяты. Список их приведен в приложении.

Однако и с трудностями иного характера встретится читатель. Особенно нелегко ему будет, даже поняв, принять знание о существовании двух мальчиков Иисусов. Но это не единственная трудность, с которой приходится сталкиваться Христианству от самого его начала. Легко ли было, спросим себя, древним евреям и эллинам встречать весть о Воскресении Христа из мертвых? Мир не справился с этим и по сию пору. Воскресение вроде бы принято, но как? Считают, что воскресла вещественность тела Иисуса и взошла к Богу-Отцу. В этой связи, как думают, и мы воскреснем в этих телах из воды, кальция, углерода, солей и проч. Выходит, что в будущем сферы духа окажутся заполнены большими массами этой воды, солей и проч., которые останутся там навеки. Но если это так, то, спрашивается, не лучше ли было увековечить саму материальную Землю, на что, собственно, надеются и материалисты? А что будет с теми, чьи тела истлели? Их тела, как утверждают люди церкви, вновь соберутся, иными словами, материализуются и взойдут к духу! Говоря это, мы, к сожалению, нисколько не утрируем. Взять, к примеру, хотя бы провозглашенную папой в 1951 году догму о телесном вознесении Марии.

Так вот, если человечество подобным образом овладело главной идеей Христианства идеей Воскресения* , то ему в самый раз задуматься и над другими глубокими феноменами, сопровождавшими явление Бога на Земле.

* Мы не говорим, что все люди думают так, по такова официальная версия церкви, обращенная к простому пароду, а с этим нельзя не считаться. Следует всегда помнить, что Бог, бесконечное по Своей Сути и силе Существо, воплотился в земного человека Иисуса из Назарета! Потребовались века, чтобы древнееврейский народ приготовил Ему особое физическое тело. Но и тем проблема вочеловечения Бога не была решена целиком.

Благодаря комментариям, взятым вместе с самим текстом Нового Завета, это событие станет нам яснее. И мы тогда поймем, почему в Евангелиях даны две родословные Иисуса. Отдельным людям об этой тайне было известно и в прошлом. Она нашла свое отражение в искусстве, в живописи. Теперь настало время заговорить о ней открыто, вполне сознавая при этом, какой букет "ересей" подносим мы подобным знанием приверженцу догматического богословия. В истинах такого рода для него звучит и принижение значения Богоматери* , и гностическая ересь о вочеловечении Бога, и немало другого. Однако эзотерическое Христианство, Христианство веры и знания, способно обстоятельно показать, что оно ничего не принижает, а, напротив, показывает истинное величие и неизмеримую глубину Христианства, что, например, лишь понимание почитания Марии-Софии впервые возводит на должную высоту апофеоз Богоматери. Внешняя церковь много внимания уделяет культу Марии и лишь в силу оставшейся от прошлого, никому теперь уже не понятной традиции невнятно едва касается культа Софии, тогда как ве-личайшие христианские святыни соборы в Константинополе, Киеве, Новгороде посвящены именно Ей. Такова эта догматика. Вступая во все возрастающее противоречие с глубинной сутью Христианства, она сама впадает в ересь.

* Правда, телесное Ее вознесение почему-то, хотя бы в католическом мире, принимается не как богохульство, спокойно. Но может быть, просто бездумно?

Что касается вочеловечения Христа, то Рудольф Штайнер указывает в этой связи* на существование древних рукописных текстов Евангелий, в которых сказано, что во время крещения Иисуса из Назарета на Иордане с Небес прозвучало: "Сей есть Сын Мой возлюбленный, ныне Я Его породил!" Догматическое богословие перед этим гласом затыкает уши и не желает слышать о нем* * .

* Правда, телесное Ее вознесение почему-то, хотя бы в католическом мире, принимается не как богохульство, спокойно. Но может быть, просто бездумно?

** Обратимся к тексту канонических Евангелий. Подобно древним саддукеям, бо-гословы и поныне безмолвствуют перед вопросом, поставленным Самим Христом Иисусом: "Он же сказал им: как говорят, что Христос есть Сын Давидов, а сам Давид говорит в книге псалмов: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, Давид Господом называет Его; как же Он Сын ему?" (Лк XX 40-44). Вопрос действительно коренной, если учесть, что в третьей главе того же Евангелия стоит: "Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати, и был, как думали, Сын Иосифов... ". А Евангелие от Матфея начинается словами: "Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова... ". Нам дается как бы три противоречащих друг другу факта, противоречащих до тех пор, пока мы не обратимся к глубинной сути христианской эзотерики.

Нас еще, вероятно, спросят: "А не лишаемся ли мы в таком случае праздника Рождества Христова?" Ни в коем случае. Только нам, если мы действительно хотим найти отношение к этому празднику, а не про-сто следовать привычной традиции, необходимо углубить его понимание. Процесс воплощения Христа на Земле начался от сотворения мира. Что совершилось в период от ночи с 24-го на 25-е декабря 1-го года до Рождества Христова до 6-го января 30-го года по Рождеству Христову (по новому летосчислению) представляет собой последний, завершающий акт великой Мистерии Рождества Христова. Лишь ради незрелого сознания человечества в прошлые времена о ней говорилось в элементарной форме, а главным образом это являлось в мир через культ, в священнодействии, что представляло собой достойную оболочку для мудрости Мистерий. Но начиная с нашего времени нам дано эту Мистерию также и понять; дано, разумеется, тем, кто желает понимать.

Для тех, кому в вере достаточно догматов, навеки останутся закрытыми важнейшие вопросы христианского вероисповедания, и среди них такие, как: почему же в Евангелиях даны две совершенно различные родословные Иисуса? Зачем к Младенцу пришли на поклонение какие-то волхвы (чародеи) с Востока? Почему христианское воззрение должно принимать их с почтением, если в ранний период Христианства на Руси с волхвами велась непримиримая борьба, о чем говорится в летописях? Почему о волхвах больше ничего не говорится в дальнейшем? Что за дары они принесли? Почему в одном Евангелии говорится о поклонении волхвов, а в другом пастухов, если речь идет об одном и том же событии, а кроме того, там, где говорится о волхвах, сказано, что они вошли в "дом", а не в "хлев"? и т.д. и т.д. Если с подобными вопросами мы обратимся к духовенству, то получим примерно такие ответы: "Не мудрствуй! Помолчи! Просто верь, не твоего ума это дело!"

Так уж повелось издавна, что в вопросах вероисповедания люди повторяют историю одного испанского короля, который, выслушав рассказ астронома об устройстве Мироздания, сказал: "Будь я сам на месте Бога, я бы все это устроил проще". В наше время такой образ мыслей совершенно устарел. Им еще можно было как-то обходиться, когда были жестко обозначены границы вероисповеданий. Ныне же призывы верить и не размышлять звучат с самых разных, совсем не христианских и даже антихристианских сторон. С одной стороны нас зовут верить в спасительную роль "трансцендентальной медитации", с другой в Кришну или в гуру, а то и еще проще: верить авторитету той или иной партии, отдельному человеку, который, якобы, непогрешим. Никто не задумывается над тем, что все это рецидивы одной и той же догматической церковной установки. В будущее мы с этим в христианском вероисповедании идти не можем. Пусть догматика остается при своих интересах. Ее, подобно валуну среди реки, обходят потоки жи-вой веры и текут дальше в океан Божественной Премудрости.

Да, истины Христианства часто сложны, но только потому они и способны решать любые, самые сложные, проблемы человеческого бытия. Благодаря им мы можем стоять уверенно и не потеряться среди противоречий и заблуждений мировоззренческого и спиритуального бума, который разразился в наш век. И первое, в чем мы при этом нуждаемся, -это углубленное прочтение Св. Писания, устранение в его переводах недостатков, обусловленных прошлым незрелым духовным состоянием человечества.

Мы уже говорили и повторим еще раз, что недостатки эти присущи не только русскому переводу. Мы находим их и в других переводах. Например, в вышеприведенном месте из "Послания к эфесянам" "домостроительство тайны" (III 9), у Лютера дано: "...die Gemeinschaft des Geheimnisses" (сообщество тайны), а в английском каноническом тексте хотя и написано: "... the fellowship of themystery", но речь идет все равно не о Мистерии, а о тайне; просто такова этимология английского слова "тайна". Возьмем еще одно место четвертый стих из второй главы Евангелия от Иоанна. Лютер переводит его так: "Weib, was habe Ich mit dir zu schaffen?" (Женщина, что Мне с Тобою делать?) А вот английский перевод: "Woman, what have I to do with thee?" (то есть буквально то же, что и у Лютера). И так обстоит дело с переводом чрезвычайно важного места в Евангелии, в определенном смысле ключевого для понимания всего ряда чудесных деяний Христа. Происходит так потому, что материализм, до известной степени правомерный в области естествознания, совершенно неуместен, пусть и в скрытом, завуалированном виде, в религиозном сознании, где должны господствовать воззрения, способные проникать к сути вещей, до их эзотерической глубины, из которой черпали авторы Нового Завета.

Требование, предъявленное Иеронимом к эрудиции переводчика, само по себе правомерно. Вопрос лишь в том, что в эту эрудицию включить. Прежде всего, это должно быть знание о том мире, в котором совершилось вочеловечение Христа. В том мире все пронизывали и надо всем господствовали Мистерии, в которых люди приходили в непосредственную связь с духовными мирами. Многое в тех Мистериях к началу новой эпохи пришло в упадок, однако еще немало и ценных традиций хранилось в них. Именно благодаря причастности к Мистериям Платон и Аристотель смогли заявить о себе в мире так, что Августин назвал их христианами до Пришествия Христа. В Мистериях учили о грядущем Христе. Аура-Маздао персов-заратустрианцев, Кришна индусов, Озирис египтян, Аполлон и Дионис греков все это разные образы грядущего Христа, которые из Мистерий давались народам ради подготовления их к будущему Пришествию Христа. А, например, в Мистериях Дианы Эфесской была понята сама Мистерия Голгофы. Об этом можно догадаться, читая "Деяния апостолов" и еще одно место из "Первого послания коринфянам", где Павел говорит: "В Эфесе мне открыта широкая дверь!"

Католический Рим огнем и мечом истребил Мистерии древности, хотя "острой" необходимости в этом не было; имелась возможность гармоничного перехода от них к христианским Мистериям. И такой переход был совершен, но не на широком историческом плане. Известно, что апостол Павел повсюду, где он бывал, учреждал посвятительные школы; в одну из таких школ входил Дионисий Ареопагит. В этих школах учили эзотерическому пониманию События Христа. Далее, самое святое, что мы имеем в Христианстве, таинство причастия образует сущностный центр Мистерии Св. Грааля, берущей свое начало от Иосифа Аримафейского, который в Чашу, взятую с Тайной Вечери, собрал кровь, текшую из ран Спасителя.

Ныне мы живем в эпоху, когда эзотерическое Христианство выходит на исторический план, на поверхность современной цивилизации. Это стало возможным благодаря новому откровению, принесенному на Землю Рудольфом Штайнером. Благодаря этому откровению стал возможен новый перевод Св. Писания. Необходимость его незачем доказывать тому, кто, будучи глубоко озабочен судьбами Христианства в нашем мире, непредвзято прочтет его. При этом незачем противопоставлять его каноническому тексту в сфере религии, как ни в какой другой, должно господствовать святое уважение человеческой свободы. А кроме того, лишь тот, кто в собственной душе выстрадал потребность постичь евангельскую мудрость, испытает удовлетворение от этого перевода. Такому человеку он может дать укрепление его веры, воспламенить энтузиазм (благодаря пониманию), пробудить засыпающую волю, помочь освободить совесть от дремотной немощи и попустительства.

При пробужденном состоянии духа, когда отдельному человеку небезразличны "дела человеческие", от чтения перевода Эмиля Бокка можно испытать значительное облегчение. Благодаря ему становится понятным многое из того, что и поныне в Библии считают "противоречиями". Этими, так сказать, "противоречиями" широко пользуются критики Библии, а церковному клиру в целом ряде случаев нечего им ответить. Ныне многими уже забыто, что простым верующим не только в ХХ-ом веке, но и в прошлые века не позволяли самостоятельно читать Библию, ибо духовенство ясно сознавало, что в Св. Писании (в понимании его духовенством) содержатся противоречия, которых оно не в силах объяснить. Потому было постановлено, чтобы простой народ слушал Св. Писание только в церкви во время богослужений. Однако истинная проблема заключается не в библейских текстах, а в способности людей их понимать. Ныне данные Духовной науки позволяют основательно проникать в глубинный, эзотерический смысл Палестинских событий и всей Мистерии Христа. Тогда не остается никаких противоречий, и проблема сводится лишь к тому, как далеко способно идти наше понимание.

Чтобы помочь в этом русскому читателю, мы снабдили многие, особенно значительные, места комментариями. Их смысл, следует заметить, довольно уплотненный и отсутствует широкий контекст, из которого они взяты. Но картина замыкается в единое целое, если по мере чтения самого Завета полностью ознакомиться с комментариями. Вообще мы много выиграем, если будем пытаться переживать весь Новый Завет в целом, а не только отдельные его места. Это совершенно законченное произведение. Его нужно переживать и понимать целиком.

Приведенные нами комментарии составляют лишь малую часть той обширной Христологии, которая дана ныне миру Рудольфом Штайнером. Мы выбрали из нее, главным образом, те места, которые относятся непосредственно к Новому Завету, и мало что затронули из того, что относится к Ветхому Завету, а также к Мистерии Христа до Его нисхождения на Землю и после крестной смерти. Знакомство с этими сообщениями открывает поистине захватывающие горизонты Христианства последней и высшей религии человечества.

В заключение, оставляя читателя наедине с нашим переводом, мы желаем ему постоянно помнить о том, что на пути души ко Христу ничто не дается без индивидуальных усилий.

Замечательный немецкий мистик Ангел Силезский сказал:

Будь хоть тысячу раз Христос рожден в Вифлееме, Но ни разу в тебе и ты навеки потерян. Крест на Голгофе не может тебя от зла спасти, Если ты не сумеешь Его в себе возвести.