Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797—1846) Стихотворения
Содержание
Осень
Вакхическая песнь
Кофе
Зима
Разлука
К Матюшкину
Элегия
Отчизна
Memento mori
К Пушкину
К моему Гению
Тоска по Родине
К Музе
Ручей
Амур живописец (Подражание Гете)
Пробуждение
Элегия
Возраст счастия
ОСЕНЬ
Ветер протек по вершинам дерев; дерева зашатались -
Лист под ногою шумит; по синему озеру лебедь
Уединенный плывет; на холмах и в гулкой долине
Смолкнули птицы.
Солнце, чуть выглянув, скроется тотчас: луч его хладен.
Все запустело вокруг. Уже отголосок не вторит
Песней жнецов; по дороге звенит колокольчик унылый;
Дым в отдаленья.
Путник, закутанный в плащ, спешит к молчаливой деревне.
Я одинокий брожу. К тебе прибегаю, Природа!
Матерь, в объятья твои! согрей, о согрей мое сердце,
Нежная матерь.
Рано для юноши осень настала. - Слезу сожаленья,
Други! я умер душою: нет уже прежних восторгов,
Нет и сладостных прежних страданий - всюду безмолвье,
Холод могилы!
БАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЬ
Что мне до стишков любовных?
Что до вздохов и до слез?
Мне, венчанному цветами,
С беззаботными друзьями
Пить под тению берез!
Нам в печалях утешенье
Богом благостным дано:
Гонит мрачные мечтанья,
Гонит скуку и страданья
Всемогущее вино.
Друг воды на всю природу
Смотрит в черное стекло,
Видит горесть и мученье,
И обман и развращенье,
Видит всюду только зло!
Друг вина смеется вечно,
Вечно пляшет и поет!
Для него и средь ненастья
Пламенеет солнце счастья,
Для него прекрасен свет.
О вино, краса вселенной,
Нектар страждущих сердец!
Кто заботы и печали
Топит в пенистом фиале,
Тот один прямой мудрец.
КОФЕ
Пусть другие громогласно
Славят радости вина:
Не вину хвала нужна!
Бахус, не хочу напрасно
Над твоей потеть хвалой:
О, ты славен сам собой!
И тебе в ней пользы мало,
Дар прямой самих богов,
Кофе, нектар мудрецов!
Но сколь многих воспевало
Братство лириков лихих,
Даже не спросясь у них!
Жар, восторг и вдохновенье
Грудь исполнили мою -
Кофе, я тебя пою;
Вдаль мое промчится Пенье,
И узнает целый свет,
Как любил тебя поэт.
Я смеюся над врачами!
Пусть они бранят тебя,
Ревенем самих себя
И латинскими словами
И пилюлями морят -
Пусть им будет кофе яд.
О напиток несравненный,
Ты живишь, ты греешь кровь,
Ты отрада для певцов!
Часто, рифмой утомленный,
Сам я в руку чашку брал
И восторг в себя впивал.
ЗИМА
Взор мой бродит везде по немой, по унылой пустыне;
Смерть в увядшей душе, все мертво в безмолвной природе,
Там на сосне вековой завыванию бури внимает
Пасмурный вран.
Сердце заныло во мне, средь тягостных дум я забылся:
Спит на гробах человек и видит тяжелые грезы;
Спит - и только изредка скорбь и тоска прилетают
Душу будить!
"Шумная радость мертва; бытие в единой печали,
В горькой любви, и в плаче живом, и в растерзанном сердце!" -
Вдруг закачал заскрипевшею елию ветер: я, вздрогнув,
Очи подъял!
Всюду и холод и блеск. Обнаженны древа и покрыты
Льдяной корой. Иду; хрустит у меня под ногою
Светлый, безжизненный снег, бежит по сугробам тропики
В белую даль!
РАЗЛУКА
Длань своенравной Судьбы простерта над всею вселенной!
Ей, непреклонной, ничто слезы печальной любви;
Милого хладной рукой отторгнув от милого друга,
Рок безмятежен, без чувств, неомрачаем вовек.
Ропот до слуха его не доходит! - Будем же тверды:
Боги покорны ему, высше Судьбы человек;
Мы никому, друзья, не подвластны душою; в минувшем,
В будущем можем мы жить, в сладостной, светлой мечте.
К МАТЮШКИНУ
Скоро, Матюшкин, с тобой разлучит нас шумное море:
Челн окрыленный помчит счастье твое по волнам!
Юные ты племена на брегах отдаленной чужбины,
Дикость узришь, простоту, мужество первых времен;
Мир Иапета, дряхлеющий в страшном бессилья, Европу
С новым миром сравнишь, - мрачную тайну Судеб
С трепетом сердца прочтешь в тумане столетий грядущих;
Душу твою изумит суд жизнедавцев богов!
В быстром течении жаждущий взгляд остановишь на льдинах
К небу стремящихся гор, на убегающих в даль
Пышных брегах; ты пояс земли преплывешь, и познаешь
Сон недвижных зыбей, ужас немой тишины;
Рев и боренье стихий, и вёдро, и ужасы встретишь,
Но не забудешь друзей! нашей мольбою храним,
Ты не нарушишь обетов святых, о Матюшкин! в отчизну
Прежнюю к братьям любовь с прежней душой принесешь!
ЭЛЕГИЯ
Цвет моей жизни, не вянь! О время сладостной скорби,
Пылкой волшебной мечты, время восторгов, - постой!
Чем удержать его, друг мой? о друг мой, могу ли привыкнуть
К мысли убийственной жить с хладной, немою душой,
Жить, переживши себя? Почто же, почто не угас я
С утром моим золотым? Дельвиг, когда мы с тобой
Тайными мыслями, верою сердца делились и смело
В чистом слиянии душ пламенным летом неслись
В даль за пределы земли, в минуту божественной жажды
Было мне умереть, в небо к отцу воспарить,
К другу созданий своих, к источнику вечного света! -
Ныне я одинок, с кем вознесуся туда,
В области тайных знакомых миров? Мы розно, любезный,
С грозной судьбою никто, с жизнью меня не мирит!
Ты, о души моей брат! Затерян в толпе равнодушной,
Твой Вильгельм сирота в шумной столице сует,
Холод извне погашает огонь его сердца: зачем же
Я на заре не увял, весь еще я не лишен
Лучшей части себя - благодатных святых упований?
В памяти добрых бы жил рано отцветший певец!
ОТЧИЗНА
В утренний час бытия, когда еще чувство восторгов,
Чувство страданий живых тихо дремало во мне, -
Ум, погруженный во мрак, не снимал с Природы покрова,
С детской улыбкой еще я на вселенну глядел.
Но и тогда волшебною силой задумчивый месяц
Неизъяснимой красой взоры мои привлекал:
Часто я, вечор сиди пред окном, исчезал в океане
Неизмеримых небес, в бездне миров утопал.
Игры, бывало, покину: над ропотом вод тихоструйных
Сладкой исполнен тоски, в даль уношуся мечтой, -
Тайна сам для себя, беспечный младенец, я слезы
(Их я причины не знал), слезы священные лил;
В полночь немую на мирном одре предчувствовал вечность;
При колыханья лесов сладостным хладом объят,
Рано я слушать любил унылую жалобу бури.
Шорох падущих листов трепет во мне разливал;
Слышу, казалося, в воздухе голос знакомый, - безмолвен,
Слух устремляю в даль, - всюду молчанье, но даль
В тайной беседе со мной. - О сонмы светил неисчетных!
К вам улетал я душой, к вам я и нынче лечу:
Или над вами отчизна моя? над вами с родною
Чистой душой съединен, к богу любви вознесусь?
Царское Село
MEMENTO MORI {*}
{* "Помни о смерти (лат.).}
Здесь, между падших столпов, поросших плющом и крапивой
Здесь, где ветер свистит между разрушенных стен,
Я, одинок на холме, под тению тлеющей башни,
С древнего камня взгляну в даль, на равнину, на лес;
Солнце, взгляну на тебя! на пламенный запад, на небо.
О, как синева там, там надо мною тиха! -
Здесь я сокроюсь от жизни на миг, на миг позабуду
Горечь ее! или нет: скуку, и грусть, и тоску,
Все обманы судьбы и предательства смертных воспомню,
Чувства в себе пробужу, плачем живым наслажусь!
Но почему заструилась ковыль и вдруг засребрилась?
Слышу сладостный стон, сладостный шепот и вздох!
Ты ли со мной говоришь, тишина? Я слух преклоняю;
Холод по мне пробежал, слезы блеснули в очах!
Где же ты прежде дышал, о зефир? где, сладостный, веял?
Ты заунывен и тих: урны ли ты облетал?
"Урны я облетал! по безмолвным веял могилам:
Там не стонет печаль! там непробудный покой!"
О ветерок! о голос из дальней отчизны, помедли!
Но кругом все молчит! все в темноту облеклось! -
Солнце с лазури скатилось давно; носясь над туманом,
Месяц простер по лугам бледный, трепещущий свет;
Звезды сияют, манят и сон на глаза низсылают -
Башня, седой великан, дремлет над спящей землей.
К ПУШКИНУ
Счастлив, о Пушкин, кому высокую душу Природа,
- Щедрая Матерь, дала, верного друга - мечту,
Пламенный ум и не сердце холодной толпы! Он всесилен
В мире своем; он творец! Что ему низких рабов,
Мелких, ничтожных судей, один на другого похожих, -
Что ему их приговор? Счастлив, о милый певец,
Даже бессильною завистью Злобы - высокий любимец,
Избранник мощных Судеб! огненной мыслию он
В светлое небо летит, всевидящим взором читает
И на челе и в очах тихую тайну души!
Сам Кронид для него разгадал загадку Созданья -
Жизнь вселенной ему Феб-Аполлон рассказал.
Пушкин! питомцу богов хариты рекли:
"Наслаждайся!" -
Светлою, чистой струей дни его в мире текут.
Так, от дыханья толпы все небесное вянет, но Гений
Девствен могущей душой, в чистом мечтаньи - дитя!
Сердцем высше земли, быть в радостях ей не причастным
Он себе самому клятву священную дал!
К МОЕМУ ГЕНИЮ
Приди, мой добрый, милый Гений,
Приди беседовать со мной!
Мой верный друг в пути мучений,
Единственный хранитель мой!
С тобой уйду от всех волнений,
От света убегу с тобой,
От шуму, скуки, принуждений!
О, возврати мне мой покой!
Главу с тяжелыми мечтами
Хочу на грудь твою склонить
И на груди твоей Слезами
Больную душу облегчить!
Не ты, не ты моим страданьем
Меня захочешь упрекать,
Шутить над теплым упованьем
И сердце разумом терзать!
Но было время - разделенья
От братии ждал я, от друзей, -
Зачем тоски и наслажденья
Я не берег от их очей!
Безмолвный страж моей святыни -
Я стану жить в одном себе:
О ней я говорю отныне,
Хранитель, одному тебе!
О ней! ее я обожаю,
Ей жизнь хотел бы я отдать!
Чего же я, чего желаю?
Чего желать? - любить, страдать!
Приди, о ты, мой добрый Гений,
Приди беседовать со мной,
Мой верный друг в пути мучений,
Единственный сопутник мой!
ТОСКА ПО РОДИНЕ
На булат опершись бранный,
Рыцарь в горести стоял,
И, смотря на путь пространный,
Со слезами он сказал:
"В цвете юности прелестной
Отчий кров оставил я,
И мечом в стране безвестной
Я прославить мнил себя.
Был за дальними горами,
Видел чуждые моря;
Век сражался я с врагами
За отчизну и царя.
Но душа моя страдала -
В лаврах счастья не найти!
Всюду горесть рассыпала
Терны на моем пути!
Без отчизны, одинокий,
Без любезной и друзей
Я грущу в стране далекой
Среди вражеских полей!
Ворон сизый, быстрокрылый,
Полети в родимый край;
Жив ли мой отец унылый -
Весть душе моей подай.
Старец, может быть, тоскою
В хладну землю положен;
Может быть, ничьей слезою
Гроб его не орошен!
Сядь, мой ворон, над могилой,
Вздох мой праху передай;
А потом к подруге милой
В древний терем ты слетай!
Бели ж грозный рок, жестокой,
Мне сулил ее не зреть,
Ворон! из страны далекой
Для чего назад лететь?.."
Долго рыцарь ждал напрасно:
Ворон все не прилетал;
И в отчаяньи несчастный
На равнине битвы пал!
Над высокою могилой,
Где страдальца прах сокрыт,
Дремлет кипарис унылый
И зеленый лавр шумит!
К МУЗЕ
Что нужды на себя приманивать вниманье
Завистливой толпы и гордых знатоков?
О Муза, при труде, при сладостном мечтанье
Ты много на мой путь рассыпала цветов!
Вливая в душу мне и жар и упованье,
Мой Гений от зари младенческих годов,
Поешь - и не другой, я сам тебе внимаю,
И грусть, и суету, и славу забываю!
РУЧЕЙ
Мальчик у ручья сидел,
Мальчик на ручей глядел;
Свежий, краснощекий,
Он тоскующей душой
За бегущею волной
Несся в край далекий.
"Как здесь стало тесно мне!
Здесь в унылой тишине
Чуть влачатся годы.
Ах, умчусь ли я когда
В даль волшебную, куда
Льются эти воды?"
Льются, льются токи вод,
Миновал за годом год.
Он узнал чужбину;
Полетел, исполнен сил,
Жадно наслажденье пил,
Жадно пил кручину.
Быстрым пламенем любовь
В нем зажгла и гонит кровь.
Сердце в нем вспылало:
Как горит он все обнять,
Все к груди, к душе прижать.
Все для сердца мало.
Он за славой полетел,
Полетел навстречу стрел,
В шум и ужас боя;
Разгромил врагов герой, -
Но насытился войной:
Мрачен лик героя.
Льются, льются токи вод,
Миновал за годом год;
Бросил он чужбину
И, согбенный над клюкой,
Вот понес в свой край родной
Дряхлость и кручину.
Над ручьем старик сидел,
На ручей старик глядел:
Дряхлый, одинокий.
Он растерзанной душой
За бегущею волной
Несся в край далекий!
АМУР ЖИВОПИСЕЦ
(Подражание Гете)
До зари сидел я на утесе,
На туман глядел я, недвижимый;
Простирался, будто холст бесцветный,
Покрывал седой туман окрестность.
Вдруг подходит незнакомый мальчик.
"Что сидишь ты, - говорит мне, - праздный?
Что глядишь на этот холст бесцветный,
Или ты навек утратил жажду
Бодрой кистью вызывать картины?"
На него взглянул я и помыслил:
"Ныне уж учить и дети стали!"
"Брось тоску, - сказал он, - лень и скуку!
Или с ними в чем успеть мечтаешь? -
Посмотри, что здесь я нарисую;
Перейми, мой друг, мои картины!"
Тут он поднял пальчик, алый пальчик,
Схожий цветом с юной, свежей розой:
Им он водит по ковру тумана,
Им он пишет на холсте бесцветном.
Сверху пишет ясный образ солнца
И слепит мой взор его сияньем,
И лучи сквозь облака проводит,
И огнем края их обливает;
Он рисует зыбкие вершины
Леса, напоенного росою;
Протянув прелестный ряд пригорков,
Не забыл он и воды сребристой;
В даль он пролил светлый ручеечек,
И, казалось, в нем сверкали блески,
В нем струи кипели, будто жемчуг.
Вдруг цветочки всюду распустились:
Берег ими, дол, холмы пестреют,
В них багрец, лазурь и злато блещут;
Дерн под ними светит изумрудом,
Горы бледной сединой оделись,
Свод небес подъялся васильковый...
Весь дрожал я - и, восторга полный,
На творца смотрел и на картину.
"Не совсем дурной я живописец, -
Молвил он, - признайся же, приятель!
Подожди: конец венчает дело".
Вот он снова нежною ручонкой
Возле леса рисовать принялся:
Губки закусил, трудился долго,
Улыбался, и чертил, и думал.
Я взглянул, - и что же вдруг увидел?
Возле рощи милая пастушка:
Лик прелестный, грудь под снежной дымкой;
Стройный стан, живые щечки с ямкой;
Щечки те под прядью темных кудрей
Отражали сладостный румянец,
Отражали пальчик живописца.
"Мальчик! мальчик! - я тогда воскликнул, -
Так писать, скажи, где научился?" -
Восклицанья продолжать хотел я;
Но зефир повеял вдруг и, тронув
Рощу и подернув рябью воду,
Быстрый, заклубил покров пастушки, -
И тогда (о, как я изумился!)
Вдруг пастушка поднимает ножку,
Вдруг пошла и близится к утесу,
Где сидел я и со мной проказник!
Что же тут, когда все всколебалось -
Роща и ручей, цветы и ножка,
Дымка, кудри, покрывало милой?
Друга, верьте, что и я не пробыл
На скале один скалой недвижной!
ПРОБУЖДЕНИЕ
Благодатное забвенье
Отлетело с томных вежд;
И в груди моей мученье
Всех разрушенных надежд.
Что несешь мне, день грядущий?
Отцвели мои цветы;
Слышу голос, вас зовущий,
Вас, души моей мечты!
И взвились они толпою
И уносят за собой
Юных дней моих с весною
Жизнь и радость и покой.
Но не ты ль, Любовь святая,
Мне хранителем дана!
Так лети ж, мечта златая,
Увядай, моя весна!
ЭЛЕГИЯ
Ясные грезы от вас, о бессмертные жители неба!
Не отнимайте - молю! - райской мечты у меня:
Нет оскорбления вам, когда безнадежный страдалец,
Чарами ночи пленен, счастлив обманчивым сном.
Сладостный голос ее, небесные, светлые очи,
Прелесть - улыбка и взор, прелесть - волшебная грудь -
Так! я видел Элизу! В прекрасном виденьи Элиза
Руку сжимала мою; боги! скажу ль? на меня
Нежно взглянув: "Я чистою дружбой утрату любови,
Бедный! тебе заменю!" - мае говорила она.
ВОЗРАСТ СЧАСТИЯ
Краток, но мирен и тих младенческий, сладостный возраст!
Но - ах, не знает цены дням безмятежным дитя.
Юноша в буре страстей, а муж, сражаяся с буйством,
По невозвратном грустят в тяжкой и тщетной тоске.
Так из объятий друзей вырывается странник; но вскоре
Вздрогнет, настижен грозой, взглянет в унылую даль:
Ищет - бедный! - любви, напрасно хижины ищет;
Он одинок - и дождь хлещет навстречу ему,
Ветер свистит, гремят и рокочут сердитые громы,
И, осветя темноту, молния тучи сечет!
ОССИАН
ВОСПОМИНАНИЕ О КАРТИНЕ ЖИРОДЕ
Пастух
Сын отдаленной чужбины,
Муж иноземный, - куда?
В бездне лазурной пучины
Теплится искра-звезда;
Там же в парах белоснежных
Спит золотая луна;
Нет еще вихрей мятежных,
Всюду еще тишина.
Но уже пали на очи
Брови седой полуночи;
Бурь просыпается дух.
Странник
Жаждут и сердце и слух
Песней Улина и Гала:
Дом благодатный Фингала
Близко ли, древний пастух?
Пастух
Хладный, немой, обгорелый,
В сизой трепещущей мгле,
Остовом дом опустелый
Черный стоит на скале;
Смотрит на синие волны:
Из дружелюбной страны
Уж не приносятся челны
Шумно к подножью стены;
Уж за трапезой Фингала
Арфа давно замолчала:
Рино и Гал и Улин,
Да и мужей властелин,
Сам он, отец Оссиана,
Все они в царстве тумана;
Сын только бродит один.
Скорбью ведом и мечтами,
Бродит унылый певец
Между родными гробами,
Сирый и дряхлый слепец.
Строгой судьбой пораженный,
Он полонен темнотой;
Но его дух дерзновенный
Мир созидает иной,
Мир сладкозвучья и стона:
Там еще дышит Минона,
Юноша Рино не пал,
Жив и Оскар и Фингал;
Кровные барда обстали,
Слушают песни печали
Призраки с облак и скал.
Пастырь умолкнул, и взоры
Муж иноземный подъял
С дола на мрачные горы:
Камни мостов и забрал,
Своды упавшей бойницы,
Сельму и поле могил
Змий быстротечной зарницы
Белым огнем серебрил;
Грома огромные струны
Задребезжали; перуны
Весь очертили обзор;
Вздрогнул от ужаса бор,
Скалы трепещут от гула...
Чу! чья-то арфа дерзнула
С арфой небесною в спор!
Смелы и резки удары,
Тверд повелительный глас,
Грозны священные чары:
С дивных и пламень угас
И улеглися стихии;
В лоно безмолвья и сна
Пали воздушные змии,
Снова на небе луна;
Старца луна осветила:
Будто широкие крыла,
Вьется с рамен его плед;
Молча и прадед, и дед,
Сын, и отец, и клевреты,
В лунное злато одеты,
Слушают барда побед...
Помню эфирное племя...
Некогда зрел их и я
В юное, мощное время
(Где оно? где вы, друзья?).
В райские годы, когда мы
Из упованья и снов
Строили пышные храмы
Для небывалых богов!
Часто я в светлые лета
Вдруг из святыни поэта
Гнедича, {1} сына Камен, {2}
Несся ко гробу племен;
Поли необъятного чувства,
В дивном созданьи искусства
Видел воскресший Морвен! -
Ах! и мой Дельвиг, {3} Вильгельму
Он с вдохновенным челом
В Лору вождем был и Сельму,
В радостный, царственный дом.
Рек же владыка: "Чужбина
В Сельму послала певцов;
Чашу привета, Мальвина,
Дева, царица пиров!"
Гнедич и Дельвиг! и оба
В дверь безответного гроба,
Оба и вдруг вы ушли! -
В глубь беспредельной дали
Ухо вперяю напрасно;
Все и темно и безгласно:
Там они, высше земли!
Тихо; по звездному своду
Ходит немая луна;
Ночь обаяла природу
Маками мертвого сна;
Дремлют и стоны и бури.
Вдруг... по дрожащим лучам
Что-то скользнуло с лазури,
Зримое вещим очам...
Холодно! млею; мой волос
Весь поднялся, как живой;
Всею моею душой
Делятся радость и трепет;
Песнью становится лепет...
Братья! не вы ли со мной?
1835
ПРИМЕЧАНИЯ
Оссиан. - Рус. старина, 1884, т. XLI, ? 2. с. 348-351 (в публикации
дневника Кюхельбекера под датой 6 января 1835 г.). Печ. по автографу (Инст.
рус. лит. (Пушкинский Дом) ЛИ СССР).
В поэтическом творчестве декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера
(1797-1840) образ Оссиана связывался с раздумьями о судьбе и назначении
поэта. В стихотворении "Поэты" шотландский бард выступает в одном ряду с
Анакреоном, Гомером, Эсхилом, Ювеналом, германскими бардами, Шиллером,
Ломоносовым и Державиным, которые представлены как вдохновители и наставники
человечества. Упоминая в подзаголовке стихотворения "Оссиан" "картину
Жироде", Кюхельбекер, видимо, допустил ошибку. Судя по содержанию
стихотворения" он имел в виду картину не Анн Луи Жироде-Триозона
(1767-1824), который изобразил Оссиана, встречающего в загробном мире
павших наполеоновских генералов, но Франсуа Жерара (1770-1837),
представившего Оссиана с арфой в окружении теней его героев (см. выше, с.
273). Обе картины были написаны по заказу Наполеона, и Кюхельбекер мог их
видеть во время пребывания в Париже в 1821 г.
1 Гнедич Н. И. - см. выше, с. 561.
2 Камены (римск. миф.) - музы.
3 Дельвиг Антон Антонович (1798-1831) - поэт и журналист, друг и
соученик Кюхельбекера и Пушкина по Царскосельскому лицею; к Дельвигу было
обращено стихотворение "Поэты".
4 До смерти мне грозила смерти тьма... - В 1845 г. Кюхельбекер ослеп.
5...рано улетевшие друзья... - умершие-друзья поэта, к которым он
обращается дальше: А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг и Е. А.
Баратынский.
Дата публикации: 22.09.2010, Прочитано: 5251 раз |
