Выпьем, братцы, за Рубцова!
У матросов нет вопросов. Я, наверно, не матрос…
Почему мы смотрим косо на того, кто в небо врос?
Печка в плитке изразцовой затмевает дымом свет.
Выпьем, братцы, за Рубцова - настоящий был поэт!
Был бы бездарью - и ладно. Их, родимых, пруд пруди.
Угораздило ж с талантом жить, как с лампою в груди -
Жгла она зимой и летом, так, что Господи спаси! -
А без этого поэтов не случалось на Руси.
Сколько пользы в папиросе? Много ль счастья от ума?
Поматросил жизнь и бросил. Или бросила сама?
Пусть он жил не образцово, кто безгрешен, покажись!
Выпьем, братцы, за Рубцова неприкаянную жизнь.
Злое слово бьет навылет, давит пальцы сапогом.
Эй, бубновые, не вы ли улюлюкали вдогон?
До сих пор не зарубцован след тернового венца.
Выпьем, братцы, за Рубцова поминального винца…
Тяжесть в области затылка, да свеча за упокой.
Непочатая бутылка, как кутенок под рукой.
Старый пес изводит лаем. Хмарь и копоть на душе.
Я бы выпил с Николаем. Жаль, что нет его уже.
Таксидермист
Как мы нелепо время убиваем,
Когда с перронов темных убываем,
Или с чужими женщинами пьем,
И шкуры дней, растраченных за кружкой,
Пытаемся набить словесной стружкой,
Чтоб хоть отчасти им вернуть объем.
Могли бы быть пути не так тернисты,
Но все поэты - чуть таксидермисты,
И сохраняясь в формалине фраз,
Мечты и страхи, псы сторожевые,
За ними всюду ходят как живые,
Во тьме мерцая пуговками глаз.
Вот и со мною - все, что я прищучил.
И самое бесценное из чучел -
Страничек сто кровавой требухи
На самой видной полочке в прихожей
Под переплетом из драконьей кожи
Ночных часов, убитых на стихи.
------
Таксидермист - человек, делающий чучела
Айда?
Когда осенней кутерьмой
Прижмет тоска невольная,
И вновь покажется тюрьмой
Москва самодовольная,
Когда друзьям и кабакам
Не радуюсь особо я,
Айда к сибирским мужикам
Гонять по сопкам соболя!
Бурятский идол видит сон,
Где спутались поземками
И век джинсы, и век кальсон
С дурацкими тесемками.
Там на хребет Хамар-Дабан
Дождями небо сеется,
Там по грибам шагает БАМ,
А грибники не селятся.
От можжевельников костру
Достался дух "Бифитера".
Теченье тянет Ангару,
Как ниточку из свитера.
Но отражая лики скал,
Гранит упрямых скул и щек,
Байкала каменный бокал
Не опустел пока еще.
В кармане нож, в стволе жакан,
Походочка особая...
Айда к сибирским мужикам
Гонять по сопкам соболя,
Где вьется тропка-пустельга
Распадками лиловыми,
И душу штопает тайга
Иголками еловыми.
Таежный кровник
Я был нахален и проворен,
Когда нехитрую уду
Забрасывал в амурском створе
Беспечной рыбе на беду.
Гулял и в Тынде, и в Сучане,
Где тонкогубая заря
В заиндевевшем лунном чане
Варила кашу января.
Ел оленину в Салехарде,
Пил над Надымом звездный дым,
Где наугад, а где по карте
Судьбы накручивал следы.
Пренебрегал дешевым флиртом,
Хотя, бывало, и грешил.
Чистейшим медицинским спиртом
Врачуя пролежни души,
Прошел чухонский край и Кольский,
Искал отдушину в стихах,
Меня учил гитаре Дольский
В холодном питерском ДК.
На скалах Сикачи-Аляна,
По берегам большой воды
Моих ночевок и стоянок
Поныне теплятся следы…
Пусть я давно москвич бессрочный,
Горжусь, что прыть мою кляня,
Весь гнус тайги дальневосточной
Считает кровником меня.
Уходя по чумацкому шляху
Одесную нахохлился ангел,
Да лукавый ошуюю
Пьет с тобою за табель о рангах,
Проча славу большую,
Манит ввысь из прокуренной кухни
Через звездные надолбы.
Сердце филином раненым ухнет:
"Торопиться не надо бы!"
Ковылей поседевшие космы
Скрыли во поле камушек,
Где Земля обрывается в Космос -
Не заметишь, как там уже.
Уходя по Чумацкому шляху,
По дороге Батыевой,
Не поддашься ли темному страху?
Одолеешь ли ты его?
Дотянулся рукою до неба,
А назад - хоть из кожи лезь!
Видишь в мертвенном свете Денеба
Чьи-то души скукожились,
Прокутив свои дни без оглядки
От пеленок и до кутьи,
И хотели вернуться бы в пятки,
Только пяток уж нетути!
И хотя отпевать тебя рано -
Слава Богу живой еще! -
Ветер плачет, то голосом врана,
То собакою воющей,
Да и сам ты рвешь горло руками,
Как рубаху исподнюю -
Не твоими ли черновиками
Топит бес преисподнюю?
Колокольная и кандальная
Перепахана, перекошена,
Колесована, облапошена,
Русь, расхристанная просторами,
Четвертована на все стороны.
И великая, и дремучая,
Ты и любишь так, словно мучаешь -
Ноги бражников и острожников
Зацелованы подорожником.
Но над пропастью, или в пропасти,
Мужики здесь не мрут от робости -
И с метелями зло метелятся,
И рубахой последней делятся.
Бесшабашная и мятежная,
Даже в радости безутешная,
Покаянная доля пьяная,
Да и трезвая - окаянная.
Хорохоримся жить по совести -
Не винцо с дрянцой на крыльцо нести.
Но болит душа - не погост, поди! -
Все равно грешим, прости, Господи!
Колокольная и кандальная,
И святая Русь, и скандальная,
Не обносит судьбой пудовою -
Ни медовою, ни бедовою.
И морозные сорок градусов
То ли с горя пьем, то ли с радости -
На закуску капуста хрусткая
И протяжная песня русская.
И не важно даже про что поют,
Если душу песнями штопают.
Пусть лишь звонами, Русь, да трелями
Будет сердце твое прострелено.
Пусть сынов твоих искушает бес,
В их глазах шальных синева небес,
Рудименты крыл - ношей тяжкою,
Да нательный крест под рубашкою...
Современная пастораль
Не важен месяц и число - порой погожею
Коровку божью занесло на руку Божию.
Из-под небесных палестин скатилась вишнею,
Вверяя хрупкий свой хитин Суду Всевышнему.
"Пастух небесный" - в пиджаке и шляпе бежевой -
Качнул козявку на руке, как будто взвешивал
Ее смешные антраша и прегрешения,
И долгий миг не оглашал свое решение.
Не навредил суровый Рок душе доверчивой,
Лишь с перегаром матерок смерчи наверчивал,
Когда коровке произнес: "Лети, убогая!"
Растрогав малую до слез - была у Бога я!
Чуть позже, в споре горячась на куче силоса,
Пыталась Бога развенчать по мере сил оса:
Мол, он всегда навеселе от дозы вермута,
И осчастливил на селе всех девок с фермы-то...
А сельский сеятель добра как есть в поддатии -
Его ж назначили с утра в зам.председатели! -
Облокотился на плетень почти торжественно,
И ощущал себя в тот день и впрямь божественно,
Даруя радость и покой своим владениям.
Или... и вправду был рукой у Провидения?
Восход в Охотском море
На море все восходы превосходны.
Животворящ зари гемоглобин,
Когда под звук сирены пароходной
Всплывает солнце из немых глубин,
И через шторм и злые крики чаек,
Сквозь скальпельный разрез восточных глаз
Тепло, по-матерински изучает
Пока еще не озаренных нас -
Невыбритых, усталых, невеликих -
Сочувствует и гладит по вихрам...
И мы лицом блаженно ловим блики,
Как неофиты на пороге в храм.
Пусть за бортом циклон пучину пучит,
Валы вздымая и бросая ниц,
Пусть контрабандный снег лихие тучи
В Россию тащат через сто границ -
Наш траулер (рыбацкая порода!),
Собрав в авоську трала весь минтай,
Царю морскому гордый подбородок
Нахально мылит пеной от винта.
Альмандины для любимой
Вот уже который год по пути нам.
Для тебя души огонь шевелю я,
Подарить хочу на день Валентинов
Альмандины из долины Вилюя.
Купим домик в деревушке под Нарой.
Не поедем больше на Тенериф мы.
И Трабзон, и Хургада, и Канары
Надоели, как глагольные рифмы.
А под Нарой соловьи языкаты.
И река там - будто к Богу дорога.
И такие полыхают закаты,
Что с ума свели бы даже Ван Гога.
Что еще тебе сказать, дорогая?
Греет взгляд твой цвета перечной мяты.
За тебя поднял бы всех на рога я,
Да рогами обделила меня ты.
Открываю я бутылку кампари,
Надеваешь ты халат с капюшоном.
Нам с тобой не надо шумных компаний,
Потому, что и вдвоем хорошо нам.
---
*Альмандины - драгоценные камни (разновидность гранатов)
сопровождающие месторождения алмазов.
Красивые альмандины находят в районе Вилюйской синеклизы.
Считается, что альмандины - талисман влюбленных.
Еще - это камни честности. Их дарят в знак верной любви.
C высоты своего этажа
Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов,
Все и так догадались, что ты ничего не решаешь.
Ты и светлое имя жуешь, как морского ежа ешь,
потому что всецело поверить в него не готов.
Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?
Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…
Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей -
не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.
Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы.
Что короны земные? Ничто, если всякое просо
тянет к свету ладони свои без монаршего спроса,
и царем над царями возносится плотничий сын…
Но, к чему это я? С высоты своего этажа,
сквозь окно, что забито гвоздями и неотворимо,
я смотрю на осенние профили Третьего Рима,
на зонты и авоськи сутулых его горожан.
Слева рынок, а справа Вараввы табачный лоток
(несмотря на века, хорошо сохранился разбойник!)
У меня за стеной - или в небе?- гремит рукомойник,
и вода убегает, как время, в заиленный сток…
* * *
На Ордынке в неоновой дымке
Всепогодную вахту несут
Старики, собирая бутылки,
Как грибы в заповедном лесу.
Не чураются каждой находке
Поклониться с корзинкой в руках...
Там и "белые" есть из-под водки,
Там и "рыжики" от коньяка.
Не смыкает стеклянные веки
На углу запрещающий знак.
В этом доме в "серебряном веке"
У знакомых гостил Пастернак.
И свеча меж тарелок горела,
И гудела метель за окном.
И куда-то в иные пределы
Уносили стихи и вино.
Нынче к этой парадной не сани
Подъезжают, ведь время не то,
А подвыпивший мальчик в "Ниссане"
В кашемировом модном пальто.
И свеча, горячась под капотом,
Согревает иную судьбу.
И звезда, словно капелька пота,
У Москвы на чахоточном лбу...
Что за тайна во "времени оном"?
Сохранились и дом, и окно...
Почему же в разливах неона
На душе у Ордынки темно?
Ведь горело же что-то, горело!…
Одолела ли нас канитель?
Для чего-то же белые стрелы,
Как и прежде, рисует метель!
На осеннем балу
И проныра утка, и важный гусь
Мне крылом махнули, и "на юга".
Вот, возьму и наголо постригусь,
Как леса на вымерших берегах.
Дрожь осин - не блажь, и не просто "ню"
Этот бал осенний на срыве сил.
Над Расеей всею, как простыню,
На просушку Бог небо вывесил.
Жаль, что солнца нет, и тепло в облет.
Наклонюсь напиться из родника
И... с размаху стукнусь лицом об лед.
Да, ты, братец, тоже замерз никак?
Усмехнусь, и кровь рукавом с лица
Оботру - не слишком ли рьяно бьюсь?
Не ярыжник я, и не пьяница,
Но, как пить дать, нынче опять напьюсь.
Поманю Всевышнего калачом:
"Не забыл о нас еще? Побожись!"
Я ведь тем и счастлив, что обречен
Ежедневно биться лицом о жизнь.
Коктебель
Офонарели города
От крымской ночи.
В ее рассоле Кара-Даг
Подошву мочит.
Душа готова пасть ничком,
Но вещий камень
Гостей встречает шашлычком,
А не стихами.
Лукавым временем прибой
Переполошен.
В него когда-то как в любовь
Входил Волошин.
Теперь здесь новый парапет,
И пристань сбоку,
И след на узенькой тропе,
Ведущей к Богу.
Высокий склон непроходим
От молочая.
И мы задумчиво сидим
За чашкой чая.
И теплой каплей молока
Напиток белим.
А молоко - как облака
Над Коктебелем.
…Друзья пришлют под Новый год
Привет с Тавриды.
И будет радоваться кот
Куску ставриды.
А нам достанется мускат
Воспоминаний -
Полоска теплого песка,
И свет над нами.
Ты помнишь, как туда-сюда
Сновал вдоль бухты
Буксир, который все суда
Прозвали "Ух, ты!"?
Он, громыхая как кимвал,
Кивал трубою,
Как будто волны рифмовал
Между собою.
Итожа день, сходил с горы
Закат лиловый.
И тоже плыл куда-то Крым
Быкоголовый…
Пусть память крутит колесо,
Грустить тебе ли,
Что жизнь навязчива, как сон
О Коктебеле.
Рождественский дождь
Громыхнул пологий скат крыши
Оцинкованным листом жести.
Ясень веткой машет мне: "Слышишь?"
Сколько радости в его жесте...
В январе сошла вода с неба,
Разбудила под землей травы.
А по мне бы, в самый раз, снега -
Не Мальдивы же у нас, право!
Город в тонике дождя тонет.
Ночь, вращая вороным оком,
Мимо дома свору туч гонит,
Глядя к нам с той стороны окон.
Пусть других незваный гром будит.
Засыпай, родная, Бог с нами.
Он до самого утра будет
Наши души врачевать снами.
Источают торжество скверы,
Рождество вот-вот звездой брызнет,
Пропитает светлый воск веры
Узловатый фитилек жизни.
Станет замысел Творца ясен,
Будет зимний ветер к нам чуток,
Машет веткой во дворе ясень…
Совершается в ночи чудо!
Январь, 2007.
Русская тумбалалайка
Желтые листья швыряя на ветер,
Осень сдружилась с кабацкой тоской,
В небе звезда непутевая светит,
В поле бубенчик звенит шутовской.
Боже, мой Боже, скажи почему же
Сердцу все хуже с течением дней?
Путь наш становится уже и уже,
Ночи длиннее, дожди холодней.
Мир не пружинит уже под ногами,
Темных окрестностей не узнаю.
Это костры погасили цыгане,
И соловьи улетели на юг.
Мед нашей жизни то сладок, то горек.
Жаль, что не много его на весах.
Так не пора ли, взойдя на пригорок,
Руки раскинув, шагнуть в небеса.
Или водицы студеной напиться
И до конца не жалеть ни о чем…
Пусть бережет меня вещая птица -
Жареный русский петух за плечом!
Ну-ка, давай-ка, дружок, подыграй-ка,
Чтобы в печи не остыла зола:
Русская тумбала, тумбалалайка,
Тумбалалайка, тумбала-ла!..
В гостях у Северянина
Все березы окрест расчесав на пробор,
Ветер трется дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки.
И такой воцаряется в сердце покой -
Не спугнуть его, не расплясать бы…
И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.
Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов -
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.
Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.
Потаенной зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.
Ледяной горизонт лаконичен и строг -
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.
В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет, да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума.
Или вновь обретаю рассудок?
Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом…
Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом.
Не покидай
Веселый ангел миражи
Обводит гвоздиком.
Комета небо сторожит,
Виляя хвостиком.
Там у галактик рукава
С каймою вышитой,
А тут по маковку трава.
Куда уж выше-то!
Нам это поле перейти
Бок о бок выпало.
Я весь репейник на пути
Руками выполол.
Осталась только лебеда
Неистребимая,
Но ты меня не покидай,
Моя любимая!
Над синей крышею дымок
И стол под сливою -
Старался сделать я, как мог,
Тебя счастливою.
Чтоб путеводный свет не гас -
В ночи бы выручил,
Я "Отче наш" как Отче нас
На память выучил.
Синицей теплою в руке,
Ручным ли соколом,
Не важно как, не важно кем,
Я буду около.
Какая б ни была беда,
Тебя не брошу я.
И ты меня не покидай,
Моя хорошая.
Куда ведут грунтовые дороги
Крепдешиновая глушь.
Дождь прошел и - стоп, машина.
До чего ж непостижима
Глубина расейских луж!
В каждой свой таится черт.
Без подмоги из ловушки
Не уйти, а в деревушке
Мужики наперечет.
Вроде, сил полна сума,
Каждый - вылитый Гагарин,
Но с утра лежат в угаре,
Потому, как пьют весьма.
И над домом дровяным,
Над сараем и загоном
Небо пахнет самогоном
И законным выходным.
Значит, будем куковать,
Может час, а может сутки,
И на редкие попутки,
Как на Бога уповать.
Бабы смотрят из-за штор.
В глухомани под Рязанью
Жизнь сплошное наказанье.
Вот бы знать еще - за что?..
Доцент Петров спускается в метро
Доцент Петров, покинув теплый кров,
Плащом укрывшись от дождя и ветра,
Преодолев сто метров до метро,
Спускается в грохочущие недра.
Доцент Петров боится катакомб.
Путь на работу - более чем подвиг.
И валидол с утра под языком
Он по таблетке нежит, или по две...
Как по яремной вене черный тромб,
Как заяц, убегающий от гончих,
Во глубине столичного метро
Трясется переполненный вагончик.
А вместе с ним в подземной суете,
Среди седых матрон и вертопрахов,
Покорно едет в университет
Доцент Петров, потеющий от страха.
Доцент Петров не думал о таком,
Когда тайком, еще провинциалом,
На мраморе щербатым пятаком
Чертил в метро свои инициалы.
Но рок суров, и бросив теплый кров,
Под ветром одолев свои сто метров,
Доцент Петров спускается в метро -
Бездонные грохочущие недра.
* * *
Чернобровая, бобровая, тигровая,
Комариная, суровая, кедровая,
Из оленьих жил земля дальневосточная.
Если кто-то там и жил, так это - точно я.
Помню пади и болота с пряной тиною,
Глухариную охоту и утиную.
Поднималась на пути щетина трав, густа,
Золотилась паутина в небе августа…
Вечным зовом из-за сопок длился вой ночной.
Жизнь казалась слаще сока вишни войлочной.
Обманув, не извинилась - ох, и вредная!
Лишь тайга не изменилась заповедная.
Те же гуси, вниз глазея, пляшут русскую,
Вертят гузкою над Зеей и Тунгускою,
Чешуей под рыжий сурик злой муксун горит,
Вольно плавая в Уссури, да по Сунгари.
Семенами нас разносит в дали дальние.
Вместе с нами имена исповедальные.
Как шаманы заклинают перед бурей, я
Повторяю: "Бурея, Амур, Даурия!.."
Письмо в город Ч
Андрею Широглазову
Графинчик со слезой и колбаса в синюге
Нам скрашивают жизнь, но не во всех мирах -
Фруктовое вино отменно пить на юге,
А водка хорошо идет на Северах.
Особенно, когда росу сменяет иней,
И клинит журавлей отправиться в полет...
И все твои следы в череповецкой глине,
Как ценный экспонат, пакует первый лед.
Баланды не хлебал, не воевал в Афгане,
Не свой среди чужих попоек и утех,
Ты двести лет назад играл бы на органе,
Писал бы не о том, и пел бы не для тех.
Пусть воздух за окном и холоден, и вязок,
Пусть пробирает дрожь от капельниц дождя,
Прими свои сто грамм для разогрева связок,
И пой про город "Ч" назло его вождям.
И помни - вдалеке, не тратя ночь на роздых,
Царапая пером упрямые листы,
Собратья во стихе на те же смотрят звезды,
И даже водку пьют такую же как ты.
Рыбацкий рай
Хорошо по Каме плыть
рыбакам -
не мешают берега
по бокам.
Там под юною волной
озорной
ходит щука, словно туз
козырной.
По Уссури разгулялся
ленок.
На Амуре бьют налимы
у ног.
А в Сибири выдает
Ангара
три ведра плотвы за час
на гора.
Из Туры по зову полной
луны
выползают по ночам
валуны.
А когда идет на нерест
таймень,
варит рыбные пельмени
Тюмень.
Пусть невиданных доселе
высот
достигают пустосель
и осот,
тянет сети вдоль Исети
народ -
будет детям по рыбёшке
на рот.
Где по Судогде-реке
рыба язь
мутит воду никого
не боясь,
вобла стоит пятачок
за пучок,
так как ловится на голый
крючок.
И Ока для рыбака
хороша.
Широка ее речная
душа.
Возле Мурома, хоть дождь
мороси,
сами прыгают в ведро
караси.
Плещут Волга у порога
и Дон,
и дорогу заменяя
и дом.
Безотказно их живая
вода
сквозь рыбацкие течет
невода.
А еще есть Бия, Мга
и Уса,
Индигирка, Оленёк,
Бирюса...
Даже только имена
этих рек
не испить тебе вовек,
человек!
В доме у поэта
Пусто в доме - ни гроша, ни души.
Спит на вешалке забытый шушун.
Даже ветошь тишины не шуршит,
Лишь под ванной подозрительный шум.
То ли спьяну там застрял домовой -
Подвывал в трубе часов до пяти!
То ли слесарь не дружил с головой,
Взял, и вентиль не туда прикрутил.
Вот и все. И только плесень тоски,
Да предчувствий нехороших игла.
И картошка закатила глазки,
На хозяина взглянув из угла.
Но ему-то что, гляди - не гляди,
Позабыв, что быт сермяжен и гол,
Ковыряется у века в груди,
Подбирая колокольный глагол.
И пульсирует, как жилка, строка,
Каждый звук яснее капли росы…
И плевать, что подошло к сорока,
Если Бог кладет слова на язык.
Вместо штор на окнах лунный неон -
По стеклу небесной слезкой течет.
Пусто в доме. Только вечность и он.
И стихи. Все остальное не в счет.
Хромая судьба
На северном склоне июня поник бересклет.
Вранье, что повинную голову меч не сечет.
Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет
Под камень лежачий, куда и вода не течет.
Судьба пригибает, а он ей не верит, чудак,
Транжиря минуты, как самый отъявленный мот.
Он старую мебель сегодня занес на чердак.
И краски веселой купил. И затеял ремонт.
Стихами исписаны стены, а плюшевый плед
Шампанским залит. И любовными играми смят.
Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет.
А он и не знает, что жизнью с довольствия снят.
Смеется, склонять не желая дурацкого лба.
Бурлит сумасбродным течением горной реки...
И следом едва поспевает хромая судьба.
И злится. И длится самой же себе вопреки.
Ах, тучка кучевая
Ах, тучка кучевая,
Цыганская родня...
Ей участь кочевая
Не омрачает дня.
Плывет над бездорожьем,
Не ведая беды,
Дымком из трубки божьей,
Клочком из бороды.
А мне легли дорожки
Сквозь темные леса,
Где клюквы и морошки
Кровавая роса -
Тяну свою телегу,
Ломая колею,
К далекому ночлегу,
Желанному жилью...
В сиянии лучинном
Спит старый домовой,
Тулупчиком овчинным
Укрывшись с головой,
И щи стоят на печке,
И около огня
Уютное местечко
Осталось для меня.
Линия судьбы
У берез косы русы,
Ноги белые босы,
Васильковые бусы
На валдайских покосах,
Где заря-ворожея
Капли талого воска
Обронила в траншеи
Муравьиного войска.
Я тебя обнимаю
Под высокой рябиной,
Перед небом и маем
Нарекая любимой.
И волною напева
Медоносные травы
Поднимаются слева,
Расстилаются справа.
Срубы древних церквушек,
Крест, парящий над чащей...
Родниковые души
Здесь встречаются чаще.
И ржаные дороги
Преисполнены сути
Словно вещие строки,
Или линии судеб.
Северная песня
Над Печорой ночь глухая
Злым угаром из печи.
Заскучали вертухаи,
Лесорубы и бичи.
И уже не понарошку
Проклиная Севера,
Под моченую морошку
И печеную картошку
Пьют с утра и до утра.
А по небу над Онегой,
Как разлившийся мазут,
Тучи грузные от снега
Черной ветошью ползут,
И беспутная морока
Укатала старый "ЗИЛ"...
Ведь не всякий путь от Бога,
А особенно дорога
По архангельской грязи.
Здесь не Ялта и не Сочи.
Даже, скажем, не Чита.
И народец, между прочим,
Тем, кто в Сочи - не чета:
Не архангелы, конечно,
Пьют в архангельской глуши,
Но по всем законам здешним
Помогать таким же грешным
Им - отрада для души.
Аты-баты, все дебаты
Прекращая до поры,
Взяли слеги и лопаты,
Разобрали топоры,
Пошутили: "Ты ж не катер!",
Приподняли целиком,
Отнесли к надежной гати -
И опять машина катит
С ветерком и с матерком.
И уже иной виною
Ощущается гульба
Там, где Северной Двиною
Причащается судьба,
Где любви на рваный рубль,
А на тысячу - тоски,
Где печные воют трубы
И гуляют лесорубы,
Как по скулам желваки.
Плач деревенского домового
У некошеной межи
Старый клен сутулится,
Потянулись журавли
В теплые места,
Ни одной живой души -
Опустела улица,
Лишь колодезный журавль
Улетать не стал.
Заморочены быльем
Нелюдимой вотчины
Изможденные поля -
Сныть из края в край.
По деревне горбылем
Ставни заколочены:
Кто-то выбрался в райцентр,
Кто-то сразу в рай.
Самодельное винцо
Пьется - не кончается,
Вот и чудится порой
Силуэт в окне.
Выбегаю на крыльцо...
Это клен качается,
Да колодезный журавль
Кланяется мне.
Под луною ледяною
Не тоскою городскою,
Не Тверскою воровскою -
Тишиною и покоем
Дышит небо над Окою.
Подмигнул далекий бакен.
Слышен сонный лай собаки.
Эхо между берегами
Разбегается кругами.
У реки сегодня течка.
Вот заветное местечко,
Где она волною чалой
Прижимается к причалу,
Подойдя волной седою,
Нежит берег с лебедою,
А волною вороною
Оббегает стороною.
Я, наверно, очень скоро,
Позабуду шумный город,
Навсегда закрою двери,
И покинув дымный берег,
Через омуты и травы
Уплыву на берег правый
Неземною тишиною
Под луною ледяною…
Водоноша
Захлебнувшись от восторга,
Рукоплещет водосток.
Прогулявшись у Мосторга,
Дождь уходит на восток
По шоссе Энтузиастов
Ясноглазый, заревой,
Выступает голенасто
С непокрытой головой.
Не январская пороша
Леденящею бедой,
А веселый водоноша
Освящает мир водой.
Значит, будет всякой птице
И напиться в роднике,
И от глаз чужих укрыться
В тальниковом тайнике.
Все бы ладно, да кукушка
Приутихла за рекой.
Ты б накинула, подружка,
От щедрот годок-другой.
Ну, а если, жизнь итожа,
Отстранишь меня от дел,
Разреши хоть водоношей
Посещать земной придел.
Я мог бы...
Я мог бы лежать на афганской меже,
Убитый и всеми забытый уже.
И мог бы, судьбу окликая: "Мадам,
Позвольте, я Вам поднесу чемодан!",
В Чите под перроном похмельный "боржом"
По-братски делить с привокзальным бомжом...
Я мог бы калымить в тобольской глуши,
Где хуже медведей тифозные вши;
Тяжелым кайлом натирая ребро,
Под Нерчинском в штольне рубить серебро
Я мог бы... Но жизнь, изгибаясь дугой,
По-барски дарила и шанс, и другой.
Иные галеры - иной переплет.
И вновь под ногами старательский лед:
В словесной руде пробиваюсь пером -
Меня подгоняет читинский перрон
И тот, кто остался лежать на меже,
Убитый и всеми забытый уже.
Пес
Мой сосед - не фраер, имеет Лексус
и пьет Шабли.
У него в квартире на стенке подлинник
Пикассо,
Но вчера, сучок, своего же пса
кипятком облил,
Потому что тот помочиться вздумал
на колесо.
Я отбил беднягу, сменил ошейник и
верь - не верь,
Пес лежит теперь на моей постели
и лижет бок,
На меня рычит и тоскливым глазом
глядит на дверь,
Потому что я для него никто,
а хозяин - бог.
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим.
На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
И соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
А ведь был Мироном, но имя в паспорте
подскоблил,
И летает в Ниццу, как VIP-персона,
и в Хургаду,
У него есть банк, где старушки держат
свои рубли -
В самый раз мотаться по заграницам
сто раз в году.
Пес уснул, устав дожидаться "бога",
Но мне не рад.
Подлечу страдальца и на охоту
возьму в тайгу.
Мы еще подружимся, мы похожи
мой бедный брат,
У меня ведь тоже свой Бог, и тоже
саднит в боку.
На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
А соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим…
Имена на снегу
Когда объявит белый танец небесный церемониймейстер,
Когда пронзительная нота из-под кленового смычка
Перечеркнет заслуги лета, и дальновидные предместья
Достанут снежные одежды из ледяного сундучка,
Не подводи меня, родная, не разжимай свои объятья,
Какие б трубы ни трубили, не отводи любимых губ!..
И ветер, пролетев над крышей, не руны зимнего проклятья,
А наши имена напишет на свежевыпавшем снегу.
Летнее погружение
Мы в Лето канули на дно -
В заросший сад, где тени веток,
Как лапы призрачных креветок,
Всю ночь царапают окно.
Среди созвездий и комет
Кочуем в дачной батисфере,
И в незадраенные двери
Течет зодиакальный свет.
То Рак, то Рыбы, то Луна
Являют любопытный профиль.
А полночь, как хороший кофе,
И ароматна и темна.
И с приземленного крыльца
Сквозь крону старенькой рябины
Приоткрываются глубины
Вселенских замыслов Творца.
Но ни тревожный трубный глас,
Ни звезд холодных отдаленность,
Ни злая предопределенность
Еще не поселились в нас.
И путь назначенный верша,
Но не желая ставить точку,
Мы эту ночку по глоточку
С тобой смакуем не спеша.
Колокол
Молодой нахал языком махал,
В небесах лакал облака -
Медный колокол, бедный колокол,
Все бока теперь в синяках.
Не из шалости бьют без жалости,
Тяжела рука звонаря…
Пусть в кости хрустит, коли Бог простит,
Значит, били тебя не зря.
От затрещины брызнут трещины,
Станешь голосом дик и зык.
Меднолобая деревенщина,
Кто ж тянул тебя за язык?
Из-под полога стянут волоком,
Сбросят олуха с высока.
Бедный колокол, медный колокол,
Домолчишь свое в стариках...
Отзвенит щегол, станет нищ и гол -
Пощадить бы ему бока,
Но грохочет в полнеба колокол,
Раскалившись от языка.
Суп фасолевый, шут гороховый,
Флаг сатиновый на ветру,
С колоколенки на Елоховой
Звон малиновый поутру...
---
*Подмосковное село Елох (это то же самое, что "ольха")
с храмом было известно еще с 14-15 в. Нынешнее здание
Елоховского собора было построено в 1835 году. С тех пор храм,
сейчас уже находящийся в черте Москвы, не закрывался.
Последний хиппи
Закатился в Неву Юпитер,
Воцарился взамен Меркурий.
Обнимая глазами Питер,
Старый хиппи сидит и курит.
У него голубые джинсы,
У него своя колокольня,
И на круглом значке Дзержинский,
Чтобы было еще прикольней.
Мог бы к теще уехать в Хайфу,
По Турину гулять и Риму,
Но ему ведь и здесь по-кайфу
Покурить на бульваре "Приму".
Внуки правы, что старый хрен он,
Небо плачет ему за ворот,
А на сердце бессмертный Леннон,
И хипповый гранитный город...
Время дождиком долбит в темя,
Мимо гордые ходят "готы" -
Старый хиппи уже не в теме,
Хоть и все мы одной зиготы.
Он бы просто немного выпил,
Прогулялся проспектом Невским,
Но последнему в мире хиппи
Даже выпить сегодня не с кем.
Город Ха
Гроза над Становым хребтом
В шаманские грохочет бубны.
И пароходик однотрубный,
Взбивая сумерки винтом,
Бежит подальше от греха
К причалу, пахнущему тесом,
Туда, где дремлет над утесом
Благословенный город "Ха".
Я с детства помню тальники
И лопоухие саранки,
И уходящие за рамки
Кварталы около реки,
Коленопреклоненный дом
В дыму сирени оголтелой...
И до сих пор сквозь все пределы
Я этим городом ведом.
Я вижу и закрыв глаза
Сквозь сеть ненастного ажура,
Как от Хекцира до Джугджура
Гремит шаманская гроза,
И переборками звеня,
Держа в уме фарватер трудный,
Мой пароходик однотрубный
Опять уходит без меня.
* * *
Миллиардами лет, всем стрельцам вопреки,
Ходит тучный телец возле млечной реки -
Между звездных болот на вселенских лугах
Он у Бога с руки наедает бока.
А у нас на земле ты родился едва,
Как уже поседела твоя голова,
И с вопросом никак не сойдется ответ,
Для чего нас из мрака призвали на свет?
Для чего было звездами тьму засевать,
Если нам не случится на них побывать?
Если смерть в этом мире в порядке вещей,
Для чего же тогда мы живем вообще?..
То ли чашею смысла обнес нас Господь,
То ли смысла и было всего на щепоть,
И мы правы, когда за любовь во плоти
По космическим ценам готовы платить?
Или просто природа вещей такова,
Что Всевышний, даруя влюбленным слова,
Их устами пытается песню сложить,
Ту, которая сможет его пережить.
Ул. Победы, д. 8
Картошка с луком, кисель из ревня,
Стоит над лугом моя деревня,
Кругом природа, как чудо света,
А вот народа, считай, что нету.
Был дядя Коля - пропал в Анголе.
Был дядя Ваня - убит в Афгане
А нынче Вовка погиб у Нинки...
Налейте водки, у нас поминки!
А что мы ждали - бальзам, да мирру,
Раз принуждали кого-то к миру?
Держава станет сильнее что ли,
Без дяди Вани и дяди Коли?
В сарае куры, в телеге кляча,
Мужчины курят, а бабы плачут.
У нас тут вольно, кругом природа,
Но больно мало уже народа.
А, впрочем, брат, потому и вольно,
Что мы еще побеждаем в войнах.
Стакан граненый накрыт горбушкой…
Поджарь, Матрена, нам ножки Буша.
---------------
(Кисель из ревня - так называла его моя бабушка, которая
мне его и готовила. Хотя правильнее, пожалуй, из ревеня).
Хабанера
Хмурый вяз узлом завязан сквозняками в парке старом,
Как нахохленные ноты воробьи на проводах,
А под ними на скамейке человек сидит с футляром,
Зажимая пальцем струны на невидимых ладах.
Опустевшая аллея незлопамятного года,
Милосердная погода, позабытая давно -
Здесь когда-то наши мамы танцевали до восхода,
И смотрели наши папы черно-белое кино.
Над эстрадою фанерной громыхала хабанера,
Медной музыкой качало фонари над головой,
И по небу проплывала желтоглазая Венера,
Словно тоже танцевала под оркестрик духовой.
А сегодня на площадке грустных листьев кружат пары,
Пляшут призрачные тени в отдаленном свете фар...
Музыкант достанет скрипку из потертого футляра,
И она негромко вскрикнет, не узнав осенний парк.
Снежное
Мы и ухари, мы и печальники,
Разнолики в гульбе и борьбе.
Как тряпичные куклы на чайнике,
Каждый - столоначальник себе.
Всякий раз по державной распутице
Выходя свою самость пасти,
Ждем, что ангелы все-таки спустятся
От ненастных напастей спасти.
Ни фен-шуй, ни шаманские фенечки
Не защита от ночи лихой.
Осень лузгает души, как семечки,
И нахально сорит шелухой.
Обретаясь у края безбрежного,
Сам себе я успел надоесть:
Ты прости меня, Господи, грешного,
Если знаешь, вообще, что я есть!
Безответный вопрос закавыкою
Око выколет из темноты:
Если всякому Якову "выкаю",
Почему со Всевышним "на ты"?
Сверху падают снега горошины,
Снисходительно бьют по плечу,
И стою я во тьме огорошенный,
И фонариком в небо свечу.
Старая Прага
Прага, как старая дама в вуали -
Профиль готичен.
Здесь электрический смайлик трамвая
Анекдотичен.
Тонем в истории улочек узких -
Даты и прочерк.
Толпы туристов. Но, кажется, русских
Больше чем прочих.
Влтава гоняет усталые волны
Между мостами.
Буквы на вывеске бара неполны -
Стерлись местами.
Наши?- подсели за столик, спросили
Парни из Тынды.
Что ж, признаваться, что ты из России
Стало не стыдно.
Нас узнают не по вычурным платьям,
Не по каратам,
А по тому, как беспечно мы платим
Ихнему брату,
И по тому, как душевно гуляем,
Вольно глаголим,
Гоголем ходим, где раньше буянил
Глиняный Голем.
Темное пиво, гуляя по замку,
Мы ли не пили?
И восхищались, как держат осанку
Древние шпили...
На гобеленах в покоях монарших
Пражские ночи.
Толпы туристов. И, все таки, наших
Больше, чем прочих.
Субботнее
Любимая, сегодня выходной,
Позволь же сну еще чуть-чуть продлиться,
Пока неугомонная столица
Ругается с метелью продувной.
Не вслушивайся в злые голоса,
Пускай зима за окнами долдонит,
А ты, нательный крестик сжав в ладони,
Поспи еще хотя бы полчаса:
Полынных глаз своих не открывай,
Не уходи со сказочной дороги,
Пусть доедят твои единороги
Из теплых рук волшебный каравай.
Дай доиграть все ноты трубачу,
Дай храбрецу управиться с драконом...
А я пока яичницу с беконом
Поджарю. И чаёк закипячу.
Катунь-река
По Катуни волны катят
За груженою баржою.
Жмется к ней скуластый катер,
Крытый охрою и ржою.
Он исходит жарким паром,
Он гремит гудком басовым...
И закат над этой парой
Словно маслом нарисован.
Полыхнул огонь причальный,
Подмигнул окрестным селам.
Зазвучал мотив печальный,
А за ним мотив веселый.
Мы танцуем у ангара
Под гитару и гармошку,
Под бессмертную "Шизгару",
Надоевшую немножко.
Паутинка золотая
Облетает с небосклона.
Духи Горного Алтая
Нам кивают благосклонно.
Их удел не канул втуне,
Не растаял на закате:
По Катуни, по Катуни
Золотые волны катят.
Скандинавское
Если душа захочет попасть впросак,
Можешь старинной книги открыть засов -
Пусть уведет язык скандинавских саг
В царство единорогов и белых сов.
В диком краю без разницы, чей ты сын,
Если добудешь право на кров и хлеб.
Крови медвежьей выпьешь и будешь сыт.
Крови людской насмотришься, станешь слеп.
Хочешь, молись отчаянным небесам,
Хочешь, гнилую поросль руби мечом.
Дан тебе посох - веру отыщешь сам.
А не сумеешь - боги тут ни при чем.
Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.
Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов - нет.
Если норманн ведет боевой драккар,
Даже собаки боятся залаять вслед.
Яростный мир загадочен и красив,
Как хоровод валькирий в ночном лесу.
Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.
Судьбы людей качаются на весу.
Оптимистическое
По нашей ли Тверской, по ихнему ль Монмартру,
Вперед или назад, куда бы ты ни шел -
Прими на посошок и повторяй как мантру:
"Все Будде хорошо! Все Будде хорошо!"
Какая б лабуда ни лезла из-под спуда,
Какая б ерунда ни падала в горшок,
Ты при любых делах спокоен будь как Будда,
И знай себе тверди: "Все Будде хорошо!"
Молитвенник оставь смиренному монаху,
И не гляди на баб, как лошадь из-за шор...
А если жизнь тебя пошлет однажды на кол,
Конечно же и там все Будде хорошо!
Закончив путь земной, взойдем на горный луг мы
И канем в облака, как в омут на реке,
Где белые снега великой Джомолунгмы
Куличиком лежат у Будды на руке...
Ну, а пока, дружок, по ихнему ль Монмартру,
По нашей ли Тверской, куда бы ты ни шел -
Прими на посошок и повторяй как мантру:
"Все Будде хорошо! Все Будде хорошо!"
----
Рифма "на кол" не самая точная, зато политкорректная
Ветер с Севера
Еду с ярмарки, качу под горку пьяненький,
И усы копчу махоркою чертям назло.
Зреют во поле кнуты (а, нет бы пряники!),
Снова, чем мы удобряли, то и выросло...
Голова от горьких дум и винных доз тупа,
С колокольни протрезвонить не мешало бы...
Жаль, что Главный Абонент вне зоны доступа,
Не желает больше слушать наши жалобы.
Журавлей по небу гонит ветер с Севера,
Без конвоя, но с ухваточками лисьими,
А душа моя (держите ее семеро!)
Что-то стала слишком метеозависимой...
Нагулялся вволю тропами лихими я,
Нахлебался жизни крепкого рассола там,
Только, это ли не чудо, не алхимия:
Просыпаюсь нынче - все залито золотом!
Бурелом ночным дождем до блеска вылизан,
Осыпается березовыми стансами,
Дерева надели платья с низким вырезом,
Будто ждет их не зима, а песни с танцами.
И вершиной по аршину крутояр реки
Щедро делится с богатыми и нищими...
Бабье лето. Я качу под горку с ярмарки,
Золотой листвой шурша за голенищами.
Апокалипсис
На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.
Он за нас отдувался, каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
А Господь, сняв с него окалину,
На крутые пошел оргвыводы,
И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника.
В это время, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.
Все понять не могли - живые ли?
Даже спорили с кем-то в "Опеле":
То ли черти нам душу выели,
То ли мы ее просто пропили.
А вокруг, не ползком, так волоком,
Не одна беда, сразу ворохом.
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха...
Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!
Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы - "и-краткая".
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.
Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.
Переводчик
Перед небом я и босый, и голый...
Зря нелегкая часы торопила...
Сердце бьется, словно раненый голубь,
Залетевший умирать под стропила...
Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане.
Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чертом торговаться мне нечем -
На черта ему душа нараспашку?
Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня почти понимаю.
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.
Дождь заплачет, разбиваясь о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца…
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.
Город
Этот стреляный город, ученый, крученый, копченый,
Всякой краскою мазан - и красной, и белой, и черной,
И на веки веков обрученный с надеждой небесной,
Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной.
Здесь живут мудрецы и купцы, и глупцы и схоласты,
И мы тоже однажды явились - юны и скуласты.
И смеялся над нашим нахальством сиятельный город,
Леденящею змейкой дождя заползая за ворот.
Сколько раз мы его проклинали и снова прощали,
Сообща с ним нищали и вновь обрастали вещами,
И топтали его, горделиво задрав подбородок,
И душой прикипали к асфальту его сковородок...
Но слепая судьба по живому безжалостно режет,
И мелодии века все больше похожи на скрежет,
И все громче ночные вороны горланят картаво,
Подводя на соседнем погосте итоги квартала...
Ах, какая компания снова сошлась за рекою,
И с туманного берега весело машет рукою...
Закупить бы "пивка для рывка" и с земными дарами
Оторваться к ушедшим друзьям проходными дворами...
Этот стреляный город бессмертен, а значит бесстрашен.
И двуглавые тени с высот государевых башен
Снисходительно смотрят, как говором дальних провинций
Прорастают в столице другие певцы и провидцы.
Зимний путь
Бывают зимы в Чили и Гвинее -
Когда дожди становятся длиннее,
Но вызревшим под пальмой золотой
В горячке белой невообразимы
Российские пронзительные зимы,
Царящие над вечной мерзлотой.
Ни волооким мачо Сенегала,
Которых смертной вьюгой не стегало,
Ни кучерявым хлопцам Сомали
Ни дать, ни взять исконно русской дани -
Купания в крещенской иордани
У краешка заснеженной земли.
А нас-то как сподобило, а нас-то!...
Поджаристою корочкою наста
Привычно закусив ядреный спирт,
Пофлиртовав с метелью-завирухой,
От Коми до Курил под белой мухой
Страна в снега закуталась и спит.
Лишь наш "зилок" - раздолбанный, но ходкий,
К Алдану пробиваясь из Находки,
Таранит ночь то юзом, то бочком...
А в тишине значительной и хрупкой
Якутия дымит алмазной трубкой,
Набив ее вселенским табачком.
И чтобы удержать тепло и радость,
Поем и пьем лишь повышая градус,
А как иначе угодить душе,
Когда зима - не просто время года,
А в дебрях генетического кода
Невыводимый штамп о ПМЖ...
Ангел из Чертаново
Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
А когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
И за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.
Для других и не виден вроде,
Полсловца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.
А в груди его хрип, да комья -
Так простыл на земном граните...
И кошу на него зрачком я:
Поберег бы себя, Хранитель!
Что забыл ты в чужих пределах?
Что тебе не леталось в стае?
Или ты для какого дела
Небесами ко мне приставлен?
Не ходил бы за мной пока ты,
Без того на ногах короста,
И бока у Земли покаты,
Оступиться на ней так просто.
Приготовит зима опару,
Напечет ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит...
А пока подходи поближе,
Вот скамейка - садись, да пей-ка!
Это все, если хочешь выжить -
Весь секрет как одна копейка.
И не думай, что ты особый,
Подкопченный в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.
Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля - это то же небо,
Только в самом его начале.
Ночные танцы
Оркеструя этюды Листа
Свистом ветра и хрустом наста,
Ночь, как Линда Эвангелиста,
Вызывающе голенаста* -
Вероломно меняя облик,
В звездном шарфике от Армани,
То куражится в пасадобле,
То вальсирует над домами.
У красавицы взгляд тягучий.
Ритмы румбы и страсти самбы,
Нацепив пиджачок от Гуччи,
Я с такой станцевал и сам бы.
Но не держит небесный битум,
И от этого, право слово,
Ощущаю себя разбитым
Бонапартом под Ватерлоо.
Утром спросят друзья: "Ты с кем был?
Кожа мятая, цвет землистый…"
Что отвечу? С Наоми Кэмпбелл?
Или с Линдой Эвангелистой?
Долговяза, высокомерна...
Мне такая не пара? Бросьте!
Через месяц-другой, примерно,
Нас весна уравняет в росте.
------
*22 декабря на землю приходит самая длинная (долговязая) ночь в году.
Февраль
Ни тебе цыганской радуги,
Ни веселого шмеля -
От Елабуги до Ладоги
Поседевшая земля…
Но не все стоит на месте. И
Больше веры нет вралю,
Продувной и скользкой бестии,
Пустомеле февралю.
Пусть и звонкая от холода,
Заоконная тоска
Словно молотом отколота
От единого куска,
Но под снежными заносами,
Попирая все права,
Изумрудными занозами
Пробивается трава.
Не грусти, душа-наставница,
Я не в теле, но живой.
Ничего со мной не станется
От метели ножевой.
Промороженная выжженность,
Синий иней на столбах…
Среднерусская возвышенность,
Среднерусская судьба…
Ячменное зернышко
Непонятную силу таят ковыли...
Притяженье каких половецких корней
Вырывает меня из арбатских камней
Постоять на открытой ладони земли?..
И таращится полночь вороньим зрачком,
Наблюдая, как я без царя в голове -
Босиком, по колено в вихрастой траве,
До зари с деревенским хожу дурачком.
И палю самосад, и хлещу самогон,
И стихи в беспредельное небо ору...
А с утра от стыда и похмелья помру,
Упакованный в душный плацкартный вагон...
И огня не попросит уже табачок,
И засохнет в кармане зерно ячменя....
Дурачок, дурачок, ты счастливей меня,
И умнее меня... Но об этом молчок!
Братья
Мне довелось какое-то время снимать комнатушку в коммуналке на
улице Зеленина в Питере. В соседней комнате жили два брата-инвалида.
Один бывший зек, слепой, но неплохо игравший на гармошке. Другой бывший
полковой разведчик. Они вместе надирались каждый вечер до чертиков
и очень душевно пели старые песни.
Не эталоны образцовости,
В век, вызревший на человечине,
Они от анемии совести
Лечились до цирроза печени....
(вместо эпиграфа)
***
...Трещали черные динамики,
Как на жаровне барабулька.
Сосед мой, спец в гидродинамике,
В стаканы водку лил "по булькам".
Слепой, а получалось поровну,
И на закуску под тальянку
Затягивал негромко "Ворона",
Да так, что душу наизнанку!
У Бога мамкою намоленный,
Он вырос не под образами...
Сквозь пелену от беломорины
Сверкал незрячими глазами
И горькие слова выкаркивал
Комками застарелой боли,
Как будто легкие выхаркивал,
Застуженные на Тоболе....
А брат его, картечью меченный,
На вид еще казался прочен,
Хотя и стал после неметчины
На полторы ноги короче,
Но даже пил с какой-то грацией,
И ордена сияли лаком....
А я глядел на них в прострации,
И слушал "Ворона", и плакал.
Не рассуждая о высоком
За теплоходными свистками
Дойдем с тобою до реки,
Где старые особняки
Соприкасаются висками,
И над причалом воздух талый,
И заглушая птичий гам,
Гудит невидимый орган,
Качая темные кварталы…
Не рассуждая о высоком
Значении весенних вех,
Мы просто взгляд поднимем вверх
На кроны, брызжущие соком,
На небо, где вне расписаний
Плывут неспешно облака,
И отражается река,
И наши мысли, и мы сами…
Пусть стрелочники, секунданты
И прочие временщики:
Дотошные часовщики,
Аккуратисты и педанты,
Отягощенные долгами
Ругают меркантильный век,
Мы, обнимаясь, смотрим вверх,
А Бог играет на органе.
Пасхальное
Отложу я хлопоты под сукно
И, воздав пасхальному куличу,
Потянувшись мысленно за окно,
В кумачовых сумерках улечу.
Проскользну за облако на закат,
Огибая пряничный городок,
Посмотрю на жизнь свою свысока,
Ощущая гибельный холодок.
Утонуло прошлое подо льдом,
Еле виден призрачный палисад,
То ли дым за озером, то ли дом,
То ли кони в яблоках, то ли сад...
Не осталось даже черновика
Прошлогодних трав и кленовых строф,
Что казалось писаным на века,
Разметало копотью от костров.
Но по небу катится не слеза -
Что апрелю плакаться, смерть поправ?
Он уже на кладбище снег слизал,
Очищая место для новых трав.
Заглянуть бы надо, поправить крест,
Пусть стоит прямехонько - не во лжи...
А сегодня праздник: Христос воскрес!
Хоть один у Господа заслужил...
На Васильевском
Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,
Призрак Иосифа бродит любимым островом...
Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства - не слишком остро Вам?
Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.
Бармен под злую музыку розоватый кронштадтский лед
Крошит в стакан бурбона быку из Выборга.
Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.
Что старый век не вытравил, новый выправит кулаком.
И кошельком. И просто ячменным солодом.
Аэропорт Инта
Если налить коньяк или водку в пластиковый стаканчик,
опустить в него палочку и выставить на снег при
сорокоградусном морозе - вскоре получится
сногсшибательное эскимо. (из личного опыта)
Опустив уныло долу винты,
На поляне загрустил вертолет -
И хотел бы улететь из Инты,
Да погода третий день не дает.
Нас обильно кормит снегом зенит,
Гонит тучи из Ухты на Читу…
И мобильный мой уже не звонит,
Потому что ни рубля на счету.
Знает каждый: от бича - до мента,
Кто с понтами здесь, кто правда герой,
Потому что это город Инта,
Где и водка замерзает порой.
Тут играются в орлянку с судьбой,
И милуются с ней на брудершафт,
И в забой уходят, словно в запой,
Иногда не возвращаясь из шахт.
Без рубашки хоть вообще не родись,
Да и ту поставить лучше на мех.
По Инте зимой без меха пройдись -
Дальше сможешь танцевать без помех.
Что нам Вена и Париж - мы не те -
Тут залетного собьет на лету!
И я точно это понял в Инте,
Застревая на пути в Воркуту.
Рынок Западу, Востоку базар,
Нам же северный ломоть мерзлоты,
И особый леденящий азарт
Быть с курносою подругой "на ты".
Угловат народ и норовом крут,
Но и жизнь - не театральный бурлеск.
И поэтому - бессмысленный труд
Наводить на русский валенок блеск.
Бродяга и Бродский
Вида серого, мятого и неброского,
Проходя вагоны походкой шаткою,
Попрошайка шпарит на память Бродского,
Утирая губы дырявой шапкою.
В нем стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне!
Но мажором станешь не при вокзале же,
Не отчалишь в Принстон от этой пристани.
Бог послал за день только хвостик ливерной,
И в глаза тоску вперемешку с немочью...
Свой карман ему на ладони вывернув,
Я нашел всего-то с червонец мелочью.
Он с утра, конечно же, принял лишнего,
И небрит, и профиля не медального...
Возлюби, попробуй, такого ближнего,
И пойми, пожалуй, такого дальнего!
Вот идет он, пьяненький, в лысом валенке,
Намешав ерша, словно ртути к олову,
Но, при всем при том, не такой и маленький,
Если целый мир уместился в голову.
Электричка мчится, качая креслица,
Контролеры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!..
Таежный нож
Шитый нитью вощеной и цыганской иглой,
От рожденья крещенный паровозною мглой,
И на вид не калека, и характер не шелк,
Я из прошлого века далеко не ушел.
Городские Рамсторы обхожу не кляня,
Пусть иные просторы поминают меня,
Где помятая фляжка на солдатском ремне
И собачья упряжка привязались ко мне.
О подножье Хингана, на таежном току,
Будто ножик жигана заточил я строку:
Ненавязчиво брезжит рукодельная медь,
Но до крови обрежет, если тронуть посметь.
...И быть может, быть может, этак лет через "...тцать"
Кто-то вынет мой ножик колбасы покромсать
И, добрея от хмеля, чертыхнется в душе:
Вот, ведь, раньше умели! Так не точат уже...
На Божедомке Бога нет
...На Божедомке Бога нет.
И пешим ходом до Варварки
Свищу, заглядывая в арки,
Ищу хоть отраженный свет,
Но свежесваренным борщом
Из общежития напротив
Москва дохнет в лицо и, вроде,
Ты к высшей тайне приобщен.
Вот тут и жить бы лет до ста,
Несуетливо строя планы,
Стареть размеренно и плавно
Как мудрый тополь у моста,
В саду, где фонари растут,
Под ночь выгуливать шарпея,
А после пить настой шалфея
Во избежание простуд...
Столица праздная течет,
Лукаво проникая в поры:
И ворот жмет, да город впору,
Чего ж, казалось бы, еще?
Зачем искать иконный свет,
Следы и вещие приметы?
Но кто-то ж нашептал мне это:
На Божедомке Бога нет...
Золотой Кожим
Золотая река, своенравный Кожим*,
Многожильным течением неудержим,
Закипая в базальтовом тигле,
Прячет редкие тропы под мороком льда.
Ни Мамай, ни какая другая орда
Самородков его не достигли....
Рассыпаются прахом оленьи рога,
За века не изведав иного врага,
Кроме острых зубов росомахи...
Но, признайся мне честно, сакральный Урал,
Сколько душ ты невольно у неба украл
В необузданном русском размахе?
Вот и снова, едва ты кивнул:"Обожди!",
Я влюбляюсь в твои обложные дожди,
И холодные волны с нажимом,
И тревожные крики последних гусей
Над уже побелевшей горой Еркусей
И сметающим камни Кожимом.
Не печалься, Урал, твоя совесть чиста,
Как забытые кости в расстрельных кустах
И мелькание снежных косынок!
Но, гляди, как седая старуха-заря
Каждым утром обходит твои лагеря,
Будто ищет пропавшего сына...
-----------
* Кожим течет в Приполярном Урале. Долгое время
эти места были закрыты для посторонних из-за золотодобычи.
Лишь в 1995 году район открыли для туристов.
Снежный романс
Стежка дорожная, снежная, санная,
Вдаль убегает, звеня,
Где моя милая, нежная самая,
Ждет не дождется меня.
В маленьком домике с желтою лампою
Дверь приоткрыта в сенцах.
Старые ели тяжелыми лапами
Снег обметают с крыльца.
Печка натоплена, скатерть расстелена,
В чарку налито вино...
Что ж ты, любимая, смотришь растерянно
В белую тьму за окно?
Ночью недужною, вьюжною, волчьею,
Над безымянной рекой,
Смерть я не раз уже видел воочию,
Даже касался рукой.
Но не печалься об этом, красавица,
Стихнет метель за стеной!
Пусть ее беды тебя не касаются,
Дом обходя стороной.
Я не такой уж больной и беспомощный,
Вырвусь из цепкого льда,
И объявлюсь на пороге до полночи…
Или уже никогда.
Тобол
На Тоболе край соболий, а не купишь воротник.
Заболоченное поле, заколоченный рудник...
Но, гляди-ка, выживают, лиху воли не дают,
Бабы что-то вышивают, мужики на что-то пьют.
Допотопная дрезина. Керосиновый дымок.
На пробое магазина зацелованный замок.
У крыльца в кирзовых чунях три угрюмых варнака -
Два пра-правнука Кучума и потомок Ермака.
Без копеечки в кармане ждут завмага чуть дыша:
Иногда ведь тетя Маня похмеляет без гроша!
Кто рискнет такую веру развенчать и низвести,
Тот не мерил эту меру и не пробовал нести.
Вымыл дождь со дна овражка всю историю к ногам:
Комиссарскую фуражку, да колчаковский наган...
А поодаль ржавой цацкой - арестантская баржа,
Что еще при власти царской не дошла до Иртыша...
Ну, и хватит о Тоболе и сибирском кураже.
Кто наелся здешней воли, не изменится уже.
Вот и снова стынут реки, осыпается листва
Даже в двадцать первом веке от Христова Рождества.
Дальневосточное
Мое сатиновое детство
Душе оставило в наследство
Копилку памятных узлов,
Канву сплетая временами
Из трав с чудными именами
И музыки былинных слов.
Когда в багульниках Хингана
Играет солнечная гамма,
Венчая Ору и Амур,
Я в их названия ныряю,
Как будто судьбы примеряю
Неведомые никому.
Когда на Зее спозаранок
Среди аралий и саранок
Медовый воздух ал и густ,
Так сладко языком ворочать
Полузабытый говорочек,
Созвучья пробуя на вкус.
И до сих пор еще, бывает,
Они из памяти всплывают,
Как рыбы из немых стихий:
В седой висок не барабанят,
Но лба касаются губами,
Благословляя на стихи
Шурогайка
Берега - песок да галька,
Перемолотый гранит...
Между ними шурогайка
Злую воду боронит,
Бьет хвостом перед заломом,
Точит зубы на улов,
Но над каждым рыболовом
Есть повыше рыболов!
И плывут над ивняками
По реке издалека,
Загребая плавниками,
Молодые облака,
И у темной кромки леса
Настороженно звенит
Еле видимая леса,
Уходящая в зенит...
Не спеши, дружок, зашиться,
Раньше срока не трезвей -
Эта славная ушица
Сердце делает резвей:
В ней и мы, и щучье семя,
И таежный островок,
И танцующий над всеми
Солнца желтый поплавок...
----
Шурогайка (щурогайка) - так в Сибири
и на Дальнем Востоке называют маленькую щуку.
Скрипачка
Две чашки кофе, булка с джемом -
За целый вечер весь навар,
Но в состоянии блаженном
У входа на Цветной бульвар,
Повидлом губы перепачкав
И не смущенная ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.
Потертый гриф не от Гварнери,
Но так хозяйка хороша,
Что и в мосторговской фанере
Вдруг просыпается душа,
И огоньком ее прелюдий
Так освещается житье,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её...
Хиппушка, рыжая пацанка,
Еще незрелая лоза,
Но эта гордая осанка,
Но эти чертики в глазах!
Куриный бог на тонкой нитке
У сердца отбивает такт
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так...
Октябрьская эволюция
Заката раны ножевые
кровоточат в пяти местах.
С. Бюрюков
Дымится кровью и железом
Заката рана ножевая -
Еще один ломоть отрезан
От солнечного каравая,
Отрезан и почти доеден
Земным народом многоротым,
И мир вот-вот уже доедет
До пустоты за поворотом.
Массовке, занятой в параде,
Воздав под журавлиный лепет,
По желтой липовой награде
Под сердце осень щедро влепит,
Одарит царственно и канет,
И снова щенною волчицей
Тоска с обвисшими сосками
За нами будет волочиться.
И снова дробь свинцовых ливней
Катая пальцами под кожей,
Мы удивляемся наивно,
Как эти осени похожи!
Лишь сорок раз их повторив, мы
На сорок первом повтореньи
Вдруг понимаем - это рифмы!
В бо-жест-вен-ном стихотвореньи...
Держи фасон
В твоем раю слова одни.
В твоем аду слова иные -
Они как письма ледяные
Непонимающей родни.
Но как бы ни был страх весом,
Какой бы сон ни повторялся,
Пока ты в них не потерялся,
Назло всему держи фасон.
Чтоб небо стало голубей,
Пиши стихи, играй на дудке,
Дари любимой незабудки,
Корми залетных голубей,
Строй планы сразу на сто лет,
Шути, своди с врагами счеты,
Держи фасон, пока еще ты
Не на прозекторском столе.
Под капюшоном травести
У смерти ушки на макушке,
Но три прикормленных кукушки
Ее помогут провести.
А если тяжким колесом
Твой век тебя и колесует,
Пускай другие комплексуют,
Ты все равно держи фасон.
----
Когда-то Леонид Утесов замечательно зажигал:
"Лопни, но держи фасон!"
Накануне
Июнь сегодня вверх тормашками
И по особому чудит:
То желтоглазыми ромашками
Под юбки девичьи глядит,
То ластится, как будто дразнится,
Щеки касается щекой...
Ему, зеленому, без разницы -
И день какой, и год какой.
Короткий дождь мешая с глиною,
Линует воздух голубой,
Гоняет пару журавлиную
Над восклицательной трубой
И пьет из теплых луж, не брезгуя,
Закат на тысячу персон...
А в небе тени ходят резкие,
И рыжие дворняги брестские
Последний мирный видят сон.
Полковник
Под столом вздыхает во сне мастиф,
Осторожно голову умостив
Возле ножек,
А хозяин перышком вжик да вжик,
Будто темной ночью лихой мужик
Точит ножик.
Он полковник ГРУ и прошел Бейрут,
А в разведку ангелов не берут,
Значит грешен,
Но сегодня, словно простой пацан,
Два часа таращился в небеса
У скворешен.
Ты ж, полковник, стреляный воробей,
Поезжай на дачу, на все забей,
Пей малагу!
Нет, попал под боженькин мастихин
И пробило к старости на стихи
Бедолагу.
Ах, полковник, это не стоит месс,
Ты купи для счастья роскошный мерс
Или хаммер...
Но клокочут в горле его слова
И дымится бедная голова
Над стихами.
И соседи в доме: курлы-курлы,
Погляди, какие у нас орлы
Обитают!
Под ребром осколок повесткой в ад,
А глаза - как лампочки по сто ватт -
Бабы тают...
Городской моллюск
Разве в раковине море шумит?
Там вчерашняя посуда горой.
Ну, а то, что душу с телом штормит -
Ты с моё попробуй выпить, герой!
И не хвастайся холеной Москвой,
Ты влюблен в нее, а сам-то любим?
Ее губы горше пены морской,
Холоднее океанских глубин.
Близоруким небесам не молюсь -
Кто я есть на этом дне городском?
Безымянный брюхоногий моллюск,
Но с жемчужиною под языком.
Колыма
…И не птица, а любит парить по утрам,
Поддаваясь для вида крамольным ветрам,
С горьким именем, въевшимся крепче клейма,
Через годы и судьбы течет Колыма.
И служивый хозяин тугих портупей,
И упрямый репей из Ногайских степей
Навсегда принимали ее непокой,
Рассыпаясь по берегу костной мукой.
Но сегодня чужая беда ни при чем,
Я приехал сюда со своим палачом,
Ощутить неподъемную тяжесть сумы
Под надежным конвоем самой Колымы,
И вдохнуть леденящий колымский парок,
И по капле безумный ее говорок
Принимать, как настойку на ста языках
Из последних молитв и проклятий зека...
В этом яростном космосе языковом
Страшно даже подумать: "А я за кого?"
Можно только смотреть, как течет Колыма
И, трезвея, сходить вместе с нею с ума.
Смерть музыканта
Колыма - и конец, и начало,
Всех крестов не сочтешь, не увидишь.
Столько всякого тут прозвучало
И на русском, тебе, и на идиш...
Тени призрачны, полупрозрачны,
Силуэты неявны и зыбки,
Под чахоточный кашель барачный
Хмурый ветер играет на скрипке
И конвойным ознобом по коже
Пробирает до дрожи, до боли...
В эту ночь помолиться бы, Боже,
Да молитвы не помнятся боле,
Хоть глаза закрывай - бесполезно!
Пляшут в памяти желтые вспышки…
Или это сквозь морок болезный
Злой прожектор мерцает на вышке?
А во рту третьи сутки ни крошки...
Заполярной метели бельканто...
Но синкопы шагов за окошком
Не пугают уже музыканта:
Смертный пульс камертоном ударил,
Громыхнул барабаном нагана,
И буржуйка в органном угаре
Заиграла концерт Иоганна,
И заухали ангелы в трубы,
И врата в небеса отворили...
А его помертвевшие губы
Шевельнулись вдруг: Аве Мария!
Не детское
Идет бычок, качается...
Агния Барто
***
Ветром выбриты височки, брюки клеш,
По досочке, как по памяти, пройдешь
Через годы - от сучка и до сучка...
Коротка ж ты оказалась, до-соч-ка!
А бывало, что на Шире и Двине
Жизнь казалась нам и шире, и длинней.
Обещалась она пухом с тополей
Обогреть и сто дорог, и сто полей.
Но, едва и половину одолев,
Притомилась, головою побелев.
...Выплывает на фарватер катерок,
А за ним витиеватый матерок,
И за темными домами вдалеке
Из тумана раздается по реке
Пьяный голос моториста с корабля:
Эй, на вахте, где же пристань?
Скоро, бля...
Дачное
Вот и Брыковы горы, и лета макушка,
И суббота идет заведенным порядком:
В холодильнике "Орск" дозревает чекушка,
Набирается солнца закуска по грядкам…
И цикады выводят свои пиццикато,
И погода - куда там в ином Намангане!-
И, бока подставляя под кетчуп заката,
Ароматом исходит шашлык на мангале…
Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я - беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.
Зеленые тигры
Зеленые тигры попались в арбузные клети...
Купить одного бы - кого бы глаза указали...
И выпустить снова на волю (на память о лете!)
В каком-нибудь поле у Сызрани или Казани...
А можно и дальше уйти с привокзальных досОчек:
Веселый мотивчик сыграв на губе проводницам,
Шагнуть из вагона, чуть-чуть не доехав до Сочи,
Чтоб с насыпи сразу в морскую волну приводниться.
Пускай и сезон не купальный, и холод собачий,
Но рядом зеленый товарищ с крутыми боками!
И можно (под чаячий хохот) от сочинской чачи
Уйти с ним в запой, чтобы выйти уже в Абакане.
И там, отлежавшись полдня в придорожной крапиве,
Пока бы булыжники пальцы под ребра вонзали,
Сгорать от стыда и мечтать малодушно о пиве,
А выпив, очнуться опять на Казанском вокзале...
С помятым арбузом подмышкой, босым и без денег
Явиться домой (да, поможет нам крестная сила!)
И голос любимый услышать из кухни: Бездельник!
В какие фантазии снова тебя уносило?
Бегут по осеннему небу финальные титры,
Легка ли тебе, человече, такая обуза?
Прощайте, плененные веком, зеленые тигры...
Сегодня домой буду вовремя. Но без арбуза.
Домашний мир
Вот дом, где каждый гвоздь забит моей рукой,
Вот три ступеньки в сад за приоткрытой дверью,
Вот поле и река, и небо над рекой,
Где обитает Бог, в которого я верю...
Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звезды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.
Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зеленых,
И наш домашний мир, деленный на двоих,
Огромнее миров никем не разделенных.
Бродскому
Не красками плакатными был город детства выкрашен,
А язвами блокадными до сердцевины выкрошен,
Ростральными колоннами, расстрелянною радугой
Качался над Коломною, над Стрельною и Ладогой...
И кто придет на выручку, когда готовит Родина
Одним под сердцем дырочку для пули и для ордена,
Другим лесные просеки, тюремные свидания,
А рыжему Иосику - особое задание...
Лефортовские фортели и камеры бутырские
Не одному испортили здоровье богатырское.
Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,
Готовила Иосику одну дорогу - в классики.
Напрасно метил в неучи и прятался в незнание,
Как будто эти мелочи спасли бы от изгнания!
И век смотрел на олуха с открытой укоризною:
Куда тебе геологом с твоею-то харизмою?..
Проем окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи...
Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?
Великого, дурацкого, духовного и плотского...
Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?
Осеннее
Старый зонт. Авоська, а в ней кулёчек...
С головою кипельной, как в бинтах,
На Колхозной площади бывший летчик
Теплой кашей кормит озябших птах.
В нем еще гудят и азарт, и тяга,
К небесам вздымающие металл...
Вот, ведь - вроде земной чертяка,
А не меньше ангелов налетал!
Видно, очень любит его Создатель,
Если в райских кущах еще не ждут,
Если он, по-прежнему, испытатель
И теперь испытывает нужду...
А ему за это - рассветов накипь,
И глухую россыпь осенних нот,
И ночных дождей водяные знаки
По кленовой охре резных банкнот.