Косой полет (Нью-Йорк, 1967)

Источник - сайт: Век перевода 


Мой день
 
Шли зданья, раскинув
На сотни кварталов
Огни магазинов,
Сиянье вокзалов.
 
Навстречу мне били
Слепящие светы
От ангельских крылий
Летящей газеты.
 
Там тень, что смятенной,
Неслышной махиной
Летает по стенам,
Как нож гильотинный.
 
Там лампочки, винным
Подобны бокалам,
Со светом карминным,
Оранжевым, алым.
 
Я тенью по стенам
Чуть видно намечен.
Я красным рентгеном
Под сердце просвечен.
 
То прячусь в сторонке
Под стать невидимке,
То где-то на пленке
Я вспыхнул на снимке.
 
Казалось, что магний
Блистательно вспыхнул,
Казалось, я ахнул
И сразу же стихнул.
 
И сразу потухнул,
И как-то опально,
Отверженно рухнул
В какую-то спальню,
 
Я в простыни канул,
Я канул в матрацы,
Мне снятся мельканья,
Мне здания снятся.
 
По шумным проспектам,
По улочкам жалким
Там катится некто
В ночном катафалке.
 
Мой день бездыханный
Там катится шариком ртутным
По кафелю ванной,
В которой я выбрился утром.
 
Там день мой хоронят
Со всем его шумом и вздором
В том самом вагоне,
В котором я ехал в контору.
 
Почивший, безгласный,
Он виден мне сверху отсюда –
Мой день, что погаснул
За темным холмом ундервуда.
 
Мой день, по котором
Отходные шепчут молитвы
Его коридоры,
Его кабинеты и лифты,
 
Его неудачи,
Его треволненья и страхи.
Мой день, что потрачен
На всякие охи и ахи,
 
Который был отдан,
Который вручен без остатка
Углам, переходам,
Туннелям, мостам, пересадкам,
 
И всем телефонам,
И пошлости всех разговоров,
И нежно-зеленым
И красным огням светофоров, –
 
Он жил суетливо,
И как-то погиб несуразно,
В каких-то архивах,
В каких-то бумагах увязнув,
 
Сидит секретарша
Еще и поныне в приемной,
Где в траурном марше
Колышется гроб его темный.
 
Мой вечер короткий
Расхищен, растаскан, развеян.
И только ошметки
Блестят еще в окнах кофеен.
 
Он двинулся в вечность
Со всем своим скарбом.
Мой день скоротечный
Ушел к динозаврам.
 
Я вижу в пространстве
Вселенной туманной
Блистанье фаянса
И кафеля ванной.
 
Лицо мое брея,
В сиянии пены,
Я пробую, время,
Ломать твои стены.
 
И хрупко, и ломко
Стеклянное завтра.
Я прямо к потомку
Веду динозавра,
 
И с ним его дебри,
Его океаны,
И месяц, серебрян,
Свисает с лианы.
 
Шумят эвкалипты.
Летят метеоры.
Я двигаюсь к лифту.
Спешу из конторы.
 


Письмо антиподу
 
Уже над миром ночь
Играет в белый мяч.
Скитайся, одиночь,
По улицам маячь.
 
Помедли где-нибудь
У пристани речной,
Где блещет Млечный путь
И небоскреб ночной.
 
Бумажную труху
Несет по мостовым.
И спутники вверху
Летают по кривым.
 
А человек внизу,
А человек на дне,
И жмется на весу
Над ним стена – к стене.
 
И у бетонных плит
Стоит он одинок,
И звездами облит
Он с головы до ног.
 
Вот так и я стою
Под звездами один
В моем глухом краю
Заборов и рябин.
 
Как город мой хорош!
В нем улеглась метель.
А где-то ты живешь
За тридевять земель.
 
И между нами тишь,
И между нами гладь,
И если ты кричишь,
То мне не услыхать.
 
Ты от меня далек,
Ты в городе своем,
И между нами лег
Могучий водоем.
 
Кораллы там цветут,
Там плавают киты.
Когда я крикну тут,
То не услышишь ты.
 
В снегу тут ель и вяз,
Тут снег на сотни верст.
Мой дом в снегу увяз,
Мой дом в сугробы вмерз.
 
А там, где ты живешь, –
Тень пальмовых ветвей,
И звезд иной чертеж
Над головой твоей.
 
К лотку я подошел,
Газету я беру,
Хоть знаю хорошо,
Что это не к добру.
 
Пускай я наугад
Газету разверну,
Я знаю – там трубят
Про новую войну.
 
Я на любой волне
Включаю аппарат,
Но знаю – о войне
Там тоже говорят.
 
Принадлежит статья
Не моему ль перу,
И разве же не я
По радио ору,
 
Выкрикиваю ложь,
Несу галиматью,
Что ты меня убьешь,
Что я тебя убью.
 
Как бы двойное дно
Устроено внутри,
Подумаешь одно –
Другое говори.
 
Как бы двойное дно,
Как будто две души,
Подумаешь одно –
Но о другом пиши.
 
И ты проходишь там
Под звездами один
В своем краю реклам,
В своем краю витрин.
 
И ты берешь с лотка
Газетный динамит,
Где с каждого листка
Поджогами дымит.
 
Газетчик за пятак
Тебе всучает бред
С угрозами атак,
Со схемами ракет.
 
И ты, читая ложь,
Несешь галиматью,
Что ты меня убьешь,
Что я тебя убью.
 
Пусть спутник надо мной
Всё выше, всё сложней,
Но спутник мой земной
Небесного важней,
 
И знаю я одну
Из всех земных забот:
Кто не убьет войну,
Того война убьет.
 
Кто там над Тихим и Атлантическим
В небе снарядом свистит баллистическим?
 
Лучше давайте запустим шутихи
Над Атлантическим или над Тихим.
 
Или к созвездьям качели подвесим,
Чтобы визжа пролетать поднебесьем,
 
Иль над заливом Беринговым льдистым
Гулким мостом прозвеним, как монистом.
 
А у Камчаток и у Алясок
Выстроим базы детских колясок.
 
И откровенно заявим мы парням,
Тем, что взрывают за кругом полярным, –
 
Все ваши бомбы сложите огулом,
Все ваши бомбы швырните акулам!
 
Мой сопланетник! давно уж пора нам
Небо вечернее сделать экраном,
 
Чтобы показывать миру оттуда
Фильмы Парижа, Москвы, Голливуда.
 
Мы стадион с колоссальной трибуной
Соорудим на поверхности лунной
 
И кораблей межпланетных армаду
Вышлем на лунную олимпиаду.
 
Только все эти мечтания всуе,
Стих мой, кому я тебя адресую?
 
Стих мой, куда тебя волны угнали
В легкой бутылке, в стеклянном пенале?
 
Стих мой, плывешь при попутных ли ветрах?
Кто тебя выловит – друг или недруг?
 
Я забросил бутылку в воду,
А в бутылке – письмо антиподу,
 
Иль себе самому письмо
Я послал от себя самого.
 
И бутылка – кусок стекла –
Закачалась и поплыла.
 


***
 
Хватит слоняться праздно по безднам.
Надо заняться чем-то полезным.
 
Скажем, печати купить и начать
Ставить на каждом закате печать.
 
Чтобы закат у дороги шоссейной
Как экспонат изучался музейный,
 
Чтобы из мира он выбыл со штемпелем,
Зарегистрирован розово-пепельным,
 
Чтобы отметил спектральный анализ,
Как эти краски хрустально менялись.
 
Может быть, дети в столетье тридцатом
Сложат по этим соцветьям закаты,
 
Сверят по рубрикам, сложат по кубикам,
Смажут по небу карминовым тюбиком,
 
И над каким-нибудь городом хмурым
Небо зажгут золотым абажуром, –
 
Это стихи мои вспыхнут, как хворост,
Это закат мой зажжется еще раз.
 
Я умиленно составлю каталог
Дынно-лимонно-оранжево-алых,
 
Медных закатов,
Дымных закатов,
 
Летних закатов,
Зимних закатов,
 
Тощих и розовых
В рощах березовых,
 
Распространенных
В тихих затонах,
 
Свет расплескавших
В лиственных чащах,
 
В бешеной ярости
Брошенных в заросли,
 
Где-то на пастбищах
Медленно гаснущих,
 
Золототканых
На океанах.
 
– А закат всё ниже стекал
И наполнял сияниями
Вечернего неба стакан,
Поставленный между зданиями.
 


Поэт
 
Он жил лохматым зачумленным филином,
Ходил в каком-то диком колпаке
И гнал стихи по мозговым извилинам,
Как гонят самогон в змеевике.
 
Он весь был в небо обращен, как Пулково,
И звезды, ослепительно-легки,
С ночного неба просветленно-гулкого,
Когда писал он, падали в стихи.
 
Врывался ветер громкий и нахрапистый,
И облако над крышами неслось,
А он бежал, бубня свои анапесты,
Совсем как дождь, проскакивая вкось.
 
И в приступе ночного одичания
Он добывать со дна сознанья мог
Стихи такого звездного качания,
Что, ослепляя, сваливали с ног.
 
Но у стихов совсем другие скорости,
Чем у обиды или у беды,
И у него с его судьбой напористой
Шли долгие большие нелады.
 
И вот, когда отчаяние вызрело
И дальше жить уже не стало сил, –
Он глянул в небо и единым выстрелом
Все звезды во вселенной погасил.
 


***
 
Неслышно входит городское лето
В отмеренное для деревьев гетто,
 
Где пробегает по дорожке пес
И где деревьев несколько вразброс,
 
Тревожно размещая светотени,
Стоят, как декорации на сцене.
 
А чуть поодаль – каменный потоп:
Плывет за небоскребом небоскреб,
 
И снова небоскреб за небоскребом
Вздымается гигантом темнолобым.
 
А я стою под ветром и листвой,
Я от листвы и ветра сам не свой,
 
И этот сад почти как остров странен,
Мне кажется, что я – островитянин,
 
И что когда-то, может быть, в раю,
Я видел эту бедную скамью
 
И эту невысокую ограду,
Я помню пса, бегущего по саду,
 
И предо мной встает со дна морей
Сад затонувшей юности моей.
 


***
 
Что с деревом делать осенним,
С оранжевым сотрясеньем,
Плеском и колыханьем,
С блеском его чингисханьим,
С этим живым монистом,
С деревом тысячелистым?
 
С деревом тысячелистым,
Резким, броским и тряским,
Истым импрессионистом
По хлестким мазкам и краскам!
С деревом, что смеется,
С деревом-знаменосцем!
 
Глянь на его богатства:
Некому с ним тягаться!
Осень в него вложила
Золотоносные жилы,
Солнца вкатила столько,
Что светится, как настойка!
 
С неба закаты взяты
И влиты в него закаты,
Гнется под ветром крупным,
Бьется цыганским бубном, –
Не дерево, а кутила,
Осень озолотила!
 
Что с деревом делать осенним,
С круженьем его, с крушеньем,
С его золотой падучей?
Листья сгребаем в кучи
И меж домов громоздких
Сжигаем на перекрестках.
 


***
 
Алебастром сверкает гостиница,
А вокруг нее пальмы павлинятся
 
И, качаясь по ветру размашисто,
Синевою небесною мажутся,
 
И дрожит над своими пожитками
Море, шитое белыми нитками.
 
А над морем, над пляжем, над пальмами
Ходит солнце – охотник за скальпами,
 
Озирается, по небу ходючи,
И ножи его блещут охотничьи...
 
И лежу я под пальмами этими,
Говорю я с тысячелетьями,
 
С ветром, солнцем, и морем, и сушею,
И что мне говорят они – слушаю.
 


***
 
Читаю Боккаччо,
Чуточку морщусь
Поезд, покачивая,
Мчит через рощу.
 
Окнами глупыми
Пульман закупорен,
Солнце за купами
Катится кубарем,
 
Солнце ныряет,
В листве догорая...
Мы, дорогая,
У самого рая.
 
А рай первозданный,
Могучий, дремотный,
С пещерой стеклянной
В гостинице модной...
 
Там выкрики чаек,
И море, и скалы,
И пальма качает
Свои опахала,
 
И так мы похожи
На Еву с Адамом,
Ты – с сумкой дорожной,
А я – с чемоданом.
 
По нашим небыстрым
Торжественным жестам
Поймут: мы – туристы,
В раю мы проездом.
 


***
 
Как с трамплина влетают в бассейн,
Так и я моей тяжестью всей
 
Рассекаю до самого дна
Стекловидную светопись дня.
 
Словно тело в стекло вплетено,
Словно тело в стекле ледяном,
 
И вослед сквознякам световым
Я теку по каким-то кривым,
 
Словно я в полусмерть занесен,
В полусвет, в полумрак, в полусон
 
Обнадежь меня, время, скажи,
Что я вставлен в твои витражи:
 
Когда стекла твои зацветут,
Ты поставишь меня на свету,
 
На юру, на восход, на закат,
В листопад, в снегопад, в звездопад.
 


***
 
Встал у платформы дымный и шипящий
Вечерний поезд, выходец из чащи.
Но стоит только пристальней вглядеться,
Поймешь, что поезд – выходец из детства.
И может быть, ты обнаружишь сходство
С тем мальчиком, который там смеется.
 
А поезд снова просекой еловой
Погнался за луной большеголовой,
Где по бокам большие тени леса
Толкаются и под колеса лезут.
А мальчик за ночным локомотивом
Так и остался лунным негативом.
 
Остался за стеклянным расстояньем,
За временем, за звуком, за сияньем,
Куда уже не добежать по шпалам.
За временем, за выщербленно-впалым
Пересеченным временем, за теми
Деревьями, уплывшими за темень.
 


***
 
Я решаю вопрос большой –
Что мне делать с моей душой?
 
Вот стою я под фонарем,
Говорю ей – вдвоем умрем,
 
Только жизнь со мной промытарь –
И потухнешь ты, как фонарь.
 
А выходит, что всё вранье,
Что обманываю ее,
 
Что дела ее нехороши,
Что бессмертье есть у души!
 
И хотя она здесь со мной,
Для нее я – двор проходной,
 
Сквозь который душа пройдет
От одних до других ворот.
 
Мне-то что, я пойду на снос,
Вот с душою как быть – вопрос.
 
Как помочь разорвать ей круг
Этих вечных блаженств и мук.
 
Что же будет с моей душой?
Вечность – срок чересчур большой!
 


***
 
На Севере и на Юге,
На Западе и Востоке,
Волны сгибая в дуги,
Плещут моря – широки.
 
Суши клочок сиротский
Всем нам отмерен скупо.
Словно живем на клецке
Где-то в тарелке супа.
 
Вот занесет волною,
Так, как заносит снегом,
И никакому Ною
Не уцелеть с ковчегом.
 
Только звезда над зыбким
Неугомонным лоном,
Да проплывают рыбки
По храмам и стадионам.
 


Ниагара
 
Лакированным отрядом
Мчат они по автострадам.
 
Пролетают, как в угаре,
К Ниагаре, к Ниагаре!
 
Бравый парень за рулем
Восседает королем.
 
Он король-молодожен,
Он, как пушка, заряжен!
 
И сидит у парня справа
Расфуфыренная пава.
 
Ниагара, Ниагара,
Над речным резервуаром,
 
Упираясь в берега,
Блещет вольтова дуга!
 
Ослепительно, бурливо
Со скалистого обрыва,
 
Точно с ткацкого станка,
Льются белые шелка.
 
Ниагара, грохот твой
У меня над головой,
 
Надо мной твой звездный ливень
Неизбывен, непрерывен.
 
Над веками, над людьми
Ты шумела и шуми,
 
Ниагара, так и стой
Подвенечною фатой!
 
Пусть шипит твоя волна,
Добела расщеплена.
 
Ниагара, Ниагара,
Обдаешь ты белым паром,
 
Ты вздымаешь горы брызг,
Над тобою чаек визг,
 
И малютка-пароходик
Под стеной твоей проходит,
 
Под летящею стеной,
Леденящей, навесной.
 
Ниагара, Ниагара,
Никому ты не налгала,
 
Твой пленительный обвал
Грохотать не уставал.
 
Отчего ж такая кара,
Ниагара, Ниагара?
 
Над тобою непрестанно
Вырастают рестораны,
 
Твой могучий водоем
Отдан хищникам внаем,
 
И пристал, как банный лист,
Облепил тебя турист,
 
Он толпится у перил,
Он очки в тебя вперил,
 
Он садится в вертолет,
Сверху он в тебя плюет,
 
Там, где воды мчатся вскачь, –
Сколько выстроено дач!
 
Там, где вечность шумно льет, –
Он свои коктейли пьет
 
И жену, как тесто, месит,
Проводя медовый месяц,
 
Дышит пьяным перегаром...
Ниагара, Ниагара!
 
Помнишь ты, как ирокез
По твоим порогам лез?
 
Сжаты водами в тиски,
Мчались в бочках смельчаки,
 
В твой поток кидаясь ярый,
Ниагара, Ниагара!
 
Пред толпою хорохорясь,
Над тобой канатоходец
 
Балансировал с шестом
И чернел вверху крестом.
 
А совсем внизу у спада,
Где вода толпиться рада,
 
Где река буграми взрыта
Между выступов гранита,
 
Прямо в каменные щели
Гидростанции засели.
 
Рев бушующих турбин
Слился с грохотом глубин.
 
Ниагара, сотрясай
Гидростанций корпуса!
 
Ниагара, оправдай
Все на свете провода!
 
Чтобы славу разносила
О тебе электросила,
 
Что ты трудишься на благо,
Что у нас ты работяга,
 
Что ты мощь земного шара,
Ниагара, Ниагара!
 


***
 
Бог восхитился шаром,
Взялся за шар он с жаром.
 
Создал миров миллиарды,
Каждый как шар биллиардный,
 
И стало привычным бытом
Шарам кружить по орбитам.
 
А я себе во вселенной
Дом выстроил четырехстенный,
 
Ребристый, угластый, колкий,
С крышею треуголкой.
 
А я под небом голубеньким
Сижу и играю в кубики.
 
Бог выгнет коленцем дерево
И краской зеленой мажет, –
Стоит оно так растерянно,
Стоит и листами машет.
 
А я себе для порядку
Сколачиваю оградку,
Я прибиваю доски,
А доски остры и плоски.
 
Бог прикоснется к облаку,
Только погладит по боку –
И облако золотится,
Свисает с облака птица.
 
А в небе моем, как вены,
Проволоки и антенны.
 
Бог ходит по меридианам,
Всё Богу кажется странным.
 
А я по дорогам шоссейным,
Скучным, прямолинейным.
 
А для моей души
Нужны купола-кругляши.
 
Овальности и покатости
Для радости и для святости.
 
Земля моя, колобок,
Куда тебя катит Бог?
 


***
 
                                     Н. и Р. Магидовым
 
Стопудовые и древние
Камни высятся в лесу,
И деревья за деревьями
Держат ветки на весу.
 
И не знаешь – то ли озеро
Там блестит наискосок,
То ли вечность заморозила
Неба синего кусок.
 
И деревья, в выси аховой
Разметавшие верхи,
С каждой ветки солнце стряхивают
На каменья и на мхи.
 
Я хотел бы жить тут лодырем,
Ни о чем не думать впредь
И во все глаза до одури
С удивлением смотреть.
 


***
 
Странно и нежданно
Стал я богачом:
Я набил карманы
Солнечным лучом.
 
Я теперь богат,
Мне теперь почет.
Я кладу закат
На текущий счет.
 
А как дуб листвой
Надо мною тряс,
Он мне отдал свой
Золотой запас.
 
Крепче всех валют,
Звонче всех монет
Те лучи, что льют
Предвечерний свет.
 
Больше всех богатств
Тот закат в огне,
Что сейчас погас
У меня в окне.
 
История стихотворца
 
С веком рассорясь,
Жил стихотворец.
 
Он напевал –
А его наповал.
 
Он теперь, как прочие,
Ждет, занявши очередь:
 
Из могилы выроют,
Реабилитируют.
 


***
 
Я не знаю, где бы выпросить
Краску, чтобы ветер выкрасить.
 
Прекратить нелепость дикую,
Что он ходит невидимкою.
 
Я люблю определенности,
Красности или зелености,
 
Фиолетовости, синести,
А вот ветра мне не вынести,
 
Потому что ветер – фикция,
Хоть и есть у ветра дикция.
 
Вот и мыслью ошарашен я,
Чтобы ветер дул раскрашенно,
 
Дул павлинисто, фазанисто,
Дул гогенисто, сезанисто,
 
Чтоб по всей его волнистости
Шли сиреневые мглистости,
 
Чтоб скользили по наклонности
Голубые просветленности,
 
Чтоб он гнал в рывках неистовых
Цветовую бурю выставок,
 
Пусть по ветру фордыбачатся
Все абстрактные чудачества,
 
Многоцветные, несметные,
Несусветно-беспредметные,
 
Пусть в его порывах множатся
Сумасшедшие художества,
 
Пусть разгуливает клоуном
Идиотски размалеванным,
 
Пусть размахивает красками,
Как платками самаркандскими.
 
Весь вмещенный в очертания,
В свето-цветосочетания,
 
Пусть проходит ветер красочный,
Кочевой, блестящий, сказочный.
 


Завещание
 
Пора уже облекать
В слова документ прощальный.
Пожалуйста, адвокат,
Составьте мне завещанье.
 
Вы знаете, я богат.
Всё у меня в избытке.
Я золотой закат
Переплавляю в слитки.
 
Хрусталь, аметист, опал,
Брильянтовые булавки
Я у дождя покупал
В его ювелирной лавке.
 
Храню я кусок волны –
Пена на ней из платины
И нежно закруглены
Выпуклости и вмятины.
 
Лежат в моих кладовых
Несчитанные богатства –
Сотни дорог кривых,
Чтобы по ним таскаться.
 
Накиданы облака
Вповал с другими вещами.
Пожалуйста, адвокат,
Составьте мне завещанье.
 
Там вещи такие редкие,
Которым нету цены.
Есть тень у меня от ветки,
Я снял ее со стены, –
 
В сажень величиною
Продолговатая тень.
Еще есть окно ночное
В темень, в теплынь, в сирень...
 
Есть средь моих палат
Палата звездных качаний,
Пожалуйста, адвокат,
Составьте мне завещанье,
 
Пожалуйста, адвокат,
Составьте мне завещанье, –
Пора уже отвыкать
От жизни с ее звучаньем.
 
Все звезды от первой и до последней,
Все огни, что ночами светятся, –
Тебе завещаю я, мой наследник,
Тебе завещаю, моя наследница.
 
Чем одаряют и одаряли
Консерватории всех веков,
Все прогремевшие бури роялей
Все косые дожди смычков,
 
Всё, что в скитаниях тысячелетних
Людям пригрезилось и пригрезится, –
Тебе завещаю я, мой наследник,
Тебе завещаю, моя наследница.
 
Все фантазии, все капризы,
Все иллюзии, все мечты,
Театров светающие кулисы,
Музеев диковинные холсты,
 
Всех живописцев цветные бредни,
Всё, что блистательной кистью метится, –
Тебе завещаю я, мой наследник,
Тебе завещаю, моя наследница.
 
Эту грешную, эту старенькую,
Суматошную землю мою,
Утопающую в кустарнике
В парке каменную скамью,
 
Всю прохладу сумерек летних,
Когда легко разойтись и встретиться, –
Тебе завещаю я, мой наследник,
Тебе завещаю, моя наследница.
 
Этот снег, только что выпавший,
И развеселого босяка –
Вот он, нескладный, немного выпивший,
Идет, покачиваясь слегка, –
 
Февральской ночи шумящий ледник,
Все фонари, что звенят в гололедицу, –
Тебе завещаю я, мой наследник,
Тебе завещаю, моя наследница.
 
Был я поэт, бедняк,
Бился, язык высуня,
Ценнее ценных бумаг
Бумага была исписанная.
 
Не затевал я дел,
Не заправлял финансами,
А все-таки я владел
Вот этой луной фаянсовой.
 
И, без копейки сиживая,
Я не терял мужества:
В небе мое недвижимое
И движимое имущество.
 
Знал я, зубами клацая,
Знал я, ремень прикручивая,
Что у меня акции
Самые наилучшие.
 
Что я, по воле дивного
Случая и неслучая, –
Акционер правдивого
Великого и могучего.
 
Отстаньте с книжкой чековой,
Когда я с книжкой Чехова!
 
Зачем мне ваш текущий счет?
Мой счет неиссякаемый!
Ко мне не золото течет,
А Пастернак с Цветаевой.
 
Пускай сегодня я не в счет,
Но завтра может статься,
Что и Россия зачерпнет
От моего богатства.
 
Пойдут стихи мои, звеня,
По Невскому и Сретенке.
Вы повстречаете меня,
Читатели-наследники.
 
Нет, завещанье еще не полное.
Нет, завещанье еще не конченное:
Я завещаю вам гром и молнию,
Я завещаю вам море всклокоченное.
 
Еще завещание не заверено,
Еще не все поставлены подписи:
Я завещаю вам тучу и дерево,
Я завещаю вам выси и пропасти.
 
Еще не всё до конца оговорено
И не оттиснуты все печати:
Я завещаю вам ветку и ворона,
Рощу осеннюю на закате,
 
Желтые листья, летящие накривь,
И облаков величавые сдвиги,
И на прощанье – последний параграф –
Я завещаю вам солнце и книги.
 


***
 
Я просыпаюсь
И рассыпаюсь.
 
Но не на части, не на куски –
От меня откалываются двойники.
 
Отделяются
И удаляются.
 
Один из них ставит чай на плиту
И молоко наливает коту.
 
Еще сонный, еще ночной
Разговаривает с женой.
 
А щеки бреет который –
Зацапан уже конторой.
 
В учреждении оном
Он лает по телефонам.
 
И скоро его нутро
Будет трястись в метро.
 
А третий – поэт, лунатик, –
Сшибет его ветра натиск!
 
А доведется около
Какой-нибудь юбке вертеться –
Она у него, как колокол,
Раскачивается в сердце.
 
Он удивлен. И слышно,
Как дышит четверостишно.
 
Нас всех рисовал художник,
Художник из тех, дотошных.
 
Все вышли как на портрете –
Первый, второй и третий.
 
Я выгляжу как начальник:
Не голова, а чайник.
 
А вместо руки обрубок
Из телефонных трубок.
 
Кот о пиджак мой трется,
И у меня с ним сходство.
 
А у плиты жена
Пылает, подожжена.
 
И на жену из блюдца
Молочные струйки льются.
 
И всем нам наперерез –
Мене-Такел-Фарес
 
С соответственным переводом:
Не опоздай на работу
 
Выдала кисть кубиста,
Что такое убийство.
 


Четыре угла
 
                                      Анатолию Сапронову
 
Вышел и вижу: четыре угла.
На каждом огромный дом.
Ввысь уходят квадраты стекла,
Блистая лиловым льдом.
 
Еще далеко до первых звезд.
На небе красный дымок.
На каждом углу сколочен помост.
С помоста кричит демагог.
 
Четыре угла, четыре толпы,
Четыре истошных вопля.
И я к перекрестку с другими доплыл,
Как в сеть заплывает вобла.
 
Приплыл на северный угол.
Вижу – орет один.
Глаза у него – как уголь
Из-под золы седин.
 
Разглагольствует хорошо!
Особенно слово «честь»
Произносит с самой большой
Буквы что ни на есть!
 
«Я, – говорит, – патриот
Рыцарского закала,
Я говорю – вперед,
Под знаменем генерала!»
 
Тут выходил генерал
И радостно козырял!
 
На генерале мундир,
Генерал распевает арии
О том, что каждому сыр
Он выпишет из Швейцарии!
 
И сразу – неукротим –
Рев над столицей мира:
«Все как один хотим
Вкусить швейцарского сыра!»
 
«Но те, – говорит он, – гадины,
У кого иностранное отчество,
 
И мне их на перекладине
Очень повесить хочется!
 
Смерть, – говорит, – пронырам!
Они между мной и сыром!»
 
И вопль летит к поднебесьям:
«Приказывай – всех повесим!»
 
Пробился на угол южный,
А там вопит золотушный,
Тщедушный и некрасивый –
Нос обвисает сливой.
 
«Я, – говорит, – за равенство,
Я, – говорит, – за братство.
Хочу, – говорит, – нравиться,
Хочу, – говорит, – лобызаться!
 
Как только низы
Дорвутся до власти –
Поделим носы
На равные части!
 
Наш лозунг всечеловеческий:
Каждому – нос греческий!»
 
Закончил носатый визгом
И трясанув кулаком:
«А с сыром милитаристским
Не суйтесь! Ваш сыр с душком!»
 
Тут встает кривоногая
И обещает многое!
 
Справедливость сулит рабочим,
А несправедливость – прочим!
 
«В мире не место нечисти,
Надо с земли стереть
Если не полчеловечества,
То непременно треть!
 
Мы учиним разнос!
Мы уберем с дороги
Тех, у которых нос
Прямой и прямые ноги!
 
Сбрасывай под откос
Эксплуататоров класс,
Чтобы прямой нос
Стал достояньем масс!»
 
Вышел на угол западный,
Лозунгами заляпанный.
 
А там либеральный чижик
Вычитывает из книжек.
 
«Во всем, – говорит, – сперва
Человеческие права.
 
Вот господин генерал
Неоднократно и четко
Перед толпой заявлял,
Что мне перережет глотку, –
 
А я говорю – браво!
Это его право!
 
И мой носатый собрат,
Сжимающий кулаки,
Был бы ужасно рад
Выпустить мне кишки, –
 
А я говорю – браво!
Это его право!
 
Ни под каким видом
Не должен
Ограничиваться индивидуум!
 
А если страсть индивидуума
Стрелять либералов упрямо,
То это его, видимо,
Политическая программа,
 
А существо программ
Нельзя менять ни на грамм!»
 
Тут пошел он дичь нести
О свободе личности!
 
Я сбежал, испуган,
На восточный угол.
 
А там аскет долговязый
Нечто вещает важное,
И на стене монашеской рясой
Тень мелькает шестиэтажная.
 
«Наш Бог – Бог!
А их Бог – плох!
 
Говорю вам, с догматом сверясь,
Всё остальное – ересь!
 
С нами псалмы поющий
Узрит райские кущи!
 
А тот, кто поет на другой распев, –
Того постигнет Господень гнев!
 
Никто не спасется бегством,
Согласно священным текстам.
 
Слушай и выбирай,
Что тебе говорят:
С нами пойдешь в рай,
С ними пойдешь в ад!
 
Да управляет миром
Генерал, осененный сыром!
 
А тот, кто мечтой унесся
За прямотою носа,
 
Тот подвержен разным
Дьявольским соблазнам
 
И сгинет в геенне огненной,
Нами из мира прогнанный!
 
Говорю вам, с догматом сверясь,
Всё остальное – ересь!»
 
Над морем голов, над морем голов
Крики летят с четырех углов,
 
И ужас сердце мое холодит,
Что кто-то из них победит.
 


Битники
 
Вихлясты, расхлябаны,
Клокасты, нечесаны,
С такими же бабами
Простоволосыми,
Нахохленные, как сычи,
Шляются бородачи.
 
Видно, такая мода,
Видно, такой фасон,
Что мордой он – Квазимодо,
А волосней – Самсон!
 
Вот он, мой современник,
Глубокомыслен, как веник.
 
Он и его Беатриче
Поклялись друг другу не стричься!
 
В этом и шик модерный,
Чтоб выглядеть попещерней!
 
Звонче, гитара, тренькай, –
Станем на четвереньки!
 
А какие-то профессора
Квохчут, вздором научным потчуя:
«Время кризисов» et cetera,
«Социальный протест» и прочее,
 
И выходит, что волосатость
Чуть ли не философский статус.
 
До коленных суставов вытянись,
Подбородочная растительность!
 
Объявляю – я тоже битник
Из самых из первобытных:
 
Я ратую горячо
За шкуры через плечо,
 
За набедренные повязки
Ослепительнейшей раскраски,
 
За дубины и за костры,
За каменные топоры.
 
Объявляю, что я поборник
Запрещения всех уборных, –
 
Социальный во мне протест
Против отхожих мест!
 
Я к природе, к земле влекусь,
И меня вдохновляет куст!
 
Взъерошенные, как птахи,
На скамьях сидят неряхи.
 
Но всё ж восседают парами,
Целуются всё ж по-старому,
 
Смеются, друг дружке нравясь,
Трещат – разорви их атом, –
И во мне накипает зависть
Лысого к волосатым.
 


Новогоднее
 
Ночка новогодняя
В звезды разодета.
Никуда не годная
Катится планета.
 
Что ты кружишь попусту,
Что ты мчишься в темень,
Наклонив над пропастью
И Москву, и Бремен,
 
И Париж, и Токио,
И Милан, и Сочи,
И летят высокие
Ледяные ночи.
 
И в Чехословакии,
В Англии, в Китае
Слышно – звезды звякают,
Отблески кидая.
 
Где-то кружат спутники,
И луна могуче
В рыцарском нагруднике
Прошибает тучи.
 
И, жестикулируя
Шумно и вульгарно,
Снег полемизирует
Со столбом фонарным.
 
И опять, с опаскою
В будущее глядя,
Пьем с тобой шампанское
В полночь в снегопаде.
 
Пьем вино мы колкое,
Чокаясь, мы вспомним –
С Новым Годом! (Сколько их!)
С Новым счастьем! (Что в нем!)
 
О хрусталь, красавица,
Хрусталем ударим!
Дай нам Бог управиться
И со счастьем старым.
 


***
 
                                            Сергею Голлербаху
 
В музее современного искусства
Я сразу в вестибюле, сгоряча,
Со скрежетом, со щелканьем и хрустом
Откручиваю руку от плеча.
 
Я находиться здесь хочу по праву,
От атомного века не отстав,
Я спешно разбираю по суставам
Мой остеологический состав.
 
Развинчиваю колено,
Выламываю ключицу.
Субъект здоровенный
По лестнице мчится.
 
На нем всё глажено,
И галстук – спектр.
Он – взбудораженный,
И он – директор!
 
Вздохнув утробно,
Он мне сказал:
«Вы допотопны,
Как динозавр!
 
Всё это грубо
И неприлично.
Всё это кубо-
Футуристично.
 
Вы – деревенщина,
Вы так бестактны:
У вас всё – вещное,
А мы абстрактны.
 
Несите прочь свое добро,
Свое бедро, свое ребро, –
Старо, старо!»
 
Собираю кости понемножку.
Говорю, сконфузившись заметно:
«Обещаю – разобьюсь в лепешку,
Стану совершенно беспредметным!»
 
Но, выпучив глаза,
Он заявляет: «Нет,
В лепешку нельзя,
Лепешка – предмет!»
 
Но я продолжаю с чувством,
До слез директора трогая:
«Я так разобьюсь, клянусь вам,
Что останется место мокрое!»
 
Он отвечает басом:
«Вот так бы и давно!
Разбейтесь, а мы раскрасим,
Человек – это пятно!»
 


***
 
Спрашивал ответа
У лингвистов,
Как перевести
С языка ветра
На язык листьев?
 
Ветер только-только
По веткам
Проскакивает.
А листья тонко-тонко
От ветра
Позвякивают.
 
Верзила-ветер,
Поди спроси его,
О чем он по-петербургски грассировал,
А листьям казалось,
Что ветер с ними вальсировал.
 
Как перевести
С языка звезды расплесканной
На язык воды распластанной?
 
Смотрит звезда в водоем,
Влюбленные бродят вдвоем.
Каждый говорит о своем.
Каждый говорит о своем.
 
Как перевести,
Что мне говорят сады –
На язык моей ночной беды?
 
Как перевести, мой друг,
На язык вот этих строк
Веток стук,
Листьев говорок?
 
Что там – смех?
Или там плач?
Я, как на грех,
Плохой толмач.
 
Лужица сушится
У фонаря.
Над лужицей кружатся
Два воробья.
 
Может быть,
Говорит
Воробей воробью:
«Я тебя перепью, перепью!»
 
А может,
Чирикают два воробья,
Ни о чем по сути не говоря.
 
Найдите-ка переводчика
Для этого разговорчика.
 
Вот сижу со всякими
Зеваками.
Приникаю к лунному лучу.
Даже с музой
Объясняюсь знаками,
Сам не знаю,
Что я бормочу.
 


Дураки
 
Жили-были дураки.
Жили – не тужили.
Недотепы, вахлаки,
Тюти, простофили.
 
Что ни скажешь дуракам –
В пол-лица улыбка.
Дураки по пустякам
Удивлялись шибко.
 
Эй, во весь широкий рот
Улыбнись, Ванюха,
Чтоб от уха разворот
До другого уха!
 
И глядишь – на полчаса
Рот колодца шире.
Всё для дурня – чудеса
В нашем Божьем мире.
 
И любили дураки
Всякие безделки.
Всё играют в городки,
В чехарду, в горелки.
 
А когда, случалось, лил
С неба дождик бурный –
Изо всех дурацких сил
Удивлялись дурни:
 
«Ишь накапало воды!» –
«Лезь купаться, Фомка!»
Дураки на все лады
Восхищались громко.
 
Ну, а ежели дождя
Не было в помине –
Говорили, разводя
Лапами, разини:
 
«Удивительно, что вот
Совершенно сухо!»
И опять от уха рот
До другого уха!
 
Сколько раз они на дню
Заливались смехом!
Если пень – смеялись пню,
Если вехи – вехам.
 
Знать, обычай уж таков:
Покажи им палец –
Сразу сотня дураков
Рот разинет, пялясь!
 
Для веселья тьма причин
Самых непостижных.
В дикий хохот дурачин
Приводил булыжник.
 
«Посмотри, какой кругляш!
Веса в нем полпуда!»
И дурак приходит в раж,
Словно видит чудо.
 
Чуть светало – из ворот
Выходили чинно.
И дивился на восход
Каждый дурачина.
 
Только стоило лучу
Брызнуть в отдаленьи –
Проходил по дурачью
Шорох удивленья.
 
Тут ничем уж не унять
Дурьего восторга!
Солнце жалует опять,
И опять – с востока!
 
А когда горит закат,
Желт или пурпурен, –
Дурень счастлив, дурень рад,
Очарован дурень!
 
Скопом сядут на бугор,
Дур своих облапят –
И глядят, глядят в упор,
Как пылает запад...
 
А когда, сквозь вороха
Туч едва наметясь,
То и дело полыхал
Белым светом месяц,
 
Иль являлся, просияв,
Меж ветвей корявых,
То у всех семи застав
Ахали раззявы:
 
«До чего же он смешон!» –
«До чего потешен!» –
«Да видать, что к небу он
На вожже подвешен!»
 
Испокон у них в ходу
Был такой обычай:
Выбирать себе звезду,
В небо пальцем тыча.
 
Подымался тут галдеж,
Столько было спора:
«Петька, эту ты не трожь,
Эта – Никанора!»
 
И такую чушь несут
С видом прекурьезным!
Даже был особый суд
По делам их звездным.
 
Надевал судья колпак
И хитон лазурный.
(И судья-то был дурак,
И судились дурни...)
 
Плел судья такую речь
И такое ляпал,
Что от смеха просто лечь
Можно было на пол.
 
Всех смешил он под конец,
От его словечек
Хохотал вовсю истец,
Хохотал ответчик,
 
Прокурор и адвокат,
Секретарь и стражник,
Хохотала, севши в ряд,
Дюжина присяжных.
 
Так, хватаясь за бока,
Хохотали хлестко,
Что со стен и потолка
Сыпалась известка!
 
Хохотали крепко, всласть,
Хохотали густо,
Из-за хохота упасть
Умудрилась люстра!
 
Хохот-грохот, хохот-взрыв,
Хохот до упаду,
Хохотали, обвалив
С хоров балюстраду!
 
В смехе вздулся так один,
Ерзая на стуле,
Что срывались со штанин
Пуговицы пулей,
 
У него трясло живот
Смехом приглушенным,
Как будильники трясет
На рассвете звоном!
 
И казалось – из кишок,
Дребезжаще-тонок,
Вырывается смешок,
Верткий, как мышонок!
 
Тут гогочет, сам не свой,
Дурень среди гвалта,
Точно бьет по мостовой
С грохотом кувалда!
 
А другие – посмотри –
Изо ртов опухших
Ну совсем как пушкари
Ахают из пушек!
 
У судьи был дивный дар
Толковать о звездах:
Раздуваясь, словно шар,
Он взлетал на воздух!
 
Тут уж хохот шел до слез,
До икот, до грыжи,
Кто-то хохотом разнес
Половину крыши!
 
Хохот, гогот, грохот, визг
По суду раскатом!
Забывал истец про иск
Вместе с адвокатом.
 
Хохот, грохот, гул и гуд
Шквалом и напором!
Забывал судья про суд
Вместе с прокурором.
 
Животы порастряся,
Отдышавшись еле,
Забывали всё и вся
О судебном деле.
 
Уходил домой дурак
Весел, беззаботен.
Провожал его собак
Лай из подворотен,
 
Долго слышался галдеж,
Выкрики орясин:
«Боже правый, до чего ж
Суд у нас прекрасен!» –
 
«И судья-то наш силен,
У него не путай!» –
«И летать умеет он,
Как пузырь надутый!»
 
..........................
 
Жили-были дураки.
Жили – не тужили.
Недотепы, вахлаки,
Тюти, простофили.
 
Не грешили – ну, а всё ж
И у дурней даже
Приключался и грабеж,
И дебош, и кражи.
 
Как прослышали, что взлом
Ночью у Егора,
Так и ловят всем селом
По дорогам вора.
 
А поймают – поведут
Посреди базара,
Не миндальничают тут –
По делам и кара!
 
Если, скажем, вор упер
С кухни медный чайник,
То за это будет вор
Небольшой начальник!
 
А сумел коня украсть
Где-нибудь ворюга –
То ему тотчас во власть
Целая округа!
 
И напрасно вор орет:
«Братцы, лучше плаха!»
И глаза его вот-вот
Вылезут от страха.
 
Дураки ему в ответ:
«Живо, лупоглазый,
Отправляйся в кабинет,
Отдавай приказы!
 
Будешь нами управлять,
Каждодневно мучась!»
...На коленях молит тать,
Чтоб смягчили участь.
 
«Раз сподобило украсть –
Так ступай к ответу!» –
«На земле страшней, чем власть,
Наказанья нету!»
 
..........................
 
Раз увидели в селе,
Как идет угрюмо
Человек, на чьем челе
Отразилась дума!
 
Он идет среди лотков,
Средь торговцев шумных...
Так в селеньи дураков
Объявился умник.
 
Вот на бочку он встает,
Кличет Ванек, Митек,
Созывает весь народ,
Объявляет митинг.
 
Говорит: ученье – свет,
Неученье – темень,
И про университет,
И про город Бремен,
 
И про это, и про то,
И про всё на свете,
И крылом на нем пальто
Раздувает ветер.
 
Он стоит во всей красе.
Говорит он: «Дурни,
Неотесаны вы все,
Все вы некультурны.
 
Дурни, кто из вас закон
Знает Архимеда?
Кто такой Наполеон?
Кто живет в Толедо?
 
Где течет Гудзон-река?
Что такое линза?
Из какого молока
Делается брынза?
 
Где вершина Арарат?
Что такое синус?
Есть ли в атоме заряд,
Плюс в нем или минус?
 
Как доходит звездный свет?
Кто разрушил Трою?
Дурни! Университет
Я для вас построю!
 
Дурни! Вам сама судьба
Шлет меня на благо.
Даже нет у вас герба,
Гимна нет и флага!
 
А без этого никак
В мире невозможно.
Будет герб у вас и флаг,
Гимн, рубеж, таможня!
 
Для того, чтобы враги
Вас не одолели,
Вам наденем сапоги,
Выдадим шинели,
 
По ружью через плечо –
И в колонны стройся!
Отправляйся, дурачье,
Проявлять геройство!
 
Если, скажем, ты в стрельбе
Меток по мишеням,
То на ленточке тебе
Мы медаль наденем!
 
Представляете вы блях
Блеск на гимнастерке?»
Дураки тут «ох» и «ах»,
Прыгают в восторге!
 
С той поры минуло лет,
Может быть, немало...
Занял университет
Чуть не три квартала.
 
И теперь дурак глядит
Пасмурно-нахмурен,
Оттого что эрудит
Этот самый дурень.
 
Носит он воротничок,
Вид имеет светский,
На груди его значок
Университетский.
 
С неба дождик лей, не лей,
Ливень иль не ливень –
Не дивится дуралей!
Он не столь наивен.
 
Все науки превзойдя,
Знает в полной мере,
Как и чем процесс дождя
Вызван в атмосфере,
 
Знает, что с собой несет
Расщепленный атом
И кто царствовал в пятьсот
Девяносто пятом!
 
Он теперь не так-то прост,
Обтесался вроде,
И не выбирает звезд
Он на небосводе.
 
Но студент он иль солдат –
Сам не знает толком,
И теперь в него палят
Пулей и осколком.
 
И стоят на рубеже
У него орудья.
Но в суде давно уже
Не летают судьи.
 
Да и суд теперь суров,
Не дает он спуску:
Из суда ведут воров
Сразу же в кутузку.
 
Только кару здесь несут
Не одни злодеи:
Дураков таскают в суд
Также за идеи...
 
Тьма событий на веку:
Учат, судят, ранят.
Не до смеха дураку:
Он ужасно занят.
 
И дурак совсем не рад,
И живет он в страхе.
Но зато на нем звенят
И сверкают бляхи.
 


***
 
Я с вами проститься едва ли успею.
Ракета на старте, и близится запуск.
Меня высылают на Кассиопею,
В какую-то звездно-туманную зябкость.
 
Еще я случившимся всем потрясен.
Себя донимаю вопросом невольным:
Зачем я отправился на стадион?
Как я очутился на матче футбольном?
 
Ракета рванется – и был я таков,
Меня понесет к фантастическим высям,
Не ждите моих телефонных звонков,
Не ждите моих телеграмм или писем.
 
Трагически выбросив руки вперед,
В толпу нападавших ворвался голкипер.
Сто тысяч людей на трибунах орет,
Сто тысяч качается с ревом и хрипом.
 
Как будто гремит на трибунах хорал
И сто Ниагар низвергается дико,
И как же случилось, что я не орал,
Что я не издал ни единого крика!
 
Умильно глаза к небесам возведя,
Мне так говорил на прощанье судья:
«Я счастья желаю вам в мире ином.
Вам нечего делать на шаре земном».
 
Вокруг меня злобою воздух сожжен,
Мотаются лица, гримасами пенясь,
Орут мне – стиляга, кричат мне – пижон,
Шипят – тунеядец, вопят – отщепенец!
 
Уже адвокаты меня не спасут,
Уже отреклись от меня адвокаты,
Уже надо мной показательный суд!
Повсюду собранья, повсюду плакаты.
 
Я враг человечества – я не орал,
Когда человечество дружно орало.
Меня посадили в тюремный подвал.
Я ночью на звезды гляжу из подвала.
 
И вот среди звездной сверкающей пыли
Уже я лечу небосводом ночным,
Как будто меня ослепительно вбили
В ворота вселенной ударом штрафным!
 


***
 
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Державин
 
Да что я – бревно какое,
                                              подхваченное рекою
                                                                                смывающих всё времен.
А где-то рядом Державин
                                            барахтается, забавен
                                                                                  и с участью примирен.
И все мы несемся скопом,
                                              застигнутые потопом
                                                                                  мгновений, минут, веков.
И одинаков жребий
                                праведников и отребий,
                                                                          гениев и пошляков.
 
Я времени не попутчик!
                                          в потоках его шипучих
                                                                                  плыву вперекор ему,
Как бился я в рукопашной
                                              с волною его вчерашней,
                                                                                          так с завтрашней бой приму.
И, подымаясь руслом,
                                      я слышу, как время с хрустом
                                                                                            ломается изнутри.
Я время пробью – и двинусь
                                                  туда, где идут впереди нас
                                                                                                    народы, царства, цари.
 


Невозвращенец
 
Эмигранты, хныкать перестаньте!
Есть где, наконец, душе согреться:
Вспомнили о бедном эмигранте
В итальянском городе Ареццо.
 
Из-за городской междоусобицы
Он когда-то стал невозвращенцем.
Трудно было, говоря по совести,
Уцелеть в те годы во Флоренции.
 
Опозоренный и оклеветанный
Вражескими ложными наветами,
Дважды по одним доносам грязным
Он заглазно присуждался к казни.
В городе Равенне, на чужбине,
Прах его покоится поныне.
 
Всякий бы сказал, что делу крышка,
Что оно в веках заплесневело.
Но и через шесть столетий с лишком
Он добился пересмотра дела.
 
Судьи важно мантии напялили,
Покопались по архивным данным.
Дело сочинителя опального
Увенчалось полным оправданьем.
 
Так в законах строгие педанты
Реабилитировали Данте!
 
На фронтонах зданий гордый профиль!
Сколько неутешных слез он пролил
За вот эти лет шестьсот-семьсот...
Годы пылью сыпались трухлявой.
Он давно достиг уже высот
Мировой несокрушимой славы.
 
Где-нибудь на стыке шумных улиц
В небольшом пыльно-зеленом сквере
Он стоял, на цоколе сутулясь,
Осужденный Данте Алигьери.
 
Думал он: в покое не оставят,
Мертвого потребуют на суд,
Может быть, посмертно обезглавят
Иль посмертно, может быть, сожгут.
 
Но в двадцатом веке, как ни странно,
Судьи поступили с ним гуманно.
 
Я теперь смотрю на вещи бодро:
Время наши беды утрясет.
Доживем и мы до пересмотра
Через лет шестьсот или семьсот.
 


***
 
Вот мои комнаты светлые, ясные.
Окна с огромными ветками ясеня.
 
Ваза на столик поставлена с розами,
В гости ко мне все друзья мои позваны.
 
Слышно, как ветки за окнами возятся.
Только у двери ни стука, ни возгласа,
 
Только уж слишком светло и торжественно,
Слишком возвышенно небо развешено,
 
Слишком он холоден, свет этот брызнувший,
Слишком прозрачный и слишком он призрачный,
 
Кажется – это не розы на столике,
А над хрустальною вазою сполохи.
 
Ваза, и розы, и ветки за стеклами,
Небо закатное с кровоподтеками, –
 
Сколько простора, и света, и воздуха!
Но ни один не явился из позванных.
 
Я разминулся с друзьями во времени,
Где-то они за окном, за деревьями,
 
За океаном, за всеми закатами,
Где-то затеряны, где-то запрятаны,
 
Может быть, даже вас нет на земле еще,
Круглой земле, между звезд зеленеющей,
 
Где для меня было самое высшее –
Это мгновенье и это двустишие.
 
Может быть, встретимся где-нибудь в воздухе
На подвесном, на приснившемся мостике,
 
И покачаемся по небу наискось,
Там, где осанисто плавают аисты.
 


***
 
                                                                 Т. и А. Фесенко
 
Мой город грозный, город грандиозный,
Под небом звездным, сам, как небо, звездный.
 
Он весь в кометах, весь он в метеорах,
И сполохов на нем навален ворох.
 
В прожекторах, в светящихся рекламах
Он полыхает, как волшебный замок.
 
И Млечный путь не возгордился чтобы,
Есть Встречный путь – ночные небоскребы!
 
Каскадом, звездопадом, светопадом
Автомобили мчат по автострадам.
 
И, проносясь в автомобильном гуде,
Мы за рулем кентавры, а не люди.
 
Аэропланы, блещущие хромом,
Соперничают с молнией и громом,
 
И океанский пароход нежданно
Просвечивает четверть океана,
 
И входит в порт качающимся, длинным,
В пять этажей пылающим камином.
 
А мы всю ночь валом куда-то валим
По вертикалям и горизонталям.
 
В такую высь нас подымают лифты,
Откуда слышны ангелов молитвы.
 
Но лифтов металлические кубы
Не к ангелам несут – в ночные клубы,
 
Где джаз звенит на крыше небоскреба
И негр поет с завывом и захлебом.
 
Мы по ночам все выброшены вверх,
В какой-то многоцветный фейерверк
 
Арен, эстрад, экранов, галерей,
В мой город всех ветров и всех огней,
 
В мой город всех огней и всех ветров,
Где погибаем мы от катастроф...
 


***
 
Жил Диоген в бочке –
Битник прямой с виду.
Носил, подвязав шнурочком,
Латаную хламиду.
 
Лепешка да кружка воды
На камушке под рукой.
И окромя бороды –
Собственности никакой.
 
Простите, забыл совершенно:
Фонарь был у Диогена.
 
И этот чадящий снаряд
Таскал Диоген упрямый,
Что было, на мой взгляд,
Сущей саморекламой:
 
Дескать, народ, кумекай,
Куда это мы прем.
В поисках человека
Шествуем с фонарем.
 
Эх, Диоген, приятель,
Эх, Диоген, дружок!
Даром ты время тратил,
Зря фитили ты жег!
 
Послушай-ка, Диоген, –
Выброси свой рентген!
Зряшным ты занят делом:
Человек не бывает целым.
 
Человека на сто черепков
Время ломает сразу,
А потом в теченье веков
Собирают его, как вазу.
 
Начнут собирать с осколка,
А этих осколков сколько?
 
Шел я Английским парком,
Осенью шел я мюнхенской –
И сероглазой баварке
Прямо в зрачки я плюхнулся.
 
Когда-нибудь вам придется,
Искатели черепков,
Вытаскивать, как из колодца,
Меня из ее зрачков.
 
Бессонно сереют лица,
И без единого проблеска
Всё еще где-то длится
Ужас ночного обыска,
 
И всё еще под наганом
Я у стены стою.
Где? Под каким курганом
Найдут эту ночь мою?
 
Какою землечерпалкой
Разворошат они
Набросанные вповалку
Ночи мои и дни?
 
И кто-нибудь, интересной
Находкою изумлен,
Скажет: смотрите, треснул
По сердцевине он!
 
В пазухе темной ямы
Юность найдут мою.
Разве я тот же самый
В баре нью-йоркском пью?
 
Лихо бокалом звякая,
Празднично пью при свечах.
Со мною поэт – гуляка,
Бабник и весельчак.
 
Девочка из Боготы
Смеется за нашим столом,
И годы идут, как готы,
В снегу за ночным стеклом.
 
Звезды в бокалы капают,
Тонут в вине сиреневом,
И кто-то уже откапывает
Нас, занесенных временем...
 
Куда тебе, Диоген,
С твоею коптилкой зряшной!
Попробуй, найди мой день
Вчерашний иль позавчерашний –
 
День, что уже прожит
И отбыл во тьму веков.
 
Кто же меня сложит,
Как вазу, из черепков?