* * * 

Как замутняет воду молоко, 
Печаль любви тотчас же изменяет. 
Как мы ушли с тобою далеко 
От тех часов когда не изменяют.

Туман растекся в воздухе пустом. 
Бессилен гнев. как отсыревший порох. 
Мы это море переплыли скоро, 
Душа лежит на гравии пластом.

Приехал к великанам Гулливер, 
И вот пред ним огромный вечер вырос, 
Непобедимый и немой, как сырость. 
Печальный, как закрытый на ночь сквер.

И вновь луна, как неживой пастух, 
Пасет стада над побежденным миром, 
И я иду, судьбой отпущен с миром, 
Ее оставив на своем посту.




	* * * 

Над бедностью земли расшитое узором 
Повисло небо, блеск его камней 
Смущает нас, когда усталым взором 
Мы смотрим вдаль меж быстринами дней

И так всю жизнь павлином из павлинов 
Сопровождает нас небесный свод, 
Что так сиял над каждым властелином 
И каждый на смерть провожал народ.

Торжественно обожествлен когда-то 
Вещал ему через своих жрецов. 
И уходили на войну солдаты, 
В песках терялись на глазах отцов. 

Но конь летит, могучий конь столетий 
И варвары спокойною рукой 
Разрушили сооруженья эти, 
Что миру угрожали над рекой.

И новый день увиден на вершинах 
Людьми и сталью покоренных гор, 
Обсерватории спокойные машины, 
Глядящие на небеса в упор,

Где, медленно считая превращенья, 
Как чудища, играющие праздно, 
Вращаются огромные каменья, 
Мучительно и холодно—напрасно.

1922




	* * * 

Вскипает в полдень молоко небес, 
Сползает пенка облачная, ежась, 
Готов обед мечтательных повес, 
Как римляне, они вкушают лежа.

Как хорошо у окружных дорог 
Дремать, задравши голову и ноги. 
Как вкусен непитательный пирог 
Далеких крыш и черный хлеб дороги.

Как невесомо сердце бедняка, 
Его вздымает незаметный воздух, 
До странного доводит столбняка 
Богатыми неоцененный отдых.

Коль нет своей, чужая жизнь мила, 
Как ревность, зависть родственна любови. 
Еще сочится на бревне смола, 
От мертвеца же не исторгнешь крови.

Так беззаботно размышляю я, 
Разнежившись в божественной молочной, 
Как жаль, что в мать, а не в горшок цветочный 
Сошел я жить. Но прихоть в том Твоя.




	* * * 

Утром город труба разбудила, 
Полилась на замерзший лиман. 
Кавалерия уходила 
В разлетающийся туман. 

Собирался за всадником всадник 
И здоровались на холоду, 
Выбегали бабы в палисадник, 
Поправляя платки на ходу. 

Проезжали обозы по городу, 
Догоняя зарядные ящики, 
И невольно смеялись в бороду 
Коммерсанты и их приказчики.

Утром город труба разбудила, 
Полилась на замерзший лиман. 
Кавалерия уходила 
В разлетающийся туман.

1923




	* * * 

Неудачи за неудачами, 
В сентябре непогоде чета. 
Мы идем под забытыми дачами, 
Где сидит на верандах тщета.

Искривленные веники веток 
Подметают пустырь небес. 
Смерть сквозь солнце зовет однолеток 
И качает блестящий лес.

Друг природы, больной соглядатай, 
Сердце сковано хладной неволей, 
Там, где голых деревьев солдаты
Рассыпаются цепью по полю. 

Но к чему этих сосен фаланга? 
В тишине Ты смеешься светло, 
Как предатель, пришедшая с фланга 
На судьбы моей Ватерлоо.




	* * * 

Друзья мои, природа хочет, 
Нас не касаясь, жить и цвесть. 
Сияет гром, раскат грохочет,
Он не угроза и не весть. 

Сам по себе цветет терновник  
На недоступных высотах. 
Всему причина и виновник 
Бессмысленная красота. 

Белеет парус на просторе, 
А в гавани зажгли огни, 
Но на любой земле над морем 
С Тобой, подруга, мы одни. 

В ночном покое летней дружбы, 
В горах над миром дальних мук, 
Сплети венок из теплых рук 
Природе безупречно чуждой. 




	* * * 

Печаль зимы сжимает сердце мне 
Оно молчит в смирительной рубашке 
Сегодня я от мира в стороне, 
Стою с весами и смотрю на чашки. 

Во тьме грехи проснулись до зари, 
Метель шумит, склоняя жизнь налево, 
Смешные и промокшие цари 
Смеются, не имея сил для гнева. 

Не долог день. Блестит церквей венец, 
И молча смотрит боль без сожаленья 
На возмущенье жалкое сердец, 
На их невыносимое смиренье. 

Который час? Смотрите, ночь несут 
На веках души, счастье забывая. 
Звенит трамвай, таится Страшный Суд, 
И ад галдит, судьбу перебивая. 




	* * * 

На фронте радости затишие и скука, 
Но длится безоружная война. 
Душа с словами возится, как сука 
С щенятами, живых всего двойня.

Любовь, конечно, первое, дебелый 
И черный дрыхнет на припеке зверь. 
Второй щенок кусает мать в траве, 
Счастливый сон играет лапой белой.

Я наклоняюсь над семейством вяло. 
Мать польщена, хотя слегка рычит. 
Сегодня солнце целый день стояло, 
Как баба, что подсолнухи лущит.

За крепостью широко и спокойно 
Блестел поток изгибом полных рук, 
И курица, взойдя на подоконник, 
В полдневный час раздумывала вслух.

Все кажется, как сено лезет в сени, 
Счастливый хаос теплоты весенней, 
Где лает недокраденный щенок 
И тычет морду в солнечный венок.




	* * * 

			О.К.

Твоя душа, как здание сената, 
Нас устрашает с возвышенья. но 
Для веселящегося мецената 
Оно забавно и едва важно. 

Над входом лань, над входом страшный лев 
Но нам известно: под зверинцем этим 
Печаль и слабость поздних королев. 
Мы льву улыбкою едва ответим. 

Как теплый дождь паду на вымпел Твой, 
И он намокнет и в тоске поникнет 
И угрожающе напрасно крикнет
Мне у ворот солдат сторожевой. 

Твоя душа, как здание сената, 
Нас устрашает с возвышенья, ах! 
Для веселящегося мецената 
Оно еще прекрасней в ста шагах.




	* * * 

Сияет осень и невероятно, 
Невероятно тонет день в тиши. 
Счастливый дом наполнился бесплатно 
Водою золотой моей души.

Сереют строчки, точно краткой мухи 
Танцующие ножки набекрень. 
Душа, едва опомнившись от муки 
Бестрепетно вдыхает теплый день.

Не удержать печаль в ее паденьи. 
Эшеров синий и ползучий дом. 
Пронзителен восторг осенних бдений, 
Пронзителен присест в совсем простом




	* * * 

Мы победители вошли в горящий город 
И на землю легли. Заснули мертвым сном 
Взошла луна на снеговые горы, 
Открыл окно сутулый астроном.

Огромный дым алел над местом брани, 
А на горах был дивный холод ночи. 
Солдаты пели, засыпая с бранью, 
Лишь астрономы не смыкали очи.

И мир прошел, и лед сошел и холод. 
Скелет взглянул в огромную трубу. 
Другой скелет сидел на камнях голый, 
А третий на шелках лежал в гробу.

Запела жизнь в иных мирах счастливых, 
Где голубой огонь звучал в саду. 
Горели звуки на устах красивых, 
В садах красивых и счастливых душ.

Так астроном убил дракона ночи 
А воин сосчитал на небе очи.




	* * * 

Ты говорила: гибель мне грозит, 
Зеленая рука в зеленом небе. 
Но вот она на стуле лебезит, 
Спит в варварском своем великолепьи.

Она пришла, я сам ее пустил, 
Так вспрыскивает морфий храбрый клоун, 
Когда летя по воздуху без сил, 
Он равнодушья неземного полон.

Так воздухом питается пловец, 
Подпрыгивая кратко над пучиной, 
Так девушкой становится подлец, 
Пытаясь на мгновенье стать мужчиной.

Так в нищенском своем великолепьи 
Поэзия цветет, как мокрый куст, 
Сиреневого галстука нелепей, 
Прекрасней улыбающихся уст.




	* * * 

Возлетает бесчувственный снег 
К полосатому зимнему небу. 
Грохотание поздних телег 
Мило всякому Человеку.

Осень невесть откуда пришла, 
Или невесть куда уходила, 
Мы окончили наши дела, 
Свет загасили, чтобы радостно было.

За двойным, нешироким окном 
Зажигаются окна другие. 
Ох, быть может мы все об одном 
В вечера размышляем такие.

Всем нам ясен неложный закон,
Недоверье жестокое наше.
И стаканы между окон 
Гефсиманскою кажутся Чашей




	* * * 

Померкнет день; устанет ветр реветь, 
Нагое сердце перестанет верить, 
Река начнет у берегов мелеть, 
Я стану жизнь рассчитывать и мерить.

Они прошли, безумные года, 
Как отошла весенняя вода, 
В которой отражалось поднебесье. 
Ах, отошел и уничтожен весь я.

Свистит над домом остроносый дрозд, 
Чернила пахнут вишнею и морем, 
Души въезжает шарабан на мост. 
Ах, мы ль себе раскаяться позволим?

Себя ли позовем из темноты, 
Себе ль снесем на кладбище цветы, 
Себя ль разыщем, фонарем махая? 
Себе ль напишем, в прошлое съезжая?

Устал и воздух надо мной синеть. 
Я, защищаясь, руку поднимаю, 
Но не успев на небе прогреметь, 
Нас валит смех, как молния прямая.




	* * * 

На мраморе среди зеленых вод 
Ты спишь, душа, готовая проснуться, 
Твой мерно дышит розовый живот 
И чистый рот, готовый улыбнуться.

Сошло в надир созвездие живых, 
Судьба молчит, смеясь железным ликом 
На бронзовую шляпу снег летит, 
На черный лоб садится птица с криком.

Она прошла, возлюбленная жизнь,
Наполнив своды запахом фиалок.
Издали двери незабвенный визг, 
И снег пошел на черный край фиала

Крадется ночь, как ледяная рысь, 
По улицам, где в камне стынут воды. 
И зорко смотрит птица сверху вниз, 
Куда укрыться ей от непогоды.



	
	* * * 

Стояли мы, как в сажени дрова, 
Готовые сгореть в огне печали. 
Мы высохли и вновь сыреть почали: 
То были наши старые права.

Была ты, осень, медля, не права. 
Нам небеса сияньем отвечали, 
Как в лета безыскусственном начале, 
Когда растет бездумье, как трава.

Но медленно отверстие печи, 
Являя огневые кирпичи, 
Пред нами отворилось и закрылось.

Раздался голос: "Топливо мечи!" 
К нам руки протянулись, как мечи, 
Мы прокляли тогда свою бескрылость.




	* * * 

Распухает печалью душа. 
Как дубовая пробка в бочонке. 
Молоток иль эфес бердыша 
Здесь под стать, а не зонтик девчонки

Черный сок покрепчает от лет,
 Для болезного сердца отрава. 
Опьянеет и выронит славу 
В малом цирке неловкий атлет.

В малом цирке, где лошади белые 
По арене пригоже кружат, 
И где смотрят поэты дрожа, 
То, что люди бестрепетно делают.

Где под куполом лампы и тросы 
И качели для храбрецов, 
Где сидим мы, как дети матросов,
Провожающие отцов.




	* * * 

Лицо судьбы доподлинно светло, 
Покрытое веснушками печали, 
Как розовое тонкое стекло, 
Иль кружевное отраженье шали. 

Так в пруд летит ленивая луна, 
Она купается в холодной мыльной пене, 
То несказаемо удивлена, 
То правдой обеспечена, как пенье. 

Бормочет совесть, шевелясь во сне, 
Но день трубит своим ослиным гласом, 
И зайчики вращаются в тюрьме, 
Испытанные очи ловеласов. 

Так бедствует луна в моем мешке, 
Так голодает дева в снежной яме, 
Как сноб, что спит на оживленной драме, 
Иль черт, что внемлет на ночном горшке. 




	* * * 

			 Вячеславу Иванову 

Идет Твой день на мягких лапах, 
Но я не ведаю, смеюсь. 
Как тихий звук, как странный запах,
Вокруг меня витает жуть. 

О, мстительница! Долго, долго 
Ты ждешь наивно и молчишь. 
Так спит в снегу капкан для волка 
И тихо вьется сеть для рыб. 

Поет зима. как соловей, 
Как канарейка, свищет вьюга. 
Луна восходит, а правей 
Медведица подходит с юга

И сытый мир счастливый Твой 
Не знает, что уже натянут 
Прозрачный лук над головой, 
Где волосы еще не вянут.

Иль, может быть, через эфир, 
Как песня быстрая о смерти, 
Уже стрела кривую чертит 
По кругу, где стоит цифирь.




	* * * 

Я люблю, когда коченеет 
И разжаться готова рука, 
И холодное небо бледнеет 
За сутулой спиной игрока.

Вечер, вечер, как радостна вечность, 
Немота проигравших сердец, 
Потрясающая беспечность 
Голосов, говорящих: конец.

Поразительной тленностью полны 
Розовеют святые тела, 
Сквозь холодные, быстрые волны 
Отвращенья, забвенья и зла.

Где они, эти лунные братья, 
Что когда—то гуляли по ней? 
Но над ними сомкнулись объятья 
Золотых привидений и фей.

Улыбается тело тщедушно, 
И на козырь надеется смерд. 
Но уносит свой выигрыш душу 
Передернуть сумевшая смерть.




	* * * 

Ты в полночь солнечный удар, 
Но без вреда. 
Ты в море серая вода, 
Ты не вода. 
Ты в доме непонятный шум, 
И я пляшу.
Невероятно тяжкий сон. 
Ты колесо:
Оно стучит по камням крыш, 
Жужжит, как мышь, 
И медленно в огне кружит, 
Во льду дрожит, 
В безмолвии на дне воды 
Проходишь Ты, 
И в вышине, во все сады, 
На все лады. 
И этому леченья нет. 
Во сне, во сне 
Течет сиреневый скелет, 
И на луне
Танцует он под тихий шум
 Смертельных вод. 
И под руку я с ним пляшу, 
И смерть, и черт.




	* * * 

Жизнь наполняется и тонет
	На дно, на дно, 
И входит белый смех в хитоне, 
	Мертвец в окно.

Там ложно зеркало светает
	В земной тюрьме, 
И лето в гости прилетает 
	К нагой зиме.

Стоит недвижно над закатом
	Скелет весов, 
Молчит со звездами на платье 
	Душа часов.

Кто может знать, когда луна
	Рукою белой, 
Как прокаженная жена, 
	Коснется тела.

В саду проснется хор цветов
	Ключ заблестит.
И соловей для темных слов 
	Во тьму слетит.

Огонь спускается на льдину
	Лица жены. 
Добро и зло в звезде единой 
	Сопряжены.

Вокруг нее сияют годы,
	Цветы и снег, 
И ночь вращается к восходу, 
	А солнце к тьме.

Как непорочная комета
	Среди огня 
Цари, невеста Бафомета, 
	Забудь меня.



	
	* * * 
	
	              Георгию Адамовичу

Священная луна в душе 
Взойдет, взойдет. 
Зеленая жена в воде 
Пройдет, пройдет.

И будет на пустом морозе 
Кровь кипеть,
На тяжкой деревянной розе 
Птица петь.

Внизу вращается зима 
Вокруг оси.
Срезает с головы сама 
Сирень власы.

А с неба льется черный жар, 
Мертвец сопит, 
И падает на нос ножа 
Актер, и спит.

А наверху кочует лед, 
И в нем огонь 
И шелест золотых колод 
Рукой не тронь! 

Прозрачный, нежный стук костей, 
Там игроки. 
Скелеты с лицами гостей, 
Там дно реки. 

Утопленники там висят 
На потолке, 
Ногами кверху входят в сад 
И налегке. 

А выше черный странный свет 
И ранний час. 
Входящий медленно рассвет 
Из-за плеча. 

И совершенно новый день 
Забвенье снов, 
Как будто и не пела тень, 
Бренча без нот. 




	* * * 

Я шаг не ускоряю сквозь года, 
Я пребываю тем же, то есть сильным 
Хотя в душе большие холода, 
Охальник ветер, соловей могильный. 

Так спит душа, как лошадь у столба, 
Не отгоняя мух, не слыша речи. 
Ей снится черноглазая судьба, 
Простоволосая и молодая вечность. 

Так посредине линии в лесу 
На солнце спят трамвайные вагоны. 
Коль станции — большому колесу 
Не хочется вертеться в час прогона. 

Течет судьба по душам проводов, 
Но вот прорыв, она блестит в канаве, 
Где мальчики, не ведая годов. 
По ней корабль пускают из бумаги. 

Я складываю лист — труба и ванты. 
Еще раз складываю — борт и киль.
Плыви, мой стих, фарватер вот реки,
Отходную играйте, музыканты.

Прощай, эпическая жизнь, 
Ночь салютует неизвестным флагом 
И в пальцах неудачника дрожит 
Газета мира с траурным аншлагом.




ЮНЫЙ ДОБРОВОЛЕЦ

Путешественник хочет влюбиться, 
Мореплаватель хочет напиться, 
Иностранец мечтает о счастье, 
Англичанин его не хотел.

Это было в стране синеглазой, 
Где танцуют священные крабы, 
И где первый, первейший из первых, 
Дремлет в розовых нежных носках.

Это было в беспочвенный праздник, 
В отрицательный, високосный, 
День, когда говорят о наборе, 
В день. когда новобранцы поют.

И махают своими руками, 
Ударяют своими ногами, 
Неотесанно голос повыся, 
Неестественно рот приоткрыв.

Потому что над серою башней 
Закружил алюминьевый птенчик, 
И над кладбищем старых вагонов 
Полыхнул розовеющий дым.

Потому что военная доля 
Бесконечно прекраснее жизни. 
Потому что мечтали о смерти 
Души братьев на крыше тайком.

А теперь они едут к невесте 
В красной кофте, с большими руками, 
В ярко-желтых прекрасных ботинках 
С интересным трехцветным флажком. 

Хоть известно, что мир сепаратный 
Заключили министры с улыбкой, 
Хоть известно, что мирное время 
Уж навеки вернулось сюда. 

И прекрасно женат иностранец, 
И навеки заснул англичанин, 
Путешественник не вернется, 
Мореплаватель мертв давно.




	* * * 
	
			   А.С. Гингеру 

Синий, синий рассвет восходящий, 
Беспричинный отрывистый сон, 
Абсолютный декабрь, настоящий, 
В зимнем небе возмездье за все. 

Белый мир поминутно прекрасен, 
Многолюдно пустынен и нем, 
Безупречно туманен и ясен, 
Всем понятен и гибелен всем. 

Точно море, где нежатся рыбы 
Под нагретыми камнями скал, 
И уходит кораблик счастливый, 
С непонятным названьем "Тоска". 

Неподвижно зияет пространство, 
Над камнями змеится жара, 
И нашейный платок иностранца 
Спит, сияя, как пурпур царя. 

Опускается счастье, и вечно 
Ждет судьбы, как дневная луна. 
А в тепле глубоко и беспечно 
Трубы спят на поверхности дня.




	* * * 

			     А. Минчину

Пылал закат над сумасшедшим домом, 
Там на деревьях спали души нищих, 
За солнцем ночи, тлением влекомы, 
Мы шли вослед, ища свое жилище.

Была судьба, как белый дом отвесный, 
Вся заперта, и стража у дверей, 
Где страшным голосом на ветке лист древесный 
Кричал о близкой гибели своей.

Была зима во мне и я в зиме. 
Кто может спорить с этим морем алым, 
Когда душа повесилась в тюрьме 
И черный мир родился над вокзалом.

А под землей играл оркестр смертей, 
Высовывались звуки из отдушин, 
Там вверх ногами на балу чертей 
Без остановки танцевали души.

Цветы бежали вниз по коридорам, 
Их ждал огонь, за ними гнался свет. 
Но вздох шагов казался птичьим вздором. В
се засыпали. Сзади крался снег.

Он город затоплял зарею алой 
И пел прекрасно на трубе зимы 
И был неслышен страшный крик фиалок, 
Которым вдруг являлся черный мир.




ЗЕЛЕНЫЙ УЖАС

На город пал зеленых листьев снег, 
И летняя метель ползет, как пламя. 
Смотри, мы гибель видели во сне, 
Всего вчера, и вот она над нами.

На лед асфальта, твердый навсегда,
 Ложится день, невыразимо счастлив. 
И медленно, как долгие года, 
Проходят дни, солдаты синей власти.

Днесь наступила жаркая весна 
На сердце мне до нестерпимой боли, 
А я лежал водою полон сна, 
Как хладный труп; раздавлен я, я болен.

Смотри, сияет кровообращенье 
Меж облаков, по венам голубым, 
И я вхожу в высокое общенье 
С небесной жизнью, легкою, как дым.

Но мир в жару, учащен пульс мгновений, 
И все часы болезненно спешат. 
Мы сели только что в трамвай без направленья, 
И вот уже конец, застава, ад.

Шипит апрельской флоры наважденье, 
И пена бьет из горлышка стволов. 
Весь мир раскрыт в весеннем нетерпеньи, 
Как алые уста нагих цветов.

И каждый камень шевелится глухо, 
На мостовой, как головы толпы, 
И каждый лист полураскрыт, как ухо, 
Чтоб взять последний наш словесный пыл.

Темнеет день, весна кипит в закате, 
И музыкой больной зевает сад. 
Там женщина на розовом плакате, 
Смеясь, рукой указывает ад.

Восходит ночь, зеленый ужас счастья 
Разлит во всем, и лунный яд кипит. 
И мы уже, у музыки во власти 
У грязного фонтана просим пить.




	* * * 

Томился Тютчев в темноте ночной, 
И Блок впотьмах вздыхал под одеялом 
И только я, под яркою луной, 
Жду. улыбаясь, деву из подвала.

Откуда счастье юное ко мне, 
Нелепое, ненужное, простое, 
Шлет поцелуи городской луне, 
Смеется над усердием святого.

В оранжевых и розовых чулках 
Скелет и Гамлет, Делия в цилиндре.
Оно танцует у меня в ногах, 
На голове и на тетради чинно.

О, муза, счастье ты меня не знаешь 
Я. может быть, хотел бы быть святым 
Растрачиваешь жизнь и напеваешь 
Прозрачным зимним вечером пустым.

Я, может быть. хотел понять несчастных, 
Немых, как камень, мелких, как вода, 
Как небо, белых, низких и прекрасных К
Как девушка, печальных навсегда.

Но счастие не слушалось поэта, 
Оно в Париже проводило лето.




	* * * 

Свет из желтого окна 
Падает на твердый лед, 
Там душа лежит больна. 
Кто там по снегу идет?

Скрип да скрип, ах, страшно, страшно 
Это доктор? Нет, чужой. 
Тот, кто днем стоял на башне, 
Думал с чашей золотой,

Пропадает в темноте. 
Вновь метель с прохожим шутит 
Как разбойник на Кресте, 
Головой фонарь покрутит.

И исчезнет, пробегая,
Странный свет в глазах, больной ,
Черный, тихий ожидает 
На диване ледяной.

А она в бреду смеется, 
Руку в бездну протянув, 
То молчит, то дико бьется, 
Рвется в звездную страну. 

Дико взвизгнул в отдаленьи 
Черный гробовой петух. 
Опускайтесь на колени. 
Голубой ночник потух.





ДОПОЛНЕНИЕ К "ФЛАГАМ"

	1927-1930

		Посвящается Татьяне Шапиро



	* * * 

			Георгию Иванову 

В холодных душах свет зари, 
Пустые вечера. 
А на бульварах газ горит, 
Весна с садами говорит. 
Был снег вчера.

Поет сирень за камнем стен, 
Весна горит. 
А вдалеке призыв сирен, 
Там, пролетая сквозь сирень, 
Автомобиль грустит. 

Застава в розовом огне 
Над теплою рекой. 
Деревня вся еще во сне, 
Сияет церковь на холме, 
Подать рукой.

Душа, тебе навек блуждать 
Средь вешних вьюг. 
В пустом предместьи утра ждать, 
Где в розовом огне года
Плывут на юг. 

Там соловей в саду поет, 
Клонит ко сну. 
Душа, тебя весна зовет, 
Смеясь, ступи на тонкий лед, 
Пойди ко дну.

Сирени выпал легкий снег 
В прекрасный час. 
Огромный ангел на холме, 
В холодном розовом огне 
Устал, погас.




	* * * 

Древняя история полна 
Голубых и розовых звезд, 
Башен, с которых заря видна, 
Бабочек, сонно летящих на мост.

Тихо над Римом утро встает, 
Ежась, солдат идет, 
Блещет в море полярный лед, 
Высоко над землей соловей поет.

Так высоко, так глубоко, так от земли далеко, 
Медленно в траурном небе белый корабль плывет. 
Мертвое солнце на нем живет, 
Призрак с него поет:

"Воздуха лед потеплел, 
Это весна пришла.
Радуйся тот, кто сегодня умрет на земле, 
Кто не увидит, что в парке сирень расцвела".

Так далеко, так глубоко, так от земли далеко, 
Черные трубы поют на мосту, 
Белые флаги подняв в высоту, 
Римское войско идет.

Бабочки тихо летят над ним, 
А над каждым железный нимб. 
Тихо над статуей солнце встает. 
Будут новые дни 

— "Слава тому. кто не ждет весны, 
Роза тому. кто не хочет жить", 
Змей—соловей в одеяньи луны 
В розовом парке свистит.

— "Спите и ждите, дети—цари, 
Полночь, отыди, утро, прийди. 
Все будет так, как снилось в море, 
Все будет так, как хотелось в горе"

Вечность поет на заре.
В розах молчит Назарет.




	* * * 

			      Т. А. Ш. 

Луна моя, Ты можешь снова сниться. 
Весна пройдет.
Во сне на солнце возвратится птица, 
Разбивши лед.

Над белым домом сон морей весенних, 
Свет облаков,
И нежный блеск светло-зеленой сени, 
Огни веков.

Детей проворный бег навстречу снегу, 
Их страшный рост, 
Паденье роз в лоснящуюся реку, 
Скольженье звезд.

Блеск соловья в темно-лиловой ночи, 
Звучанье рук.
Река откроет голубые очи, 
Рассвет вокруг.

И алый ветер над пустым забором, 
Любовь, любовь.
И краткий выстрел, пробудивший горы, 
Рожденье слов.

Паденье дома белого в ущелье, 
Отлив войны.
В кафе игра пустой виолончели 
В лучах луны.

Смотри, как быстро синий луч мороза 
Ползет вослед. 
На цыпочках крадется в грезы 
Ночной скелет. 

И как олень по снегу тундры млечной, 
Бежит любовь, 
Но все ж на дне реки светает вечность, 
А в жилах кровь. 

Хоть сто смертей грозят святому зверю, 
Святой весне, 
И важно ходит за стеклянной дверью 
Палач во сне.

Хотя во тьме склоняется секира 
К моей руке, 
И тень лежит огромная от мира 
На потолке.




	* * * 

Голубая душа луча 
Научила меня молчать. 
Слышу сонный напев ключа, 
Спит мой садик, в лучах шепча.

Замолчал я, в песок ушел, 
Лег на травку, как мягкий вол, 
Надо мной жасмин расцвел, 
Золотое успенье пчел.

Я спокоен, я сплю в веках, 
Призрак мысли, что был в бегах, 
Днесь лежит у меня в ногах, 
Глажу я своего врага.

Я покорен, я пуст, я прост, 
Я лучи отстраняю звезд, 
Надо мною качанье роз, 
Отдаленное пенье гроз.

Все прошло, все вернулось вновь, 
Сплю в святом, в золотом, в пустом. 
Боже мой! Пронеси любовь, 
Над жасминным моим кустом.

Пусть минуют меня огни,
Пусть мой ангел в слезах заснет.
Все простилось за детства дни 
Мне на целую жизнь вперед.




	* * * 

Мальчик смотрит, белый пароходик 
Уплывает вдоль по горизонту, 
Несмотря на ясную погоду, 
Раскрывая дыма черный зонтик.

Мальчик думает: а я остался, 
Снова не увижу дальних стран. 
Почему меня не догадался 
Взять с собою в море капитан?

Мальчик плачет. Солнце смотрит с высей 
И прекрасно видимо ему: 
На корабль голубые крысы 
Принесли из Африки чуму.

Умерли матросы в белом морге, 
Пар уснул в коробочке стальной, 
И столкнулся пароходик в море 
С ледяною синею стеной.

А на башне размышляет ангел, 
Неподвижно бел в плетеном кресле. 
Знает он, что капитан из Англии 
Не вернется никогда к невесте.

Что навек покинув наше лето, 
Корабли ушли в миры заката, 
Где грустят о севере атлеты, 
Моряки в фуфайках полосатых.

Юнга тянет, улыбаясь, жребий, 
Тот же самый, что и твой, мой Друг. 
Капитан, где Геспериды? — В небе. 
Снова север, далее на юг.

Музыка поет в курзале белом. 
Со звездой на шляпе в ресторан
Ты вошла, мой друг, грустить без дела 
О последней из далеких стран,

Где уснул погибший пароходик 
И куда цветы несет река. 
И моя душа смеясь, уходит 
По песку в костюме моряка.




	* * * 

За стеною жизни ходит осень 
И поет с закрытыми глазами. 
Посещают сад слепые осы, 
Провалилось лето на экзамене.

Все проходит, улыбаясь мило, 
Оставаться жить легко и страшно. 
Осень в небо руки заломила 
И поет на золоченой башне.

Размышляют трубы в час вечерний, 
Возникают звезды, снятся годы, 
А святой монах звонит к вечерне, 
Медленно летят удары в горы.

Отдыхает жизнь в мирах осенних 
В синеве морей, небес в зените 
Спит она под теплой хвойной сенью 
У подножья замков из гранита.

А над ними в золотой пустыне 
Кажется бескраен синий путь. 
Тихо реют листья золотые 
К каменному ангелу на грудь.




	* * * 
	
                           A Paul Fort

Нездешний рыцарь на коне 
Проходит в полной тишине, 
Над заколдованным мечом,
Он думает о чем, о чем?

Отшельник спит в глухой норе, 
Спит дерево в своей коре, 
Луна на плоской крыше спит, 
Волшебник в сладком сне сопит.

Недвижны лодки на пруде, 
Пустынник спит, согрев песок,
 Мерлэн проходит по воде, 
Не шелохнув ночных цветов.

Мерлэн, сладчайший Иисус, 
Встречает девять муз в лесу. 
Мадонны, девять нежных Дев, 
С ним отражаются в воде.

Он начинает тихо петь, 
Гадюки слушают в траве. 
Серебряные рыбы в сеть 
Плывут, покорствуя судьбе.

Ночной Орфей, спаситель сна, 
Поет чуть слышно в камыше. 
Ущербная его луна 
Сияет медленно в душе.

Проклятый мир, ты близок мне, 
Я там родился, где во тьме 
Русалка слушает певца
Откинув волосы с лица.

Но в темно-синем хрустале 
Петух пропел, еще во сне. 
Мерлэн—пустынник встал с колен, 
Настало утро на земле.




	* * * 

Темен воздух. В небе розы реют, 
Скоро время уличных огней, 
Тихо душный город вечереет. 
Медленно становится темней.

Желтый дым под низкою луною 
Поздний час, необъяснимый свет. 
Боже мой! Как тяжело весною
И нельзя уснуть и счастья нет.

Ясно слышно, как трещит в бараке 
Колесо фортуны в свете газа. 
Запах листьев. Голоса во мраке, 
А в окне горят все звезды сразу.

Боже мой, зачем опять вернулись 
Эти листья в небе ярких дней, 
Эта яркость платьев, шумность улиц, 
Вечер — хаос счастья и огней.

Выставки у городской заставы, 
На ветру плакаты над мостами 
И в пыли, измученный, усталый, 
Взгляд людей, вернувшихся с цветами.

Вечером в сиянии весеннем, 
Мостовых граниты лиловей. 
Город тих и пусть по воскресеньям, 
Вечером сияет соловей.

В поздний час среди бульваров звездных 
Не ищи, не плачь, не говори, 
Слушай дивный голос бесполезный, 
К темной, страшной правде припади?

Мир ужасен. Солнце дышит смертью, 
Слава губит, и сирени душат. 
Все жалейте, никому не верьте, 
Сладостно губите ваши души1

Смейся, плачь, целуй больные руки, 
Превращайся в камень, лги, кради. 
Все здесь только соловьи разлуки, 
И всему погибель впереди.

Все здесь только алая усталость, 
Темный сон сирени над водой. 
В синем небе только пыль и жалость, 
Страшный блеск метели неземной.




	* * * 

Вращалась ночь вокруг трубы оркестра, 
Последний час тонул на мелком месте. 
Я обнимал Тебя рукой Ореста, 
Последний раз мы танцевали вместе.

Последний раз труба играла зорю. 
Танцуя, мы о гибели мечтали,
Но розовел курзал над гладким морем,
В сосновом парке птицы щебетали.

Горели окна на высокой даче,
Оранжевый песок скрипел, сырой,
Душа спала, привыкнув к неудачам,
Уже ей веял розов мир иной.

Казалось ей, что розам что-то снится.
Они шептали мне, закрыв глаза,
Прощались франты. Голубые лица
Развратных дев смотрели в небеса.

Озарена грядущими веками,
Ты с ними шла, как к жертвеннику Авель.
Ты вдалеке смешалась с облаками,
А я взошел на траурный корабль.