Избранные стихотворения

К Офелии

                                   Елене Ильинской 

Уж полночь близится, но знаю —ты не спишь
И на тебя глядят из темных ниш —
Два зеркала, два озера гаданий.
Как белый Лебедь, медля, в них плывешь,
И плеч твоих напудренная дрожь
Уже рассвет предчувствует заране.
Спектакль окончен. Грим еще не стерт.
Кто пьет с тобой? Случайный собутыльник?
Кто рядом в комнате берет пустой аккорд,
Стуча костяшками, как черный жук-могильник?
О, улыбнись, Офелия моя,
И пусть не мне твоя улыбка будет! —
О, не грусти, Офелия моя!..
Не любит он? — Другой тебя полюбит.
Что Гамлет твой? Он нищ, он хмур, он зол.
Как черный ворон — траурный камзол,
Как перст судьбы — его стальная шпага.
Уйдет любовь — и не замедлит шага!
И двадцать лет — воздушных двадцать крыл —
Твой юный стан уносят от могил.
Post scriptum
Так я пишу, чтоб оторвать тебя
От судьб моих. Не верь любви поэта:
Не любит он. Нет... Любит, любит... 

Нет! —
Покинь меня, пока не поздно это.
Пока со мною смерть не визави,
Пока камзол мой черный не в крови!

                               1925 г.



                 * * *
Ты — молодость моя! — так я начну стихи,
Ты — молодость моя! — так я стихи окончу.
Глаза охотника становятся плохи,
Мне не догнать моих же старых гончих.
Но, изогнувшись ловко на седле,
Ты предо мной в воздушной амазонке!
И я лечу по стынущей земле
Вслед за тобой наперегонки.
В костер швыряю веточки ольхи,
Пою, кричу минувших весен звонче,
Ты — молодость моя! — так я начну стихи,
Ты — молодость моя! — так я стихи окончу.

                                1925 г.



Баллада

Он — был ткачом в местечке близ Арденнов.
Но, в зависть всем, — прекрасен, словно паж,
И на станке — ткал сказки гобеленов —
Минувших дней негаснущий мираж.

Она была — прелестна, как Мадонна.
И кружева задумчиво плела,
И на балу товарок из Лиона —
Царицей бала выбрана была.

О ней — он грезил в голубых Арденнах —
Ей снился — он в Лионских цветниках.
Он — ткал любовь в узорных гобеленах —
Она — мечты сплетала в кружевах.

Но из Лиона не видны Арденны —
И никогда не встретились они.
А в лавке — кружево и гобелены
Лежали рядом — в солнечные дни.

                           Озерки, 1914 г.



Предвестье

Предвестье темное — кипящего вина
В годах былых — как в виноградных гроздьях,
Парижский вечер, не твоя ль вина
И в том, что наш, как порох, вспыхнул воздух.

Еще блистал, не меркнув, Трианон,
И в зеркалах дворца Антуанетта
Сквозь маскарадный проплывала сон —
Как лебедь белая над гладью вод паркета.

до завтра...»
Еще король в костюмчике Пьеро —
Шептал прелестнице: «Итак, mon ange, 

Но в этот вечер — «Свадьба Фигаро»! —
В афишах королевского театра.
Куплетам Бомарше парижский люд
Готов внимать и подпевать — где надо.

И блузники по улицам бегут.
Удары в дверь, как грохот канонады.
«Что? Нет билетов? — Прочь с дороги, франт!

Мадам! Вы лучше шляпку подберите.
Мадмуазель! Не оборвите бант?» —
Врывается в фойе предместий житель.
И, наблюдая зрителей азарт,

Еще безвестный, в скромном одеяньи
У входа в театр заметил Бонапарт:
«Бесспорно, пахнет в воздухе восстаньем».

                                 1920 г.



         * * *
Какой прекрасный юный бог
Рождался в Вифлееме!
И золотой Единорог
На лунной плыл триреме.
Из рощи выбежал сатир
И выманил дриаду
Смотреть, как шла, сияя, в мир
Звезда через Элладу.
И пригибая острый лавр
Гремел навстречу Богу
Из леса скачущий кентавр
На лунную дорогу.
И побледнев в предвестье дней
Искупленных агоний,
Адонис поднял из ветвей
Пронзенные ладони.

                1924 г.




Усадьба

I

Ты спишь и дышишь предо мной
В своем порхающем обличье.
Таких беспомощных порой
В гнезде встречали мы синичек.

Обвод крылатых темных глаз,
Как пепел на ковре прожженном.
И снова я в полночный час
Стою, тоской завороженный.

В дому, где Пушкина печать,
Где веет призрак Соловьева,
Дано цыганке пляс начать
И карты дней раскинуть снова.

II

Колода срезана — и вот
В разрез ее глядится Дама
И глаз подчеркнутых обвод
Зовет усмешкою упрямой.

Колода срезана — и вот
В разрез ее гремят трамваи,
Многоэтажный хоровод,
Кремлевский мост — и эти сваи,

И в перегибе старых карт —
Седая бабушка с докукой,
Вдохнув прадедовский азарт,
Клянет рассеянного внука.

III

Всё наугад, всё наугад —
Плывут слова, уста и руки,
А за террасой — листопад,
А за террасой — путь разлуки.

Ведут глаза на небеса,
Плутают губы — по земному.
И вот распущена коса,
И дверь не выведет из дому.

IV

Ты пеплом руку обожгла —
И вот рука моя не пишет.
Два черных выгнутых крыла,
Два дыма надо мною дышат.

Дуэль, где места нет двоим,
Любовь стечет, как кровь по шпаге,
И только пепел, только дым.
И — лист обугленной бумаги.

V

И вновь — помещичий бильярд,
И в дыме грезится Нащокин.
В углу же, в дымовом намеке —
Знакомый, бурый бакенбард.

И вновь шарахнутся шары,
Как желто-красные жокеи,
Чтоб кто-то, ход прервав игры,
Промолвил: «Александр Сергеич!»

VI

В гостиной гулко бьют часы,
Но, не дойдя до цифры «десять»,
Стальные замерли усы,
И надо гири перевесить.

А в промежутке — вольный вздох,
И радость, — нет часам отсчета.
Как-будто рок на миг оглох, —
Или зевнуть ему охота.

VII

Всё тот же путь, всё той же хвои
Занозы под моей ногой.
Всё так же, на тропинке стоя,
Старик встречается со мной.

Всё так же лапоть неподвязан,
Всё так же грязен холст онуч,
И так же сон мой недосказан,
Как в тучах заплутавший луч.

И ставней хитрая резьба,
Как в отчем доме Одиссея,
И крышей русская изба
В солому небеса просеет.

VIII

Прошла! И то ж в глазах бесстыдство.
Ей — только б губ рябину пить.
Мне ж с нездоровым любопытством
Ногою листья шевелить.

Жалеть невольность их уродства,
Скривив мучительно уста,
И у кленового листа
С зачахшим сердцем видеть сходство.

IX

И всё ж рябину этих дней
Я в строчках соберу на бусы,
И ос июльские укусы,
И тишь сентябрьских полей.

И этот звонкий голос лир
В сверчковых крыльях за стеною,
Где смотрит в скважины порою
Еще неоскверненный мир.




Сюита — Пушкинская

I

Перед самой смертью Пушкин попросил,
чтобы жена покормила его морошкой.
Он съел две-три ягоды...
И сказал — «довольно».

II

На месте дуэли и
смертельного ранения Пушкина
устроены «скачки» и «бега».

III

Из письма няни к Пушкину:
«Приезжай, мой ангел,
к нам в Михайловское, — 
всех лошадей на дорогу выставлю.
Я вас буду ждать и молить Бога,
чтобы он дал нам свидеться».

IV

Немытой Мойки вновь канал
С угрюмой четкою решеткой...
Не Пушкина ли доконал
Весь этот город? Дом двенадцать,
Где шторы спущены всегда;
Обстала вечность, как вода,
Тишайший дом в примолкшем шуме.
Читаю надпись: «Пушкин умер
Вот в этом доме». То, что жил
Он в этом доме, — мир забыл.

V

Курчавит ветер рыжие тучи,
И африканский горит закат.
Здесь стих вскипал, как «Аи» — шипучий,
Превыше крепостных аркад.
Аркадией Блаженной «Острова»
Тонули в зелени. С иглы Адмиралтейской
Кораблик плыл, от шпиля отойдя, —
В лазури, в облаках, в мечтаньях музикейских.

VI

Но там, где скачки злых гиперборийцев
Смесили грязью след священных ног,
С высокой златоверхой колесницы
Упал поэт... Растаял, вдруг, снежок —
И капли крови — смертною морошкой
Продернули истории стежок.
И Натали над блюдечком склонилась.

VII

Морошка мерзлая — морока дней пустых...
Какое солнце в воды закатилось.
Какой навек остановился стих.

VIII

И снова лошади топтали круг песочный,
Песок, — им кровь засыпали певца.
Скакал жокей с улыбкою порочной,
И «скачки» продолжались до конца.

IX

Но кровь цвела — и ягоды алели,
И лошади сбивались и несли, —
И Блок глядел, расширив глаз газели, —
На блеск копыт — из снеговой пыли!

Х

Ты город крепости, мечети, синих пагод,
Буддийских шидз над сфинксовой рекой,
О, дай и мне вкусить от этих ягод
В мой смертный час преемственно святой.

Приезжай, мой Ангел, к нам в Михайловское, —
всех лошадей на дорогу выставлю.
Я вас буду ждать и молить Бога, 
чтобы дал нам свидеться...

                    22 августа 1928 г.



         * * *
Какой прекрасный юный бог
Рождался в Вифлееме!
И золотой Единорог
На лунной плыл триреме.
Из рощи выбежал сатир
И выманил дриаду
Смотреть, как шла, сияя, в мир
Звезда через Элладу.
И пригибая острый лавр
Гремел навстречу Богу
Из леса скачущий кентавр
На лунную дорогу.
И побледнев в предвестье дней
Искупленных агоний,
Адонис поднял из ветвей
Пронзенные ладони.

                    1924



               * * *
Ты — молодость моя! — так я начну стихи,
Ты — молодость моя! — так я стихи окончу.
Глаза охотника становятся плохи,
Мне не догнать моих же старых гончих.
Но, изогнувшись ловко на седле,
Ты предо мной в воздушной амазонке!
И я лечу по стынущей земле
Вслед за тобой наперегонки.
В костёр швыряю веточки ольхи,
Пою, кричу минувших вёсен звонче,
Ты — молодость моя! — так я начну стихи,
Ты — молодость моя! — так я стихи окончу

                                       1925


 

          * * *
Вы пьете пиво — и поёте,
Качаясь ночью у пивной.
Куда спешить? На повороте — 
Подстерегает легковой.

И милицейский с перекрестка —
Недрёмный лоцман мостовой, —
Стоит у жалкого киоска
С дешёвой содовой водой.

А я иду ночной прохожий
И стыдно мне, что в этот час —
Вина пьянительного тоже —
Я в сердце ёмком не припас, —

Чтоб падать в лужи на карачки,
На миг блаженство разделя, —
Солнцеворотной этой качки —
С какой вращается земля!

                        1927