28 августа 1919 года я приехала из Мюнхена в Штутгарт (в то время для этого требовался паспорт Мюнхенского полицай-президиума), чтобы изложить Рудольфу Штейнеру, к которому я был записан на приём, план готовой начаться в Мюнхене новой работы.
Со времени смерти Софи Штинде там переживался период стагнации. Люди ссорились внутри ветвей, а ветви между собой. Приезжали в Штутгарт, чтобы перед Рудольфом Штейнером, который в то время, кроме своих усилий в деле социального и политического спасения Германии, был занят подготовлениями к открытию Вальдорфской школы, — чтобы перед ним обвинять друг друга.
Он, в противоположность былому радушию, встретил меня прохладно, сдержанно и тотчас же спросил сухим строгим тоном:
«Что вы имеете мне сказать?»
На мой ответ, что я хотела бы, в связи с тем, что Фридрих Лауэр (умерший в 1935 году художник) полностью предоставляет свой дом с большим залом в распоряжение движения, проявить инициативу в новой работе, последовал в таком же тоне второй вопрос:
«И как вы представляете себе эту работу?»
В моем представлении жил уже совершенно конкретный полный план. Поэтому изложен он был быстро и ясно: вводные курсы, углубленные курсы, работа с молодежью, доклады разных антропософских лекторов, проведение послеобеденного времени с детьми пролетариев из городских окрестностей, на чью заброшенность в свободное от школы время, вызванную сложившейся ситуацией, жалуются учителя.
Когда я окончила говорить, Рудольф Штейнер переменил выражение и тон.
«Для меня это большая радость, — сказал он тепло, — и я буду всегда и во всем помогать вам».
Но начал он с предупреждения о той большой радости и затрате сил, которые подобное предприятие вызовет во внутреннем и во внешнем, о нападках и «мошеннических проделках» прямо из рядов «наших дорогих членов». После того как он рассказал еще о некоторых вещах, которые проявляются в подобных делах, он отпустил меня с тем, что мне «нужно все ещё раз переспать ночью», и назначил мне встречу на следующий день ранним утром, когда я должна была сообщить ему о своем решении, в котором он так же мало сомневался, как и я сама.
Он улыбался, когда я пришла снова на следующий день. И мне было даровано неповторимое, внутренне преображающее содержание того, что он мне в эти, а также и в другие назначенные часы дал как глубокие указания по лекционной деятельности и работе ветви.
Исключая всё непосредственно личное, я обобщила здесь всеобще-важное, основополагающее.
Он исходил из того, что он объяснял в лекции, прочитанной в Дюссельдорфе 15 июня 1915 года.
«Антропософская работа является реальностью в духовных мирах. Она воздействует на духовные миры, на жизнь существ высших иерархий. Посредством правильной антропософской работы многое из того зла, что наслоилось в мире, может быть выравнено для духовных миров, которые ведь постоянно во всём действуют».
Потом, при следующем представившемся случае, он сказал:
«Для начала работы вы прочтёте там первую лекцию. Но вот что я вам скажу, — он слегка наклонился и стал очень настойчивым, — даже если там будут только три человека, даже если там будет только один человек, вы прочтёте свою лекцию так, как если бы там сидело пятьсот человек. Один может оказаться тем, который очень важен.
Также и с детьми. Если по вашему объявлению явятся только двое, начинайте с двумя».
В то время через Общество прокатилась чуть ли не пропагандистская волна, хотели действовать «в ширину», вопреки тенденциям времени. Некоторых руководителей ветвей честолюбие заставило по возможности увеличить количество членов. Рудольф Штейнер был этим недоволен.
«Разумеется, движение должно расти. Но это должно происходить правильным, здоровым образом. Так, как это делается сейчас, ведет пребывание в составе членов к поверхностному. Это гибель для Общества».
Как часто упоминал он о нехватке способности различать, о нехватке чувства такта и предельной добросовестности.
Затем он продолжал:
«Краеугольным для всякой по-настоящему правильной антропософской работы является следующее: вы можете говорить только о том, рассматривать только то, что из содержания Антропософии стало вашей подлинной внутренней жизнью. Что стало вашей радостью жизни, условиями жизни, что вы соединили с собой. Только это проникнет в других. Только это действительно передаст Антропософию.
То, что люди излагают из своих головных знаний, является абстрактным и действует на слушателей не иначе как и прочие абстракции. Не пробуждаются ни живое содержание, ни убежденность.
Мы продвинули бы Антропософию уже намного дальше в мир, если бы наши докладчики не говорили много только из головы. Нельзя сегодня усвоить что-либо духовно-научное умственно, а завтра или послезавтра, или же через пару недель или месяцев, передать это из головы. Это может быть совершенно верно по содержанию. Это может быть прекрасно и по воспроизведению. Но это не живет. Сначала все непременно должно быть проработано понятийно абстрактно. Но затем это должно преобразиться. Это должно стать жизнью, стать образом. И это должно стоять за понятиями лекции. Говориться должно из всего человека, из исполненных воли сердечных сил. Тогда это волнует глубинное существо слушателя, даже если он еще не принимает сами вещи или даже чувствует себя противником.
Одно должны вы записать себе в душе: не то, что вы говорите, является решающим (конечно, оно должно быть верным), но то, как вы это говорите! Как сказанное живет в вас, как вы с внутренней серьезностью и правдивостью стоите за этим, какой является ваша внутренняя позиция, ваши взгляды, добросовестность. На этом останавливаются взоры духовного мира».
Он был настойчиво серьезен:
«И вот что еще вы должны знать и ни при каких обстоятельствах никогда не терять: когда вы читаете лекции или когда люди приходят к вам с вопросами — неважно какого рода эти вопросы — и если вы после этого ощущаете себя переполненным чувством умиротворения по поводу того, что вы смогли об этом говорить или ответить, смогли разъяснить что-либо и так далее, исходя из того, что вы имеете в себе, из того, чего вы достигли, и если вы таким образом с некоторым чувством внутреннего богатства, духовного превосходства стоите перед другим человеком, тогда лучше оставьте все это! Так как в этом случае вы не приносите никакой пользы другому и только вредите самому себе. Так как то, что вы говорите, лишь повисает вовне.
Вы никогда не должны говорить или отвечать, исходя из внутреннего переполненного бытия, из внутреннего изобилия, если вы действительно хотите служить в антропософском смысле духовным мирам. Но, напротив, вы должны иметь чувство недостаточности, неспособности, скудости по отношению к тому, что вы должны выполнить, что от вас будет ожидаться, чувство того, что вы не справляетесь перед людьми и перед существами духовного мира. Вы, собственно говоря, должны просить о помощи. Тогда вы в правильном душевном настроении. Тогда находите вы правильное в ваших ответах. Тогда находят ваши слова путь во внутреннее слушателей. Тогда вы говорите из истины.
Но это не так приятно, как если при этом наслаждаешься самим собой».
Затем он говорил о работе ветви и ведении ее. «Здесь стоят совсем иные задачи, чем при работе во внешнем. Здесь важным является сообщество, а именно: сообщество разнообразнейших людей, так называемых образованных и так называемых необразованных, пришедших из различных сословий и профессий, старшего поколения, молодежи — разнообразнейших и по возрасту и по времени пребывания в составе членов, и по душевным свойствам. Они хотят и должны быть жизненным, сознательным сообществом на антропософской основе, которая закладывается на вечерних занятиях ветви. Это сознательный процесс, который постоянно развивается в ходе работы. За это развитие благодаря работе ответственен ведущий ветви. В зависимости от индивидуальности ведущего должна была бы создаваться структура этого сообщества. Так должно было бы быть. Но и здесь всё оказывается гораздо проще. Как устроена ветвь, как тут ведется работа, это зависит от ведущего ветви.
Смысл и вместе с тем задача ведущего ветви есть: работать в глубину, в эзотерическое. В совместной работе ветви живет приготовление к импульсам шестой культурной эпохи; определенная работа по приготовлению в духовной жизни в шустую культурную эпоху может быть проделана, собственно говоря, только в работе ветви, в проработке эзотерического, в развитии антропософской субстанции, как она дана в циклах, в закрытых лекциях.
Здесь, конечно, имеет значение также и то, что я вам недавно сказал: вы можете правильно работать и действовать в качестве ведущего ветви, если для вас пройденное является сокровеннейшей жизнью — безразлично, прочли ли вы лекцию и говорите по ней, или же у вас есть совместно проработанные вопросы и вы свободно высказываетесь об этом. Для работы ветви КАК имеет значение даже в наибольшей мере! От внутреннего образа мыслей, от внутренней правдивости, от благоговения перед антропософией зависит это.
Когда вы публично читаете лекцию, внутренне вы должны владеть ею совершенно; при прочтении, собственно говоря, вы должны заново ее создавать. Но только не «молотьба циклов». Это ужасно, когда люди рассказывают, как много циклов было пройдено за самое короткое время! Никогда чрезмерно не набивайте головы! Если вам удается сделать в людях жизненной одну единственную антропософскую мысль, тогда уже что-то достигнуто!
Вы должны учиться тому, чтобы работать, исходя из особенностей ваших людей. Вы должны услышать, что идёт навстречу вам от людей, что здесь необходимо! Если вы это можете, если вы действительно говорите или читаете исходя из внутреннего живого эзотерического, тогда вы будете говорить ко всем, тогда каждый придет к своему, безразлично, стар он или юн, образован или необразован, каждый «несёт с собой то, в чём он нуждается и с чем он может жить и работать».
Дискуссии он считал нежелательными.
Они не подходят для занятий ветви. В дискуссиях субстанция — или аура, — которая может образовываться во время лекций или чтения, рассматривается в болтовне».
Также не советовал он устраивать ответы на вопросы по лекциям перед собравшимися слушателями. В первые годы своей деятельности он практиковал это, но потом прекратил. За такими вопросами часто вовсе нет истинной серьезности, да, к тому же, они обычно неверно ставятся, при этом не выказывается даже доброго намерения. Лучше быть готовым к ответам на личные вопросы после лекции.
В работу ветви не надо включать теорию познания, а также, собственно говоря, и книги, написанные для широкой общественности («Теософия», «Очерк тайноведения»), которые являются вводными курсами. Ведь даваемое на занятиях ветви внутренним образом должно быть углублено, конкретизировано, расширено, наполнено.
Подробнее он остановился на вопросе придания формы лекциям, как лекциям для ветви, так и предназначенным для открытого круга слушателей. Форма не должна отделяться от содержания. Бесформенно, плохо построенная лекция будет плохой, даже если содержание могло бы быть само по себе верным. «Она не запечатлевается».
«Вы хорошо поступите, если будете тщательно разрабатывать начало ваших лекций. Но потом вы должны говорить свободно. Прочитанная по бумажке лекция — это абсурд.
К сожалению, многое из того, что касается формы у наших докладчиков, часто оставляет желать лучшего. Сосредотачиваются на содержании, которым владеют, и не обращают никакого внимания на форму. В целом лекция должна рассматриваться как произведение искусства. Внутренние пропорции должны быть верными; начало и конец должны соответствовать друг другу, в какой-то мере строиться друг на друге. Лекция должна иметь крепкую ось, вокруг которой вращаются, от которой можно отойти, но только в пределах верных пропорций».
Этим Рудольф Штейнер указывал на собственное построение как лекций в частности, так и циклов в целом. Он тянет ось, вокруг которой идёт вращение по восходящей спирали.
«Чем больше вы будете упражняться в этом, тем всё более необходимым будет для вас фиксировать начало и конец. Между ними вы сможете свободно двигаться внутри заданной формы. Это мучительно, когда лектор теряется на боковых дорогах, когда он сбивается, неоднократно собирается закончить, и из-за всего этого прежде сказанное бледнеет».
Когда он закончил, взгляд его приобрел ту серьезность и ту бездонную струящуюся доброту, в свете которых лично превращаешься в ничто, и в то же время видишь перед собой все силы и возможности собственного существа.
«Всегда отдавайте себе отчет в священной серьезности задачи, перед которой вы стоите», — говорил он. «Антропософия — опасное дело, если в нее входят без этой серьезности. Думайте об этом всегда! Речь идет о будущем человечества. Речь идёт о людях, которые перед вами. На людей должны вы обращать внимание. Человека в человеке, который перед вами, должны вы любить, этого сокровенного человека должны вы любить, как любите вы Антропософию».
И еще раз повторил он слова о чувстве внутренней неполноты перед совершаемым.
«Тогда вы почувствуете помощь духовного мира».
Еще два слова Рудольфа Штейнера, которые он неоднократно высказывал по другому поводу:
«Может стать возможным, что Антропософия однажды должна будет отделиться от Антропософского Общества. Этого бы быть не должно, но возможность для этого будет существовать.
Когда меня здесь больше не будет, произойдет интеллектуализация антропософской духовной науки. Это большая опасность. Это будет тогда означать стагнацию всего движения. Поэтому так важна правильная забота о внутренней эзотерической работе».
Люди этого не знают и в глубине души даже не очень-то хотят это слышать, но это так: когда человек уединятся в укромном уголке и с подлинной внутренней серьезностью, с полной самоотдачей своего сердца читает, например, Евангелие от Иоанна или что-нибудь антропософское и полностью это переживает, тем самым он делает больше для спасения мира и человечества, чем иные, которые демонстрируют перед собой и, главное, перед другими свою антропософскую суету».
И он прибавил:
«Но к тому же надо знать о реальности духовных существ».
Хочу заметить: работа, о которой здесь шла речь, удавалась. О послеобеденных занятиях с детьми рисованием, эвритмией, пением, сказками хорошо было бы рассказать особо. Впоследствии их, детей, стало более семидесяти из всех слоёв общественности. Наши вводные и углубленные курсы всегда хорошо посещались, и среди слушателей всегда были рабочие и ремесленники. Вокруг Вильгельма Петерсена образовалась студенческая группа, из которой потом пришла в антропософское движение лучшая тогдашняя «смена». В «Neuen Haus», как мы называли дом Лауэра, в переполненных залах кроме других лекторов неоднократно выступали Альберт Штеффен, Михаил Бауэр, Кард Унгер, Эрнст Юли, Герман Бек. Были открытые эвритмические постановки детей и взрослых учениц, концерты и детские постановки верхнепфальцских Рождественских игр.
В 1932 году клерикальными гонениями была сорвана работа с детьми. Вскоре после этого из-за наступающей инфляции Дом был вынужден закрыть свои двери.
