Стихотворения

* * *

Лён, как музыка - тонок,
выше - чуть слышная синь.
Травушка траурных ноток
спрятала бездну низин.
Лён, как на штиле - длительность,
словно высокая си.
Тише остывшего кладбища
синяя лень висит.

Здесь все дороги - белые,
здесь добывают мел
бабы и дети малые,
эту бы землю - ел.
И подо льном, как музыка,
лёг бы, чуть вздрогнув, спать,
чтобы, проснувшись, в раннюю
синь головою встрять.

Жаль только - мало времени,
и неуютен крюк.
Заводям серым нервным
что ни касание - круг.
Родина - дело малое
там добывают мел.
Дети асфальтной классики,
Я эту землю ел!




Река Волхов

Замирать у бойницы, увидев судьбу реки,
Как свою, как фамилию мужа, как сумерки,
Что в глубокой тайне оставят талант и март.
Замирай хоть весь мир, не задержите аромат
Новгородских болот и слёз. Свежеликий срез
Сердобольного месяца пахнет почти как лес.
Богоносные люди растут в тишине болот,
Богоносных людей ни мороз, ни медведь не дерёт.
Умирают, увидев улыбку Бога в реке,
Как сияние ряби весенней на солнышке.




Акация

Акация! Твой возглас вечно длился...
Твоих изломов крики измотали,
И впору было надписать mortale.

Все думали, что ты - сухая липа.
Так, мимоходом, думали: спилить бы!
И мимолётом птицы пролетали.

Стояла ты, как мёртвый пролетарий,
Как заживо шахтёр сожжённый в недрах,
Как женский визг последнего мужчины.

Когда-то так стояло наше время.
Теперь стоит оно не наше вовсе,
Да что там! Время - делу, время - Бог с ним!

Всё дело в том, что дело было в мае,
Гроза прошла, Христос вот-вот воскреснет,
А дерево моё ещё пугает
своим безлистьем.

Акация! Твой возглас бесконечен.
Учусь терпеть, стирая зубы в порох,
и ежедневно наблюдая почки,
я ежегодно получаю почту.




Фро

На синем почтовом ящике сорвана дверца,
На сине-зелёном фоне - закаты, закаты.
И ветра нету, как будто не будет завтра.
Как птица в неволе, томится свободное время.

Впервые в жизни я рада любой работе.
Но скоро пройдёт и это - я точно знаю,
точнее чувствую: баба! - живьём берите!
А выйду - на палку тряпкой, и выйдет знамя!

И вечно пьяной повисну позором красным
(в безветрие вряд ли получится гордо реять)
над бездной вокзала - бедной, бессонной, грязной:
не верю, но жду обратно... но больше - не верю.




* * *

Солдаты идут по квадрату, поют песню.
В ста километрах отсюда - наверно, Пенза.
Об этом никто не знает - в строю тесно.
Солдаты идут по квадрату, поют песню.

На север, на юг, на восток, на проклятый запад,
Не чувствуя ног, но кухонный чуя - запах,
За час до отбоя споткнёшься, очнёшься - завтрак,
Идут по квадрату солдаты, поют солдаты:

("Выйдет замуж, ну а может - подождёт
Эти две зимы и оба лета!")

Забудешь меня - и ладно - я сам забылся,
Всей грудью дыхну на ладан, на пух землицын,
Увижу корней причуды и зёрен лица,
А звёзды по небу августа будут катится.

Как всё совершенно, Отче, секретно слишком!
Но к счастью любая сосна выше ваших вышек,
И сосны краснеют от взгляда и от заката
Идущего по квадрату простого солдата.




* * *

Сорвавшись почти добровольно, молчи об утраченном мире, молчи, если хочешь
Забыть, что тебя ожидает, упасть
Насколько возможно - внезапно, во сне или сладко зевая,
В пасть солнца, которого много, настолько, что даже не видно. Луна
Прозрачна, как облачко или, как чудом живой одуванчик, как сердце нуля.
Смотри, как уходят внезапно стихи из-под ног и крушатся осенние травы,
Не выдержав собственной власти.
Сентябрь - мятежное время, готовятся перевороты, октябрь откроет огонь.




* * *

Глаза твои - мальки, бьются в очки толстые, словно в стены аквариума.
Надо было заблудить их в тине своих волос, вызвать на поверхность крошками, надо было,
Чем-то отвлечь, подойти ближе, дать отдохнуть, неброской ивой рядом пустить корни.
Но уносила меня нелёгкая по полю зрения кувырком, рассеивалась за стенами кровь, ты
Снимал очки, менял воду, запирал веки, хоронил маленьких, засыпал, но не падал.
Что было после - утро раннее, пустоты преобладали, как и в любом здании.

Разве что брели собаки по холодному бетону горячими лапами
Разве что маршировали санитары вперёд-назад странными парами.
Казалось, что всё это где-то видел, что это ещё в школе было задано на дом,
Особенно - эти сонные коридоры, лестничные площадки, цвета, запахи.
Нам никогда не вырваться, друг мой, даже если я в Средней Азии
А ты здесь, в здании или здоров и солдат жёлтой и голубой армии.




* * *

А сердце - как будто высосали.
Как будто уральский комар
(крупнее - нигде не видывала)
Впивался и выпивал.

Глаза засмотрели трещины:
Ведь были же родники!
Теперь только кирки резкие
В урановом руднике.

Я знаю, что ночь - последняя,
Что ночь без тебя - обвал,
А сердце - как будто высосали.
О, вакуумный овал,

Ты тянешь за край пространство,
Как скатерть - и всё - твоё:
Фарфоры, фанфары, странствия.
Я вою. Я воин, но

Куда мне тягаться с бабой!
Не трогать. Не смять. Не сметь.
На что мне тягаться с бабой -
Пусть с ней разбирается смерть.




* * *

Спите, спите, звери во мне, и спите, птицы.
Весной защебечут ресницы, медведь проснётся,
Тряхнёт головой сонной, и когти-спицы
Сваляют белёсую пряжу в колтун зелёный.
Мне нужно совсем немного - проснуться рядом,
Уйти от живучей ревности, от медвежьей,
Где ты - разузнать оттуда, откуда надежда,
Остаться однажды - откуда надежда родом.

А пока - спите, спите, травы во мне и спите, тропы.
Не тревожьте меня, не печальте - я еле-еле -
Тихо-тихо себе качайтесь, оставьте ропот,
Ведь от ропота - пыль, а от пыли я стану злее.
Не смогу уснуть и останется всё как прежде:
Зацелую с щебетом, после порву на части,
И уйду заклинать, молиться, топтать и резать
Так что спите тихонько, дождитесь иного счастья.




* * *

Выдох твой - мой вдох, молока глоток.
Одуваний пух по всему лицу, одуваний бог
Этот выдох, что
Продолжает нас,
Начинает вдох.

Выдох твой - мой путь, млечный на крови.
Звёзды на ветру от щеки к виску - разве я реву!
Просто я дышу
И подушку, как
Душу - в пух и прах.

Разве это жизнь? - Это молочай,
Где цветами в рай, а корнями - в ад. Это монолог :
Продолжайся, миг,
Сотворяйте, маг,
Следующий вдох.




Буквально

Я проще слов. Любого из. Я проще слов. Не лучше, нет.
Не чище, нет. Честнее? Нет. Я - слон, но слом и мне знаком.
Как Маяковский - в горле ком; пятью углами держит за.
Завидую? Ревную? Да. Но яда слов... Дословна - я!
И здесь, теперь, весной и вся я говорю: невинность есть
Ноль в верхней части буквы "Я" и лесенка внизу. Залезь!




Вместо прозы

Когда мне было шесть лет, меня отправили в Анапу в пионерлагерь.
Мы ходили на море парами, мне никогда не хватало пары.
Я записалась в кружок "Умелые руки", а ещё в библиотеку,
Хотя принято было - либо то, либо это.

От своих подружек по палате я усвоила такие правила:
Первое, что нельзя спать на сердце, иначе оно останавливается,
Второе - нельзя есть чужое варенье, если была желтуха,
Третье, если платье обляпано борщом - прогладь его утюгом.

Я крепко-накрепко запомнила и до сих пор чту правила эти:
На сердце никогда не сплю, следовательно - я бессмертна,
Чтобы не гладить платья, стараюсь их не обляпывать слишком,
Варенье подъедаю исключительно у родных и близких.

Да здравствует моё прошлое! На бетонные дорожки брошены тени,
Впервые оказалось, что обычная трава может и порезать,
В носу занозы, а на мелководье пойманы два краба,
Но лучше - глубина, и кроме меня никто не умеет плавать!




* * *

Людям нужна смерть восемь часов в день.
Папа, иди спать, смена твоя в ночь.
Домна и домино, дочери, двери, дом -
Эта общага днём пахнет святым борщом.

Папа, ты не шахтёр (Господи, упаси!),
Ты растяни шатёр, спрячься в него, поспи,
Только не закрывай глаз - мы к тебе хотим:
Будем играть в шалаш и орать глупости.




* * *

Святые не держат осанку,
Расслаблены бледные скулы.
Держащие мира останки,
Их жесты, движения скупы.
Не то что придворные куклы
В застывших улыбках акульих, -
В застывших предметах печальных
Гораздо виднее дыханье,
Чем в клетках за рёбрами кукол.
Чем в блёстках белков, завитушек.
Гораздо виднее волненье
В живых наводнениях шёлка,
В снегах и холмистости мантий,
В медовых и масляных струях.
По ним бы скатиться на санках,
От них бы ослепнуть и крикнуть,
Но не подобает по сану
И держит стальной позвоночник.
Святые - не держат осанку.
Расслаблены бледные скулы...




Уральское

От этой спокойной и чистой следа не осталось,
На этой дешёвой и влажной следа не оставишь.
Усните, навеки усните, уральские стены
В дыму сладкосинем, как женщины в русских вселенных,

Как женщины в юбках до пят, и как скалы - их юбки!..
На рыхлых дорогах отпетые шлюхи, как шлюпки
Качаются вяло, прибиты попуткой к обочине,
Для нужд человеческих наспех мужьями обучены.

Усни, Златоуст, глубоко перепрятав избушки
За плечи хрущовок картонных - счастливых рубашек,
Доживших до точки старушек, до ручки - рабочих,
Усни, Златоуст, им во сне станет сладко и душно!

Горите, огни, и сосите, леса, догорая,
Ты на перекрёстке не трогай меня, дорогая,
Меня растрясло по кусочкам на этой дороге.
Не трогай и дома меня, дорогая, не трогай.




* * *

Силиконовую рыбку подарили на прощанье, силиконовую рыбку.
Как безвольно, без бренчанья на ключах она висела - как безвольно, без бренчанья!
Не кричала, не кончала силиконовая рыбка, не кричала, не кончала.
Нагреваясь, рыбка мякла, но ни рыба и ни мясо, просто мякла, нагреваясь.

Я кольцом железным горло порвала, погревшись вдоволь, силиконовую рыбку.
И теперь наплачусь вволю - лопнул ком - кондом с водицей - всё кричать и не кончаться.
Над полями плыли гордо - хоть бы хны - пустые тучи - вроде легче над полями.
Силиконовая рыбка жажду малую справляла - всё прощалась, всё прощала.




Пастораль

Я вздыхаю о пастухах,
Ломкий стоит сухостой в груди.
Летом легко поступать не так.
Осенью каждая ночь грубит.

Был же кипящий ночной ковыль!
Кто-то в крови ковал-ковал,
Лязгал кнутом по бокам кобыл,
Целое племя в реке купал!

Дом на краю села - пустой
Только кровать, фотография, печь,
Как не войти, как пройти? Постой,
Можно войти, затопить, прилечь!

Я вздыхаю, и выдох гнёт
Ивы к земле и корчует пни.
Ой, то не выпь по ночам орёт,
Это ноябрь, убывают дни.

Выход из рамы оконной - есть.
Выход из рамки, что на стене -
Даже изранившись, не пролезть.
Две пары глаз на двойном стекле.




***

Яблоко пахнет
дикое
сквозь зиму,
сквозь город,
любовью о лете, о лесе,
сильной
дикое яблоко пахнет
бабой,
любимой пахнет песней.
Яблоко, люди, пахнет!
Памятью, что ли стали
запахи?!
Что же, начнём по памяти
пахоту:
вскроем полю поры
и засеем пОтом.
Вырастет новый город
и зашумят колосья,
и засвистят косы,
и загремят кости,
и заблестят росы.
Люди найдут яблоко,
люди уйдут, яблоня.
Люди, эта зима
долгая, как ноябрь,
долгая, как на "я".




***

Голова построит для сердца надёжный дом -
Вековечный сруб, а брёвна возьмёт у глаз.
В нём не будет ни холодно, ни тепло,
В нём не будет света, но будет баллонный газ.

Голова построит для сердца надёжный дом,
Потому что глазунья утром - дороже глаз,
И того, чего не было сделано днём с огнём
Не исправит ночной пожар, не заверит ЗАГС.

Голова сколотит. И я спокойна, как дом.
Голова так сказала. Ручаюсь своей головой:
Из ладони в ладонь перекатывается Колобок.
Он уйдёт от меня, как от мамы однажды ушёл.




Погорельцы уходят

Обожжённые волосы вольно растут.
Вольно  теперь идти по льду
вверх к истоку.
Шаги широкие -
из проруби в прорубь.
Сказка истины таится в инее:
поскреби ногтём
по игле еловой
для пущего толка,
для пущего страха.

Гуляла я от тебя, милый,
нагуляла узорный позор на голову
да тижель в живот вязкую.
Принесла чудо в подоле
на твой гневный напев,
на гнилой порог лишнего дома,
забитой деревни без имени,
корова в кормилицы без вымени,
собака в защитники беззубая,
корыто да дыра - всей утвари.

Расколола корыто - растопила печь,
подоспели руки к самому жару.
Пожалилась тебе, самого пожалела,
еле смея, в лицо посмотрела:
стылым клеем вишнёвым - глаза,
тороном жестоким слова вырастил
и подпалил охапкой колючие ветки,
вытолкал за шиворот,
двери на могучий засов закрыл
и держал меня,
окаянную,
пока кричало в огне чудо,
пока бежала прочь
деревня без имени,
корова без вымени,
собака беззубая,
оставляя клубы пыли
или

тучи серые,
тучи сизые.




***

Рань медленная.
Солнце всходит неторопливо,
Словно дерево.
Лучи распарывают оболочку,
Чтоб в раны бросил семена
Дух Рани.

Рань медленнее!
Пусть покажется,
Что точку жаворонок ставит
На небе утреннем.




* * *

Дождись весны:
Весной так буйно заживают раны
Травой в оврагах,
Гнёздами - в траве.




***

Поутру, когда ещё слышишь звук,
Голубой, еле знакомый свет...
- В паутине ольховых веток
Взгляд запутался!

Я бы могла силой вернуть его,
Вырвать, ворон распугав,
Только мне паутины жаль.




***

Пронизывая и вникая, гнездятся звёзды:
Ночью - в глухих деревьях, днём - везде,
Таким, как звёзды может быть только воздух
В глухих деревнях по крыши в глубокой весне.

Но чище воздуха - слух, свободный от слухов:
Сегодня утром ты слышал, как тает сугроб,
Как туго пришлось зиме, как во рту стало сухо,
Как что-то в земле прорастает, а что-то гниёт

Пронзительно прорастали во взрослое зёрна:
золото - в зелень - в золото - в зёрна - в прах;
Творились и растворялись, вместе и порознь
Плясали и падали, словно на первых порах -

Огромные звёзды, далекие русские звёзды:
Когда бы не эти звёзды во мне и вовне -
На дне мне лежать и не знать, что есть где-то воздух
В глухих деревнях по крыши в глубокой весне.




***

О, ты не просто гений, друг мой, ты сам себе психоаналитик!
Если вырыть глубокую в голове яму, непременно наткнёшься на анальгетик,
Потому что не может быть так долго больно, не может быть, мой друг, не может,
Потому что не так часто выпадает зеро, попадают под хвост вожжи.
Мы рыли-рыли-копали голову, посмотри, в какой мы теперь глубокой жопе...
Нет давай ещё поговорим о Фете, поговорим о Фрейде, разойдёмся попозже,
Велик и могуч ты, друг мой, и язык твой русский-прерусский
Тянется на тысячи километров, и только вёрсты одне в полоску.
Если бы могла, я бы вдоль шла и шла или вдоволь бы ехала-ехала,
Потому что уж больно интересно, куда бы я в конце концов приехала,
К какому бы дядьке в Киеве, чёртовой бабаке в Саратове...
Но мы не договорим, как всегда, потому что рожи у нас станут салатные,
Водка закончится, унитаз испачкается, мы по-быстрому свернём в Штаты,
Как учёные города Харькова, поутру выпьем упсарин упса, сходим за пособием - что ты!
Мы заживём, как боги, и из окошка нашего будет виден Манхеттен,
Ведь не даром же раз в крещенский вечерок схватил за руку чёрт мохнатый!
Ах ты дружок мой милый, псина моя без доли, без воли,
Помнишь, и мы когда-то бегали по земляничным полянам с воплем.
Были и мы когда-то мустангами, иноходцами, рысаками.
Русские в Германии знаешь, как называют себя? Русаками...




***

На моей кухне поселилась парочка, там у них диван и печка.
У него, в отличие от моего бывшего, совершенно здоровые почки.
Её вообще-то зовут Женя, но она предпочитает, чтобы её называли Майя.
Я лежу в соседней комнате, я лежать предпочитайю.

Он великолепно готовит, она моет посуду, плетёт феньки - пусть их!
Кроме меня, возможно, в Киеве их больше никто не впустит.
(Вот и глупо, между прочим, хиппи приносят счастье!)
Он женат на другой - формально! - её это печалит отчасти.

Мы ленимся купить мыло, втихаря моем руки зубной пастой.
- Видимо, я поранилась, милые, и мне опять нужен пластырь!
...Молиться можно неистово, но "надежда - пассивное чувство",*
Кто этого не понимает - иноземец, или, проще сказать, чурка,

Во всяком случае даже хиппи, и те как-то смотрят косо.
Надежда моя висит на волоске, зреет, наливается соком.
Я ещё упею вспомнить, как неприятны черви,
Как приятно, что на кухне - любовь, и как упоителен вечер!

* В. А. В.




Калиновка

"Я поведу тебя в музей!" -
сказала мне сестра...
С.Я. Маршак

Я взяла тебя за руку и повела в Калиновку,
Там - золой мощёные улицы, сонные пьяницы
По дороге в седьмую школу, колонки, калиточки,
Это было дней пять назад, на Страстную пятницу.

На певучем велоcипеде каталась девочка
И скрипела под ней зола. Багровые веточки
Разрывались над головой. Замарались колготочки,
Из подъеденой молью кофты торчали ниточки.

Ты, Калиновка, в честь Калинина, кажется, названа:
"На Калиновку" выезжают лишать невинности,
И живучие женщины смотрят скозь окна грязные,
Как ещё одна, возвращаясь, творится невидимой

И свободной! Как эта ведьма летит над городом,
Где Калиновка вся в малинах, бомжах и пьяницах,
Остановится где-то в Киеве, станет роботом,
И ни разу не вспомнит эту страстную пятницу.




* * *

Я тянусь за тобою так, что тебе и не снилось,
Иногда даже кажется: снишься ты мне - и баста.
Иногда даже лилии превращаются в силос,
Если лилий так много, что хочется заграбастать.

И поди - разбери - что опять подвела за сила?
Эти пальцы хотели нежно вязать и кутать,
Накидали петель на спицы, и цвет был синий,
И цветы смеялись, что не наигралась в куклы.

Только петли мои кому-то натёрли шею,
Только вещи твои исчезли в начале лета,
Даже зимние куртки. И слышу я дикий шелест:
Потянувшись во сне, за тобой исчезает тело.




Дом

Дом стоит под луной
Луна бередит окно
И никто не стучит в дверь

Дом стоит под луной
Одинокий дом и на крыше снег
В снегу миллиарды звёзд
Но внутри не горит свет

Эй, кто там живёт или жил скажи
Мы тенями длинными от луны
Наползаем на стену и на стекло
Но внутри ничего нет не горит свет но

Я запомню клянусь одинокий дом
И на крыше его снег
И каждую в нём звезду
Потому что в районе где я живу
Ничего больше нет




Алёшкина Зинка

Зинка усата и черноглаза -
Девка, как девка. Чуткие брови
Так изогнутся, так изловчатся -
Врежутся в память - и переездом,
Крестом-перекрёстком
В сердце скрежещет,
В сердце зияет звонче, чем солнце,
Строже, чем жажда,
Зинка ты, Зинка...

Зинка-низинка! Алёшка лучше!
Что вы смеётесь, змеи-гадюки -
Тропы степные, сущие твари!
Фарами насквозь пронизывать травы,
Ехать и ехать в синеголовом
Грузовике. И проехать через
Тот переезд, перерезать жилы
И привязать к журавлю-колодцу,
(О, одиночество в колодках!)
Пусть набирает свою водичку,
Яблонька-Зиночка моя дичка!




Этот холод

Этот холод собачий, и птичий, и наш, человечий.
В переходе мужик продаёт деревянные розы.
У него ледяные глаза и болит позвоночник,
В голове возникают отчаянно-красные зори
Опозорен художник, он нарисовал непохоже:
Деревянные пальцы не слушают слабое эхо
Однотонных личин омертвевших прохожих похожих
И певица поёт безголосая арию Розы.
Этот холод собачий и птичий, и наш, человечий,
Я давно не видала подобного холода, люди,
Покажите мне место, где ветер не станет увечить.
Здесь метель вылетает, как-будто из ржавого дула.




***
 
Синица легче голубя, но ниже,
И точки ставит чаще. И мельчит.
Мелькает, бестия, в кустах, как мальчик
А голубь - он мечтает, как жених.

Я потому - о птичках да о птичках,
что мне теперь свободы - не видать.
Таких, как я - давно пора давить.
А замуж брать, простите, неприлично.

Так вот, о птичках: голуби летят
Над нашей зоной. Им на нас накакать.
И глядя в небо, хочется наплакать
Огромные глаза, как у телят.

Им перед смертью не кричите:"Горько!"
Не бейте жениха по юной морде.
Не цапайте невесту за пригорки.
Вы лучше покурите с ними молча.




Что происходит на раз два три

раз

Я - зеркало, отражающее бездну.
Иногда даже кажется, что меня нету,
Однако, протяни руку и почувствуешь - холод.
Посмотри - до тебя во мне ни секунды ходу -
Одна световая вспышка, трепыхание утра,
Когда коров провожают, словно солдат, всем хутором,
Когда вороны приземляются на подоконник моей квартиры,
Жадно таращатся вовнутрь, исполняют свои каватины.
Вороны - остатки бездны, коровы - начало мира
Душе моей истощённой и телу - темнее Рима.

два

И вот я перед тобою: корыто причал целует,
Корыто от счастья плачет, коленки твои - целует,
Корыто чуть-чуть живое: корыто в открытом море
Таких натерпелось страхов - теперь только быт - не боле,
Теперь только сон и стирка, теперь только сын и старость...
Куда уж там: через месяц корыто с тобой рассталось.
Тихонько, пока светает - на край, через край - и в воду,
Концы замочив, оставив целованного - вдовым...
Плыву - отражаю солнце, плыву - постигаю бездну -
Корыто. Возьми под стражу, Никола-чудесник, бездарь.

три

О, Господи, что я скажу! Любовь - это предложение
В конце которого точка, тяжёлого камня ношение,
В конце которой - конец, в конце которого - мука,
Как севшая на варенье, закончившая стихотворенье - муха.
Я бы хотела, как Лев Толстой, сделать тебе предложение,
Но препинаниями не владею, а когда растягиваю - жжение
Такое, что, Господи, не дай, Боже, куда уж мне - Бог с тобою,
Плыви, золотая рыбка, ступай себе ! Быль без боли
Такая же небылица, как сказка без жили-были,
Как Светлое Воскресение , как топот копыт без пыли.




* * *

(Посвящается вечно недостроенному дому на Соломенском кладбище)

На кладбище стоит подъёмный кран - огромный крест.
Под солнцем - видимо: не всем хватает мест.
Невидимый строитель чует край - и всё никак.
Невидимый строитель во кресте - на рычагах.
Никто не нагнетает - это будни - лай и гной
Крест - неподъёмен и
Тела - горой.


Кран видел с высоты, наверно, всё:
Из строя - вон.
Строитель с высоты увидел мир:
Из тела - вон.
Лебёдки - видели - и ну, давай кричать:
- Дом сер, как смерть, а смерть седа, как мать!




Из поэмы "Бирючье одиночество"

(Часть первая)

1.

Солью въедались в оченьки
Сумерки перламутровые
Томилась невесть-чем
Без часу невеста:
- Муторно!
Ой, вы грани, грани гармошчатыи,
Ты судьба моя - ой, запевная,
Словно в смоль волосами - в позорище!
- Не последняя - и не первая!
- Что сидеть Ильёй,
что грешмя-грешить...
Всё молвой порешусь - не отмоюсь,
Не отмолюсь.

Есть у меня дар - Божий жар,
Есть у меня он - солома да сор.
Потому-то невесте муторно,
Во рту кровь, будто
Уксус утренний,
Выскочило сердце-уточка
И застряло - туточки.

Пошла,
Как вор,
За двор:
"Костёр
Несу -
Сено
Люблю.
Пожар
Несу:
Отдам -
Лесу".


Бьёт по лицу - лес
Светел над лесом - лик:
- Сколько тебе лет?
- Сколько бегу, старик!
Сколько ещё дашь -
Голову очертя?
- Гибельны твоя блажь,
Пена твоя у рта.
Змеюшкам ежевик
Так уж и быть - прочь.

Высоко видит лик:
Долгая будет ночь.


Эта поляна - та?
Пижма да череда.
Что же тебя нет,
Сеня, ромашков цвет?

Ветер дохнул: нет!
Месяц ушёл: нет!
Пижма острила: нет!
- Врёте: всех вас - нет!
Полая темнота!
Месяц - ущербен!
Спрятали!
- Не отдам.
- Перелопачу серпень.
Ощупью - да найду,
Выверну наизнанку,
Ящеркой проползу
Нашу полянку!

И заплакала одна звёздочка - кап,
И другая звёздочка - кап-кап,
Набежала темнота - так-то.

Пробили капли небу полы из липы,
Прибили немного земляной пыли,
Одного муравья убили.

"Братьями тополей вас заклинаю:
Эта поляна - та? Мне на закланье,
Здесь красота моя, здесь моя гибель,
Ягода , о, змея чёрная, выдай!
Спрятался иль заснул - травы обшарю"

Не усмирённым - срам, страсти-кошмары,
Лихо готовит лес, ливень обрушься!
Сделай слепой, ну! ну-ка родная, тужься,
Милый твой - а-ха-ха, в зеркало засмотрелся
Так засмотрелся, аж заморился.
Дождик-то переждёт, раньше пойдёт вряд ли,
Жаль, что не слышишь дождика-дяди,
Глухо твоё я к лесу и лесьим
Крепко сидишь, мля, девка, на леске.




Песня чёрной крестьянки

Корень ямса где-то рядом.
Корень ямса ищут бабы.
Им земля сжигает пятки,
Гарь на теле чёрной кожей,
Корень ямса будет труден,
Поломается копалка,
Глазки тихо покраснеют:
Мужики ушли за мясом.

Мне бы высохнуть на солнце,
Как росе, как ворожее,
Тишину тянуть украдкой,
И остаться, не рожая,
Не ходить за трудным ямсом,
Не трястись над урожаем,
Не завидовать соседке,
Дух с ним, правда, с этим ямсом!

Ты моя одна надежда,
Месяц сочный, месяц ясный,
Ты одна моя подруга,
Белолицая богиня!
Только вы - моя защита,
Если песня чёрной птицей,
Вырывается наружу:
В сердце клюнет, в горло клюнет.

Корень ямса где-то рядом,
Корень ямса ищут бабы,
Им земля сжигает пятки,
Гарь на теле чёрной кожей.
Корень ямса будет труден -
Поломается копалка,
Глазки тихо покраснеют,
Мужики ушли за мясом.




***

Что же теперь мне делать - совсем не знаю,
К чуду привыкнув, немыслимо не ошибиться.

Я залатаю дыры на нашем знамени,
Наши знамения будут стараться сбыться.
Ты не найдёшь ни ягодок, ни гаданий,
Пусто в осеннем доме, где я и кошка
С кожею расстаёмся.
Змея Нагайна
В сердце растит змеёнков, глодает кости.

Как же теперь вернёшься? Достанет духа?
Кошка горда без меры, она забыла
С кем проводила детство.
Другая дура,
О, как она ночами урок зубрила!




Уфология

Медведицкая Гряда, тянущаяся вдоль реки Медведицы
Волгоградской области, представляет для уфологов
исключительный интерес. По рассказам очевидцев,
там наблюдалось множество загадочных явлений:
НЛО, шаровых молний и пр. Здесь представлен
рассказ местного жителя с. Фомёнково

"Здесь заживо, на этом самом месте, сгорел пастух!
Он лёг на травку, закурил - и вдруг...
Как почернеет! как позеленеет! Глазища - во!
А тут как раз идёт Пал Саныч, слышит - вопль -
И видит: чёрный треугольник, в нём пастух
Горел, горел, минуты две. Потом потух.

Пример таких загадочных явлений не одинок.
Недавно слышал я соседок диалог:
- И что ты думашь? Свечение пришло
И в область между ног зашло пешком!
Меня и крутит, и тошнит, и здесь болит.
Дай мне, Марусь, конечно, в долг, поллитр.

Недавно фельдшер из Линёво видел шар.
Он у шара про судьбы мира вопрошал.
Но шар висел, как эта глупая луна,
Она как раз совсем поблизости была,
Потом оно соединилось два в одном
И сразу в воздухе как будто бы говном

Запахло в радиусе метров десяти!
Но заболтался я тут с вами, мне идти
Работать нужно, эх, и что у вас в Москве
Верхи-то думают? На эдакой земле
Не нефть бурить, а ставить целое НИИ
Вы думаете, что я выпимши?! Ни-ни!"




Таня Журавлёва (с. Фомёнково)

Портрет женщины (по памяти)

Эти журавли-колодцы - одиночество в колодках,
Ветер продувает больно старый-старый сухостой.
На избе косятся ставни: влево скрипнут, вправо хлопнут,
Синий, словно изолента у Татьянушки платок.
Туго-туго затянула, нали глазки покраснели,
Трещин - будто не бывало, не развалится башка!
Пятна на сорочке старой ловко спрятала в шинели,
В зеркало не заглянувши, Таня из дому пошла.

Эти журавли-колодцы - одиночество в колодках,
Таня тонкой оболочкой падает на сухостой,
Из окон косятся вдовы, а у них слезятся стёкла,
Потому что у Татьяны дырка дымная насквозь.
В животе большая стужа через ту большую дырку,
Баба Шура, дай немного, дырку дымную залить.
Хороша была Танюша, уплывает, словно рыбка,
Алой рюшею по снегу: никому не зализать!




Песня гуцулки

Гора горбата и горбата я,
Смотрите, воз тяну, тяну, тяну.
Гуцул - мой бог - сутул и долговяз,
Трембита - не мужик, сутул и худ.
Он одевает утром адидас,
Такой красивый весь уходит в лес,
И для кого-то там рубает бук,
И по-английски знает слово "Да".
А я пока пампушек напеку,
Нажарю, наварю - сижу и жду,
Когда (мой-мой!), когда придёт домой,
И снимет адидас и ляжет спать.




Тётя Света из Сизима.

По дороге ходят свиньи,
Вдоль дороги ёлки, палки.
Кто там в спину тётке свищет?
Все на Светку нынче падки!

Каждый третий с нею счастлив!
От Сизима до Эржея
Не найдёте Светки слаще,
И наглее, и рыжее.

Мать оплакивала дочку
В одиночку и до точки,
Мать устраивала дочку
На работу в магазин,

Только ей того и надо,
Только знает: "Ладно, ладно",
И в Сизиме, в магазине,
Круглосуточно - горит!

Снег дороги лечит раны,
Зимник ляжет между нами -
Накатают тракторами!
Иней будто бы в раю!

- Ты иди ко мне, мой милый,
Из Эржея до Сизима,
Наши ночи, наши зимы
И не снились никому!

Обогреет и займётся,
А прощаясь - засмеётся...

Леденея, сердце бьётся
Веселее хрусталя!




Бред белых губ

В темпе похоронного марша

Опята в человеческом сознанье...
Опять Ты, словно сизое колечко,
Возносишься, нисколько не калечась,
И ни лица не видно, ни изнанки!

Ищу Тебя - свищу. Подайте Бога
Чего-то ради, может быть, кого-то!
Ужасный выбор! Шевелятся губы,
Бред белых губ не трогает когорту.

Болезненно, но всё-таки полезно:
Кричите, если больно вам, кричите!
А может быть, друзья мои, полезем?
Без лесенки, без видимой причины?





Верёвка

Молчание - верёвка крепкая:
Тяни меня, бычку.
Привыкать ли мне! буду первая -
Как обычно.
Молчание - верёвка жирная,
А руки-то мокрые:
Боишься, что напал на рыжую
С конопатою мордой!
Верёвка-то твоя - хитрая,
Да я хитрее:
Отвяжусь, убегу с тиграми,
А ты хирей тут!
А ты помирай, братец, с голоду,
Отпускай бороду,
Сожрут они меня, молоду,
С конопатою мордой!





Первая любовь. Северодонецк.

Двум Владиславам

* * *

В городе уродливом - Северодонецке
В окошки уставились старушечьи нэцке:
Идёт, идёт-чавкает по слякоти группа,
За ними воспитатель - насилует рупор.

Тянут, прут тяжёлые спортивные сумки,
Лица у них жёлтые, хотят они к мамке,
Лет им по одиннадцать-двенадцать - не больше,
(Но двух из двадцати ждут на первенство в Польше!).

В городе уродливом Северодонецке
Устало моё детское стахановское сердце:
Шёл девяносто первый, ломало и било,

Мои одноклассники меня не любили:
Была я нескладная, и плавала лучше...
Чавкала по слякоти одинокой чушкой.

--

И была я, словно хлорка едкая - для туалетов:
Никаких вам компромиссов - потаённых уголков!
Зубы сжав, рожала метры, одного желала - лета:
Я мечтала в нём остаться, палец розой уколов.

И была я, словно слякоть - не водись - промокнут ноги,
Словно что-то, что застынет, околеет, заживёт;
Ни воскреснуть, ни вернуться: всё куда-то тренер гонит,
Только нянюшка-деревня топит сердце - мебель жжёт.

Не нужны вы мне - и баста, не нужна я вам - и ладно!
На бетонные заборы, на стволы коптящих труб
Засмотрюсь - закоченею, полюблю любовью чёрной,
Как на фоне (чище хлора!) снега - зачернеет сруб.

--

Как же ты так - ошалели все:
подошёл к презреннейшей,
сумку снял с шеи моей!?
Как же ты так: не побрезговал!?
Вспоминая - вскакивала
среди ночи: словно девятый вал,
ты меня возносил, любимицу
высоты и воды! Да как звался ты? -

--
- ВЛАДИСЛАВ!

Имя-то какое торжественное -
Словно из жести всё!
Знай себе только поблескивает,
А девка - на леске-то!

- Вытащи на солнышко -
За душу да на сушу!
Слякоть не пристанет
И дым не задушит.

--

(Ай, cимплиций-то,
Симплициссимус!)
- Хорошо-то как,
люди добрые!

--

В городе юродивом Северодонецке
Выбили дубовую в подросточке дверцу.
Распахнулась донельзя - никак не закрыться,
Сколько бы ни шарили по уголкам крысы!

Как скоро ни завяли бы попсовые розы,
Сколько ни плевали бы пьяные рожи,
Где бы ни украли документы и деньги:
Я теперь - отдельно, а беды - отдельно.

Со мной теперь победам, котлетам и мухам,
Покажи, Владычице, все странныя муки
Этой жизни соковой чащобной - минуты,

Тут среди осоки поджидает цикута
Глупую овцу или мудрую лошадь.

Дай же мне, Небесная, зубы поплоше...




Бдение у реки

Там, где ночь интереснее сна,
Там, где свет интереснее тьмы,
В космах ивы сияет звезда,
В колтунах её - соловьи.

Тёмный сом по водице хлыстом
Испугает воздушную тварь,
Прошлогодним прозрачным листом
Нам помашет лесной календарь.

Сон мой стал, как святой водомер:
Наяву сторожу тишину,
По канату своих полумер,
Как по берегу речки - хожу.

Пар Медведицы - сонной реки -
Спеленает своих малышей,
И пока в колтунах соловьи,
Мы исчезнем из мира вещей:

Я устала от пения звёзд,
Сладкой пыткой - сияние птиц -
Отражение ангельских слёз,
Ускользание ангельских лиц.




***

Цикличны дни, но циклопичность ночи
Бельмом луны оповещает степи,
Что Одиссей удрал без наказанья,

И мучает бессонница до корчей,
Повешенным бельём заря отпета.
От трепета рассвета лес казался

Поту-сторонним; поступью коровьей
Деревья наступают на деревню,
На волосы её - на огороды.

В платке зелёном ранняя воровка,
От холода почти деревенея,
Гребёт чужой навоз в колёсный гробик.

На ней три живота и морда козья
Кто б видел, как вчера дрова колола!
(У ней недавно помер муж-калека).

Кто загодя наказан - безнаказан.
Топчу тропинку: баня-дом-колодец-
Соседка-огород-сарай-собака.

Пока циклопы заняты героем,
Воруем, сеем, кормим, воем, роем.




О Штирлице

О, молодой мой Штирлиц, студия детских фильмов
Выбрала Вас не даром! Пью рыбий жир с касторкой:
Ваше здоровье - свято! Ваша наука в сердце
Точит себе лазейки, яростным брызжа соком.

Ах, золотой мой фюрер, русская ваша фрау
Спела бы "Августина" - и головой о стену,
Кабы не ваши игры (кадра бы не испортить).
Вывели Вашу фрау, вычеркнули из титров.

- Я буду жить за кадром счастливо и двужильно,
Еле дышать у кожи мужа, который рядом.
Будь же ты проклят, фюрер! Русская Ваша фрау
Вас посылает в жопу. Как это по-немецки?




Путешествие из Парижа в Вёшенскую.

Гвозди сидят в заборе тихо, как партизаны,
Звёзды пылятся в небе молча и одиноко,
Где-то в селе Париже - бедные парижане,
Плачет над ними месяц тучно и сребророго.

Папа ведёт машину. Тащится запорожец
По задонецким дырам, шолоховским станицам.
Словно зверьём с дороги содрана сажа-кожа,
Крепким питьём и солнцем разворотило лица:

"Кто у вас у Парижу? Да, кругаля вы дали
Знатного. Вам на Вёшку? Вот же она, дорога!
Это мои внучата. Это - мои медали.
Сколько на наши дали за вашего носорога?"

Фары просветят насквозь травы кривых обочин,
Пыльной полыни кости как на рентгене видно,
Сонное в травах царство жаворонков и прочих
Охнет, вспорхнёт и гаснет, сыпясь метеоритно.

Звёзды сидят на небе крепко, как партизаны,
Ставни раскрыты в небо молча и одиноко,
Тихо в Париже ночью, в мазанках - рамазаны,
И полумесяц плачет тучно и сребророго.




х. Манолин

Трава прошлогодней степи вперемешку с тюльпанами,
Весна выходящая потом из пор и парящая;
Я мальчик, я грязен и весел, я радуюсь-радуюсь,
Как-будто я радуга и космонавт одноврЕменно.

Трава прошлогодней степи вперемешку с тюльпанами,
Бельишко исподнее грязное с красными пятнами,
Я бабка, я тихо заплачу отъезду чеченистых,
Как будто заплакать для бабки - такая диковинка!

Трава лбом о землю - и Доном запахнет порывисто,
На дне преисподней Руси оклемается пьяница,
И вербы под руки поднимут, проводят до хутора,
Замрут, где попало, попавшись на очи тверёзому.





Ночь на девятое мая или Бабушка кашляет *

Бабушка кашляет, рвётся подмышкой её ночнушка,
Белокачанная ночка висит над моей старушкой,
Бабушка кашляет, под кроватью сидят две тыквы,
Меткими спицами чёрный овечий клубок утыкан.

В горле застряли таблетки белые - целые нотки,
Мыши таскают таблетки белые в чёрные норки,
Тыква не станет каретой, не станут конями мыши,
Золушка на колёсах, ей мыши платками машут.

Бабушка кашляет, лёгкие рвутся последние путы,
Утром наступит девятое мая, напишет Путин;
Мир, словно ниточка, лёгкому нищему благодарен;
Мир, словно облачко, крылышком машет весёлый Гагарин.

Жаль, что не может наведывать скорая каждый вечер!
В прошлую пятницу выдал бутылочку добрый доктор:
В ней - снов по горлышко, пробочку вытяни - вот и отрада.
Нет больше облачка с тонкими нитями, нет - и не надо.

*Написано в соавторстве с Лесей Рой




Подсолнух

В поле все подсолнухи равны,
Но один подсолнух выше всех,
Светлые, безлюдные миры,
Отражённый известью рассвет,
И столбы в степи - персты, кресты,
Что успели за ночь подрасти,
Не смыкая воспалённых век,
Видит мой подсолнух лучше всех.

Дальнозорок ты и одинок,
Больно видеть твой слепящий лик,
Однолюб без крыльев и без ног!
While the beast inside me isn t killed -
Наши слёзы гадам - вэри гуд.
Я у ног плелась бы, как лоза,
Солнцелюб! Вороны стерегут
Лакомство своё - твои глаза.

Целовать - занозы загонять -
Все себе занозы заберу,
До углей с тобой дозагорать
У твоей зазнобы на пиру,
Верным пугалом твоим предстать
На Суде, свистя пустым нутром,
За мечту по сумеркам, как тать,
Голову свою катить шаром.

В поле все подсолнухи равны,
Но один, конечно, выше всех,
Светлые, безлюдные миры,
Отражённый известью рассвет,
И столбы в степи - персты, кресты,
Что успели за ночь подрасти,
Не смыкая воспалённых век,
Видит мой подсолнух лучше всех!




***

Шилу не сидится в мешке - это ли не опасно?
Жизнь, она лучше на волоске, на поводке - хуже. Мой паспорт
Раскрыт на странице "особые отметки" - там выросла капуста.
Будешь поливать её горючими слезами, если капут мне?

Мне нужны нужны твои горючие слёзы, горючие смеси
Смеха и смерти, гор и граблей, леса и лезвий,
Мне нужны нужны твои любимые пчёлы - кусать меня, дуру,
Руду добывать, рудой доживать под дурацкой чёлкой.

Музыка это место, где живёт мой свет, её дом - её трепет
Крепость мою, косность сводит на нет - и вот уже ветер треплет
Тряпочку захудалую, словно в детстве Красное Знамя - грозные вихри
Красота во Храме стоит, у красоты - вихры.

У красоты важное дело - и нельзя мешать ей - гори рядом,
Гори, гори красным огнём, пожинай ягоды,
Пожинай молодости ядовитые ландыши, засевай крапиву…
Красота во Храме стоит, красота высока,
высота -
красива.




* * *

Ты моя живая птица,
Солнце по лбу, ёж в ботинке
С паутиною на спицах,
Тёплый сон, тяжёлый случай!

Ты - моя живая птица,
Юшку неба, лук разлучный,
Лунный лук, и звёзд картошку -
Всё глотаем понемножку.

Самый лучший, самый вредный,
Как же так - одежды наши
Всё шатаются по средам-
Сковородкам, серым кашам?

Ждут пустоты наши лета:
Есть ли вход - да будет выход!
Зарукавная котлета
Обернётся легионом,

А болотная лягушка…
Только бы не спать, не спиться,
Холостым не пасть патроном…
Хой, моя живая птица!




* * *

"…она 20 лет ждала его на одном и том же месте с обедом,
а потом он пришёл, скушал обед и умер. Обед уже был отравлен…"

(Устный пересказ японского фильма "Куклы").


Глина я, длинная тень весны,
Всё что мне нужно - кожа твоих подошв,
Вместе с тобой попасть под высокий дождь,
Хрустнуть зубами, кусая металл блесны,

Глина я, мутная заболоть,
Серая рыба в пасти твоей весны,
Всё что мне нужно - тёплая твоя плоть,
Сахарной плотью в мутной воде блесни!

Глина я, самая глубина
Глупой твоей могилы, родной ты мой!
Вспомни, откуда ты и куда она,
Скушай обед, мой милый, пора домой!




Красота (ко дням Поэзии и Космонавтики) или Non, je ne regrette rien

Выловить в быстром потоке немыслимо,
Масляно слёзы текли.
Господи, высеки малую искорку!
Дура-солома, гори!

Дома - не дома, в полях, за полями ли
Лямку, суму и тюрьму
В роскоши, в радости! - с радостью вляпавшись,
С радостью ношу ношу.

Словно нули пролетаю навылет я
Эти бетонные дни,
Это нули, как сирены, завыли и,
Как пылесосы - сны.

Страшно захлопнутся дыры, сомкнутся
В точку мои года.
Послушайте, если солома гаснет, то
Это же навсегда!




Места для инвалидов

Над пустынным полустанком серый ветер в синий парус, вечереет, холодает, трепыхается, болит;
Скоро будет стук железный; и телеги, и копыта, а пока на полустанке только я да инвалид.

У него глаза как блёсны, и крючков зрачки острее, в бороде насмешки, крошки, папироска на губе,
Разве он похож на брата? у него под лавкой голубь, в спину серый ветер-гопник всё наглее, всё грубей,

Я не жалобная книга - негоревшее полено, умирающее поле, неприкаянный мешок,
Благородные порывы, перепуганные рыла, переломанные копья, замечательный стишок.

Над пустынным полустанком серый ветер затихает, синий парус, опускаясь, накрывает с головой
И меня, и инвалида. Приближающийся грохот. "Ты, сестра, его не бойся, ты не бойся, Бог с тобой".