* * *
Пусть осень катит желтый тарантас,
Пусть ветрено в неласковой погоде,
Благослови меня не тайно, напоказ,
Чтоб возвратился каждый, кто уходит…
За горизонт, за круговерть дорог,
За городов неведомых чертоги,
Отдав себя случайности в залог,
Наперекор всех здравых умных логик…
За смех и слезы ненасытных дней,
Что стали в одночасье огневыми,
За то, что знаю - нет тебя родней,
Благослови мое хотя бы имя…
Благослови не тайно, напоказ,
Пока еще стою у этой двери,
Чтоб сохранить от боли и проказ
В беспамятстве, беззвучьи и безверьи…
Когда возьмется петь мне гамаюн,
Не с наших лиц написанную повесть,
Благослови меня под знаком лун,
Где каждый путь к неистовству греховен…
Где год, как день, а день, всего лишь, миг,
Чтоб ощутить в себе любовный голод,
И если бог твой плотью многолик,
То многолик во мне его осколок…
Пока стою ни грешной, ни святой,
Благослови, случайный мой прохожий,
Чтоб я, благословенная тобой,
Благословила всех ушедших тоже…
Русский север (Кижи)
Почему все дороги петляют на юг,
Только эту безудержно тянет на север,
Где Кижи янтарем застывают на древе,
И Онежья туман расползается вкруг.
Может статься, что Нестор был родом из тех,
Кто отдал свои крови в горячке безумства
Круговерти осин и сосновому буйству,
Что рубил топором, как дитя для потех.
Для потех ли он сладил венец, за венцом
И забросил топор в просветлённые воды?
Будто знал, что навеки лишится свободы,
Покидая Кижи гость случайный потом.
Стаи чаек несут на крылах купола
Впрямь как будто стоящего в озере храма,
Где пройдя сквозь пороги в порезах и шрамах
Налетает на шхеры крутая волна.
Может статься, тебе посчастливится там
Задержаться надолго влюбленным в Онежье,
Бают вслух мужики, что не в пусте мережи -
Сыплют дар из утробы своей рыбакам.
А рыбак пот со лба оботрет рукавом
И айда солонину строгать в кладовые,
И затихнет погост, и распрямятся выи,
Русский север сроднив с древнерусским крестом .
И несут свои воды в Онежскую ширь:
Водла, Вытегра, Шуя – не счесть до седин нам,
Лишь беглянку одну от своей пуповины
Отпускают Кижи непокорную Свирь.
Покидая погост, может статься и ты
Здесь оставишь Кижами пленённое сердце,
И замечется грусть за таённою дверцей,
Будто утки взлетят растревожив кусты.
Будто где-то послышится воплениц плачь,
Будто песня, что тянется сутками кряду,
И опустится солнце в лохань водопада,
И уйдет в камыши грузный окунь-лихач.
Поднимись на пригорок, постой тут в тиши
И услышишь, как в травах колышут цикады
Три исконные вечные русские правды:
Неба синь, глубь воды и величье души…
Плачи юдолей
Изгладив юродивость быстрой стремнины,
Сквозь сонные заросли щурилась Волга,
И зыбкою рябью качались в глубинах
И контур причала, и белая Толга.
Летела, кружила ли иволгой осень,
Крылом задевая пожухлый ятрышник,
Плескалась вода на уключины весел,
Плескалась и тут же впадала в затишье.
И чудным казался и храм на подклете,
И паперть, и звонниц точеные выи.
Казалось и люди, как малые дети,
Разув сапоги, шли ногами босыми.
И каждый просил, уповая на небо,
И плыл над водой перезвон колоколен,
И Толга грехи отпускала, и вербы
Клонились все ниже на плачи юдолей.
А купол отсвечивал медями главок,
Здесь время отстало от жизни и моды,
И неба язык неуклюже шершавый
Лизал неуклюже шершавые воды.
Здесь иволгой пела и плакала осень,
И путалось в кронах остывшее солнце,
И, вмиг спеленав всю небесную просинь,
Невзрачным сатином гляделось оконце.
Стелилась ли, падала в ноги дорога,
Иль песней протяжной звучала над Волгой,
Чтоб выстрадать счастье у вечного бога
И иволгой зваться, и русскою Толгой…
В тебе одном который год
Когда б я сделалась мудрей,
Когда б добрее стала дважды...
Во мне безлюдность площадей
И гул домов многоэтажных,
Во мне узлы твоих дорог,
Во мне дворов твоих пределы,
И нескончаемость тревог.
В осенней коме, поределый
Ветвями скомкан сквер нагой,
А я подвержена иному …
Мой Город, ты ли нас с тобой
Навеки свел, когда сквозь дрёму
Ночь млела в черных кружевах,
И свет фонарный был моложе,
Кричал младенец на руках,
И мать молилась: святый Боже.
Ты утрамбовывал в себе
И голоса, и наши лица,
Крутилась жизнь на вертеле,
Сбывалось то, чему не сбыться.
Дробилось время снов пустых,
Срастаясь узами разлуки,
К тебе искала я мосты,
Из чужеземной затхлой скуки...
В тебе одном, который год,
Храню, что истово любила.
Ах, кабы знать, где мой черед….
Ах, кабы помнить все, что было.
Но нынче осень ладит фарс,
Размазав ляписто и бегло
На желтом, будто напоказ,
И блуд дождя, и вздорность ветра,
И схожесть сумеречных лиц,
Едва успевших скрыться в вечер,
Где свет твоих слепых глазниц
Ложится призраком на плечи.
Новое время
Звон по прошедшему в небе лиловом,
Дайте мне новое время и слово,
Мысли рядами ложатся на полки,
Дни неприглядны и колки.
Изморось. Клены без лишних усилий
Мечутся хрустом ветвей-сухожилий,
В окна скребутся и мерзнут в исподнем,
Зимы снегами бесплодны.
Город в асфальт бьет немые поклоны,
Дайте мне неба синей и бездонней,
Вновь сотворите из весен граали,
Землю без слез и печали.
Вечный изгиб переправив на выгиб,
Дайте хлеба зарумянить в ковриги.
Скатерти выстелив, будто туманы,
Ночи к утру полотняны.
Дайте поверить в иконовы тверди,
Лето сменив на червонные меди,
Выменяв медь на морозы и сани,
В белы перины уткнуться носами,
Вскрыв из под снега апрелей лавину,
Дайте прожить и не сгинуть.
Реже, все реже обрывки надежды
Падают сверху на наши одежды.
Чаще, все чаще мы спесью убоги,
Тщетно поверив, что боги.
Дайте глаза разглядеть под забралом,
Слезы в глазах - это тоже не мало.
Горе постыдно и время не лечит,
Дайте добро излечить от увечья,
Чтоб всколыхнулось капельное бремя,
Дайте мне новое время...
На ступенях с названием жить
Вы пытались услышать когда-нибудь крики дождя?
Когда зонт не спасает, и мокнут холодные руки,
Когда капли разбившись о землю в испуге глядят
На свои отраженные в лужицах мертвые звуки...
Вы пытались когда-нибудь жить, не касаясь земли?
Будто ноги не помнят дорог и не бредят шагами,
А изнанка ненужных следов по ночам не скулит,
И трава не примята, и пыль не прибита ногами...
Вы пытались ненужные мысли от боли лечить?
Когда все позади, и сжимаются нервы спиралью,
Когда надо уйти, но так истово хочется быть
Для себя самого и судьей, и ненужной моралью...
Вы пытались любить - не желать, не жалеть, а любить,
Не гадая, что выпадет: рай, или адовы крыши?
Если да, то вы стали на самую чуточку выше
На потертых ступенях с обычным названием "жить"...
И выпало так
И выпало ж так, за полшага до встречи,
Забыть километры протоптанной пыли…
Мы молча глядим на ростральные свечи
И прячем под курткой продрогшие крылья…
А нет сигануть бы вон с той колокольни,
Сквозь сизый туман над покатою крышей…
Наверное, вечность - удел малохольных,
А боги сидят чуть правее и выше…
И ветер, устав перемалывать тайны,
Бубнит что-то в тему о поздних прохожих…
О, сколько их было, ушедших случайно
И в сумерках ветреных чем-то похожих…
А сколько оставленных, или забытых,
За серым фрагментом исчезнувших где-то…
И так неподкупно крадется к зениту
По-питерски влажно-холодное лето...
Кто чист до бела, тот взаправду грешнее,
Чему было выпасть, то сделалось явью…
О, не удивляйся, я видимо фея,
Ты видимо гений, мы оба на равных -
Из тех, что на встречной столкнувшись однажды,
Любить не решились, уйти не посмели…
А небо дождит, но не падает дважды,
И в этом безумии мы на прицеле
Тех глаз, что без слов сберегут от недуга,
И рук, что касаются, не прикасаясь…
Стоим и молчим по ту сторону круга,
Не смея любить и уйти не решаясь…
Крик журавлей
Когда стылое солнце пошло вдоль полей,
Пробиваясь лучами сквозь талые воды,
Разорвав тишину неизбывной свободы,
В синем небе послышался крик журавлей.
Я гляжу на родимых, до боли в глазах,
Что есть силы гляжу в высоту, не мигая,
Сердце катится вниз, от тоски замирая,
Сколько сгинуло их, не вернувшись назад…
Я не знаю, что там, за высокой горой,
Я не знаю, что виделось им на чужбине
И что гонит теперь возвращаться домой,
Из другой поднебесной заоблачной сини.
Может эти березы, что плачут весной,
Будто вдовы ссутулив холодные плечи,
Может ширь половодья и быстрые течи,
И дорог маята, и погост вековой.
А быть может седые овраги вдали,
Где сквозь прелые листья исконно живое,
То ли горечью этой, а то ли травою,
Пробивается к солнцу из талой земли.
Но я знаю, что здесь, на родной стороне,
Монотонней дожди и рассветы алее,
Сколько родин на свете, не сыщешь милее
Той, где свет для тебя не погашен в окне.
И когда на гнездовья летят журавли,
Возвращаясь домой из неведомой дали,
Сердце истово просит добра и любви,
Забывая тоску и былые печали…
О любви
Дни все короче, все угрюмей,
Мой город жжет в витринах свечи
И глубже втягивает плечи,
От осени ополоумев.
Все оголенней и костлявей
Запястья липовой аллеи,
Какая сила их заставит
Разжать дрожащие колени!
Я вглядываюсь в тени-лица
Глазами преданной собаки,
Как будто жду, вот-вот случится
Развязка осени без драки.
Мой город спит под грубой ношей,
А я выращиваю зрячесть -
Смотрю, как дождь себя стреножит,
Раскрыв края одежды настежь.
Смотрю, как небо входит в небо,
Неся безмолвие и тяжесть,
И сотворяет хлопья снега,
Чтоб все к утру переиначить.
Перекроить по новым меркам
И двор, и сумрачных прохожих,
И, наспех, сразу без примерки,
Белила нанести на кожу.
На раз вписав в свои сюжеты
И толкотню, и живость улиц,
Чтоб мы с тобой расставшись где-то,
Навстречу шли, не разминулись...
Чтоб мы с тобой на милость мага,
Бросающего сверху хлопья,
Идя на расстояньи шага,
Не онемели, не оглохли...
Чтоб не исчезли в закулисье
Неистовом и нетерпимом,
Листая круговерти чисел,
Во весь опор бегущих мимо.
Чтоб мы вконец не очерствели,
Во власти зимнего недуга
И уцелели, уцелели,
За пядью пядь крадя друг друга...
Ступень
Столько мыслей и все пусты,
Даже лица размыты в пятна,
Нынче модно носить кресты,
Но не быть на кресте распятым…
Сколько слов не по адресам,
Сколько сгублено разных судеб!
Боже правый, давай Агдам
Выпьем вместе и всё забудем:
Ни наград, ни лиц, ни имен,
Только прочерк на чисто-белом…
Этот мир был тобой створён,
Или кем-то в порыве гнева?
Нынче жизни - одна цена,
Поделом нам дано прозренье,
Боже, мне ли бояться дна,
Ведь оно есть твое творенье!
До нулей меня обнули,
И не время теперь итожить,
Ты в своей отказал любви,
Но не предал меня, о Боже.
Как же шатка моя ступень,
И твоя не намного крепче,
Но летят снова птицы в день
И кричат, и кричат о вечном…
Звонарь
Я не знаю куда и зачем я иду,
И какую еще небу выплатить мзду,
Если ветер в лицо бьет наотмашь.
Убеждайте меня, что есть рай в небесах,
Говорите, что слезы – есть божья роса,
Но не сыпьте мне под ноги пустошь.
Мне привиделось - Свет не имеет сторон,
Кто над книгой корпел, тот взаправду умен,
Он мне скажет - их ровно четыре.
Когда яблоки падают осенью с древ -
Это небо их прячет от взбалмошных Ев,
Ньютон здесь не при чем, он не лирик.
На земле тот же грех: позабыто - нельзя!
Оскудела совсем, истончилась стезя,
Все идет с молотка, даже совесть.
Кто в хибаре ютится, кто в роскоши вилл,
Вроде жил человек, а как будто не жил,
Из пробелов не пишется повесть.
Вбиты колья, но тужится стойло систем:
Что ни день, то обложки пестреют от тем,
Только пользы - все если, да кабы.
Классик знал, повелось с его легкой руки,
Раз дороги плохие, знать есть дураки,
Слабый ум равносилен ухабам.
Только небо тоску и печаль через край
Наливает с вином, так давай запевай,
Горевали, а слышится песня.
Нам обещаны всем: либо рай, либо ад,
Истеричные что-то с надрывом кричат,
И молчат те, кто верит – воскреснем.
По заслугам воздастся хвала в выходной,
И Звонарь подбоченясь тряхнет стариной -
Грянет колокол! Он на подходе -
День, когда вдруг отыщется нынешний Ной,
Снарядит свой ковчег и айда в путь иной,
Божьи твари все собраны вроде.
Мы уже на крючке, нам привычно висеть,
Мы боимся провидцев, их слово, как плеть,
Правду жизни обрящет идущий.
Может все это только привиделось мне;
Небо, яблоки, Ной, колокольни в огне
И тот голос - живой и зовущий...
А нам такой достался век
Терпи меня, мой враг и друг,
Без вас я мало в жизни стою,
Мы скреплены одной стропою,
И Богом взяты на испуг.
Ведь нам такой достался век,
Где пустозвоном льются речи,
Где не убит, так искалечен,
Себе подобным человек…
Где каждый пятый - понятой,
А каждый третий зрит понуро
На власть держащих самодуров,
Кладущих нас на аналой…
А мы вживаемся в невроз,
Лишаясь разума и воли…
И прорастаем в чистом поле
Травой, легко идущей в рост.
Мы - тот обвальный листопад,
Да, это мы тот снег вчерашний,
Ночами пишем – жжем бесстрашно,
Но как легко они горят -
Что в муках выстраданный стих,
Что ворох разовых оберток…
Мы из могил вздымаем мертвых,
С осатанелостью живых…
И сатанея мчится мысль,
Через нужду и гон страданий,
Под крики встреч и расставаний,
Под смех и слезы, лай и свист…
Но рухнет ствол. Трухою щеп,
Столетья ввергнут нас обратно
Туда, где место было свято,
Где свят был сущий кров и хлеб.
Все стерпят пальцы, чтя мозоль, -
Просеяв быль, отсеют небыль,
Мы перейдем в пол шага небо,
Забыв к невежеству пароль.
Стечет в лета дурная кровь,
Душе оставив покаянность,
Как божью истину и данность:
Ты человек – ты есть любовь…
Миражи
Искусство жить - уметь сберечь,
В пустой поклаже мало толку.
Как много выстуженных встреч
В напасти зим, где втихомолку
Смеется каждый, кто лукав,
А не лукавые – надменны.
Не говори, что льнет рука
К веслу, пока подвластна плену
Река, и холод режет грудь,
А расхрабрившиеся рыбы
Ушли на дно, не обессудь…
А мы, подобно снежной глыбе,
Смогли разрушить райский дом,
Сломав основу на детали,
И подперев плечо плечом,
Живем, но выстоим едва ли…
Уходит в небыль мерзлый день,
Прошедший списки бухгалтерий,
Но как хлипка уже ступень,
Где жизнь сама себе не верит.
И нервно чешет лоб рукой,
Устав от сыгранных пародий,
Где мы мишень, о Бог ты мой,
И у стрелка курок на взводе…
Но всяк бессмертьем одержим,
Раскурим трубку напоследок,
Нас затянули виражи,
Лихих безумств и полубреда…
Но вряд ли выветрится дурь,
Блажен, кто верует вначале…
Разгонит кормчий в небе хмурь,
И к вечным ангелам отчалит
Несостоявшаяся жизнь -
Финал абсурдного забега…
Уснут в потемках миражи,
Чтоб в утро выпасть новым снегом…
Родины грусть до седьмого колена
Ртутью расплавлено серое небо,
Ветер срывает пожухлые листья,
День будто был, или будто-бы не был,
Осень укрылась под шкурою лисьей.
Взглядом цепляюсь из окон вагонных,
Ежусь, врастая в тревожные дали
Вязкой земли на крутых перегонах,
Птиц перелетных и мглистой печали.
Горечь тоски затяжной неуемной,
Горечь тоски и дороги, дороги…
По косогорам, за край окоема,
Медленным волоком тянутся дроги.
Изб деревенских, в линялых халатах,
Жмутся друг к другу сутулые срубы,
И, привыкая к белёным заплатам,
В небо плюют почерневшие трубы.
За перелеском – пустырь огольцовый
Ластит дождями бурьянные травы,
Морок, запутанный в лапник сосновый,
Сизым туманом сползает в канавы.
А вдалеке виснет клин журавлиный,
Криком зайдясь от натужного лёта,
Будто уносит и боль, и седины
Стылой земли загрубевшей от пота.
Вмиг растекаясь по скрюченным венам,
И застревая в крови хрусталями,
Родины грусть до седьмого колена,
Небом оплакана и журавлями…
В лохмотьях сплошь густых и белых
Декабрь, что тайный меценат,
Cнежит на горб былых столетий…
Не потому ль беспутный ветер
Во всех напастях виноват,
Что зубоскалит во дворах,
Устав от вздорной ахинеи
Домов, втянувших глубже шеи,
И постояльцев в тех домах,
В чьих окнах свет горит с ленцой,
Где, в лиц безумной круговерти,
Мне вас зашёптывать от смерти,
Не ваше разглядев лицо.
Не ваше распознав житье,
За грубым контуром квадрата…
Я вас любить была бы рада,
Избыв старьевщику хламье.
Припав к рукам горячим лбом,
Забывшись в обморочном круге,
Любить, когда шальные вьюги
Завоют в приступе дурном.
И чадной лампой свет луны
На нет сольется в сумрак ночи,
Чьи очертания не прочны,
Как будто вмиг искушены
И навсегда погребены
Под саван сплошь обледенелый;
И двор, и дом оторопелый,
И голый край самой луны...
Но утро выправит огрех,
Изъяны выпестуют пальцы,
И разбредутся постояльцы
Брать штурмом непролазный снег.
А мне средь них вас различить,
В лохмотьях сплошь густых и белых,
Я к вам настолько прикипела,
Что не посмею не любить…
А март разводит канитель
Глядится в лужи сонный двор, и бога ради
Сам март разводит канитель, к родству не жаден,
А нам, не помнящим иных, родства не жалко,
Куда по хляби не дойдем - добросим палкой…
Весна все выправит сполна, до миллиметра,
Когда ослабнут в маяте порывы ветра,
С обеих рук раздав сполна за то, что будет,
За каждый выщербленный край у талых блюдец.
А по двору то бродит пёс, то скачут дети,
Им дела нет до суеты земных столетий,
Старушка, древняя как бог, сошла с пригорка
И крошит сонным голубям сухую корку.
То глаз прищурит неспеша, то глянет в небо,
Зажав в слабеющей руке остаток хлеба,
А солнца луч, древней старух всех вместе взятых,
Ныряет в хлябь, пробившись вниз сквозь клочья ваты.
Но разойдется канитель по зыбкой глади,
Подсохнет хлябь, исчезнет март, к родству не жаден,
Старуха, стая голубей, что рядом кружит,
И пес, лакающий дома из талой лужи...
Мне узнавать твое лицо
Храня под кожей след тепла,
Молитв отчаянность и скромность,
Я выдыхаю обреченность
В обледенение стекла.
На грани бреда – явь смела,
Лишь пару дней и грянут зимы…
Зачем зову тебя, любимый,
Зачем зову, зачем звала….
Стремясь сквозь выбеленный пух
Во всем угадывать родное,
Сведя в сеченье золотое
Тревожный взгляд и чуткий слух.
Чтоб слышать вздох твоей груди
И видеть глаз твоих свеченье,
И необузданность влеченья,
И тихий крик- не уходи…
И отзываться – не уйду…
Я жду тебя и дни, и ночи
Вдоль серых улиц и обочин,
Я жду тебя, как на посту.
Как будто время сдвинув вспять,
Под окрик слева, топот справа,
Под флаги призрачной державы,
Где я училась тебя ждать.
Сквозь немоту и тяжесть лих,
Сквозь расстоянья, войны, смерти,
В шеренгах лиц и круговерти
Я ждать училась за двоих.
Мы нить, лишённая концов,
Мы есть любовь и ею будем,
В любом краю, в любой причуде
Мне узнавать твое лицо.
Касаясь словом ли, строкой,
Сквозь холод ветреной разлуки,
К тебе протягивая руки,
С нечеловеческой тоской.
Поправ дождей лихую рать,
Поправ все правила вселенной,
Я согласилась стать нетленной,
Я научилась тебя ждать…
Неуспокоение
Прибавив день почти на треть,
Апрель потворствует соблазнам,
Ему бы в пору потеплеть,
А не моей калиткой лязгать.
А стрелки тикают свое,
Надсада-ветер правит смуту,
И пустозвонит воронье,
Как будто воду льет кому-то…
Бумага терпит скрип пера,
Впотьмах выравнивая почерк,
И вырастает из ребра
Моя любовь, чуть ближе к ночи.
И воздух кажется влажней,
Свечой обугленный по краю,
Став к одиночеству жадней,
Познавший рай, не ищет рая
В густой чреде ненужных дат,
Чья суть - времен пустые муки,
А ты все так же ждешь наград
От той, чьи сны хранишь в разлуке.
Но, Милый, хватит ли мне рук
Молиться долго и усердно,
Чтоб исцелить в душе испуг,
Когда меня и сны отвергнут?
Когда сама любовь умрет,
Заколотив крест-накрест двери,
И, разделив удел сирот,
Я ужаснусь ее неверью...
Всё - сущий бред, пустой испуг,
Все страхи - плен слепых иллюзий,
Молчите вестники разлук,
Любовь была и есть, и будет.
И эта жёлтая луна
Зазря пророчит мне смиренье,
Пока стучит в проем окна
Апреля неуспокоенье…
Нести тебе покой и смуту
Зима, как размягченный крем,
А над Невой завьюжил ветер,
И невозможность белых схем
Прочесть на скользком парапете.
Идти неспешно, как всегда,
И думать, что под толщей плена
Лежит червленая вода,
Лежит спокойно и нетленно.
Понять не сразу, а потом
И ужаснуться этой мысли,
Сравнив тебя с холодным льдом,
Меня сковавшим так неслышно...
Но мне дозволено идти,
Нести тебе покой и смуту,
И бег стремительной минуты
Хотеть отчаянно спасти...
Искать глазами створки врат,
А ветер, в белых перьях птицы,
Роняет пух в Невы ресницы
И засыпает путь назад…
А в сумерках мы будто падшие ангелы схожи
Мы те, кто несет на плечах непосильную ношу
Дождей, листопада, хандры и извечных простуд,
Мы те, кто не терпит слезливых осенних дебошей,
Когда бога ради нам горсть медяков подают…
Бредем наугад по, промокшей до нитки, дороге,
Под крик воронья и браваду осенних дождей,
Под вялый багрянец, что сыплется прямо под ноги -
Бери – не хочу, становясь с каждым вздохом жадней.
А в сумерках мы, будто падшие ангелы, схожи,
Мы схожи, не спорь, нас лепил неумелый гончар,
Наш шанс просчитать эту жизнь так убого ничтожен,
Как шанс получить наперед за нее гонорар.
Все так - мы на службе, мы временны, мы постояльцы
Абсурда, прогнозов, любви и сверхновых идей,
Живем на авось, в небо тыкая согнутым пальцем,
И верим всему с простотою наивных детей.
Мы верим всему, потому что и лжем без оглядок,
Нам хлеба не дай, мы искусно грызем удила
И пьем валидол, усмиряя сердечный припадок,
И роем гурьбой корень разума, веры и зла.
Ты споришь, все верно, надеясь бумага все стерпит,
Осенние вымерзнут слезы, сдались нам дожди,
Нас выгладят дни в безразмерный растянутый лепет,
Нас выпрямят ночи, стараясь во всем угодить.
А мы все идем, и ни день и не два, а столетья,
В трех соснах плутаем слепые – мы дети слепых,
Среди шелухи праздных слов, не сложённых в соцветья,
Где много желающих верить, но мало святых…
И мал интервал между нами и призрачным богом -
Всего три ступени наверх, но как долго бредем…
А листья срываются вниз - на ступени порога
И падают ниц, осеняя нам спины крестом…
Цветение мая
Рукам бы найти и уют и занятье,
Перу бы лишиться пустой канители,
Пусть радуют эти березы, что платья
Надели весной и косынки надели.
Пусть радуют ветром склоненные травы,
И рябь, что собой будоражит запруды,
Но в нынешних ветрах - сплошные забавы:
Растреплют все тут же и тут же забудут.
А птицы без страха выводят рулады,
В согревшемся майском клокочущем горле,
И кажется - все неземные награды
В безумном цветении собраны что ли…
Родное и близкое топчется рядом,
А всё недоступное - маревом где-то,
И падает небо, привыкшее падать,
И вдребезги бьется об сомкнутость веток.
И тянется к жизни все то, что дремало,
И кажется истовой мелочь любая,
А солнце вонзает лучистое жало
В зеленую холку цветущего мая…
До Рождества подать рукой
Декабрь колюч, что говорить,
Истопникам полно работы,
И пробирает до икоты
Мороз то крепок, то игрив.
Зима глядит в проем окна,
Она дворы берет измором,
А снег летит, летит на город,
Отдав все сразу и сполна.
Одеты в шубы и мохер,
И детвора, и мамы-няньки
Елозят по сугробам санки,
Списав прогнозы атмосфер.
А день торгует ерундой,
Везде галдеж, все раскупают,
И руки греть - не помогает,
Но каждый тащит ель домой.
И раззудевшись на ветру,
Смеется фокусник бродячий,
Он вам намеренно, на сдачу,
Сует в карманы мишуру.
И катится трамвай чудес,
Слегка поскрипывая дверью,
В нем каждый чуда ждет и верит,
Отдав полтинник за проезд.
До Рождества подать рукой,
Все ближе той звезды мерцанье,
И дивно это ожиданье
Младенца с утварью святой...
Декабри
Декабри вершат итоги,
Никуда от них не деться,
Ветер кланяется в ноги,
Выхолаживая сердце.
Ручка, лист, ночлег застольный,
Ломки буквы точно льдины,
Больно ,милый, знаю, больно
Быть в таком раю повинной.
В нем растрачено все злато,
В нем отпущены все сроки,
В нем придуманные даты,
И надуманы пророки.
Год к концу ничуть не ласков,
Подбоченясь принимает
На постой, как в старой сказке,
Белых зим лихую стаю.
Опрокинут навзничь месяц,
Словно просится на руки,
Видно небом правят бесы,
Раз ему такие муки.
Дерева стоят в исподнем,
Тычут веткой, будто пальцем.
Им бы шубы юных модниц,
Чтоб не мучились страдальцы.
И грешу я на погоду
Для острастки, от бессилья,
Год несбывшейся свободы
Потускнеет, станет былью.
Жизнь - воровка поневоле
Все растащит, что хотела,
Оглянешься - чисто в поле,
Будто выбелено мелом.
И несутся в вихре петель
Улицы, дома и люди,
Но как радуются дети
Снегу, и как смех их чуден!
И от этой канители
Станет вдруг светло и чисто,
Будто хрусткие метели
Ссыпали к ногам мониста..
Причал
Не говори, что будешь говорить…
Ни дать, ни взять, оплот веков не вечен,
И в небо наспех впаянная нить
Звенит и расползается увечно
Над кутерьмой распластанных времен,
Где стёрты утвердившиеся догмы,
А белый ангел черным опоён,
И ты, оставив прошлое, к иному
Идешь и, через трещины стекла
Глядишь, как в глянце модного журнала,
Тускнеет день, сгоревший вмиг дотла,
И тянутся к озябшему причалу
Художник полоумный и поэт,
Бродяги, нищие и музыкант влюбленный…
Бликует на воде остывший свет,
И кажется от бед заговорённым
И сам причал, и те, кто смотрят вдаль -
Отвергнутые миром божьи дети…
Их лица не несут в себе печаль,
Их спины не сгибает сильный ветер -
Их рай чуть выше четырёх стихий,
И на причале, утонувшем в млечность,
Безумцами рождаются стихи
И музыка, пронзающая вечность,
Которую вовек не разгадать...
И до небес, увы, не достучаться...
Лишь плещет в ноги черная вода
И вдаль несет отверженное счастье
Всего лишь март
Еще не ласков свет окна,
И день, как перевертыш, бледен,
И виснут пряди волокна
Оттаявшего неба. Беден
Свалявшийся комками март,
Лишь хаотичным шлейфом кружит,
Теряя свой былой азарт,
Крупа и оседает в лужи,
И тонет в синюю гуашь,
С краями выщербленных блюдец.
Март на цвета не то, что скуден,
Он, если верить, сам торгаш.
Он разворовывает снег,
Он приторговывает небом,
И в безрассудстве мне бы, мне бы
Простить ему пустячный грех.
И взгромоздить всю эту синь
На ветки согнутой березы,
Что про запас копила слезы,
Когда гуляла в поле стынь.
Теперь же косоглазый луч -
То жмется к выступам проталин,
То расшнуровывает с талий
Корсеты льда у сонных туч.
И так отчаянно смела
Ворона, прыгнувшая в лужу,
Переждала, пережила
И холод, и мороз, и стужу…
И я теперь одна из них,
Вдруг прилетевших утром ранним,
Средь уцелевших и живых
Грачей, вернувшихся с изгнанья…
И в тонком ритме миокард,
Когда вокруг весны беспутье,
Живет во мне, не обессудьте,
Всего лишь март, обычный март…
Совесть
Ну, здравствуй, постою и огляжусь,
Мне твои хмари душу не калечат,
Да ты, как будто и не рада встрече,
И не ждала с утра. Я не сержусь...
Который год к возврату колея,
И не дает уйти, исчезнуть где-то,
Но знаешь, твои пряные рассветы
Покрепче держат всякого репья.
Полям бы плуга, в пояс лебеда,
Бывало с нею деды щи хлебали,
Ты помнишь, ну а мы-то лишь слыхали,
Веселья мало было – все беда.
Теперь пожить бы так, чтоб все не зря,
Да только души обрастают мхами...
Не мудрено, когда у алтаря
Грехи перестают считать грехами.
И крест святой поруган не в боях,
От скверны все идет и пустословья.
Бог, он один у каждого в кровях,
Названье есть ему - людская совесть.
Иначе как все сдюжить, как крепчать?
Кругом вражда, но я то знаю – сдюжим.
Гляди ка, что-то стало холодать,
И утицы не плещутся у лужи.
А небо нынче! Небо - будто ларь
Открылся и посыпалась крупица…
С озер слетела на зимовье птица,
И на стене худеет календарь.
Душа не камень – отойдет всегда,
Ты видишься мне в снах больничной койкой,
А за окном березы в три ряда,
И запах твоих рук – пустырник стойкий.
Ты на своем держись и, чур меня,
И в листопад держись, и в ледоставы,
Горька душа твоя полынь отравой,
Но светится, как золото жнивья.
Пойду во двор, собак кормить пора
К зиме идет, они тогда болеют...
Ты, Родина, такая, как была,
А я за нас двоих с тобой седею….
От первой до последней строчки
Стена, окно, луны кусок
И голь бетонной серой крыши,
А выше – Бога камелек
Давно чадит в забытой нише.
Ты, Боже, видно одинок,
Как я за этой хлипкой дверью,
Молится поздно, вышел срок -
Не верю я тебе, не верю.
Не верю милости твоей,
Давно растоптаны святыни,
И я бреду среди людей,
А кажется - среди пустыни.
Хоть было писано сполна,
Да только утешенья мало:
Куда ни кинь – везде стена,
А в окна - крики черных галок.
Все туже жмёт твоя петля,
Все горче вкус твоей полыни,
Начать бы заново, с нуля,
От вытертых полою линий.
Я не прошу твоих химер,
Я знаю - многие просили...
Любовь сильнее всяких вер,
И перед ней любой бессилен.
Любви мне дай, чтоб все не зря,
Чтоб не отнять, не приумножить…
Стволы дерев тепло хранят,
А у меня озноб по коже.
Молчишь? Я тоже помолчу,
Нет горше не узнать ответа,
Прижаться б к твоему плечу,
Как гусеница к створкам лета.
Топи свой старый камелек,
Сдались тебе мои примочки,
Все отболело – вышел срок,
От первой, до последней строчки.
Срастется колея дорог,
И станут мне по праву ближе
Стена, окно, луны кусок
И голь бетонной серой крыши...
Снег
У межсезонья - скрип шагов,
Размазан день в своей тарелке,
И дождь, занудливый и мелкий,
Елозил в пустоши дворов.
Дома выстраивались в ряд,
Бескровный месяц, будто мертвый,
В зеркалье осыпался желтым
И тут же пятился назад.
И, выступая с темноты,
Гляделись мельче и невзрачней,
Дерев повергнутых в безбрачье,
Обрывки старенькой фаты.
Казалось холод не спешил,
И что конца уже не будет
Осенним обморочным будням,
Где каждый верил, но грешил.
И в мыслях наступал разброд,
Сродни болезненности скудной,
И вечер мнил себя приблудным,
Как в подворотне черный кот.
Но вызрев в радужке зрачков,
Вдруг надорвался войлок мглистый,
И снег пошел большой и чистый...
Четырнадцатое, Покров…
У оконца
Дай мне силы любовь за двоих отмолить,
Дай мне веры поверить хотя б в четвертину от бога,
У застывшей воды, что и пил бы, да солоно пить,
И загладить вину с той попытки ничтожно-убогой.
И трущобу листвы пережить, отболев в октябре
Хворью первых дождей, чтоб руками собрать и потрогать
Неродившийся снег, в нерожденном еще декабре,
И немыслимо-белым замазать червлёную копоть.
И когда полетят его хлопья сквозь сито ветвей,
Натыкаясь на кряжистый ствол и ершась на препонах,
Я уверую в тленность подмерзлой земли, как своей,
Без тоски и тревоги и даже единого стона.
И когда к горлу вдруг подберется предательский ком,
Я сглотну едкий дым, принесенный от ветхого дома,
Из дремотной трубы, что давно сторожит этот дом,
Дом знакомый до боли, а кажется, что незнакомый.
И когда расползутся полозья зимы на ухабном пути,
И слепые лучи оживут у прозревшего солнца,
Я по хляби весенней пойду, чтоб вовек не дойти,
До печали своей, что старухой сидит у оконца...
Дай мне истовой силы любовь за двоих отмолить,
Дай мне веры поверить хотя б в четвертину от бога,
У застывшей воды, что и пил бы, да солоно пить,
И загладить вину с той попытки ничтожно-убогой.
И трущобу листвы пережить, отболев в октябре
Хворью первых дождей, чтоб руками собрать и потрогать
Неродившийся снег, в нерожденном еще декабре,
И немыслимо-белым замазать червлёную копоть.
И когда полетят его хлопья сквозь сито ветвей,
Натыкаясь на кряжистый ствол и ершась на препонах,
Я уверую в тленность подмерзлой земли, как своей,
Без тоски и печали, и даже единого стона.
Разглядев наяву эту самую малость в большом,
Я сглотну едкий дым, принесенный из ветхого дома,
От дремотной трубы, что давно сторожит этот дом,
Дом знакомый до боли, а кажется, что незнакомый.
И когда расползется зима на ухабном пути,
И слепые лучи оживут у прозревшего солнца,
Я по хляби весенней пойду, чтоб вовек не дойти,
До печали своей, что старухой сидит у оконца...
А мне бы фиалок...
Темнеет. Дорога. Иду в никуда,
Луна, как ненужный попутчик,
Но вдруг через призму холодного льда
Пробился из прошлого лучик.
Постой! Где-то там, возле старых берез,
Где ветки чернеют от галок,
Из детства бежит мой взлохмаченный пес.
И запах, и запах фиалок…
Туда возвращалась я тысячу раз,
Я думала станет теплее,
Но старый фонарь, будто каверзный глаз-
Все видит, но вовсе не греет.
Да бог с ним, все тайны мои на лице,
Ступени ведут к небосводу,
Я снова стою на знакомом крыльце,
У самого главного входа.
Ну что ж я стою? Дверь толкни и входи,
И все зарубцуются раны,
И руки родные притянут к груди,
И снимут озноб окаянный.
Но словно к земле, этой грешной земле,
Двумя приросла я ногами,
Здесь даже молитвы погрязли в смоле,
Ах, мама, зачем же тут храмы?
Я молча уйду, только дрожь не унять,
Ведь мир так силен, как и жалок.
А мне б уголок чистоты отыскать,
А мне бы из детства... фиалок...
Под плач призывных кастаньет
Тебя забыть, совсем не помнить,
Сходить с ума от белых лун
В краю чужом, где всяк паломник,
А ветры гладят реи шхун,
И время бьет хвостом не рыбьим,
А пылью падает на дно…
Как той испанки облик зыбок,
Чей смех летит в моё окно…
Как юн сервиз из блюдец чайных.
И робки крылья певчих птиц.
Не приведи, Господь, случайно
Себя найти мне павшей ниц,
Внимая к пылким кастаньетам,
На перекрестье своих рук,
Когда танцовщик в час рассвета
Фламенко вписывает в круг…
Дай ощутить себя испанкой,
По воле смешанных кровей,
Быть полькой, шведкой и британкой
С душой от русских бунтарей…
Сто тысяч раз сказав любила…
Я лгу себе, не верь, я лгу!
Люблю! С неистовою силой…
Я в неоплатнейшем долгу
Пред Богом польским шведским, прусским,
Пред всеми сразу наперед
За то, что истинно по-русски
Любовь в крови моей течет...
И страсть в душе то копья мечет,
То тише ласковых ягнят…
Мне не любить намного легче
И тяжелее во сто крат….
В краю где гроздьями рябин
Среди обласканных олив
Хватает места для блаженных,
А мне нести в себе смиренно
Осенний плен, где сад стыдлив.
И лист багрянцем опоён,
Уже летит к холодной тверди.
И не понять то я ли, он
Насыщен медленною смертью
В краю, где гроздьями рябин
Горят рассветные туманы,
И ветер, бабник окаянный,
Найдя сто видимых причин,
Покинет стаю серых туч,
Чтоб впопыхах облапать осень,
Чей взгляд неистов и колюч
Среди пустынно-жухлых просек.
И не сыскать уютный кров,
Под монотонными дождями,
Что пробираются дворами.
Да не убудет от дворов…
И по-осеннему тосклив
Пугливый взгляд берез-печальниц,
Когда по небу зов прощальный
Несут курлыча журавли…
Окраина
Здесь сто попаданий из ста
Потрогать лоскутное время…
Разбрызганы ветки куста
На зим побелевшее темя.
Чуть тронешь нагую рукой,
Смиренная клонится в ноги.
Убогой судьбе не впервой
Ютиться в углах безнадеги.
В лоскутную жизнь обрядив,
Ушедших и ныне живущих,
И кажется дивом из див
Над крышами ангел вспорхнувший.
Ты, Ангел, не здешний, поди,
Смазлив, расфуфырен не в меру,
Уйди с глаз долой, пропади,
С тобой только портятся нервы.
Мы сами с усами давно,
Привычны к земной круговерти,
Тебе-то не все ли равно,
С кем пить нам за жизни и смерти…
Лети восвояси, лети,
Для дел твоих тут безнадёга,
Из грубой лоскутной горсти
Отсыплем тебе на дорогу.
Здесь люди душою добрей,
Беднее, поэтому чище.
Скрывает лоскутная дверь
Лоскутных печей пепелища.
Обшаркан ногами порог,
Видавший хромых и маститых.
Здесь даже словам невдомек -
Зачем они нитями сшиты…
Осеннее
Гадает осень на крови,
Наносит грим на обе щёки,
Я не ропщу, и ты живи…
Такой нездешний и далекий
Твой голос чудится вдали,
То обвиняет, то воркует.
Когда б мы заново могли
Прожить все то, что было всуе,
Пока не грянул листопад…
За поредевшим частоколом
Застыл в ознобе голый сад,
Как много правды в нище-голом!
Прохлада дзинькает стеклом,
К теплу призывы утопичны,
И солнце, будто вялый тромб,
В белёсой дымке анемично -
Знак худобы. Твое лицо
Пятном всплывает, еле зримо.
Стареет, медленно, с ленцой,
Короткий день. Неоспоримо
Расхлябан, крутит гайки век,
Не виноват и не в ответе
За то, что каждый человек
Перед природой тлен и тщетен.
А ветер прыток и хитер,
За раз выстуживает сердце,
Я замерзаю, без притворств,
Мне проще сгинуть, чем согреться...
И меркнет суть смурного дня
Деревья крошатся листвою,
А небо шепчет: чур меня,
И крестит лоб живой водою…
