Ботаника
Мужук влезал в тычиночную спаленку.
Скрипел диван обмякшим цветоложием.
Соседи-тля, забравшись на завалинку,
В окно смотрели. Что с них? Твари божие.
– И что он в ней нашёл? Ну, роза… чайная.
А он! Царевич в изумрудном кителе!
– При вылете колечко обручальное
Снимает и жужжит в другой обители…
Лопух грустил; могли быть парой любящей,
И по щекам небритым пыль размазывал –
Крестьянский сын, простак в лаптях и рубище,
Родня его, не знавшаяся с вазами…
Наждачкой лап супругу жук ошкуривал
И по-хозяйски милостей отвешивал.
Потом дышал ей в рыльце дымом курева.
Перетекала в лысину проплешина,
Неспешно так, как жизнь провинциальная,
С женою-домоседкой. Время осени.
Для мужука пришла пора летальная.
Женился на другой, а розу бросил он.
В объятия лопуха упала блёклая,
[ну, что вы!] подкосило горе брошенной.
А жук? Ни жив, ни мёртв, живёт под стёклами,
Любовницей-булавкой укокошенный.
Загвоздка
Купальник для моря
Купила стрекозка.
И славно бы всё,
Да случилась загвоздка:
В горошек, по-моде,
Но... трусики – стринги,
А как надевать? –
Потерялись картинки.
Крутила трусишки
И так вот... и этак…
Пока примеряла
Закончилось лето.
И если в бюстгальтере,
Встретишь стрекозку,
Смешную такую –
В зубах с папироской,
Не смейся над ней,
Подари ей сапожки.
На все на четыре
Прекрасные ножки.
Осенелка
Когда осень ря́дится фриком, приходит к нам месяц хмурло.
И хочется всем похмурлыкать, забившись под плед, в уголок.
Холодный дождь, фрак свой напялив, и ночи и дни напролёт,
Сидит за карнизом рояля, но музыку не подберёт
По клавишам – скрюченным пальцем, нет ноты такой – «ляп-минор».
И плачет, и плачет страдалец, с ним вместе а-ка́пельный хор.
Упившись с сан-техником-чёртом, срывают стоп-краны небес.
Глумятся над зонтиком чёрным, бредущим в осенний собес.
На выплату солнцем убогим наложен строжайший запрет.
Томится в шкафу кривоногом на три замка запертый свет.
Депрессия курит цигарку, в кредит обещает тепла,
Зайди, мол в её кочегарку, к прохожим, как фея, мила.
Под глазом у Осени просинь. Зелёную тару с утра
В паучьей авоське уносит, собрав в закоулках двора.
В густых облаках серой лужи, от проседи наспех отмыв,
В галошах бежит неуклюже, а следом за нею и мы.
Она обожает поэтов, но нет стихоптичек уже,
И вместо она нам «приветы» свои раздаёт в кураже.
Осталась одна стихобелка. Её взял Гаврила на грудь.
Приди, вдохновение, welcome! По-русски писать, не забудь.
Октябырррь
Бегал голубь-босячина
По щербатой остановке,
Поклевал с земли кручины,
Холодает. Нет обновки.
Мимо туфли и ботинки
Проносились в сытом лоске.
Кто обул бы сиротинку
До осенней заморозки?
Сел на лавку средь народа.
Обозвали нукакышем.
Ну, чуток другой породы.
Как же так, что стал он лишним?
Голубь плащик свой взъерошил,
Ветер приголубил дыры.
Кто бы бросил медный грошик
Бедной птице – птице мира?
И вспорхнула в небо птаха,
Расправляя шире плечи,
Он на шляпки и папахи
Навалить хотел, но... нечем.
Родня
Поёт сосиска в печке.
Басит мой кофеёк.
Пироженка-сердечко
Волнуется: ёк-ёк!
Им хочется стать мною,
Идут они на бой.
Под жареной бронёю
Котлетится герой.
Ползёт отряд спагетти
В разведку на гарнир.
Сняв с головы беретик,
И розовый мундир,
Картошка, строя глазки,
Бесстыже разлеглась
На маслице по-царски,
Шипит селёдке: – Здрассь!
Пал выбор на пирожное,
В живот залился чай.
Нож с вилкой грустнорожие
Упали... невзначай...
Весёлым, поздним вечером
Разъехалась еда,
Коньяк служил диспетчером;
Смотрел кому – куда.
Ушла сельдь дядей Васею,
И шуба рыбы вслед
Тёть Машей поколбасила,
В жилетке из котлет.
В лице соседа Мухина
Нежнейшее сальцо.
Сидит, на звёзды ухает,
Усевшись на крыльцо.
Торт побратал застольников,
Теперь мы все родня:
Роз масляных и колик..(ой!)
И дырочек ремня.
Шмелее!..
Надо мною шмель кружится,
Я кричу ему:– Шмелее!
Видя платьице из ситца,
Он меня не вожделеет.
Шмель в чужой пыльце измазан
После сказочных пирушек.
С Расторопшей – садо-мазо.
Веселится средь пастушек –
Сумка каждой нараспашку...
Ну, а я простушка-Пижма –
Луговая замарашка,
Не ношу под юбкой фижмы.
Где мой принц?! Устала ждать я,
Полюби меня неброской,
Упади в мои объятья
На коне, как ты, в полоску!
Прилетишь с попутным ветром,
Не услышу:– Где вы? Где вы?..
На исходе бабье лето.
Я засохну старой девой.
Без романтики
Вход в неё завален:
Cтарой мебелью,
Дамскими журналами с советами,
Платьицами на горбатых тре́мпелях,
Тусклыми от времени багетами.
В них картины страха века бабьего,
Успевать, прощать и соответствовать,
И метла – перелетать над граблями.
Так, на всякий случай,
Чтоб не бедствовать;
Банок сто с вареньем и соления.
Шуба с молью [не носила – новая]
Двойкой сына в дневнике, по пению
Выбухла печаль её бубновая.
Он в неё вошёл...
Не снявши валенки.
На работе лаялся с рабочими.
Позабыт в нагрудном цветик аленький.
Ахнул. Выдох. Хрррррррр… и
Послетоточие;
Крем ночной в три слоя. Губы бантиком.
Следом захрапела Маня Клокова.
В общем... секс случился без романтики,
Без проникновения глубокого.
Приключения Хотькомубы
Сбежал из дома Хотькомубы.
Купил дворец, к нему гарем.
Решил понежиться средь клумбы,
Чтоб хоть кому бы – без проблем!
Пылали, истекая свечи –
Был Хотькомубы полон сил.
Явился старожил Мненечем,
И всё на пальцах объяснил:
– Из сотни жён – Однатакая!
Был Хоть Кудабы господин – ей...
[что сказал, увы не знаю –
орал на башне муэдзин]
– Где остальные все, Мненечем?
Отказы слышать не привык!
Обнять бы хоть кого за плечи.
Где мой гарем? Веди, старик!
– Вот – Сколькоможно – с Мозамбика,
Американка – Всёболит.
Японка – Такненада, с бзиком.
А вот… – Ещёниктонеспит.
Вот – немка-фрау Гдезарплата,
Француженка – Идуиду...
Гарем на выбор наш богатый,
Но Яхочу, тебе найду!
И представлял он всех наложниц,
В гареме был переучёт.
И сквозь очки бараньих ножниц,
Глядел на Хотькомубы чёрт.
– Мненечем, спать давно охота,
И разболелась голова.
Мне, хоть кому-то... хоть кого-то…
Давайказавтра всё ж права!
Сбежал под утро Хотькомубы,
Забрав Ещёниктонеспит –
Домой, где по-старинке срубы,
И лодки – о семейный быт.
Там, где птичий рай…
Птичий рай небес безбрежен.
Ветер гонит облака.
На закате лепит тучи чья-то лёгкая рука.
Вот – плывут по небу рыбы,
От плотвичек, до китов.
Вот – летят, раскинув лапы, стаи розовых котов.
Пышногрудая красотка
Возлегла на мягком ложе.
Налетел нагой мужчина и завис средь дамских ножек.
В страсти неземной слились,
Перед всем честным народом.
[я не знаю «Камасутру»] по-простому – «бутербродом»
Но случилась в небе драма:
Лишь мужик слегка ослаб,
Принесло попутным ветром свежевылепленных баб.
Но… «Адам» не долго думал.
Разомкнув объятья «Евы»
Отделился невредимый, сердце, прихватив от девы.
Там где птичий рай безбрежный,
Кто играет в облака?
Лепит, глядя в мир земной наш, чья-то лёгкая рука...
Стихопейзаж написан с натуры
Почирика
Страшна воробышку ночь под стрехой,
Снова хозяин вернулся бухой.
Месяца в луже горбушка размокла,
Встала на хлебушек бабушка Фёкла:
Небушку машет без перьев крылом –
Хочет взлететь… но куда? Тьма кругом.
Выстрелом хлопнула дверь, вышел дедка.
Басом чирикает перед соседкой,
Грудь распушил, скок да скок по двору.
Тузик от страха залез в конуру.
Слушал воробышек дедову песню,
Знал бы о чём – сразу помер на месте.
Утром истаяли месяца крошки,
Вышел хозяин во дворик с гармошкой:
– Чик-чик! Чи-рик! – словно мартовский кот,
Клюв открывает и песню поёт.
Птах – на подпевки – чудно воробью!
Дед встрепенулся, и вдарил:
– Люблю-ю-ю-ю!..
Пели про баб в это утро дуэтом:
Дедка чирикал, а пташек – поэтом...
И понимали друг друга «на ять»
Так, что весь мир захотелось обнять!
Птахе руками, а деду крылом,
С ними чирикал проснувшийся дом.
Красные и бледные
В маленьком дворике, травкой поросшем,
Вместе росли Мухомор и Поганка.
Шляпка с приколотой мухою-брошью,
Прыгала в классики с красной ушанкой.
Дед Мухомора в буденновке штопаной,
Зорко за внуком следил из окопа.
Деву-Поганку семейства Солоповых,
Дедка дразнил: «Чтоб дурак, тебя слопал!»
Дед мухоморил за «красных» – героем.
С бледными бился. Буржуйка – невеста!?
Вот она – бледно-поганая «Троя» –
Внук на костях замесил «тили-тесто» –
Так думал дед, а напротив, в окошке,
Зорко следила за внучкой Поганкой,
Шампиньиану пиля на гармошке,
Бабка, проехав войнушку на танке.
Шила атласное белое платье,
В иглы вдевая мечты о хорошем:
Ей нагадала Навозница-сватья,
Правнуков розовых, в белый горошек.
Солнце солит человечков
Солнце солит человечков.
Мир – большая сковородка.
Огоньку поддало в печке.
На ветвях шкворчит шарлотка.
Зреют лысины арбузов,
Закипают сладким соком,
Натянув по грудь рейтузы,
Корчат рожицы сорокам.
В окруженьи дынной свиты
Царь Бахчи стоит пузатый.
Царь рождён на поле битвы
В рубашонке полосатой.
Грозный видом под шеломом.
На груди златые цацки.
Мысли добрые соломой
В голове шуршат по-царски:
«Мне б царевну! Шуры-муры…
Чтоб со мною здесь торчала.
Под небесным абажуром,
Нас бы Солнце обвенчало»
Арбузятам нянька-мышка
«Колобка» читает к ночи.
Филин ухает: «Глупышки!» –
Над концовкою хохочет.
Мажет Ночь черникой булки облаков, пьёт кофеёк.
Лето заперло в шкатулке дождь на солнечный замок.
Арбузы
Арбузы! Арбузы! – кликушей дворовой
Накрылось воскресное утро.
На клумбе разлёгся священной коровой
Фургончик её. В Камасутру
Сосед шлёт, засев среди флагов рейтузных,
С балкона, по-снайперски метко.
Лингамы повисли на груди арбузной –
Хохочет торговка-брюнетка.
Открыла повозку с толпой арестантов –
В полоску зелёные робы;
Селитрой объевшись слепые мутанты,
Один распанахан для пробы;
Торчит в теле нож из ржавеющей стали,
На поминки мухи и осы
Слетелись, жужжат: – Сделал сальто-мортале...
Сбежал бы – ударился носом.
Семья Астраханских – хорошая слишком.
Попались на поле за это.
По кличке «Волжанин» c зелёным умишком,
Не верит, что песня их спета.
За жертвой для казни пришёл дворник Петя –
Знаток гениталий арбузных.
Невольницам глупеньким нравится петтинг.
Втянули невольники гузна.
Он выбрал деваху с крутыми боками,
Не знавшую фижм и корсета.
Хозяйку бы кто так потискал руками, –
Вздыхает. Сосёт сигарету...
Взвывает: – А-а-арбузы!!! –
Стреляет по окнам глазами,
Арбузится йони…
Но пули любви истекают по стёклам.
Попала одна. На балконе...
У мушек тили-тесто!..
У мушек тили-тесто!
Был найден чебурек,
К нему – жених с невестой,
Любовь. Любовь – на век!
Сбежалось за минуту
Гостей на праздник тьма.
Невеста – футы-нуты,
Жених красив, эх-ма!
От комара – татушка –
Любимой лик – на грудь.
Девичье счастьемушки!..
От счастья не всплакнуть?
Хмельные гости: – Горько!
И скачет блох кан-кан.
Подарков дивных горка
Растёт, из разных стран;
От мебели до чашек –
На жизнь и на мечту.
Пришёл паук Аркаша,
И подарил фату...
Бабочка
Он открывал лбом ворота в заросли райские.
Гнали. Тянулся за яблоком в щели заборные.
Ева? Ах, Ева! Грызла подделки китайские,
Веря, что муж ухватил-таки Бога за бороду.
Ева свивала свой кокон постельно-скрипучий,
И под Адамом курносилась куколкой трепетной,
Корчив гримаски соцветий, игры и созвучий,
Кисти достойных Ильи Ефимыча Репина.
Виделся вылет на крыльях последней модельки.
В Рай! А куда же ещё устремляются женщины?
Бабочкой! Ради такого – поста вермишельного
Можно ещё «ну чуть-чуть», как Адамом обещано.
Пуд соли съеденный был ещё к макаронным,
Прежде, чем кокон распался таксойдётсвитый.
«Полночь» старуха-кукушка прошамкала сонно,
Шумно зевнув: – О-о-отче на-аш... – помни, дура молитву.
Я в твои годы была для богатых игрушкой.
Фартук, надень и на кухне, порхай, если хочется…
Ева сняла папильотки, поставила мушку:
– Бабочкой стала я! Ну, же, вещунья-пророчица!
Приняла ночь, городок, развернув на ладони.
Спали дома, с фонарями обнявшись горбатыми.
Бабочку-бабу в полёте никто не догонит.
Тайны откроют, с улыбкой заборы щербатые.
Но не увидит Адама в объятьях соседки.
Вышел он в двери – налево от райского дерева.
Звякали, глазки стыдливо прикрыв, статуэтки,
Глядя на плотскую радость бескрылого черева.
Лыбилась в небе Луна под фатой золотистой.
В Евином коконе что-то неверно сработало.
К женскому счастью крыльями бабочек выстелен
Путь, и ползти по нему под Адамово ботало,
Зелёная нитка
Скоро Весна постучится в калитку.
Вденет в иголку зелёную нитку,
Небо заштопает новой заплаткой,
Вышьет соловушкам новую хатку.
Злой дворничихе стебельчатой стёжкой
Вышьет улыбку. Берёзам – серёжки...
Передо мною закончатся нитки?
Буду порхать в наживлённой накидке!
Бабочке можно, а я ведь не хуже,
Чтобы летать через радугу в лужах
Чудною птичкой в белый горошек.
Выйдет на встречу мужук в макинтоше,
В пыльном, с подтёками жира и пива,
Глянет, как я!.. И захочет красиво,
Руки раскинув, кружиться в полёте,
Будет мечтать о бизе и компоте,
Нежности нежно жужжжать своей жуже,
Лопать с улыбкой её кислый ужин,
И расцветут глаз её маргаритки.
Только на мне бы закончились нитки!..
Если ты есть, обувная фея!..
Васины уши пельменятся,
Начинённые мелко накрошенным
Стуком её каблучков.
Время гусеницей съедено,
И Вася летит бабочко'м
После работы за незнакомкой,
До остановки трамвая,
Следом,
Почти не дыша.
Назад – крылья комкает,
Прячет в карман,
Грустит в роли пажа:
– Если ты есть, обувная фея,
Сломай ей каблук...
Нет-нет! Лучше оба, и
Васе, махни молотком.
Когда он будет лететь
За возлюбленной
В часике, этак шестом.
Васины уши пельменятся.
Нос к носу столкнётся
С прелестницей
Сегодня. Сейчас.
Через миг!
Но... перепишет ли набело
Фантазий своих черновик?
Кем-то в трамвае заказанный
Маршрут «остановкупроехали»,
А фея сидит за рулём.
Толпа фей махнуть готова
Зонтами и молотками,
Даже одна костылём.
И лыбится небо прорехами,
И падает дева кулём...
Старая вешалка
Расправила старая вешалка плечики!..
Ах, сколько ломалили её да калечили,
Болталась в шкафу с каким-то скелетом,
В платьице сереньком, наспех надетым.
Вынесли к солнцу, как будто царицу,
Вешалка в свадебном платье искрится!
А тут и царевич-пиджак её обнял.
Понятно, – теперь они пара и ровня.
Им свадьбу сыграли, и стали жить вместе.
В красивом шкафу на блестящем насесте.
Завидуя ей, обувная коробка,
Расправилась тоже: – И я не холопка!
Меня привезли из Парижу курьером.
Достойна и я своего кавалера;
Изящна фигурка, напудрена тальком,
Для туфелек создана, явно хрустальных!
Где принц мой со шпорами, в красных ботфордах?
Неужто валяться мне для натюрморта?
Раздулась от важности шире в три раза,
Явился! Моргнула едва только глазом.
Сапог «сорокпятый» по свету носила,
Пинала, топтала волшебная сила.
Пахнув гуталином, в коробку вошёл он,
За дверью, оставив носок, – голышовым.
Хихикали моль с тараканом: – Порнушка!
Коробка-то наша теперь раскладушка.
Мужик!!! ...хоть бы клок на боку с крокодила!..
А моль? Моль выгуливать шубы водила…
Сказка про дворника Егора и газетного бога
Лист болтается на ветке
Как сушёная тарань.
На траве газеты детки:
Чей-то Вань, и чья-то Мань.
Тянет Ваня руки к Мане,
Но не встретятся никак.
На обрывках графомани
Изъясняется чудак,
Лоб наморщил оборванец,
Но не клеится любовь.
Ваньке – «люб» оставил глянец
Оторвалось Мане – «овь».
Жирным шрифтом буквы, строчки,
Будто чёрная икра
Развалилась по кусточкам,
Собирать её пора.
Вышел дед Егор с метлою,
Как всегда по чудеса,
Гребанул – обнялись двое,
Полетели в небеса!
Рыба-лист сорвался с ветки:
– Ну, Егор, проси, что хошь!
Дед сердешные таблетки
Вынул: «От, ядрёна вошь!..»
Перед ним в златом сияньи
Вдруг предстал газетный бог:
– За свободу Вани с Маней,
Вот тебе волшебный рог!
Протруби в него желанье,
И скажи: «*Бликфанг! Хэдлайн!» –
Всё добудут Ваня с Маней,
Тотчас, что ни пожелай!
Улыбнулся дед Егорка:
– Ох, уж эти колдуны.
Я готов начать уборку,
Чтобы не было войны!
Бог газетный шаркнул ножкой:
– В этом деле я... профан.
В войнах я – простая мошка
В стаде диких обезьян.
Попросить для мира мира –
Слабоват божок газет.
Убежал, шурша порфирой.
Оставляя серый след.
Первый снег летел обняться
С примороженной землёй.
Дед Егор стоял с метлою,
Как парома рулевой.
«Ф-ффанг!» – в усы Егор прошамкал, –
Рассмеялся дворник-бог...
Он ловил снежинки шапкой,
Унося их от дорог.
*журналистский сленг:
Бликфанг – точка, деталь, предмет, который привлекает внимание и
задерживает взгляд наблюдателя на информационном сообщении.
Хэдлайн – (англ. headline — заголовок) яркий заголовок,
цель подачи - удивить, проинформировать, шокировать
Весна
Весна!.. Прищепка на прищепку
Залезла, сбросив вниз бельё,
На воробья в мохнатой кепке.
Он клювом щёлкнул: – Ё-маё!
Гостит у мамы воробуля,
Который месяц на югах.
Видал супружество в гробу я,
Пошла любовь такая – «на!..»
И он отправился... к вороне –
Слыла вдовою безутешной,
И поклялась на макароне,
Что более не станет грешной.
Но воробья... впустила сразу,
Едва завидев его кепку.
Весной больны такой заразой,
Что стала вдовушка кокеткой.
В размерах разница сказалась,
Через минуту стали выкать:
– Ах, се ля ви!
– Такая жалость! –
Ну, хоть – покаркать, почирикать...
Ходила она за хлебом…
Под зонтиком синего неба
Туча гуляла хмурая.
Ходила она за хлебом:
Купила от кашля микстуру,
Два шарика: белый и розовый,
Перо воронье на шляпку,
Бутылку шипучки-«морозовки»,
Конфеты «гусиные лапки»… –
Так денег растратила кучу
На то, да на сё, почти сразу.
А Туча работала… тучей,
Ещё избавляла от сглазу.
Мечталось мамаше иначе,
Не нравились зятя манеры.
Могла бы, мол выбрать богаче, –
Из ГРЭСа трубы – инженера.
Отвергла, сбежала венчаться
С Дымком из трубы русской печки,
Любовь с «нищебродом-паяцем» –
Милее душе и сердечку.
Увидели Тучку на шпиле
На юг пролетавшие птицы,
За пухлые руки схватили,
С собой понесли за Границу.
А там красотища такая!
Жаль, груди мешали обзору.
Точь в точь, как соседушка Рая,
Казала. Но тучи – уморы!
Средь них: бородатая дама,
Белилом накрашена густо,
Раздетый, не ведая срама,
Явился хмарец с тучным бюстом.
Наплюнула Туча на это,
Домой прилетела, до хаты.
С попутным северным ветром,
Где бабы гуляют брюхаты.
Сидит её муж на крылечке,
Из дедовой дудки-жалейки,
Чудно выдувает сердечки,
Воздушная кружится змейка.
Пасутся с утра со стрекозами
Два шарика: белый и розовый…
Скоро, скоро цирк весенний!
Выходной сереет сонно. За окошком «три» мороза.
Небо охмурило город чарой зимнего гипноза.
Под лоскутным одеялом пёстрой, клоунской рекламы.
Спят с ним вместе килогерцы, киловатты, килограммы.
Может утро улыбнётся? Распеваюсь я фальцетом.
Улыбнулась белоснежно туча маленьким балетом!
Ах, как редко в городок наш залетают гастролёры,
То теряют реквизит свой, то простужены актёры.
Аплодируют им стоя Вяз и Ясень, шепчут: «Браво!»
Не дождутся и сегодня в гости Ветра-костоправа.
Два горбатых в шубах драных потеряли рукавицы.
Нараспашку. Отлетели снова пуговки-синицы.
– Пришивала-пришивала!.. – Ёлка злится, – крепко-крепко!
Подмигнув, Фонарь кивает, на глаза надвинув кепку.
Бродит Зимушка в галошах, клеит на забор афиши.
«Скоро, скоро цирк Весенний!» Дату – от руки допишет...
Аптечка
Мир послезимьем болен в хлам.
Чадит «за здравие» солнце свечкой.
Весна, схватив свою аптечку,
Летит на «скорой» сквозь туман.
Спасать несчастных человечков:
Температурят по утрам,
Вставляя градусник в окошки.
Орут коты, рыдают кошки,
Их кормит Март – любитель драм,
Бросая солнечные крошки.
Истории больных – тома:
Любовь разбитая, разлуки…
Весна омыла солнцем руки,
Хандру лечить взялась сама.
По древней сказочной науке.
– Проветрить!.. – Ветер дал совет.
– Спасёт одна большая клизма –
Вернётся мир здоровым к жизни! – сестра Капель.
– А мой ответ:
– Без операций организьму,
Все процедуры, лишь во вред! –
Настаивал глав. Грач: – Поверь,
Неужто спорить мне с девчонкой!?
Капель поддакивала звонко…
Весна закрыла тихо дверь,
И... смазала весь мир зелёнкой.
