* * *
На дворе стоял январь 1983 года. Было андроповское время, и мне и многим другим уже стало казаться, что возвращаются сталинские годы. В стране как раз в это время усилилась борьба с асоциальными элементами. Я, имея большие проблемы с трудоустройством, нигде не работал и отсиживался в пос. Заветы Ильича, что близ города Пушкино, у своего друга, гитариста "Самоцветов" Игоря Мялика. В поселке обитала небольшая коммуна выпускников Гнесинки: Володя Шишкарёв, Гриша Крылов, Юра Пастернак, Боря Евсеев, который в последствии стал известным писателем. Жил там талантливый изобретатель и музыкант Володя Двуреченский. Из Москвы постоянно кто-то наведывался; в основном кто-то из тех же мызыкантских кругов: Володя Васильков, Андрей Миансаров, ну и бесконечные ученики Мялика по гитаре, число которых исчислялось десятками. Мы с Мяликом читали тогда книги разнообразного оккультного содержания с сильным восточным уклоном. Это было содержимое черного чемодана, привезенного им с гастролей, который достался ему от родственников одного рано умершего знакомого теософа из Сибири. И не только одни мы читали… В порядке вещей было зайдя в гости к одному из товарищей, увидеть на запертой двери записку: "Просьба не беспокоить. Я медитирую". И вот самый неотягощенный Востоком из нашей компании, Володя Шишкарёв, набрел на Сретенский храм в Новой Деревне, который находился недалеко за поселком на трассе Ярославского шоссе. Познакомился со священником и пришел обратно с книгой "Сын человеческий" автора Эммануила Светлова. Потом он пришел с книгой "У врат познания". Впечатление у Володи от общения с батюшкой было настолько сильным, что вскоре мы все потянулись за ним.
Помню, что первый раз пойдя от поселка к Сретенскому храму, мы с приятелем пошли не в ту сторону и оказались у другой церкви в живописном селе Братовщина. А уже оттуда мы оттопали около трех вёрст в сторону Москвы и оказались в Новой Деревне. Про Братовщину рассказывали, что это уникальное место, связанное с протопопом Аввакумом и что там собирались тайные общества декабристов. Мы тоже тогда себя ощущали диссидентами и "декабристами" и жили в предчувствии новой жизни.
Сретенская церковь была деревянная и очень маленькая. Что поразительно, она была построена или как я потом узнал перенесена в Новую Деревню из другого места в 1922 году. И это в то время, когда в стране вскрывали мощи со святыми, обдирали золото с куполов и алтарей, и повсеместно боролись с религией. Тут было много символики, которая указывала, что это место связано с какой-то новой жизнью. Новая Деревня, церковь построенная во время обновленчества, молодой и какой-то непохожий на всех батюшка от которого веяло чем-то новым и необычным.
Мое первое впечатление от общения с батюшкой было не менее сильным. Он был без рясы, в шикарном светлом костюме, и я подумал, что встреть я его на улице, подумал бы, что это профессор консерватории, ученый, капитан дальнего плавания, но только не священник. Было странно, что за каких-то полчаса мы умудрились обговорить множество проблем. О. Александр не просто располагал к беседе, он погружался весь в тебя, рушились границы, которые образуются между людьми поучающими и внемлющими. Это был разговор на равных, притом, что он явно подстраивался под ритм моих не очень стройных мыслей.
То, что к пастве о. Александра принадлежали А. Солженицын, А. Галич, М. Юдина, Н. Мандельштам мы не знали. То, что знаменитые строчки Галича "Когда я вернусь, я войду в тот единственный дом…", - были обращены к Сретенскому храму, мы тоже тогда не знали. Я долгое время даже не знал настоящую фамилию о. Александра, кроме его псевдонимов - Э. Светлов, А. Боголюбов. Все говорили только - отец Александр.
Вскоре весь круг моих заветинских знакомых, читал святоотеческие книги и проникался православием. И не помню, кто именно, по-моему Гриша Крылов, перекрестил поселок Заветы Ильича в "Новые заветы".
Стал приобщаться к этому и я. Будучи крещенным в малолетстве я и раньше захаживал в церковь, но мало чего там понимал. Теперь было уже все понятнее и осмысленнее. Год-два у меня прошли под знаком воцерковления. Помню, мне так понравилось поститься, что я два года не ел мяса вообще. Ездил в Новую Деревню на все праздники, причащался и исповедовался. Потом православная радость стала как-то угасать, опять пошли внутренне неудержимые вопросы, на которые православие мне ответить решительно не могло. В 1986 году я прочитал "Очерк тайноведения" Рудольфа Штейнера и эта книга открыла мне дорогу в антропософию.
Но душа разрывалась на части. Православие не отпускало, а душа подспудно рвалась к иному. Я писал Меню письма; тогда это было в порядке вещей, он отвечал, когда успевал. Помню в 1986 г. летом на писательских дачах, недалеко от Новой Деревни, я попросил у него час для разговора. Была хорошая компания, много детей, и много посетителей. Мы кружили по сосновому бору и говорили, а за нами следом все время двигался, как пес, один очень тогда известный журналист с ЦТ, и навязчиво напоминал о себе возгласами. А мы целый час говорили об антропософии, Штейнере, и о моих внутренних переживаниях. О. Александр меня выслушал и сказал: "А Вы знаете, что у меня дома неплохая антропософская библиотека, еще со старых времен. Я довольно много в свое время читал Штейнера. И я считаю Штейнера выдающейся личностью, хотя не разделяю многие его взгляды. Прежде всего - всё, что касается вопросов кармы и перевоплощения. И всю его христологию в целом не одобряю, хотя там очень много прекрасных мест. Очень люблю "Христианство и мистерии древности" и "Как достигнуть познания высших миров". Иногда их перечитываю". Я был поражен... Дальше разговор был уже просто несносен, ибо журналистское ухо преследователя, лежало уже чуть ли не на наших плечах. Пришлось ретироваться.
Чуть позже мои переживания достигли апогея, и я через своих друзей стал искать путь в Печерский монастырь. Тогда там можно было жить в монастырской общине, не принимая пострига. Чтоб туда попасть нужно было рекомендательное письмо священника. Я написал отцу Александру. Он мне коротко ответил, и назначил встречу. "Зачем Вам это? Ну не Ваше это! Честны ли Вы перед самим собой? По-моему Вы просто бежите от самого себя, но этим бегством Вы не сделаете себе лучше", - сказал он мне. Он, уважая человеческую свободу, понимал, как трудно удержать человека там, где ему уже тяжело дышать. Даже если это касалось Православной церкви, которой он посвятил жизнь. После этого разговора я поехал вместо монастыря в Коктебель. Решение туда поехать я принял фактически с подачи о. Александра. Он сам любил отдыхать в Коктебеле, и мне предложил вместо монастыря ехать туда. Заодно я прихватил туда посылки. Я жил у замечательной художницы Н. В. Коноваловой и там, под волошинским небом, многое встало на место. Я укрепился тогда в собственном мироощущении и понял значимость антропософии в своей жизни.
Я думаю, что многие, кто был рядом с ним, могут вспомнить подобное. Он тонко понимал предназначение людей, и в тяжелые периоды помогал людям принять правильное решение относительно своей судьбы. Было ощущение, что он видел какие-то скрытые потенции каждого и очень тонко чувствовал предназначение людей.
Часто люди впервые встречались с А. Менем в момент тяжелой внутренней драмы. Помню, что Володя Шишкарёв был в момент встречи в состоянии очень сильной душевной раздвоенности, как сам он считал, что это было очень похоже на шизофрению. О. Александр ему потом говорил, что не встреть он его и не введи его в ограду Церкви, то Володя бы много не протянул. Володя Шишкарёв после воцерковления расцвёл и обрёл гармонию души, стал писать замечательные детские песни и посвятил себя работе с детьми, страдающими онкологическими заболеваниями.
Люди для о. Александра были всегда главней всего. Когда многие посетители, внезапно появившись со своими просьбами перед ним, начинали извиняться, что вот мы, дескать, не хотим отрывать Ваше драгоценное время от работы, он отвечал: "Вы - моя работа и есть!". И это было правдой. Потому что о. Александр всего себя отдавал людям. И было просто непонятно, сколько он спал и когда он успевал столько писать. И это притом, что за тридцать лет он не пропустил ни одной службы, вставал в полшестого утра, а возвращался в Семхоз за полночь. И потом еще не сразу ложился, потому что часто писал по ночам. При храме, по левую сторону от входа, рядом с хозяйственными постройками, была у него своя комнатка, где он обедал и принимал своих знакомых. Несколько раз мы там с ним говорили, а один раз даже обедали вместе. Помню, там была небольшая библиотека, стол, где он мог иногда уединяться. Но ненадолго, потому что поток посетителей практически не иссякал. Или же он ехал на встречи сам.
Иногда о. Александру приходилось идти на нарушения, с церковной точки зрения, обрядовых исполнений. Он неоднократно крестил на дому. Была одна интересная история, рассказанная мне знакомым из меневского круга. Однажды о. Александр отказался крестить одну интеллигентную старушку, которая умирала от неизлечимой болезни. Он, узнав что инициаторами крещения были её родственники, а не она сама, крестить её отказался. При этом долго и хорошо с ней говорил, сказал, что она прожила хорошую, честную жизнь и перед Богом чиста. Правда эта история просочилась в верхние эшелоны церковного руководства и о. Александра вызывали на ковер.
Еще в семидесятые годы о. Александру пришла в голову гениальная мысль, организовать малые группы верующих, которые он называл рабочими группами, которые внутри себя продолжали вести духовную жизнь Церкви. Это еще делалось в целях безопасности и отрезало гэбэшный контроль со стороны. Ему приходилось эти группы объезжать и корректировать их деятельность.
Как-то раз о. Александр выразил универсальную формулу бытия православного христианина. Жить надо по правилу Т.О.М. Или М.О.Т. Что значит - труд, отдых, молитва. Надо делать только эти три вещи в жизни. Если ты делаешь что-то четвертое, то значит, потрафляешь силам зла. Четвертое - это часто лень. А лень - это путь падения души, когда ты оказываешься ни с чертом, ни с Богом. Это путь к духовному одичанию.
О. Александр читал совершенно уникальные проповеди. Один раз я присутствовал в Серетенском храме на отпевании кого-то из местных деревенских жителей, и о. Александр после обряда обратился со своим словом к присутствующим. Надо было видеть как краснолицые, пропитые мужики, многие из которых впервые пришли в церковь, преобразились после этой проповеди. Это трудно передать словами, но внутри них явно что-то сдвинулось с места. Могу смело сказать, что о. Александр был гением проповеди, и в итоге его слово и привело к тому, что он стал на короткий период настоящим духовным лидером России.
Весной в 1986 году на о. Александра был написан суровый пасквиль, - статья Н. Домбковского "Крест на совести". Статья была очень большая, в двух номерах газеты "Труд" и подана она была в виде "пасхального яйца" прихожанам прямо к Пасхе. Помню как мы с Володей Шишкарёвым и Гришей Крыловым читали статью вслух, придя с пасхальной всенощной. В храм наведывались люди из органов, среди прихожан было смятение. Допрашивали и прихожан. В компании моих друзей близких к Меню, царило уныние. Прогнозы были самые мрачные, казалось что о. Александр потеряет приход, будет сослан куда-нибудь очень далеко, и где-нибудь между Индигиркой и Колымой будет читать проповеди геологам и оленеводам. Но постепенно конфликт рассасывался, прихожане постепенно перешли с конспиративного общения на нормальное. Компания по "сплавлению" о. А. Меня захлебнулась на общем политическом фоне. Перестройка в стране не могла не сказаться и на жизни церковной. РПЦ готовилась к тысячелетию принятия крещения Руси, власть начинала менять свое отношение к религии. Очень помог тогда, всегда благоволивший о. Александру, митрополит Крутицкий и Коломенский, Ювеналий. Когда-то он так же помог ему, уберя из Новой Деревни о. Стефана, который буквально сживал со свету о. Александра, выполняя наказ загорских старцев-ортодоксов. Последний хотя бы стукачом не был, а так на протяжении почти всей духовной карьеры о. Александра окружали стукачи-священники. Я лицезрел, неподражаемого о. Иоанна, который пришел на смену о. Стефану, и очень нелепо пытался контролировать происходившее вокруг Меня. По-моему о. Александр относился к нему с юмором, разыгрывал его, и мастерски дезинформировал. Будучи совсем не злым человеком, о. Иоанн был удивительно завистливым, и как любая посредственность завидует настоящему таланту, завидовал о. Александру. Надо было видеть выражение его глаз, когда на исповедь к Меню выстраивалась огромная, большая живая очередь, а к нему только пять старушек из Пушкино. Эти глаза не понимали происходящего и были полны зависти. Иногда я приезжал в Храм и не заставал о. Александра, приходилось выслушивать кефирные проповеди о. Иоанна. Когда он своим неподражаемым западно-украинским диалектом произносил: "Еэст на свэте два грэха: пианство и прэлюбодэяние..."
С 1987 года я появлялся в храме и в Заветах Ильича все реже и реже. Не пропустил правда ни одной Пасхи, но это уже было скорей данью моего большого уважения о. Александру и привязанностью к моим местным друзьям. С 1990 года я в храме не был. О чудовищной смерти о. Александра узнал только в день его похорон из газет. Сразу поехал на Ярославский вокзал, но потом решил заехать к своему приятелю Володе Ерохину, музыканту и писателю, прихожанину А. Меня с более чем 20-летним стажем и застал его только что приехавшим с похорон. Отца Александра уже похоронили.
* * *
У отца Александра было много недоброжелателей и врагов. Ортодоксальные православные круги его не любили, считая его обновленцем и еретиком, и недолюбливали за то, что он еврей. Иудаисты не любили за то, что он, еврей и православный священник. Власть имущие и сотрудники органов – за то, что он был в их понимании неблагонадежен, что в круг его паствы входило много диссидентов, писателей, музыкантов, художников. Я думаю трудно сосчитать то огромное количество евреев, которых крестил о. Александр. Это получалось почти что закономерно. Просто многие евреи предпочитали креститься у него. Во многом, потому что он был не только человеком высокой культуры, но был сам еврей. И в каком-то смысле являлся гарантом их будущего воцерковления, их смелого, свободного выбора. Ведь не секрет, что крещение для еврея, очень смелый шаг. Помню, когда один мой друг-еврей крестился, то его родственники оплакивали, как фактически умершего для их рода и всей нации. Факт большого крещения евреев, раздражал и многих ортодоксальных православных и ортодоксальных евреев. Власть же это тоже не могло не раздражать, потому что евреи в то время считались главными возмутителями спокойствия в стране, и где их собиралось много, (не важно, крещенных или обрезанных) они усиливали контроль. Поэтому Сретенский храм был под пристальным наблюдением церковных и гэбэшных сексотов.
Творческих людей в о. Александре привлекали его хороший вкус и огромные познания во всех отраслях искусства. Не секрет, что о. Александр, помимо своего писательского таланта, также писал стихи, прекрасно рисовал (даже обучался иконописи), и разбирался в музыке. Это очень притягательно действовало на людей искусства. О. Александр находил к ним ключи, выслушивая долгие отповеди о «Мастере и Маргарите», Бахе, Кафке, Кандинском, а потом плавно переводил разговор в сферу духовности и православия. И делал этот переход удивительно органично.
В различных науках о. Александр тоже хорошо разбирался. Только рукоположение, помешало ему получить диплом биолога, на которого он 5 лет учился в институте. Он считал этот опыт очень важным для себя. Будучи специалистом по пушнине, он один раз так рассказывал о бабочках и насекомых, что я подумал, что он был специалист именно в этой области.
Все что касалось теологии, церковного богословия, философии - он сделал себя сам. Эти области знания он самостоятельно изучал с 12-ти летнего возраста, и был рукоположен без какого-либо церковного образования. Правда потом он окончил семинарию, но мне кажется это было уже простой формальностью, он вряд ли мог там получить больше того что уже знал.
Таким образом, о. Александр сформировал себя сам и был очень независим во многих своих взглядах. Но его большая образованность, так же была и причиной зависти для многих и делала его человеком опасным для церковной ортодоксальной жизни и для светской власти. В конце концов, эти непримиримые друг с другом круги могли одинаково желать ему смерти. Не исключаю, что они могли объединить свои усилия по устранению о. Александра. Было бы нелепо думать, что это сделал какой-нибудь черносотенец или фанатик. Не удивительно, все обстоятельства смерти и само следствие покрыты таким мраком тайны, словно кто-то нарочно запутал все следы.
Следствие сразу повели по неверному следу. Всё пытались привести к бытовухе. Сразу нашелся какой-то бомж, который взял на себя вину, а потом отказался от показаний. Куда-то пропали все вещдоки при переезде ведомства, что вело дело, на другое место. Потом появился второй подозреваемый, который также пудрил мозги следователям и то брал на себя вину, то отказывался. В момент убийства, на станции Семхоз попала под поезд женщина, и все местные следователи занимались этим делом. И на призывы людей видящих о. Александра залитого кровью, отвечали: «Мы здесь по-другому делу». Убийство женщины было нужно для того чтобы оттянуть на него силы милиции. Значит, те, кто убивал, весьма умело развели действия милиции. Все это говорит, что убийство было заказное и очень грамотно спланированное. И даже личный контроль следствия двумя президентами, осуществление контроля ведения дела генпрокурором России не помогли даже на йоту приблизиться к его раскрытию.
Можно только поражаться той неимоверной силе духа, которая жила в теле о. Александре, и благодаря которой он не погиб сразу от невероятного по силе удара заточенной саперной лопаткой по голове. Проковылять полтораста метров с раскроенным черепом и умереть на пороге своего дома, это уже что-то запредельно мистическое. Как такое мог сдюжить человек – непонятно.
Похоже, что убийца очень нуждался в содержимом портфеля о. Александра, который бесследно пропал. Что там было мы так и не узнаем. Но многие накануне видели большую тревогу о. Александра. Видимо, он понимал, что за ним идет слежка, и не расставался с портфелем надолго. А на последней в своей жизни литургии, 8 сентября, он посмотрел куда-то вдаль и совершенно отчетливо произнес: «Время пришло!» Таких слов в литургии не было. Значит, он кого-то или что-то заметил. Последний месяц он предчувствовал свой конец. Поскольку тогда его довольно много снимали на видео, то это очень хорошо видно даже по выражению его глаз. Особое настроение и характер его мыслей и высказываний в последние дни говорили, что он предчувствует свою смерть. И наверно понимая, что конец не минуем, только произносил про себя: «Да минует чаша сия меня»…
* * *
О. Александр искренне и свято был верен православной церкви. Когда рядят его в скрытого сиониста, протестанта или католика, то для этого нет никаких оснований. А вот то, что он толерантно относился ко всем религиям, это точно. И в принципе он никогда не скрывал свои экуменические взгляды. Но перед православием он был абсолютно честен. Православное священничество было его призвание, которому он никогда не изменял. Другое дело, что его духовный кругозор был гораздо шире православных традиций. Уже первая книга о. Александра «Сын человеческий», которую он писал в 20-25 лет, раскрывает нам его экуменическую широту взглядов и большой кругозор исследователя. В прологе книги он пишет: "Повсюду, от Китая до Италии, появились мировые учители, пытавшиеся найти новые ответы на жгучие вопросы жизни и веры. Авторы Упанишад, Будда, Махавира, Лао Цзы, Конфуций, Заратустра и греческие философы - вот те, кто духовно сформировал мир, в который пришел Иисус Назарянин. Они были Его предтечами, но в строгом смысле слова называть так можно только израильских пророков. Многое роднит их с великими мудрецами Востока и Запада. Подобно отшельникам Индии, они знали, что Бог как абсолютный источник бытия превосходит все земное; подобно персидскому реформатору Заратустре, верили в Него как в совершенный Свет и Добро; подобно Гераклиту, они созерцали в Нем динамическую, "огненную" силу; подобно Анаксагору и Платону, говорили о Нем как о вселенском Разуме, или Премудрости". В этом отрывке у о. Александра, многое совпадает с антропософской христологией. Таких совпадений в его книгах встречается много, потому что он смотрел на мир глазами современного мыслителя и понимал многие вещи, самостоятельно, исходя из собственного духа.
О. Александр читал много теософской и антропософской литературы. В записях о своей автобиографии, он отмечает, что в 1961 году интенсивно занимается символистами, Андреем Белым и читает много из антропософии. Но, похоже, что антропософские книги он читал и намного раньше. В его жизни были два человека, которые были связаны с теософией и антропософией, и оказали на него сильное влияние в детстве и юности. Это детский врач-психиатр Валентина Сергеевна Ежова и знаменитый художник-анималист Василий Алексеевич Ватагин.
Валентина Сергеевна Ежова была близко знакома с родителями о. Александра и проводила в обществе его семьи много времени. Она давала маленькому Алику Меню книги для чтения, и они очень много разговаривали на разнообразные, в том числе и философские темы. Она была, как пишет о. Александр, совершенно гениальным педагогом и врачом. Лечила детей с синдромом Дауна и детей с большими отставаниями в развитии. А одну девочку с синдромом Дауна даже подготовила в институт. Фактически она занималась лечебной педагогикой в антропософском значении этого понятия и результаты ее практики были просто ошеломляющими.
Василий Алексеевич Ватагин обучал о. Александра живописи в кружке юных натуралистов при зоологическом музее. Успехи юного Александра Меня в живописи были столь велики, что Ватагин не сомневался, что он станет большим художником. Они вели долгие беседы, не ограничивающиеся одной живописью. Ватагин в молодости совершил путешествие в Индию, о которой много рассказывал молодому А. Меню. Также он посещал будучи в Берлине лекции Рудольфа Штейнера и в голодном 1918 году, сделал его бюст для Дарвиновского музея. Директор Дарвиновского музея, антропософ А.Ф. Котс, хотел, чтобы этот бюст стоял на входе в музей вместе с бюстом Гёте, выполненным тем же Ватагиным. Да и сам музей А.Ф. Котс хотел назвать – музеем Гёте, но советские власти такого разрешения не дали.
И вот с такими немолодыми, многоопытными людьми, совсем юный Алик Мень вел разговор на равных, убедительно отстаивая свою позицию. Уже тогда он ясно понимал, что его жизнь будет посвящена церковному служению и отчаянно защищал идеалы православного мировоззрения перед метафизическими рассуждениями о карме и перевоплощении.
О. Александр писал, что школу он не любил, и что учился он без особого энтузиазма: «Все, что в школе говорилось, я воспринимал наоборот. Но ни на чем не настаивал — потому что понимал, что это рабская мертвящая система, что мы все — идиоты, начиная с директора и кончая последним учеником, что нам деваться некуда и что все, от начала и до конца — ложь». Он учился в московской, 554 школе (Теперь это школа 1060). Вместе с ним учились Андрей Тарковский и Андрей Вознесенский, которые были его на пару лет старше. Там же учился будущий священник Александр Борисов, который был на год его моложе. Рядом жил Ролан Быков, который учился в соседней школе. Не самая плохая компания самородков собралась в одном месте и в одно время. Окончив школу, он понял, что не хочет быть учителем, чтобы не стать объектом нелюбви со стороны своих учеников. Интересно, что Андрей Тарковский, говорил о своих школьных годах вещи очень похожие. О. Александр вспоминал как Андрей Тарковский в те годы читал теософские и антропософские книги, а он философско-религиозные. Но наверняка книгами и обменивалсиь... У Андрея Арсеньевича Тарковского был свой долгий и интересный путь к антропософии. Своим творчеством он и выявил свое отношение к ней. Но кристаллизация его личности была гораздо более трудной и долгой, чем это было у о. Александра. Еще не менее удивительный факт, что школа, где они учились, находящаяся в Стремянном переулке, в последствие стала главной вальдорфской школой страны. Но о. Александр до этого не дожил совсем немного. Но в своих выступлениях оставил очень лестные высказывания по поводу вальдорфского образования. Каким образом он узнал о нем, сказать трудно. В России тогда еще вальдорфских школ не было, а в Германию о. Александр ездил только в 1990 году. Как бы дальше складывались отношения Александра Меня с антропософией можно только предполагать. Как раз в конце его жизни эти отношения пришли в движение. Мне доподлинно известно, что у о. Александра на 12 сентября 1990 года была назначена встреча с пастором антропософской Общины Христиан Иреной Иогансон. Именно в этот день его хоронили.
* * *
Еще в 70-е годы, когда за о. Александром была установлена спецслужбами постоянная слежка, сотрудники МВД «окрестили» его для оперативного удобства - «Миссионер». Остается только удивляться этому факту, и глубокой прозорливости наших спецов. Это название, совсем не обидное, очень точно определяло всю внутреннюю суть о. Александра. Миссионер – это человек, который имеет миссию. О. Александр имел свою миссию и она была заключена в том, чтобы приводить людей к самоидентификации, самосознанию и свободе. Такой образ церковного пастыря в наше время кажется просто фантастическим. Большинство пастырей-миссионеров начиная со времени она, занимались в основном увеличением поголовья новых христианских душ, не особо заботясь о качестве уловленного в сети человеческого материала. О. Александр был пастырем нового типа в России. Пастырем, который не стяжает дух для овец своих и держит их в стойле сытыми и довольными, а подобно сократовой майевтике, дает родиться внутри человека, его сакральному ребенку. Можно сказать, что многое его связывает с традициями старчества. Только о. Александр был старцем интеллектуальным. Поэтому он не сидел в келье и не пресыщался духом, а старался бежать в ногу со временем. Поэтому он покинул свою келью и сам пошел навстречу людям.
Он приводил людей к себе, а потом помогал людям почувствовать Христа в себе. Это было главным для него. «О, Человек, познай самого себя!» - было его кредо, которое он повторял часто, и на лекциях и на телевидении, и цену и значение которого он прекрасно осознавал.
Один раз я что-то промямлил про то, что червь я, и мне ли рабу Божьему… Ну что-то в этом роде… О. Александр, посмотрел на меня очень серьезно и сказал, что неправильно в наше время считать себя рабом Божиим. Нужно уже становиться чадом Божиим. Христос хочет от нас не рабского поклонения, а сознательного участия.
Но конечно, далеко не все из его паствы, даже самые преданные, понимали это. Многие использовали его как дойную корову, получая еженедельные индульгенции, не поднимаясь качественно вверх, довольствуясь и наслаждаясь его обществом.
Один мой хороший знакомый, талантливый литератор, который был рядом с о. Александром очень много лет, говорил мне, что получив причастие и исповедавшись, он некоторое время словно парит на крыльях, а потом наступает пустота, и у него исчезает ощущение радости жизни и он буквально начинает терять почву под ногами. И вот когда он приезжает к о. Александру на исповедь, этот кошмар заканчивается. Получается, что большевики были правы – религия опиум для народа! Он приезжает за новой дозой, получает её, и ему становится хорошо.
Интересно пишет в своих «Воспоминаниях об о. Александре Мене», Володя Шишкарёв: «Мы называли отпуск отца, когда он жил в Коктебеле, «безотцовщиной». Эти 40 дней было невозможно вытерпеть. Не только я, все впадали в самые тяжкие. Так крутило, так вертело…» Дальше Володя продолжает: «Как мы сейчас живем – может быть только одно объяснение, что он с нами, он нас ведет... и была у меня такая мысль, без слов обращенная к Богу: «Господи, ну почему именно через отца Александра, почему именно с ним, почему нельзя напрямую к Тебе?» Тут же мгновенно был ответ прежде моих слов: «Только через отца Александра!»… Держаться пути отца Александра!» Володя Шишкарёв, светлый, солнечный человек, отразил в этих словах, свои чаянья о пастыре, и того что стоит в его восприятии по ту сторону Порога. Но знали ли многие прихожане и духовные дети о. Александра, что значит идти его путем? Этого ли он хотел от них? Просто каждый получил от него столько, сколько вместилось в его душу и разум.
Помнится, что тоже Рудольф Штейнер был вынужден иметь много душевных общений, помимо своей воли. Один раз он обмолвился, что если я не буду оказывать знаки внимания этим людям, то они просто погибнут. Грубо говоря эти люди испытывали просто наркотическую зависимость от общения с ним. И Доктору приходилось омазывать их елеем своей дружбы, и с любовью в сердце выслушивать их метафизически бредни. А еще были толпы псевдоинкарнированных Марий Магдалин, Иоаннов Крестителей, Иоаннов Богословов и прочих великих персонажей мировой истории, которые досаждали его своими откровениями. Были стареющие дамы в огромном количестве, забрасывающие его любовными записками и нежно поедающими глазами с первых рядов кресел.
Подобное же испытывал и о. Александр. А ведь миссия о. Александра была не только в том, чтобы согревать всех своим теплом и постоянно аккумулировать веру в душе. Он как пастырь мог утереть слёзы, и укрепить душу. Но он был не только утешителем, он еще являлся и учителем. Он хотел, чтобы люди пробивались к внутренней свободе. В конечном счете он желал, чтобы его духовные дети двигались к метанойе. И он искренне радовался, когда видел, что человек обретал равновесие и становился прямоходячим. И отпускал душу, если понимал, что эта душа обрела покой в себе. Но, метанойя, как перемена сознания, пока в православном мире движется только старым путем, путем которым шли старцы, святые, путем монашества и отшельничества. О. Александр явственно понимал, как это может быть и по-другому. Он знал, что это может происходить и чисто философически.
О. Александр любил повторять, что учитель всегда готов, но должен быть готов и ученик. Он был открыт к диалогу на более высокой ступени сознания и если ученик поднимался выше, то он следовал туда за ним. Я думаю, что про это знали не многие из его духовных детей. Во многом, потому что для них эта дверь была закрыта Стражем Порога. Хотя и они признавали и понимали, что о. Александр нёс в России новое религиозное сознание, но что это такое пока еще не поняли.
Феномен жизнедеятельности о. Александра был многогранен, но он явил нам нечто качественно новое, он показал что такое быть пастырем свободы. Он стоял на пороге антропософии, так же как Тейяр де Шарден, так же как все знаменитые русские религиозные философы-софиологи, и не пошел этой дорогой, потому что имел свою значимую для России религиозную миссию.
* * *
В конце 19-го века, великий русский философ Владимир Соловьев узрел Ангела – Софию-Премудрость Божию, тем самым проложив путь для русской софиологии. В это же время вызревала целая плеяда русских религиозных философов, которые пошли этой же дорогой. Примерно в это же время Рудольф Штейнер начинает свою деятельность, которая в скором времени стала именоваться антропософией. В древней Греции лицезрели Божественную Софию, в средневековье – она уже являлась в виде Философии. В начале 20-го века опять повсеместно начинает ощущаться присутствие Софии. Как пишет современный философ Н. Бонецкая: «Но теперь София переживается в ее близости к человеку, как существо, непосредственно охватывающее человека. И в этой своей слиянности с человеком София вновь предстанет перед ним объективно,— но уже не как София, а как Антропософия — как София, несущая на себе человеческое существо». Русские философы-софиологи тянулись к антропософии, интуитивно чувствуя некую духовную близость к ней.
Большое количество философов, культурнейших людей того времени, прошло через восприятие антропософии, но прирасти к ней смогли очень немногие. Н.А. Бердяев не стал антропософом, потому что боялся потерять свою самобытность. Он очень тонко воспринявший антропософию, после знаменитой встречи с Рудольфом Штейнером в Гельсингфорсе в 1913 году, когда читались лекции для русских антропософов, потом сделался ее критиком, потому что понял, что приняв импульс антропософии, ему бы пришлось отказаться от многого в себе. По сути дела ему бы пришлось перестать быть Бердяевым, авторитетным философом и властителем дум. А вот его добрый приятель, поэт и философ Андрей Белый, который был культурным светочем своего времени, гениальность которого неоспорима во всём, что он делал, смог наступить на горло своему «Я», и влился в антропософский поток, потому что не испугался потерять себя, ради обретения своего высшего "Я". Андрея Белого к антропософии привели те же внутренние поиски Софии. Живя несколько лет при постройке Первого Гетеанума, он получал письма из России, где его многочисленные друзья писали ему что не понимают, как так может быть, что светоч современной культуры бегает в фартуке со стамеской в руках, потеет над архитравами и работает ночным сторожем? Но Белый сделал свой сознательный выбор, и в общем-то помимо своей неизбежной личной кармы, отдувался там, на этих тяжелых работах еще и за все русское философское общество. Николай Лосский, после своих написанных книг об интуитивизме и книги «О перевоплощении» показал себя латентным антропософом. Но признаться в этом боялся до самого конца своей долгой жизни. Особенно живя в эмиграции. Это бы ему грозило потерей положения и он бы утратил возможность издаваться в кругу В. Зеньковского, Б. Вышеславцева и Г. Флоровского. Сергий Булгаков, напитавшись от антропософии, критиковал ее и в целом не принял, но по сути своей был очень близок к ней. А ближе всех к антропософии из той плеяды философов стоял Павел Флоренский. Во многих произведениях, особенно в «Иконостасе», «У водоразделов мысли», видно как отец Павел, хорошо проштудировав д-ра Штейнера, выражал свои мысли через призму антропософии. Да и сам дух исследователя, который жил во Флоренском был очень сродни антропософскому.
Можно сказать, что Александр Мень являлся прямым последователем русской философской школы начала 20-го века, и являлся носителем импульса софиологии. Какая-то незримая нить протягивалась к нему от поколения Бердяева, С. Булгакова, Флоренского. Особенно много роднит его с Павлом Флоренским. И тот и другой были абсолютно свободными людьми в своем внутреннем существе человека и делали то, что считали нужным, не взирая на все превратности судьбы. Оба были связаны с Сергиевым Посадом и оба умерли мученической смертью. В обоих жил научно-исследовательский дух познания и у обоих широта познания выходила за рамки чисто священнических обязанностей. Можно сказать, что Александр Мень и Павел Флоренский смотрели на мир гетеанистически. Флоренский этого и не скрывал, описывая, как он спал в детстве под портретом Гёте и чем был Гёте в его семье. Помимо философских и богословских трудов он нам оставил работу «О мнимости геометрии», свои опыты с водорослями в лагере. Александр Мень, биолог по образованию, прекрасно зная научный метод познания, это все раскрыл во всей полноте, читая публичные лекции в конце жизни.
* * *
Многие еще помнят каким большим культурным событием в жизни Москвы, да пожалуй и всей страны, были публичные выступления о. Александра в 1988-1990 годах. Накануне было отмечено 1000-летие принятия Русью христианства. Эта дата отмечалась на государственном уровне, что привело к активному воцерковлению населения СССР. В эти годы страна только отходила от гнета советской власти, на прилавки хлынули ранее запрещенные и просто неведомые книги. Люди восполняли свой культурный багаж чтением и приобщались к различным духовным течениям. Вместе с православием активизировались различные сектантские организации. Выступления баптистов собирали целые стадионы. Заезжие миссионеры из США, Кореи собирали также огромные толпы народа. Им необходимо было что-то противопоставить. О. Александр посчитал своим долгом выйти к людям со своим словом и ответить на все их волнующие вопросы. Вот на этой бурной, перестроечной волне эти лекции и читались.
Первая большая публичная лекция о. Александра состоялась в Доме Культуры пос. Заветы Ильича. Тогда им руководил, уже упоминаемый здесь Гриша Крылов, который был настоящим подвижником культуры в поселке, и белой вороной в среде самозабвенно спивающихся местных аборигенов. (К большому сожалению, в начале 90-х годов Гриша трагически погиб). Это было еще в 1987 году. Первый опыт публичного выступления о. Александра, прошел тогда сверхудачно.
Потом о. Александр вышел на гораздо более серьезную аудиторию залов и ДК Москвы, радио и телевидения и за два года успел поломать многие стереотипы об образе православного батюшки. До этого он был хорошо известен как писатель, богослов, но слышать его могли только его прихожане, когда он читал церковные проповеди и его бесчисленные духовные дети, приватно или в очень узких компаниях.
Залы на его лекциях всегда были полны и порой даже были не в силах вместить всех желающих. Приходилось тащить какие-то стулья, садиться на ступеньки в проходах. Многие слушатели выстраивались рядами вдоль стен. И это при том, что многие залы были не маленькие; вмещали по 1000 мест.
Его публичные выступления носили весьма разносторонний характер, как и весь спектр вопросов. Публика на лекциях сидела очень пестрая. От тех, кто только тогда приобщался к православию и церковности до разнокалиберных оккультистов, сектантов и прочих духоискателей.
И о. Александр отвечал на все самые сложные и часто провокационные вопросы. Не один из вопросов он не отбрасывал (разве что кроме угроз ультра-злопыхателей или просто не вполне здоровых слушателей в письменном и устном виде), любую тему пытался развить честно, неуклончиво, исходя из своих феноменальных, энциклопедических знаний и своего личного духовного опыта.
Интересный факт, что все аудиозаписи этих лекций впоследствии подверглись довольно очевидной цензуре. То есть некоторые места оттуда были купированы. Кем и когда – остается только догадываться. Очень удивляет, что сильней всего пострадала антропософия, о которой на лекциях говорилось не мало. Тема последнего оптинского старца Нектария (Тихонова, 1853-1928), канонизированного РПЦ в 2000 году, который узрел в духе явление антропософии и феномен Рудольфа Штейнера, подверглась цензуре не только здесь, но и где только это было возможно. Даже из воспоминаний актера и антропософа М.А. Чехова, изданных в Америке, при публикации в 1995 году в России, убрали все, что надлежало убрать по этой теме. Читая расшифровки аудиозаписей читатель видит много незаконченных мыслей и последующие многоточия.
Изданная в последствие книга "Отец Александр Мень отвечает на вопросы", по непонятным причинам не всегда отвечает тому, что запечатлелось и на аудиозаписях. Там тексты уже сильно литературно обработаны и изменены.
В этих публичных выступлениях о. Александр открывает себя как самобытного мыслителя, у которого было свое духопознание. И свои прозрения безусловно тоже. Часто они во многом не расходятся с официальными церковными представлениями, но в своем своеобразии и смелости иногда достигают больших высот. О. Александр никогда не говорил голословно о том, чего не знал. Почти все в его жизнедеятельности проверено его собственным опытом и антропософская тематика также. Не стоит переживать о том, что он не воспринял антропософский импульс должным образом. Не он первый из великих людей, не он последний. В этой жизни перед ним стояли совсем другие задачи. И свою миссию на земле он исполнил достойно, и погиб мученически за свою веру и свои убеждения.
6-9 февраля 2012
