Кедрин Дмитрий Борисович (1907-1945) Разные стихи
Содержание
Затихший город
Будущему
Стихи о весне
Осень
Погоня
Мост Екатеринослава
Постройка
Разговор
Тени
Крылечко
Смертник
Песня о живых и мертвых
Исповедь
"По шведской моде капитан подстриг..."
Мастер
Кувшин
Гравюра
Зимний вечер
Грешник
"Взлохмаченный, немытый и седой..."
Сумерки
Кремль
Пой и веруй!
Детство
Портрет
"Прекрасна полнокровных дев..."
"Звезда взошла, как кровь. Не в пору лаял пес..."
Братство
"Пускай беды зловещие зарницы..."
Строитель
ЗАТИХШИЙ ГОРОД
Екатеринославу
Отгудели медью мятежи,
Отгремели переулки гулкие.
В голенища уползли ножи,
Тишина ползет по переулкам.
Отгудели медью мятежи,
Неурочные гудки устали.
Старый город тяжело лежит,
Крепко опоясанный мостами.
Вы, в упор расстрелянные дни,
Ропот тех, с кем подружился порох...
В облик прошлого мой взор проник
Сквозь сегодняшний спокойный город.
Не привык я в улицах встречать
Шорох толп, по-праздничному белых,
И глядеть, как раны кирпича
Обрастают известковым телом.
Странно мне, что свесилась к воде
Твердь от пуль излеченного дома.
Странно мне, что камни площадей
С пулеметным ливнем не знакомы.
Говорят: сегодня - не вчера.
Говорят: вчерашнее угрюмо.
Знаешь что: я буду до утра
О тебе сегодня ночью думать.
Отчего зажглися фонари
У дверей рабочего жилища?
И стоят у голубых витрин
Слишком много восьмилетних нищих?..
Город мой, затихший великан,
Ты расцвел мильонами загадок.
Мне сказали: "Чтоб сломать века,
Так, наверно, и сегодня надо".
Может быть, сегодня нужен фарс,
Чтобы завтра радость улыбалась?..
Знаешь что: седобородый Маркс
Мне поможет толстым "Капиталом".
<1924>
БУДУЩЕМУ
Юным ленинцам
Если солнце рассыпалось искрами,
Не должны ли мы нежность отдать
Мальчугану с глазами лучистыми,
Осветившему наши года?
Если небо сегодня не прежнее,
Мы поймем - это так оттого,
Что дорога, как небо, безбрежная,
К коммунизму его позовет.
Пусть мы знали и боль, и потери,
И душа наша гневом больна, -
Для него не широкие двери -
Мир громадный откроет весна.
Он не вспомнит и ужас подвалов,
Отравивших кошмарами нас,
Он узнает, что жизнь улыбалась,
Над его колыбелью склонясь.
Он пойдет не тропинками горными
Под осколками умерших лет,
И не будет знаменами черными
Ночь, над ним наклоняясь, шуметь.
Он придет, молодой и упорный,
Мир под новую форму гранить.
Перед ним свои стяги узорные
Солнце в золоте ласки склонит.
И теперь, если вспыхнуло искрами
Наше солнце, -
Должны мы отдать
Мальчугану с глазами лучистыми
Нашу нежность и наши года!..
<1924>
СТИХИ О ВЕСНЕ
Разве раньше бывала весна
Для меня вот, кошмаром давимого?..
Для других - может быть... Для меня
Были вечные серые зимы...
Разве вспомнишь, что солнечный лак
Золотит бугорки и опушки,
Если голод, унылый чудак,
В животе распевает частушки?
Разве знаешь, что, радостью пьян.
Лес зареял вершинами гордыми,
Если вечно бастует карман
И на каждом углу держиморда?
Пусть в полях распустились цветы
Над шатрами бездонно-лазурными,
Что тебе, раз такими ж, катеты,
Полны темные, душные тюрьмы?
А сегодня мне всё нипочем,
Сердцу вешняя радость знакома,
Оттого что горит кумачом
Красный Флаг в синеве над райкомом.
Тянет солнце горячим багром
Стаю дней вереницею длинной.
Потому что весна с Октябрем
Разогнули согбенные спины.
Плещет в душу весна, говоря,
Что назавтра набат заклокочет
И стальная нога Октября
По ступеням миров прогрохочет.
И, я знаю, в приливе волны
Послом эсэсэровских хижин,
Пионером всемирной весны
Буду завтра в Париже.
<1924>
ОСЕНЬ
Эх ты осень, рожью золотая,
Ржавь травы у синих глаз озер.
Скоро, скоро листьями оттает
Мой зеленый, мой дремучий бор.
Заклубит на езженых дорогах
Стон возов серебряную пыль.
Ты придешь и ляжешь у порога
И тоской позолотишь ковыль.
Встанут вновь седых твоих туманов
Над рекою серые гряды.
Будто дым над чьим-то дальним станом,
Над кочевьем Золотой Орды.
Будешь ты шуметь у мутных окон,
У озер, где грусть плакучих ив.
Твой последний золотистый локон
Расцветет над ширью тихих нив.
Эх ты осень, рожью золотая,
Ржавь травы у синих глаз озер.
Скоро, скоро листьями оттает
Мой дремучий, мой угрюмый бор.
<1924>
ПОГОНЯ
Полон кровью рот мой черный,
Давит глотку потный страх,
Режет грудь мой конь упорный
О колючки на буграх.
А тропа - то ров, то кочка,
То долина, то овраг...
Ну и гонка, ну и ночка...
Грянет выстрел - будет точка,
Дремлет мир - не дремлет враг.
На деревне у молодки
Лебедь - белая кровать.
Не любить, не пить мне водки
На деревне у молодки,
О плетень сапог не рвать
И коней не воровать.
Старый конь мой, конь мой верный,
Ой, как громок топот мерный:
В буераках гнут вдали
Вражьи кони - ковыли.
Как орел, летит братишка,
Не гляди в глаза, луна.
Грянет выстрел - будет крышка,
Грянет выстрел - кончен Тришка.
Ветер глух. Бледна луна.
Кровь журчит о стремена.
Дрогнул конь, и ветра рокот
Тонет в травах на буграх.
Конь упал, и громче топот,
Мгла черней, и крепче страх.
Ветер крутит елей кроны,
Треплет черные стога,
Эй, наган, верти патроны,
Прямо в грудь гляди, наган.
И летят на труп вороны,
Как гуляки в балаган.
<1925>
Екатеринослав
МОСТ ЕКАТЕРИНОСЛАВА
Мой хмурый мост угрюмого Днепровья,
Тебя я долго-долго не встречал.
У города, опоенного кровью,
Легла твоя гранитная печаль.
Я не вернусь... А ты не передвинешь
На этот север хмурые быки.
Ты сторожишь в моей родной долине
Глухую гладь моей большой реки.
Я многое забыл. Но все же память,
Которая дрожит, как утренний туман,
Навеки уплыла над хмурыми домами
На дальний юг, на голубой лиман.
Я помню дни. Они легли, как глыбы,
Глухие дни у баррикад врага.
И ты вздохнул. И этот вздох могли бы ль
Не повторить родные берега?
Звезда взошла и уплыла над далью,
Волна журчит и плещет у борта.
Но этот вздох, перезвучавший сталью,
Еще дрожит у колоннад моста.
Она легла, земная грусть гранита,
Она легла и не могла не лечь
На твой бетон, на каменные плиты.
На сталь и ржавь твоих гранитных плеч.
А глубь всплыла и прилегла сердито,
К твоим быкам прильнула, как сестра.
Прилег и ты, и ты умолк забытый,
Старел и стыл на черном дне Днепра.
Прошли года, и города замолкли,
Гремя и строясь в новые полки.
А ты мечтал на грязном дне реки,
Как ветеран, - тебе не в этот полк ли?
И шаг времен тебя швырнул на знамя:
"Тебя, мол, брат, недостает в борьбе!" -
И как во мне, в других воскресла память
О дорогом, о каменном тебе.
И вот пришли, перевернули трапы,
Дымки горнов струили серебро,
А ты напряг свои стальные лапы
И вновь проплыл над голубым Днепром.
Здорово, мост, калека Заднепровья!
Тебе привет от заводских ребят...
Прошли года. Но ты расцвел здоровьем,
И живы те, кто выручил тебя.
1926
ПОСТРОЙКА
Разрушенный дом привлекает меня:
Он так интересен,
Но чуточку страшен:
Мерцают, холодную важность храня,
Пустые глаза недостроенных башен.
Под старой подошвой -
Рыдающий шлак,
И эхо шагов приближается к стону.
Покойной разрухи веселый кулак -
Как в бубен -
Стучал по глухому бетону.
При ласковом ветре обои шуршат
Губами старухи у мужьего гроба.
Седых пауков и голодных мышат
Пустых погребов приютила утроба.
Недавно
С похмелья идущая в суд
Ночная шпана на углах продавала
По тыще рублей за ржавеющий пуд -
Железный костяк недобитого зала.
Тут голод плясал карманьолу свою,
А мы подпевали и плакали сами...
Бревно за бревном - в деревянном строю
У каменных изб обернулись лесами.
И нынче,
Я слышу,
Стучат молотки
В подвалах -
В столице мышиного царства:
Гранитный больной принимает глотки
Открытого доктором нэпом лекарства.
И если из каждой знакомой дыры
Глядела печаль,
Обагренная кровью,
То в ведрах своих принесли маляры
Румянец покраски в подарок здоровью.
Пусть мертвые - нет,
Но больные встают.
Недаром сверкает пила,
И теплее
Работают руки, а губы поют
О сделанном день изо дня веселее.
Испачканный каменщик,
Пой и стучи!
Под песню работать - куда интересней,
Давай-ка, пока подвезут кирпичи,
Товарищей вместе побалуем песней.
А завтра, быть может, и нас, пареньков,
Припомнят в одном многотысячном счете:
Тебя - за известку, что тверже веков,
Меня - за стихи
О хорошей работе.
<1926>
РАЗГОВОР
"В туманном поле долог путь
И ноша не легка.
Пора, приятель, отдохнуть
В тепле, у камелька.
Ваш благородный конь храпит,
Едва жует зерно,
В моих подвалах мирно спит
Трехпробное вино".
"Благодарю. Тепла земля,
Прохладен мрак равнин,
Дорога в город короля
Свободна, гражданин?"
"Мой молодой горячий друг,
Река размыла грунт,
В стране, на восемь миль вокруг,
Идет голодный бунт.
Но нам, приятель, всё равно:
Народ бурлит - и пусть.
Игра монахов в домино
Рассеет нашу грусть".
"Вы говорите, что народ
Идет войной на трон?
Пешком, на лодке или вброд
Я буду там, где он.
Прохладны мирные поля,
В равнинах мгла и лень!
Но этот день для короля,
Пожалуй, судный день".
"Но лодки, друг мой, у реки
Лежат без якорей,
И королевские стрелки
Разбили бунтарей.
Вы - храбрецы, но крепок трон,
Бурливые умы.
И так же громок крик ворон
Над кровлями тюрьмы.
Бродя во мгле, среди долин,
На вас луна глядит,
Войдите, и угрюмый сплин
Малага победит".
"Благодарю, но, право, мы -
Питомцы двух дорог.
Я выбираю дверь тюрьмы,
Вам ближе - ваш порог.
Судьбу мятежников деля,
Я погоню коня...
Надеюсь - плаха короля
Готова для меня".
<1926>
Екатеринослав
ТЕНИ
По рельсам бежала людская тень,
Ее перерезала тень трамвая.
Одна прокатилась в гремящий день,
Другая опять побежала - живая.
Ах, как хорошо в мире у теней.
В мире у людей умирают больней.
1926
КРЫЛЕЧКО
Крылечко, клумбы, хмель густой
И локоть в складках покрывала.
- Постой, красавица, постой!
Ведь ты меня поцеловала? -
Крылечко спряталось в хмелю;
Конек, узорные перила.
- Поцеловала. Но "люблю"
Я никому не говорила.
1926
СМЕРТНИК
Песок да вода, да туман серебристый,
Да ветер, как крылья невидимых птиц...
Его отведут на угрюмую пристань,
Сломают бока, но заставят идти.
Он будет кричать...
Тяжело и устало
Посмотрит капрал и ударит в висок.
Он молча обнимет колени капрала,
Он будет кричать и царапать песок.
А люди прикладами сломят колени
И как ни кричи, не отпустят назад...
А вечер уронит меловые тени
На медные лица солдат.
У берега будут привязаны челны,
А море начнет рокотать и сереть.
И старого смертника выведут к волнам,
Привяжут к столбу и заставят смотреть.
И мертвым безумьем охвачен за ворот,
Он радостно крикнет, сходящий с ума...
А там, вдалеке, где за тучами город,
Вечерним окном промаячит тюрьма...
Вода и песок. А на нем - полурота,
Вода и песок. А на нем - якоря.
Покончат. Немного дрожащие руки
Сожмет офицер. Будет рокот и звон...
Он вынет платок. Он закурит от скуки
И вытрет испачканный кровью погон.
Уйдут... Отзвучав о туман серебристый,
Их мерная поступь умрет вдалеке.
На взморье ударятся волны о пристань,
Стирая песок и следы
На песке.
1926
ПЕСНЯ О ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ
Серы, прохладны и немы
Воды глубокой реки.
Тихо колышутся шлемы,
Смутно мерцают штыки.
Гнутся высокие травы,
Пройденной былью шурша.
Грезятся стены Варшавы
И камыши Сиваша.
Ваши седые курганы
Спят над широкой рекой.
Вы разрядили наганы
И улеглись на покой.
Тучи слегка серебристы
В этот предутренний час,
Тихо поют бандуристы
Славные песни о вас.
Слушают грохот крушенья
Своды великой тюрьмы.
Дело ее разрушенья
Кончим, товарищи, мы.
Наша священная ярость
Миру порукой дана:
Будет безоблачна старость,
Молодость будет ясна.
Гневно сквозь сжатые зубы
Плюнь на дешевый уют.
Наши походные трубы
Скоро опять запоют.
Музыкой ясной и строгой
Нас повстречает война.
Выйдем - и будут дорогой
Ваши звучать имена.
Твердо пойдем, побеждая,
Крепко сумеем стоять.
Память о вас молодая
Будет над нами сиять.
Жесткую выдержку вашу
Гордо неся над собой,
Выпьем тяжелую чашу,
Выдержим холод и бой.
Все для того, чтобы каждый,
Смертью дышавший в борьбе,
Мог бы тихонько однажды
В сердце сказать о себе:
"Я создавал это племя,
Миру несущее новь,
Я подарил тебе, время,
Молодость, слово и кровь".
1927
ИСПОВЕДЬ
"Смотри, дитя, в мои глаза,
Не прячь в руках лица.
Поверь, дитя: глазам ксендза
Открыты все сердца.
Твоя душа грехом полна,
Сама в огонь летит.
Пожертвуй церкви литр вина -
И бог тебя простит".
"Но я, греховный сок любя,
Когда пришла зима -
Грехи хранила для тебя,
А ром пила сама.
С любимым лежа на боку,
Мы полоскали рты..."
"Так расскажи духовнику,
В чем согрешила ты?"
"Дебат у моего стола
Религию шатал.
Мои греховные дела
Гремят на весь квартал".
"Проступок первый не таков,
Чтоб драть по десять шкур:
У папы много дураков
И слишком много дур.
Но сколько было и когда
Любовников твоих?
Как целовала и куда
Ты целовала их?"
"С тех пор, как ты лишен стыда,
Их было ровно сто.
Я целовала их туда,
Куда тебя - никто".
"От поцелуев и вина
До ада путь прямой.
Послушай, панна, ты должна
Прийти ко мне домой!
Мы дома так поговорим,
Что будет стул трещать,
И помни, что Высокий Рим
Мне дал права прощать".
"Я помолюсь моим святым
И мессу закажу,
Назначу пост, но к холостым
Мужчинам не хожу".
"Тогда прощай. Я очень рад
Молитвам и постам,
Ведь ты стремишься прямо в ад
И, верно, будешь там".
"Но я божницу уберу,
Молясь, зажгу свечу...
Пусти, старик, мою икру,
Я, право, закричу!.."
"Молчи, господь тебя прости
Своим святым крестом!.."
"Ты... прежде... губы отпусти,
А уж грехи - потом!"
1926
Екатеринослав
* * *
По шведской моде капитан подстриг
Свою бородку. Шерстка золотая
Едва темнеет. К берегам Китая
В июньский штиль идет английский бриг,
В открытом море шорох волн умолк,
Седая пена шелестеть устала.
Хранить покой посольского квартала
Плывет в Шанхай колониальный полк.
Солдаты в трюме. А жена посла
В плетеном кресле целый день на юте.
Она бледна. Она в своей каюте
Вчера эфир случайно пролила.
Она грызет поджаренный каштан,
Потом зевает, не скрывая скуки,
Но для нее прокуренные руки
В перчатки спрятал рыжий капитан.
Слегка припудрив выбритые скулы,
Стареющий, но бодрый и прямой,
Он принимает рапорт: за кормой
Плывут дельфины и плывут акулы.
Ну пусть плывут. Ему важнее - ручка
Жены посла, ее ажурный зонт.
И медленно ползет за горизонт
Коварная серебряная тучка.
Пробили склянки. Массой неживою
Легла вода. Английский бриг прирос
К зеленой массе. Пожилой матрос
Глядит на юг, качая головою.
А капитан мечтает: у стола
Он так блеснет своею речью гибкой,
Что подарит признательной улыбкой
Его старания жена посла.
Он так расскажет о сухом вине,
Какое пил, когда приплыл в Афины,
Он ей споет... Но чувствуют дельфины,
Что кораблю сегодня быть на дне.
1927
МАСТЕР
Склонясь над червонной солонкой,
Узорную травишь резьбу,
Запрятав седины под тонкий
Серебряный венчик на лбу.
На медный чеканенный кубок
Античные врежешь слова,
Чету полногрудых голубок
И пасть разъяренного льва.
Пускай голубой кислотою
Изъедены пальцы твои,
Зато чешуей золотою
Блистает головка змеи.
И разве не щедрая плата -
Вливать, осторожно дыша,
Густое тягучее злато
В граненую форму ковша?
Чтоб славили гости Калифа
Священное имя твое,
По крыльям свирепого грифа
Узнав золотое литье.
1927
КУВШИН
"Приди, благодари и пей" -
Так говорил кувшин безмолвный.
Гостеприимный сын степей
Принес его, водою полный,
На перепутье двух дорог,
Ползущих мертвенной пустыней,
Где сох ковыль и травы жег
Небесный свод пустой и синий.
А мимо в дальние места
Верблюды шли. И не однажды
Тянули жадные уста
Кочевники в порыве жажды
К его изогнутым краям.
Едва желанье утоляя.
И дальше шли, глоток друзьям
Или верблюдам оставляя.
Глоток не охлаждает уст,
Но влага изошла. И ныне
Нежданно оказался пуст
Кувшин, оставленный в пустыне.
1927
ГРАВЮРА
Червонцев блеск на дне мешка,
Тюки, готовые к торговле,
И хвост резного петушка
Краснеет на узорной кровле.
Цыган разводит под горном
Огонь, а в тереме над Камой -
Она в окошке слюдяном
У пяльцев за свинцовой рамой.
1927
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
В зимний вечер девки драли перья
В темной хате. Долго говорили
Старые полтавские поверья,
Темные черниговские были:
"А под утро море стало тише.
Хан велит орду готовить к бою..."
Было слышно, как, топчась по крыше,
Ветер разговаривал с трубою.
Стали девки стлаться, напевая,
Съели на ночь по кусочку сала.
Только бабка дряхлая, зевая,
Долго шпилькой голову чесала.
Да и та утихла. Повязалась,
В ухо на ночь положила вату,
Покрестила окна: все казалось,
Что глядит недобрый кто-то в хату.
А уже под утро на деревне
Петухи распелись. Прояснилось.
Молодым - любовь, а этой древней -
Светопреставление приснилось.
1927
ГРЕШНИК
Судьбой зачарован цыганской,
Обн_е_сенный чарой мирской,
Иду я Смоленской и Брянской,
Рязанской иду и Тверской.
Повешу котомку на посох,
Лаптями дорогу мету,
А травы в серебряных росах
И яблони, знаешь, в цвету.
Российский шагающий житель
На холмике, мой дорогой,
Обитель увижу - в обитель
Зайду на денек, на другой.
Хожу помаленьку за рожью,
Чиню старикам жернова,
Живу и во славушку божью
Рублю, понимаешь, дрова.
То дверь починю, то бочонок,
То хлевик срублю для овцы.
Сухариков, яблок моченых
Дадут на дорогу отцы.
Зовут: "Оставался бы, дедка!"
Да где уж. Не выдержу я.
Зима? Прижимает, да редко:
Ведь мы и с зимою друзья.
И снова дубняк, да орешник,
Да пчелы в янтарном меду...
Эх, батюшка, грешник я, грешник.
Как думаешь: буду в аду?
1927
* * *
Взлохмаченный, немытый и седой
Прошел от Борисфена до Урала -
И Русь легла громадной бороздой,
Как тяжкий след его орала.
А он присел на пашню у сохи,
Десницей отирая капли пота,
И поглядел: кругом серели мхи,
Тянулись финские болота.
Он повалил намокший темный стог
Под голову, свернув его охапкой,
И потянулся, и зевнул, и лег
От моря к морю, и прикрылся шапкой.
Он повод взял меж двух корявых лап,
Решив соснуть не много и не мало.
И захрапел. Под исполинский храп
Его кобыла мирно задремала.
Степным бурьяном, сорною травой
От солнца скрыт, он дремлет век и боле.
И не с его ли страшной головой
Руслан сошелся в бранном поле?
Ни дальний гром не нарушает сна,
Ни птичий грай перед бедою,
И трижды Русь легко оплетена
Его зеленой бородою.
1927
СУМЕРКИ
Стонут мухи, и заперты ставни.
Песни дальние спать не дают.
То ребята в днепровские плавни
Вышли рыбу удить - и поют.
Серебристые листья маслины
В белом пухе - на ощупь нежны.
Над плетнем с кувшинами из глины -
Золотые цветы бузины.
Солнце падает. Щедро раскрашен
Красным отблеском угол двора.
Над янтарными гребнями пашен
На межах умирает жара.
Вечер близится медленным шагом,
Тень влача от гумна до гумна,
Не спеша над глубоким оврагом
Выползает седая луна.
1927
КРЕМЛЬ
В тот грозный день, который я люблю,
Меня почтив случайным посещеньем,
Ты говорил, я помню, с возмущеньем:
"Большевики стреляют по Кремлю".
Гора до пят взволнованного сала -
Ты ужасался... Разве знает тля,
Что ведь не кистью на стене Кремля
Свои дела история писала.
В тот год на землю опустилась тьма
И пел свинец, кирпичный прах вздымая.
Ты подметал его, не понимая,
Что этот прах - история сама...
Мы отдаем покойных власти тленья
И лишний сор - течению воды,
Но ценим вещь, раз есть на ней следы
Ушедшего из мира поколенья,
Раз вещь являет след людских страстей -
Мы чтим ее и, с книгою равняя,
От времени ревниво охраняя,
По вещи учим опыту детей.
А гибнет вещь - нам в ней горька утрата
Ума врагов и смелости друзей.
Так есть доска, попавшая в музей
.Лишь потому, что помнит кровь Марата.
И часто капли трудового пота
Стирает мать. Приводит в Тюильри
Свое дитя и говорит: "Смотри -
Сюда попала пуля санкюлота..."
Пустой чудак, умерь свою спесивость,
Мы лучше знаем цену красоты.
Мы сводим в жизнь прекрасное, а ты?
Привык любить сусальную красивость...
Но ты решил, что дрогнула земля
У грузных ног обстрелянного зданья.
Так вслушайся: уже идут преданья
О грозных башнях Красного Кремля.
<1928>
ПОЙ И ВЕРУЙ!
Да, верить в славу - труд напрасный,
Ее на свете нет, а есть
Вражды ревнивой суд пристрастный,
Друзей расчетливая лесть.
Хвале не радуйся наружно.
Пусть позаботится о ней
Потомок, если это нужно:
Он беспристрастней и честней.
А ты работай, и да будет
Живое сердце - твой улов.
Завистливо и лживо судит
Толкучий рынок. Пошлых слов -
Даров его хвалы умильной -
Не жди, поэт. Тебе дано
От шелухи пустой и пыльной
Отсеять чистое зерно.
Отмерь искусству полной мерой
Живую кровь и трудный пот,
Живи, надейся, пой и веруй:
Твое прекрасное взойдет!
1926
ДЕТСТВО
Верно, леший ночью лазил в ригу,
Перепутал вожжи, спрятал грабли.
Тихий летний дождик. И на книгу
Падают большие капли.
Няня знает: не покрестишь двери.
Он и приползет, как вакса, черен.
Пахнет сеном. В книге любит Мери
Странный офицер Печорин.
В поле ветер трогает пшеницу.
Где-то свищет суслик тонко-тонко.
Нежно гладят белую страницу
Пальцы сероглазого ребенка.
Дождь прошел. Ушла жара дневная.
Сладко пахнет табаком из сада...
"Это сказки, милый?" "Да, родная,
Но теперь душа и сказкам рада".
1928
ПОРТРЕТ
Ф. Сорокину
Твои глаза - две злые птицы,
Два ястреба или орла.
Близ них, как хищные крыла,
Раскинуты твои ресницы.
Сползает к мощному надбровью
Упрямый лоб. На нем война
Огнем чертила письмена
И знаки закрепляла кровью.
Твой лик отточен, тверд и тонок,
Недвижен, ясен... Лишь порой
Сквозь этот лик глядит второй:
Поэт, проказник и ребенок.
А первый, мужественно-грубый,
В следах тревоги и войны
Скрывается. И вот нежны
Лукавые сухие губы.
Так ты, единый, весь раздвоен,
И, чередуясь, тьма и свет
Живут в тебе, дитя, поэт,
Ленивый бражник, хмурый воин.
2 января 1928
* * *
Прекрасна полнокровных дев
Старательная добродетель,
Но лучше, в том господь свидетель,
Блудниц вакхический напев.
Когда, шатаясь во хмелю.
Вино на скатерть лья рекою,
Нетвердой трепетной рукою
Я ножку легкую ловлю,
Когда горячий влажный рот
И взор, блеснувший томной мглою,
Влекут меня и над стрелою
Хлопочет маленький эрот,
Тогда в крови тяжелый жар
Пылает, сдерживаем еле,
И, пленная, в славянском теле
Бьет золотая кровь татар.
1928
* * *
Звезда взошла, как кровь. Не в пору лаял пес.
На горе рос ковыль, и, верно, не к добру
Несытый сивый волк трубил в своем бору.
Звезда взошла, как кровь. Ковыль на г_о_ре рос.
Горячий вихрь кружит на Ярославне шаль.
Сталь звякает о сталь. На городской стене
Протяжен женский вопль. Седая степь в огне.
Над степью бродит звон. Над степью плачет сталь,
Шесть лет стоит зима. Косматый печенег
Льет кровь на рыхлый снег и требует ключей.
Слеза, моча и кровь слились в один ручей,
Хмельная княжья рать легла на рыжий снег.
На драку черных птиц над черепом коня
Глядит седой вещун от голода раздут:
"Простонут девять зим и звери не найдут
Здесь черепа коня и пепла от огня.
Не вымоюсь водой и тканью не утрусь,
А вымрет племя Русь, и изойдет на нет.
Лишь книжная молва научит темный свет,
Что на земле Днепра стояло племя "Русь".
1928
БРАТСТВО
Повелевай иль нищенствуй, доколь
Печальная не совершилась треба.
На смертном ложе ты отвергнешь соль
И сладкого не примешь хлеба.
Равно костыль бездомный нищеты
И золоченый жезл богатства
Ты выронишь, и схиму примешь ты
Единого для смертных братства.
1928
* * *
Пускай беды зловещие зарницы
Огнем и мраком опалили нас,
Коль мы вдвоем - темница не темница,
И дружество соединяет нас.
Наш тяжкий год прошел под общим кровом,
Свободы голос громче наконец.
Венец терновый перевит с лавровым -
Вдвойне прекрасен и вдвойне венец!
1929
СТРОИТЕЛЬ
Мы разбили под звездами табор
И гвоздями прибили к шесту
Наш фонарик, раздвинувший слабо
Гуталиновую черноту.
На гранита шершавые плиты
Аккуратно поставили мы
Ватерпасы и теодолиты,
Положили кирки и ломы.
И покуда товарищи спорят,
Я задумался с трубкой у рта:
Завтра утром мы выстроим город,
Назовем этот город - Мечта.
В этом улье хрустальном не будет
Комнатушек, похожих на клеть.
В гулких залах веселые люди
Будут редко грустить и болеть.
Мы сады разобьем, и над ними
Станет, словно комета хвостат,
Неземными ветрами гонимый,
Пролетать голубой стратостат.
Благодарная память потомка!
Ты поклонишься нам до земли.
Мы в тяжелых походных котомках
Для тебя это счастье несли!
Не колеблясь ни влево, ни вправо,
Мы работе смотрели в лицо,
И вздымаются тучные травы
Из сердец наших мертвых отцов...
Тут, одетый в брезентовый китель,
По рештовкам у каждой стены,
Шел и я, безыменный строитель
Удивительной этой страны.
Дата публикации: 24.09.2010, Прочитано: 5276 раз |
