Привожу выдержки из книги «Жизненная встреча с Рудольфом Штейнером» Ф.Риттельмайера « Эти узнавания привели меня к мысли: нельзя ли, исходя из медитации над словами Христа, сказать что-нибудь о том, как действительно выглядел Хрис¬тос? Тогда нужно было бы по известным границам собственной телесности как бы наблюдать, в чем дол¬жен был Христос быть иным, нежели мы сами. Слова Христа говорили каждому более или менее ясно о том, как должно было выглядеть тело, в котором они дей¬ствительно могли обитать. Я убежден, что слова и других вождей человечества могли бы быть так силь¬но промедитированы, что наступили бы сходные пере¬живания, хотя и слабее.
Не говоря об этих наблюдениях подробно, я спро¬сил Рудольфа Штейнера: «Возможно ли действитель¬но, только благодаря медитации над словами Христа, сказать что-нибудь о том, как выглядел Христос?»
«Как же именно по-вашему, Он выглядел?» — спокойно спросил тот. Когда я только начал говорить, Рудольф Штейнер принял мое описание и развил его
я могу только сказать — для ясности. Это был тот же образ, который он потом дал в своих лекциях: «Лоб, непохожий на лоб современного мыслителя, но такой, на котором было начертано изумление перед глубокими тайнами бытия; взгляд, который смотрел на людей, не наблюдая их, но как бы погру¬жаясь в них в пламени жертвенной отдачи себя; рот
когда я впервые увидел его, у меня было такое впечатление, что этот рот никогда не принимал пищу, но от вечности возвещал божественные истины». Уди¬вленный, я спросил: «Да? но если вы знаете, как выглядел Христос, то разве не нужно было бы каким-либо способом сделать этот образ Христа доступным человечеству?» — «Конечно, - ответил д-р Штейнер, — поэтому я и дал задание одной художнице в Дорнахе восстановить образ Христа по моим ука¬заниям»…
В середине лета, в то время, когда от близкого Эльзаса докатывался гром пушек и по вечерам свет прожекторов играл над ландшафтом, я сидел в Дор¬нахе перед изображением Христа. В то время это был еще только бюст Христа из пластилина, который Рудольф Штейнер наконец сам смоделировал. Д-р Штейнер дал художнице указания, чтобы она во вся¬кое время предоставляла мне доступ в ателье и остав¬ляла меня в тишине сидеть перед изображением Христа. Этим решением я и пользовался — постоль¬ку, поскольку я сам не боялся помешать художни¬це. Так я пережил Евангелия перед этим образом Христа. Я то сравнивал изображение с Евангелием, то Евангелия — с изображением. Отсюда возникли по¬том и беседы с д-ром Штейнером об этом изображе¬нии Христа.
Но я совсем не нахожу этот тип семитическим, господин доктор, — сказал я.
Тем не менее, — был ответ, — нижняя часть около рта и подбородка — семитические, верхняя — арийская.
Таким образом верно то, что говорят Чемберлен и другие, что в Христе есть арийское?
Конечно. Есть и то, и другое.
В этой голове выразительно отражалось то, что говорил д-р Штейнер в своих лекциях, что были в далеком прошлом посланы два потока человечест¬ва : один — в более северные — арийские — народности, который должен был искать откровения божест¬венного прежде всего во внешнем, другой — в более южные, семитические, народности, обращенный к Божественному откровению во внутреннем, — до тех пор, пока оба эти потока не соединились в христианство.
Я долго рассматривал этот бюст и теперь уже могу легко представить себе, что Евангельский Хрис¬тос выглядел так. Но все-таки я не нахожу одного — выражения доброты.
Вы совершенно правы, — ответил д-р Штейнер.
— Я хотел передать Христа в момент искупления. Но в скульптуре трудно передать доброту, потому что отсутствуют глаза. Поэтому я попробовал вложить выражение доброты в жест поднятой левой руки. Ес¬ли это удастся, должно стать понятно, что Люцифер под впечатлением этой доброты бросается в бездну.
Тогда рассказал д-р Штейнер о том, какого усилия ему стоило признаться, что даже Христос Микеланджело несет на себе люциферические черты, что нужно решиться создать новый образ Христа, лучше отвечающий действительности, как она предстает ду¬ховно.
Невыразимо хорошо было смотреть вместе с д-ром Штейнером — с полной духовной объективностью — на Христа. Нужно было, преодолеть некоторую от¬чужденность, которая и для меня была вначале в статуе Христа, но затем становилось все яснее, что уже невозможно представлять себе Христа иным. По всей величественной простоте этот образ Христа далеко превосходит все остальные. Внезапно мне вспомнилось, что я часто желал: «Если бы я знал, как выглядел Христос! Это было бы огромным укреп¬лением его слов. Почему, собственно, его нет?» — и это было опять желание, которое было услышано ангелами. Когда я вспомнил о том, как часто я му¬чился над словами Христа, дорнахское переживание казалось мне прекрасной и поистине божественной наградой за многие тихие труды. И когда я потом думал по-настоящему: разве не имеет значения тот факт, что именно теперь появляется этот образ Хрис¬та, разве в моем собственном искании образа Христа не было доли тоски нашей эпохи, которая любит ви¬димое и особенно восприимчива к нему, которая ищет полноты человеческого и стремится к нему, разве в моем дорнахском впечатлении не было как бы некото¬рого «исполнения времен», эпохи материального, ко-торая ищет духа и может теперь понимать его совер¬шенно по-новому, разве не было в этом обета: я хочу опять прийти и обитать среди вас? — здесь, перед бюстом Христа в Дорнахе, мое собственное много¬летнее искание окончательно встретилось с этой помо¬щью, которая могла быть ему дана антропософией…
В малень¬ком, соответственным образом обставленном помеще¬нии антропософского общества на Гейсбергштрассе стоял на кафедре Рудольф Штейнер и говорил, и я пережил тогда, то чувство как если бы в присутст¬вии Христа говорили о Христе. В его словах было нечто иное, нежели только благочестие. Это было пол¬ное благоговение и свободное созерцание Христа, который был совсем близко, и в Его присутствии чело¬веческое существо как бы само собой превращалось в благороднейшую молитву. В лекции не было ни¬чего, хотя бы отдаленно напоминающего проповедь или молитву. Это было чисто духовно-научное сооб¬щение о фактах высшего мира — в том виде, как они открываются исследованию для их свобод¬ного изложения, И тем могущественнее было впе¬чатление того, как сама реальность Христа при¬водит человека к преклонению, которое дает ему истинное достоинство. Не проповедник и не пророк; но знаток действительности стоял перед нами и да¬вал нам возможность через себя видеть эту дейст¬вительность. Только тот, чье существо испорчено, мог не почувствовать, что здесь был свет истины. Че¬ловеку, стоящему перед нами, предстояло рассказать нам о том мире, в котором он сам находился. Как бы на втором плане всплывали многие сотни слы¬шанных мною проповедей о Христе. Они погружались в тень. «Мы говорим о том, что знаем, и свиде¬тельствуем о том, что видели». Новое завещание Христа стояло передо мною. Начиналась новая эпоха Христа.»