Избранные стихотворения

*  *  *

Нарисую тебя словом,
Что так больно во мне встало,
Немотой по рукам скован -
Я истерзан его жалом.
И с холодных глотков строчек
Брызнет ярким в тебя светом.
Дунет тёпленький ветерочек,
Переплавив зиму в лето…
Там под жарким его кровом,
Наигравшись в живых травах,
Я увижу тебя снова
В преломляющейся оправе,
Где под серостью глаз томной
Вновь паду на твою плаху...
Вот такой я тебя помню...
Вот такой и пошлю на...





Бессонница...

Бессонница... Опять ночная гать
Мосты сознанья в стороны разводит.
И я в пустой квартире, словно тать,
Крадусь, и ничего не происходит...
Ворую у ночи её печаль,
Ловлю на небе звёздные попутки.
И неизбежно остывает чай,
Настоянный на пережитых сутках.
В них, как обычно, отработал джаз
Прожитых будней под моим оконцем.
И я смотрел уже в мильонный раз, 
Как помидором перезрело солнце...
Бессонница – она безумья мать,
Она с потусторонней Музой сводня.
И мне уже назавтра вряд ли стать
Таким, каким был вылеплен сегодня...





И Музой ставленый в дозоре...

По чёрным ссадинам проталин, 
Когда озябший город стих,
Бреду один и гениален
Мой каждый вышептанный стих.

И никого душе не надо,
Топчу измаявшийся шар,
А мне щипки фонарных взглядов
Вонзает в спину тротуар.

Слова - они во всем послушны,
Им рукоплещет чуткий зал.
Когда-то, может быть, и Пушкин
Словами ночи отмерял. 

Он, как Адам, как самый первый,
Среди освоивших перо,
В своей груди рожденьем Евы
Тревожил сонное ребро.

И Музой ставленый в дозоре,
Вослед немолкнущим устам,
Я охраняю этот город,
О чём не ведает он сам...





Автопортрет

Я – Колыма, мятежная планета.
Для сволочей я – верный знак беды.
На мне такого хлама понадето
Из дырок от ножей и пистолетов,
Зарубок от мачете и кастетов
И прочей всяко разной ерунды...

Я – Колыма. Я добрый друг поэтов
И их давно жалею и люблю.
Я сам с таким же беленьким билетом
Любимца муз, но знайте, что при этом
Я ваши сжатогубые приветы
Приду домой и в водке утоплю...

Я – Колыма. Я – край и тьмы и света
И для судьбы все карты прокраплю.
Но вот беда – разорваны штиблеты,
И нет давно бабла на сигареты,
И если вы сочувствуете где-то,
То скиньтесь мне, пожалуй, по рублю...





Двенадцать строк о земной мере

Не знаю, не знаю, не знаю
Какой мне готовит удел
Обычная мера земная.
И где этой мере предел?

Не верю, не верю, не верю,
Что годы, прожитые мной,
Лишь только помножат потери
На счёт этой меры земной...

Не мыслю, не мыслю, не мыслю,
Что мне, отыгравшему роль,
Сколь мера земная начислит,
Столь смерть перемножит на ноль...





Нелепый сон

Я видел сон, я видел сон
Такой нелепый:
К холодной осени в полон 
Влачится лето.

И я под рубищем небес,
Нещадно рваным,
Чужим путям наперерез
Иду упрямо.

И в сотни лбов устал мой лоб
С разбегу биться.
И пялюсь в мир я, как Циклоп,
Пустой глазницей.

Мне чьи-то руки руку жмут,
А чьи-то прямо
В проём души моей скользнут
И по карманам.

Всё разберут  
И всё во мне пересчитают,
А город снова даст приют
Голодной стае...

Такой здесь царствует закон,
И в эти клети
Сгонялись души испокон
Сумой и плетью.

И, смачно сплёвывая жмых
Из-под короны,
Тут переклёвывает их
Двуглавый ворон.

Здесь все - никто и за пустяк
Убьют свободно.
И каждый чувствует кулак
Внутриутробно.

И только колокол, что бьёт
За той дорогой, 
Вещает – здесь ещё живёт
Кусочек Бога...

Я ныне, словно позабыл,
Открывши вежды,
Во сне, в реалиях ли был,
Иль где-то между...





Восток
             
Восток, Восток, течёт услада
С твоих таинственных ночей,
Как с дивных уст Шехерезады
Стекает мёд её речей.

В нём шепчут тени минаретов,
Гремит величие дворцов.
Восток, Восток, страна поэтов
И седовласых мудрецов.

Восток, как сладкое томленье,
Как виноградная лоза,
Как в знойный полдень откровеньем
С небес звучащая гроза.

Но рода та гроза иного,
Ты в ней дождя себе не мни.
То голос духа рокового,
Предвестник гибели земли... 





Метаморфозы среднего возраста

Мне обещалось очень многое
И свет за цифрой в книжке чековой.
А я кроил себя под Гоголя,
А я лепил себя под Чехова.
И то, что мне фортуна сватала,
И то, чем мир меня опаивал, 
Я поменял на дух Ахматовой,
Я поменял на прах Цветаевой...
И, на корню взорвав пророчества
В своей особой гениальности,
Нашёл я в имени без отчества
Себе замену для реальности,
Как гильотину для бесцельности, 
Как сорок градусов забвения.
И вот живу я в беспредельности
Без мишуры и вожделения.
И пусть не ем порою досыта,
Не пунцовею пьяной рожею,
В любом бомже я вижу Господа,
И в каждой встречной матерь Божию...
А мне за всё, что я отстаивал,
За всё, что есть во мне  лохматого,
Кивнёт с признанием Цветаева
И улыбнётся вдруг Ахматова...





За всех за нас, отринутых...

Я память громких партитур.
Я не рождён, а вымышлен.
Я звонкий в прошлом трубадур,
И безголосый в нынешнем...

Мне не сносить ни головы,
Ни белых фраков совести.
Я - окончание главы
В тысячелетней повести...

По мне, что рюмки, что мечи.
За всё, за всё в ответе я.
Глядят с портретов палачи 
В пришедшее столетие.

Глядят, но слов от них не жди,
Забьют их ветры встречные.
Уйдут пунцовые дожди,
Уйдут свинцовые вожди,
И их дела заплечные...

Уйду и я, а вам гостить
Совсем в иных угодьях,
И мясо есть и воду пить
Уже не с рук юродивых...

И зряче истину искать,
А не толкаться спинами.
И, как Давиду, отплясать,
Чтоб небо в губы целовать
За всех за нас, отринутых...





Я счастлив!

Не лицедей, не огородный шут,
Не узник всенародного признания.
Я счастлив тем, хотя бы, что пишу,
И строки подчиняются сознанию.

Что лицемерным брёхом не горласт,
Что я лишён дворцовых всяких званий,
И что меня за трёху не продаст
Моя весна с зелёными глазами...

Что я не сыт, не вытоптан душой,
Не унавожен до отрыжки лестью.
Что я к землице тёплой на постой
Ещё не воротился грузом двести...

Что есть, чем жить, дышать моим словам,
Что есть ещё, во что всесвято верить. 
Я счастлив, даже пусть назло всем вам, 
Я счастлив! Отоприте двери!!!





Я буду жить в своей стране...

Вот, с прошлым все расторгнул узы,
А в новый век не прорасту.
Я - сын Советского Союза,
К тому же с верою Христу...
И с горьким привкусом воззваний,
Привитых жаждущим устам,
Я, будто проклятый изгнанник,
Не нужен здесь, не нужен там...
И мне лететь тревожной птицей
Через молитвенный надрыв,
Как на взбешённой колеснице
Летит ослепший под обрыв...
И, если Богом мне оставлен
Хоть шанс не сдаться сатане, 
То даже здесь, среди развалин,
Я буду жить в своей стране...





Немного о русском поэтическом пути

Перемолы, пересуды...
Всё развеется, как дым.
Если Муза есть в подругах,
Значит, Богом ты любим.

Значит снова сердцу биться
И вести победам счёт.
Значит, всё ещё свершится,
Всё ещё произойдёт...

Будут дедовы заветы.
Будут царства в нищете.
Будут плечи в эполетах,
Со щитом ли, на щите...

И лобзания, лобзанья...
И остывшая кровать.
Будут речи и шептанья:
Кто он есть, твою же мать?

Не сорваться, не рехнуться.
Перейти с галопа в рысь,
Да смотреть, как дамы прутся –
Вот же пишет – зашибись...

И в один нетрезвый вечер,
На похмельном вираже,
Всё скормить голодной печи,
И с балкона в неглиже...

А затем небесной тенью
Слушать вздохи под собой:
Если умер, значит - гений,
Жалко только, молодой...





А у тебя тысячелетний взгляд беды...
       
Вот все твердят, мол, новой будешь ты.
Что, мол, стоишь у нового порога,
А у тебя тысячелетний взгляд беды,
И над тобой тысячелетнее молчанье Бога...
И для детей твоих, что пряники, что кнут,
Да испокон, как радость для холопов,
А седоки твои и глазом не моргнут,
Как вновь тебя через поля галопом.
И снова будут, снова будут гнать 
На наковальню, да под тяжкий молот.
И тыщей глоток тело будет рвать
Твоё тысячезубый голод...
И будет отче наш, да глина на гробах,
Где твой мужик уснул, и жнец, и пахарь,
С тысячегласым на искусанных губах
И всепрощающим ИДИТЕ НА ХЕР!!!...





Леониду Губанову

В чём-то мы с тобою схожи,
Мой неистовый поэт.
В двух кострах под тонкой кожей,
В двух дымках от сигарет.

И в прищурах, как на мушку
Взявших мир перед собой,
Да в созвездьях из веснушек,
Данных щедрою рукой.

Ну а кроме, как в портретах,
Парой жизней на бегу.
Только я пока на этом
Задержался берегу.

Это ты, лихой, не глядя,
В землю жадно вгрызся ртом.
И прошу я, Бога ради,
Ты дождись меня на том

Берегу, где голос лиры
Будем вместе лить в гранит.
А пока покойся с миром,
И да Бог тебя простит...





Замёрзшему

Как же зимний твой мир тесен!
Как же давят его грани!
Где в ночи не звучать песням,
Как не тщись, и когда к ране
Ты приложишь комок снега,
Боль уйдёт, но лишь снег стает,
Как за краткой твоей негой,
Вновь голодной придёт стаей...
Так зима холодит разум,
Направляя его к звёздам.
И уже не понять глазу
То, каким этот мир создан.
Не узреть всех его красок,
Не услышать живых звуков.
И холодной толпе масок,
Будто отдан ты на поруки...
Но ты знаешь, с весной будет
Небо нежить тебе очи,
Пересохшие твои губы
Дождевою водой смочит.
И тогда ты свою лодку
К незнакомым помчишь весям,
Где сложиться дано ноткам
Лебединой твоей песни...





Колымская заповедь

Там, где стыло костям и вольготно червям,
Что в промозглой земле копошатся, 
Не дождаться меня ни врагам, ни чертям,
И доске гробовой не дождаться...
Не сносить мне до рваных обносков души
И, к подсчёту итогов готовясь,
Не сдавать в сатанинский ломбард за гроши
Мне забитую до сини совесть...
И, пока на Господних влюблённых устах
Я не скисну просроченным млеком,
Ни на адских верстах, ни на тяжких крестах 
Не изгнать из меня человека...





Послезимний отходняк

Она сгорит ещё до лета,
Моя коричневая грусть,
Когда апрельским первоцветом,
Или весенним тёплым ветром,
Я до беспамятства напьюсь...
И днём с огнём тогда не сыщешь
Стальных замков моим устам.
Я буду пьян, но буду чище.
Я возрожусь из пепелища.
А, если встретится мне нищий,
Последний рупь ему отдам...
И дальше с синью небосвода
На острие карандаша
Нырну в берёзовые воды
И без единого гроша
Наперекор теченьям моды,
И всем законам барыша,
Нет, не в деньгах найду свободу,
А в том, что нет их ни шиша...





Маме

Апрель, а что-то нездоровится,
Всё тянет в сторону, в кювет.
И из души течёт сукровица,
Как будто, в ней и крови нет.
И небо пьяное на плечи мне
Опёршись, давит не щадя.
Смотри, а здесь крестами мечена,
И, в ожиданье человечины,
Голодной мается земля...
Весна давно раздала карты мне.
И прикуп, глянь, опять не мой.
Ну что ж так злобно ворон каркает,
И мажет небо чернотой...
Ты скажешь – жизнь открыла форточку,
Теперь и стоит только жить.
А мне б на корточки, на корточки...
И пред тобою горькой стопочкой
Седую память ворошить...
Разворошу, глотну, и вроде я
Уже не тот вчерашний я,
Пусть для кого-то и юродивый,
Но я твой сын, твоё подобие,
И здесь сошлись у ног надгробия
И смерть твоя и жизнь твоя...





Ты, всего лишь, гость...

В этом мире, взгляд куда не брось,
Всё, как будто, смыслом дышит высшим
Ты же здесь, дружище, просто гость.
И, похоже, ненадолго пришлый... 
Посмотри, как небо раздалось,
А на нём звезда горит алмазом.
Всё здесь дома, ну а ты лишь гость
По чьему-то высшему указу...
И грустишь, что, будто, вкривь и вкось
Топчешь жизнь, и не в ладах с судьбою.
Не грусти, а, как прилежный гость,
Породнись с Хозяином душою... 
Им, как видно, так уж завелось
Здесь радеть о чём-то непонятном,
Так живи, радей, ведь ты же гость
Верою спасённый многократно...
Ну а если с верой всё же врозь, 
И в святые вотчины не метишь,
Не тревожься, ты же только гость,
И не здесь, в иных местах ответишь... 
То любви, то ненависти гроздь
Спелых ягод ешь соблазном пьяный
И не бойся ты, покуда гость,
Ведь с гостей не спрашивают рьяно...
А когда проскочит дума вскользь,
Что наелся всем и всем напился,
Не тщеславься, ты всего лишь, гость.
И уже, похоже, загостился...
Пусть в руках всесильных праха горсть
Снова плотью обрастёт земною.
Пусть за первым вздохом новый гость
Будет здесь с визитом за тобою..





Старшему сыну

Ну не со мной, ну не со мной,
И не моим плечом укрытый,
Зато одною мы весной
От лихолетия привиты.
От омертвения души,
От прозябанья на задворках,
Где в пору мелочь гоношить
На выпивон и на махорку...
Пусть не со мной. Да, не со мной,
Но мы из крепкой с ним закваски,
Хотя по жизни мне порой
Так не хватало белой краски,
Но я сберёг, не выжег храм.
Он сбережёт его тем паче.
И тяжкий колокол по нам
На колокольне не проплачет…
Мне б увести его с собой,
Пусть через дёрн и перевалы.
Туда, где нам свой час земной
Не доживать, а жить пристало.
Где путь, по Божьему персту,
До кромки неба синей-синей,
Не к Иисусову кресту,
И не к иудиной осине...





*  *  *

Ну ладно, были бы мы баре
В какой-то там парчовый год,
И нас Господь в атласной паре
Сажал на белый пароход...

И, не вменяя счёта к небу,
Плывя за собственной звездой,
Мы, как одну краюху хлеба,
Его б делили над собой...

Но на иные пароходы
Нам видно выделен билет
И белый цвет сменила мода
Давным-давно на красный цвет...

И я таким же пассажиром,
Как много сотен тысяч Я,
По окольцованности мира
Плыву на свет поводыря...

Плыву, и сердце дума греет,
О том, что Бог меня простит,
Ведь мой пустой карман щедрее
Того, в котором шелестит... 

Того, в котором злато свято,
Того, в ком Каина печать.
Ну что же, нЕ жил я богато, 
И нЕ хер было начинать....





Анне и Марине

 Ахматовой

Ах, Анна, Анна! Ветер по бурьяну
Шумит, гуляет, как биндюжник пьяный.
А я тобою болен непрестанно,
Ах, Анна, Анна...
А там, вдали, пернатые трещотки.
Ты слышишь, Анна? Голоса их чётки.
Как будто, делят на босяцкой сходке
Свой век короткий...
А мой - не век, одна сплошная проза.
Пыхтит, дымит трубою паровоза.
И вечно пьян, но ныне вот тверёзый.
Бессильна доза...
А ты тогда сумела всё же сдюжить
Пред вороньём, потоком слов досужих
А ныне? Ныне голос твой простужен,
Но так нам нужен...
Вот только, слышишь? Это снова гости,
И бьют копытом на твоём погосте.
Ты чувствуешь? Опять вбивают гвозди
В твои же кости...


  Цветаевой

Есть женщины, покорные во всём
Деснице Божьей и слепому року.
Они живут, не жгут судьбу до срока
И угасают медленным огнём...

У них в душе порядок и уют
У них почти безветренны дороги.
Они, как тень, и в книжных эпилогах 
Им напоследок песен не поют...

А есть совсем иная ипостась
Среди бесчисленных наследниц Евы.
В них нету страха перед Божьим гневом
И в их сердцах кипит иная страсть...

Они одни, и судьбы их горьки.
И в их сужденьях чуждые понятия. 
В объятьях милого, в верёвки ли объятьях
Они во всём от мира далеки...

И вот что странно, им благоволят
И Божья длань, и терпкая удача.
Они сгорят, но соль их губ горячих
Ещё надолго песни сохранят...





*   *   *

На шестидесятилетие Николаю Р.

И что с того, что шестьдесят,
Что серебро с висков струится?
Зато своею статью взгляд
Встревожишь ты любой девице.
Зато, калёный на ветрах,
Ни перед кем не горбив спину,
Ты держишь в крепких кулаках
Свою нелёгкую судьбину...
И пусть фортуна часто спит,
Настанет день, поверь, братуха,
И ей улыбку примостит
Господь от уха и до уха.
Но перед тем, не ведав зла,
От корки жизнь читай до корки,
Пока к себе не призвала
Косая ведьма на задворки.
А призовёт, так не пасуй,
Пусть у неё в законной власти
И гильотины поцелуй,
И девять грамм свинцовой страсти...
Тебе ль иметь с костлявой спрос,
С её погаными делами,
Когда целован ты взасос
Христа небесными губами?
Когда тебе совсем родня
Весь купол неба в звёздных блёстках,
Где, между нами говоря,
Сам Чудотворец ходит в тёзках.
С такой роднёй себя лепить,
Да чтоб с натуры и без фальши.
С такой роднёй пристало жить
До ста пятидесяти и дальше...
 




Сороколетнее...

У меня под ребром
Сорок прожитых лет,
Сорок выжженным ртом
Жадно выпитых бед.
Сорок вёсен и зим,
Сорок летних огней,
Улетевших, как дым
Через жерло печей.
Сорок ходок в запой,
Где в похмельный астрал
Каждый раз, как впервой,
Я себя погружал...
Нувориш я, богач
Средь своих сороков.
Не стяжатель, не рвач
Я чужих пятаков.
Не мытарь, не ходок
За чужим барахлом.
Сорок праведных строк
У меня под ребром.
Сорок горных вершин,
Сорок царских ворот,
Сорок веских причин
На счастливый исход.
А в основе побед
Сорок сбывшихся снов,
И один лишь билет
На одну лишь любовь...





*   *   *

А у любви наваристый бульон,
Я пил его и часто пересаливал.
А так бы жил да жил я бобылём,
И тяжкие грехи свои замаливал.
И целовал, лелеял по ночам
Случайное босячество постельное. 
И в зеркалах усмешкой палача
Расстреливал своё лицо похмельное.
Но, как бывает, часто боги шьют
Ковёр судьбы нам ниткою нежданною.
Вошла ты в холостяцкий мой приют
Походкою и лёгкой и желанною.
Вошла и снова белой полоса
На зебре моей жизни обозначилась,
И подожгли зелёные глаза
Фитиль моей души и все чудачества
Я позабыл, как мутный мой стакан
Забыл своё загульное веселье.
И, если, я с чего бываю пьян,
То лишь с тобою нАлитого зЕлья...
И, если, чем-то мой и болен нерв,
То явно только осознаньем драмы,
Что не для всех ещё российских Ев
Встречаются заблудшие Адамы...





*   *   *

Если вам затоптали душу
Чернотою немытых ног,
Если стены её порушив,
Каждый выклевал всё, что смог.
Не жалейте саднящей раны,
Не ищите чужой вины.
А поймите, что Божьи планы
Взгляду смертному не видны...
Не гадайте о них. Не надо
Небеса призывать скорбя.
Может, Высшее это благо -
Обрести, наконец, себя.
Может, выбравшись из кювета,
Чтобы снова на ноги встать,
Вы найдёте в себе поэта
И найдёте, о чём сказать...





О нас с душой...

Я такой же, как все. Не более.
В мироздание вбитый гвоздь.
По непознанной чьей-то воле я –
Плоть, натянутая на кость.
А душа, что во мне, - невольница
Скудной истины и вранья.
В клетке бьётся и Богу молится
Под прицелами воронья.
Будто девка она продажная –
Каждый вытерзать норовит.
С каждым встречным готова бражничать
И по родственному говорить...
Я, подстать ей, таким же заданным
Курсом следую по судьбе.
Пахнем водкою мы и ладаном,
Как и принято голытьбе.
И таким вот поём дуэтом мы,
В Божий втиснутые хомут.
И таких вот зовут поэтами
И за это на казнь ведут...





Перспектива

Весна, весна, а на сукне всё те же крести...
И плачут ангелы, что я всё тот же нехристь,
Что путы, вязшие мне душу, столь тугие,
Что не по мне в церквах слагаться литургиям.
Зажжется лето, чьё-то поле заколОсится.
Раздастся новая на нём разноголосица.
И чьё-то фото чёрной рамкою огрАдится,
А в небо нового спровадит стадо агнеца…
И всё, как было, так и будет, без излишнего.
Все будут чествовать и воспевать Всевышнего.
А также с водкою брататься грязной кружкою
И морды бить и после тяжко харкать юшкою.
А я, как все, такой же чёрный уголёчек,
Очищусь топкою от этих заморочек...





В поход за добротой

Я, точно раб своих исканий
И неизведанных страстей,
Всю жизнь с надрывом и на грани
И за пределом скоростей,
Нет, не живу, а выжигаю
Татуировки на душе,
Что, если хата, то не с краю,
И, если рай, то в шалаше.
Пусть слеплен из противоречий
Как Богу, так и сатане,
Я буду рад увековечить
Любую истину в вине...
И пусть дымит седая память
Напропалую день и ночь,
Я ею вместе со стихами
Двух сыновей кормлю и дочь.
Был в чём-то мудр, что-то знаю,
И видел, как крошилась сталь.
Как этот мир с дорожки к раю
Крутился в адскую спираль.
И в этой дьявольской закрутке
Бывало даже, Боже мой,
Что уходила в проститутки
Невинность с ангельской душой.
Что били злобною толпою
Того, кто был невиноват,
И вместе с крошкою зубною
В ответ выплёвывался мат.
А я ж себя не мыслил в судьи
И буду честен, вот вам крест,
Когда скажу, что только люди
В меня вселяли интерес.
Что точкой праведных наследий -
Прожить в согласии с собой
Я ухожу в поход последний
За добротой, за добротой...





Авитаминозное

Я - овощ вымершего сорта,
И вот уже, который год
Моя гудящая аорта 
Чертям покоя не даёт.
Я, будто, точка болевая,
Христовой совести подстать,
И вместо призрачного Рая,
Я сам себя сумел сослать,
Буквально, в задницу всех задниц,
Где мне дожить бы до полста.
А там, в запой с одной из пятниц
И до сошествия Христа,
Чтоб перед Ним в хмельном угаре
Отбить поклонами стократ:
Во всех грехах земного шара
Я виноват, я виноват...





*   *   *

Да что же я не выжига, не плут,
И не из тех, кто рылом понаглее?
Да что же я из тех, которым кнут
Ворованного пряника вкуснее?
Переменить бы разом полюса,
Чтоб ветром накуражиться попутным,
Но видно кто-то там на небесах
В моей программе что-то понапутал.
Ему то что? Он ветреный чудак.
Он и не мастер, к слову, – подмастерье.
Он перепутал душу и дуршлаг,
Куда я лью и веру и безверье.
Его ошибка, что и говорить,
Из тех, что и с любым могла случиться.
Но мне то жить, и дальше есть и пить 
Из сточных вод, и не суметь напиться... 
И прививать обветренным устам
Дарованное, в общем-то, немногим.
И вместо денег в порванный карман
Бросать стихи и сеять по дорогам...





К Ирене Палевич

Сверкнув бриллиантовою гранью
Через словесную вуаль,
Вы мне махнули на прощанье
И с февралем умчались вдаль...
А я болею каждым нервом
И льщу себе, что, с Ваших слов,
Сумел я Вас увидеть первым
В жемчужной россыпи стихов...
И скучно, Господи. Как скучно!
Ведь сколько мог я Вам сказать
Душою, с Музой неразлучной,
И сердцем, Вашему подстать.
И сколько слов хранит предсердье
И сколько мудрости таит
О всепрощенье, милосердье,
О вечных таинствах любви.
Я мог бы Вам поведать даже
Без сокровенья, без прикрас,
Как умирал уже однажды,
А, может, много больше раз...
Что в прозе жизни, уж поверьте,
(Хотя я б верить не спешил)
Гораздо больше, чем у смерти,
Печальных ноток для души.
Но Вам ли в эти бредни верить,
Что смерть – целебное питье,
Когда в незапертые двери
Вы, будто, прочили её...
Вы, будто, знали – встреча близко,
Уже совсем невдалеке.
И с вожделеньем одалиски
Одежды рвали на себе...
И Ваши чувства, мысли Ваши,
Паля в спасительном огне,
Строкой прощальной и уставшей
В упор выстреливали мне...
Всё в этой жизни очень просто –
Мы все когда-нибудь уйдём.
А ныне этот високосный,
Вас запорошив февралём,
Оставил мне отнюдь не муки -
Скорбеть, как птице взаперти, 
А неизбежность и разлуки
И новой встречи впереди...





Твой март

Вот и случилось, вот и вышло,
Что затеплился костерок,
Что бурлаком ты присно-пришлым
Свою хламиду доволок
До этих мартовских проталин.
Через сурьму ненастных дней,
Через дома в заплатах ставен
И глухо запертых дверей.
Где ты с судьбой своей в охапку,
С такой обветренной судьбой,
Как мономаховую шапку,
Лелеял небо над собой.
А здесь совсем иные звуки
Текут с небес, и ты молчишь,
И греешь в их дыханье руки.
Здесь всё иное. Может лишь 
Нелепой жизни отзвук дальний,
Откуда выставлен взашей,
И тихий свет исповедальни
В душе берёзовой твоей...





*   *   *

За седыми своими перьями
Не ищи приговор крылам,
Ведь не важно, сколь Им отмерено,
Важно, сколько отмерил сам.
Сколько крови разбудишь жаркой
Тонким лезвием карандаша.
И не важно, что в душу харкают.
Важно, есть ли сама душа... 
Важно в эти погоды разные
Незатворным держать окно.
И не важно, что слово сказано,
Важно, понято ли оно... 





Острожная

По дороженьке подорожники,
Да ковыль скорбят в тишине,
Мне от Боженьки да в острожники
Карта выпала на сукне.

И рябинушки, как кровинушки,
Гроздья маются на ветру.
Эх, судьбинушка, что дубинушка,
По хребту меня, по хребту...

Над речушкою солнце ярится,
Ведь не ворог я и не тать.
Эх девчушку бы, да красавицу,
Целовать её, целовать...

Мне б с усердием пить перцовочку,
Чтоб ожгло меня, да до пят...
Мне б, в предсердие да свинцовочку -
Даже этому был бы рад...





Исповедь потерявшегося...

Душой нечёсан и расхристан,
Цинизмом смраден за версту,
Прибит гвоздями ложных истин 
Я к этой жизни, как к кресту.

И яро вскормленный в том веке
Ботвою призрачных надежд,
Теперь я в каждом человеке
Начинку вижу без одежд...

Мне всё обрыдло: солнце, небо,
И просинь дальняя реки. 
Вот так дышу и мыслю – мне бы
Схватить однажды за грудки

Того, кто в дьявольскую смету
Забыл добавить Божий перст,
Его бы гниду в землю эту,
И вбить в его холмину крест.

Живу, как сплю в своём безверье
И вижу сумрачность могил,
Как будто сонную артерию 
Я сам себе перекусил...





Я и не ведал, что осень смертельна

Я и не ведал, что осень остудит
Сердце дыханьем холодного ветра,
Что ничего уже дальше не будет
За опрокинутой чашею лета.
Помнишь, как всё это было, как больно
В землю холодные ливни вонзались?
Осень тушила костры, и невольно
Мы несогреты с тобой оказались.
Нам бы от неба тогда хоть неделю
Теплой улыбки, да солнца немного.
Но закружило слепой каруселью 
Двух ненашедших друг к другу дорогу.
И не срослось, не прижилось на душах,
Не затеплилось и не запылало...
Осень, законы Вселенной нарушив,
Всё задушила своим покрывалом.
Всё задушила. И где ты? Не знаю...
Я же стремительно так, неизменно 
Мёрзну и каждую клетку питаю
Ядом той осени, впрыснутым в вены... 
Время напоит тоской беспредельной,
Память истлеет и станет скелетом. 
Я и не ведал, что осень смертельна
Чувству, рождённому в отзвуках лета...





О найденной сути

По жизни ветреный босяк,
Одетый в Божию рогожу,
Я слишком часто об косяк
Себе впотьмах кровенил рожу.
Но суть нашёл в карандаше
И эту суть, поверьте братцы,
В своей заплёванной душе
Я зарифмую, может статься…
И тот, чья истина в вине,
И тот, кто смысл на небе ищет
Наладят плеть моей спине
И сунут нож за голенище.
Ведь боги все во мне равны
И каждой вере я радушен.
Бдит Чудотворец со стены,
Как на столе святеет Пушкин.
А рядом девственность листа,
И, искуплением Христовым,
Ждёт неизбежности креста
Иудой проданное слово…





Я из души цедил поэта...

За потускневшей лампой лета
Мне копоть адова видна.
Я из души цедил поэта 
И душу выцедил до дна.
Меня швыряло и топило
Остервенелою волной,
Но то, что было, то и было.
Не с кем-то было, а со мной.
Хотите верьте, иль не верьте –
Во мне ржавели топоры.
И контур мой в прицеле смерти
Всё расплывался до поры.
И растревоженною птицей 
Искал я с ветром новых встреч.
И ждёт уже меня землица
В соседство к армии предтеч.
Но я пока что недосказан.
Но я пока что недопет,
И недовыпитым стаканом
Мутнею в дыме сигарет.
И, если смерть меня припёрла
К стене, ей не задуть свечу, 
Пока из дрогнувшего горла
Последним словом не слечу.





Я знаю лжи и злобы меру...

Я знаю лжи и злобы меру
И сатанинское тавро.
Они, как спящая Химера
Питают ядом нам нутро.
И от безвременья Адама
До окаянных ныне дней
Сбоит небесная программа
На чипах нынешних людей.
Подладит спящую Химеру
Под острый нож иконостас.
Мы так вынянчивали веру,
Что вера выскоблила нас.
Теперь вылущенные души
Двукрылый ангел-золотарь,
Как освежёванные туши,
Возложит Богу на алтарь...





По делам и по вере...

Покуда гайки не закручены
Трёхзначным дьявольским числом,
Скрипят, скрипят мои уключины
И лодка правится веслом.
Следок кильватерный до пристани
Затерян в лунном серебре.
И до последнего пролистаны
Те дни, что жить мне на земле.
Как проживу? Пока не ведаю.
Прибудет день, и пище быть.
Но за фанфарами победными
Я знаю, плыть ещё и плыть
Моей душе, в такой вот лодочной
Среде, где сам себе не рад.
Где сигаретный дух и водочный
В моей системе координат.
Где, я не спятил только ради лишь
Того, чтоб вышло как-нибудь
Сполна должок для каждой бляди
Перед забвением вернуть...
А там, как глотки этой погани
Голодным ртом перегрызу,
То, как Харон, на берег огненный
Я сам себя перевезу...





Колыме

Я не знаю, что со мною будет
Через день, неделю, через год.
Может, я пройду по сотне судеб,
Может, чья-то и по мне пройдёт...
Сменятся названия у истин,
Обветшает тягостная плоть,
Может, как художник, вещей кистью
Заштрихует небо мне Господь... 
Ну а ныне мне ростком колымским
К солнцу ну никак не прорасти.
Свет звезды, холодной и неблизкой,
Очень слаб для поиска пути.
Только ты, земля моя, как прежде,
Мой далёкий и забытый дом,
Светишь мне на траверзе надежды
Ярким и надёжным маяком.
Твой во мне бушует дух задорный,
Твой на мне ледовый камуфляж.
И судьбе моей от доли чёрной
Неустанный ты и верный страж.
И прости, что не твоею стужей,
Мне любая стужа – ерунда,
А московским ветром я простужен,
Выморозив душу им до дна...
И теперь всего-то ей и надо,
Чтобы снова стать самой собой,- 
Непокорных губ твоих прохлада,
Глаз твоих заснеженных покой...


*******

Кому в Анапу или в Сочи,
Кому в теплицы дальних стран,
А мне лететь, пронзая ночи,
На Магадан, на Магадан.

По кружевам воздушных линий
Гудеть бортом на Колыму,
Вне журавлиных белых клиньев,
Навстречу к солнцу самому.

Туда, к небесной колыбели,
Где свет неведомый разлит,
Где под заснеженной постелью
Укрыта суетность земли.

Где у весны ещё так робок
И еле слышен камертон, 
Туда, где маковки у сопок
Горят волшебным серебром.

Несёт, несёт стальная птица
На Колыму, на Колыму.
И не найти теплей землицы
Уму и сердцу моему.

С одетой в снежную порфиру
Под всепрощающим перстом,
Одним мы мазаны с ней миром...
Одним крещёны с ней крестом...

 
*******

Лесотундра, тайга,
Астрагал и осока,
Редкий дым ивняка.
И в промёрзших дорогах
Неизбывна вода
Пришлых жизней и судеб.
Здесь никто никогда
Ничего не забудет...
Здесь настой кедрача,
Обжигающий губы.
И в полуночный час
Солнцебежье по кругу.
И в задумчивой хмури
Мшелый лоб валуна.
Здесь родился и умер
Поэт Колыма...





О тяжком даре любви и о бессмертии

Вот ведь и день громыхать устал.
Вот ведь и ночь занудила пение.
И понимаешь -  каков финал
В бездну умчавшихся поколений...

Вроде светил, но не видел свет.
Вроде и шёл, но не видел тени.
Как это страшно – на склоне лет
Чувствовать чревом своё забвенье!

Как это горько, понять, принять,
Что, лишь тебя на земле не станет,
Будут порою тебя вспоминать,
Но недолга будет эта память.

Чтоб не позволить себя забыть,
Чтоб водяным не растаять паром,
Надо навзрыд и любить, и жить.
Надо владеть этим тяжким даром.

Пусть он не мёд, и горчит на вкус.
И уязвим, как игла Кощея. 
Пусть он разит, как змеи укус.
Пусть он - топор, возжелавший шею...

Но, коль шагнешь под него смелей,
И не согнёт он тебя в коленях,
Смерть не затопчет твоих углей.
Ты победишь и её, и время...





Московские думы

Я осел здесь видно навсегда.
Мне и ехать некуда отсюда.
Пусть мои шальные поезда
Этот город обогнут по кругу.
Пусть уносит их стальная нить
Вдаль за приворотные туманы.
Ничего уж мне не изменить
Ни в себе самом, ни в Божьих планах...
Ну а  здесь же будут пить меня
Каждый день по малому глоточку.
Ну а здесь же будут бить меня
Всей толпою и поодиночке...
Здесь, подвластный городским ветрам,
Жизнь слагая по кремлёвским рунам,
Я пойду бродяжкой по дворам,
По устам и по гитарным струнам.
И, когда на вас средь бела дня
Я паду, как дождевые капли,
Вот тогда вы примете меня
И уже забудете навряд ли...





Эшафот

Когда б упрямый мой висок
Не разминулся с пулей-дурой,
Я не был бы в литературе,
А, как вода ушёл в песок...
Но, не вошедши в стройный ряд
Отсель подавшихся на небо,
Теперь грызу, как корку хлеба,
На смерть отсроченный мандат...
И мне от Божеских щедрот
Другая выткана рубаха.
Я в ней взошёл на эшафот,
Где лист бумаги, словно плаха...
Откуда точно не уйти
Ни за скулёж и ни за плату.
На север, юг, восток и запад -
Мне все отрезаны пути...
И этой ссылки тяжкой срок
Настолько видится бескрайним
Что, знай бы я о нём заранее,
То может, выбрал бы песок...





Бегущим по волнам

Игорю Сорокину

Живя по морскому закону,
Раскрыв паруса на ветру,
Есть те, кто не стонут, не тонут,
И за борт не мечут икру...
Отдавши швартовы однажды
И пирс от себя оттолкнув,
Они только скорости жаждут
И режут форштевнем волну…
И их не удержишь ни штилем,
Ни цепью, ни чем-то иным,
Ведь долгие, долгие мили
От роду начертаны им...
И что материнскому взору
По синей равнине блуждать? 
Лишь гладь океанских просторов
Дитяти подруга и мать...


*******

Точно чайки над пеной прибоя,
С хрипом бьющегося в волнолом,
Мы в мечтах о грядущем покое
Крестим истово небо крылом...

И спеша, как бы не было поздно
Прикоснуться заветной земли,
Мы судьбу выверяем по звёздам,
Как по лоциям курс корабли...

Только веры не каждому хватит.
И, готовясь в далёкий поход,
Кто-то лодку свою конопатит,
Кто-то рейсовый ждет теплоход...

Кто-то третий надеждой исполнен 
Волю дать парусине ветрил, 
Ну а я – босиком, да по волнам,
Как Спаситель когда-то ходил...

Только пройдена миля, а с новой
Все тревожнее сердцу в груди -
Сколь прозрачнее воды за мною,
Столь же омутнее впереди...


 ПРОТИВ ВЕТРА

Годы брагой колобродят.
Добавляют градус в хмель.
И поэтому я, вроде
Как невыдохшийся шмель,
От рассвета до заката
Над безбрежностью полей
Постигаю лбом Сократа
Неприступность кирпичей...
В невозможных пируэтах,
Шар пытаясь обогнуть,
Чей-то парус жаждет ветра,
Чтобы свой продолжить путь.
Но в ловцах попутных ветров
Прозябает только тля,
А в моих последних метрах
Будет твёрдая земля.
От порога до порога
Нас с напутствием креста
В небеса ведут дороги,
Иль в другие тенета...
Только я по всем приметам
Иноходцем прослыву -
Если в морду будут ветры,
Против ветров поплыву...


 РЫБАЦКОЕ

Ведь и мы когда-то были
Рыбаками хоть куда.
Пересчитывали мили
И тянули невода.

Нависали волны глыбой
Над гарцующим бортом.
И гонялись мы за рыбой
Всем просоленным гуртом.

Вот и лет тому минуло –
Вспомнить? Боже упаси!
И мы нынче не акулы –
Так, речные караси...

Нам над синею волною
Был объявлен небом шах.
И приходится с землёю
Водку пить на брудершафт.

Но виновна в том не водка,
Что землица как баркас,
И вразвалочку походка
Неизменная у нас.

Что в дождливый день ли, в вёдро,
Всем погодам вопреки
Ждут нас удочки и вёдра,
И кострище у реки...      





Давайте говорить начистоту

Давайте говорить начистоту, 
Без мишуры, без выспреннего блеска,
Чтоб наши мысли, обретя телесность,
Словами наполняли пустоту.

О том, что мы и в профиль и анфас
Совсем не роковой пиковой масти,
Но так давно не в Господовой власти 
По пять шестых от каждого из нас...

И так давно, узилищу подстать,
Вся наша жизнь тосклива и убога,
Что солнца нам вовек не увидать,
Пока мы жаждем милостей от Бога.

Пока мы в общей массе голытьбой
Шлифуем эту землю, словно слизни.
И нету дамы злее и капризней,
Чем та, что именуется Судьбой...

Она у нас под рубищем страны,
То ураган, то шторм девятибалльный,
То звон медальный обернёт в кандальный 
И обожжёт улыбкой сатаны...

Но надо ль нам менять её на ту,
Что вскормлена чужими небесами,
Когда свою творим мы всё же сами?
Давайте говорить начистоту...





Осеннее послепраздничное

Осень. Утро. Начало дня.
В блёклом зеркале силуэтом
То ли это совсем не я,
То ли я, но совсем не это...

Этот кто-то, я нихт ферштейн,
С рожей серого с белым тона.
То ли это старик Эйнштейн,
То ли мумия Эхнатона...

Осень. Полдень. Я тих и вял.
И во мне как-то всё промозгло,
То ли мозг от меня устал,
То ли сам я устал от мозга...

И лежу, как бревно. Без сил.
С потрохами в обвисшей шкуре.
То ли просто я недопил,
То ли лишку махнул по дури...

Мне бы в ноченьку, и в тепло,
Но свежо за окном и вёдро.
То ли клён шебуршит стекло,
То ли сердце скребёт о рёбра.

Осень. Вечер. Я также вял.
На запястье прижатый палец.
То ли пульс нитевидным стал,
То ли просто мне полный аллес...

И заснуть бы, да не до сна.
Надо мною склонился кто-то.
То ли это моя жена,
То ли просто апостол Пётр...





Сопричастное

Я сопричастен ко всему –
К тому, что кот орёт на крыше,
А небо звёздной крошкой брызжет,
И псинка воет на луну.
Я сопричастен ко всему...

Я сопричастен ко всему -
К дубам, берёзам, букам, грабам,
К снегам, лавинам, камнепадам,
К вулканам, жгущим вышину. 
Я сопричастен ко всему...

Я сопричастен ко всему -
К тому, что чтимо этим миром,
К Тибету, Андам и Памиру,  
К Парижу, Вене, Катманду.
Я сопричастен ко всему...

Я сопричастен ко всему - 
К тому, что мир друзьями полон,
Но их терзает злобный ворон
И всех склюёт, по одному.
Я сопричастен ко всему...

Я сопричастен ко всему -
К любой из миллиардов судеб,
К тому, что было есть и будет
И неподвластно никому.
Я сопричастен ко всему...

Я сопричастен ко всему - 
К тому, что голос мой однажды
Окрепши новых песен жаждет 
И так не терпится ему.
Я сопричастен ко всему...

И вот поэтому с полей,
Где Бог хлеба готовил людям,
Я им себя несу на блюде.
Но вряд ли станет им сытней
От сопричастности моей...





Тебя нет

"Всё отболит, и мудрый говорит:
Каждый костёр когда-то догорит..."
(Андрей Макаревич)

Вот так живешь, а где-то под ребром 
То мерный ход, то в ветренном порыве
Вдруг обожжёт горяченьким нутро,
Но нет костра - дрова в тебе сырые...

И вроде жил, как все, и без хлопот
Доил фортуну, дёргая за вымя.
Но только вот последние из квот 
На возгоранье выбраны другими...

Они и ты. И шли то ведь не врозь,
Но ты чуть тише. И не так старался.
И вот ты жив. Они же - праха горсть.
Но свет остался! Видишь? Свет остался! 

И пусть с щедрот своих посеребрят
Года твою длиннейшую из судеб,
Но без костра, как не было тебя,
Так ныне нет, и никогда не будет...





О вере и о причинно-следственной связи

Господь, я знаю – Ты меня осудишь,
Но врёт причинно-следственная связь.
Ты посмотри, как жадно землю любят
Все те, кого затаптывают в грязь.
Ни ненависти в них, ни лицемерья
Не пробудила пляшущая плеть.
Ни зверя в них, ни полузверя
Как не пытался, я не смог узреть...
А те же, кто сподобился на троне
С Твоих щедрот над миром воцарить, 
Терзают землю с яростью вороньей,
И Ты не в силах это изменить.
Твердишь – от ада жизни и до рая
Нам подниматься тропкой к небесам.
Что сами мы дороги выбираем,
И «каждому  - по вере Аз воздам».
Да только я, наверно, несмышлёныш.
Не вызрели пока мои года.
Мне осенять берёзы, липы, клёны
Щепотью много благостнее лба.
И будь, что будет – век-то мой короткий.
Да в общем, что там дальше воду лить?
Пойду к соседке – вытянем по сотке
И будем с ней о звёздах говорить...





Я сам - земля
           
Кому-то это может не понравиться -
Вздохнёт и покачает головой.
Но я давно живу под знаком равенства,
Меня объединяющим с землёй.

Я – тождество с озёрами, полесьями,
С морщинками задумчивых берёз.
Я тихих трав молитвослов и песенник
И сам - земля, от пяток до волос.

Я, точно как опора Архимедова,
Земную твердь могу перевернуть.
И мне с рожденья небом заповедана
От А до Я её благая суть...

А вы? А вы, как будто и нездешние.
Всё верите в какой-то райский сад...
Взахлёб целуйте землю эту грешную!
Она вернёт вам поцелуй назад…

Любите и любимы ею станете.
Не пейте яд адамовой вины.
Бессмертны вы и, если верить памяти,
То сами из земли сотворены...





Шалая вода

По-над рекою, чудозвонкой
Высокотравной целиной
Идёт старик. Гремит котомка
За полусогнутой спиной.
Бредёт неспешно, шарко шарко
Сминает травы сапогом,
То спичкой чиркнет, и цигарка
Облагородится дымком.
То примостит седые пряди
К закисшим, редким волосам.
То, вдруг, торопко крестик сладит
На лоб и в заревом окладе
К своим склонится образам...
А взгляд пустой, и грудь натужно
Хрипит и перхает слюну.
И ничего ему не нужно.
И он не нужен никому...
И сколько ж их, такого люда,
Как в марте шалая вода,
Течёт неведомо откуда...
Течёт неведомо куда...
Бродяжек, выгоревших старцев,
Пригнутых ветрами Руси,
Бездомных согбенных страдальцев,
Родства непомнящих скитальцев...
Спаси их, Господи! 
Спаси!





Конец сезона охоты

Когда сезон охоты отрычит
И напотешит стаю лживой медью,
Волки сорвут накидки из овчин
И приползут на согнутых к медведю.
И этот пьяный от кровянки зверь,
Калган плебейский пробуравив взглядом,
Озвучит полный перечень потерь
Среди покорно блеющего стада.
А стадо что ж? А стаду нет причин
Роптать  на жизнь и глотки драть до рвоты,
Когда набили брюхо палачи
И жить дадут до будущей охоты.
И косолапый рыкнул - Баста! Ша!
Чехлить клыки всем серым отморозкам!
И значит будет дадена лапша
Рогам, ушам и всяческим отросткам...
А там, глядишь, (такое не впервой)
Сорвёт мишутка сердце ночкой пьяной, 
И сможет стадо век отблеять свой
Без суеты... до погребальной ямы...





Я и город

Я этот город знаю не по слухам,
Я весь, как есть, его пронизан духом.
И весь, как есть, им болен с тех времён,
Когда сюда мальчонкой лопоухим,
С едва-едва наметившимся пухом
На дужках скул, и с помощью сеструхи,
Я был в его мозаику вкраплён...

С тех пор годов уже минула уйма
Но этот город так и не пойму я.
В нём, что ни день - то ад, то Малибу. 
И так штормит, и так промозгло дует,
Что я гребу, гребу напропалую
За волнорез, к спасительному бую,
И всё никак, никак не догребу...

Мой город, я – мы вместе – волчья стая,
И с ним давно разменяны местами.
Он поводырь, а я ведомый волк.
И я не знаю, что же будет с нами.
На нас и пробу некуда уж ставить,
Но им вовсю моя клокочет память,
И только с нею я не одинок...

Вот помню, как от Курского вокзала,
Через Кольцо, к арбатскому началу
Брели мы с институтским корешком.
А там, когда народа было мало  
В кафешке, до полуночи, бывало,
Мы, если нам на водку не хватало,
Мытарили желудки портвешком...

И помню всё, что может только сниться -
И стройотряд, и выжженные лица,
И лёгкий скрип сколоченных стропил.
И над тайгой  пурпурные зарницы,
И ночь в палатке с жаркою девицей,
И то, как мне, чтоб начисто не спиться,
Любовь однажды город подарил...

То было время в розовых штанишках,
Но чтобы мне не перебрать излишков,
Не раствориться в разной требухе,  
Решил мой город – жить  тебе в детишках,
Своим умишком жить, а не по книжкам...
Но спит во мне крамольная мыслишка -
Послать однажды город свой на Хэ...

Да и умчать отсюда налегке...





Бойся данайцев, дары подносящих...

Где в звёздной палитре
Все краски по масти,
Где жёлтые брови луны, 
Там руки данайцев, дары подносящих,
Чернеют, как флаги чумы...

И если не видящим красок 
Скитальцем
В объятия их поспешишь,
Пролезут покрытые струпьями пальцы
До самых задворков души...

И складки разгладят, 
И отческим даром
Наложат на швы мумиё,
И ты не заметишь, как ядом кураре
Наполнится чаша её...

А дальше до боли
Банально и просто - 
За ласковой пеной речей
Ты вдруг обнаружишь, что в той же коросте,
Душа, что и пальцы врачей...

И ночи беззвёздны,
И хмурит по-сучьи
Сурьмленные брови луна,
И ты среди прочих чернеющих кучек
Такая же куча говна...





*    *    *

Когда уйду 
                      тропою Диогена
За грань судьбы
                      на побережье дум,
Там будет течь
                      всенощно и вседенно
Песок времён
                      в движеньях солнц и лун.
Там жизнь и смерть, 
                      как в розовом тумане
Две ипостаси:
                      небеса и твердь.
Там будет точно
                      мне по барабану
К какой из них
                      душою прикипеть. 
И ничему во мне
                      не измениться,
Когда увижу
                      гибели богов...
Когда пойму, 
                      что ноль и единица
Весь этот мир,
                      и был всегда таков...
А как придёт
                      пора угомониться
И самому,
                      Когда сойду на нет,
Вы две звезды
                      вложите мне в глазницы                     
Заместо двух
                      окисленных монет...





Я вспоминаю грозы детства

Я вспоминаю грозы детства,
Ненастья тех далёких лет,
Когда во мне немело сердце,
Чуть небо свой изменит цвет.

Как вглубь меня, чуть только в стену
Господь ударит кулаком,
Вливался ужас внутривенно
Заиндевевшим молоком.

И я, совсем неробкий малый,
Ни в чём не ведавший хлопот,
Вдруг зарывался в одеяло,
Слепой от страха, точно крот.

Мне ныне гром уже не страшен,
Ведь так когда-нибудь и я
Стеку, по жизни грохотавший, 
В расщелину небытия...





Именинное

(племяннику)

Нет, зА год я не высветил дорогу,
И что там дальше, так и не пойму.
Опять шагнул я к дьяволу ли, к Богу,
Или от них, неведомо к кому...

Но, как  всегда, покорно и безгласно
Стою столбом на новом рубеже.
И, как  всегда - и праздно и непраздно,
И как-то очень слепо на душе...

И в перезвонах, длинных и недлинных 
Одно лишь слышу – ну-ка, брат, держись!
Но в сорок пятых этих именинах
Сквозит почти, что прожитая жизнь...

И день к исходу, и завечерело.
И самый мой любимый протеже,
Ну не поздравил, плёвое же дело,
А ощущенье – умер я уже...





Самоидентификация


А.И.Р.

Как много этих разных лиц,
Доныне близко мне знакомых,
Меня чураются земного 
За прошлый мой Аустерлиц,
За нынешнее Ватерлоо... 
Как это горько, право слово.
Когда держался на плаву,
Они, моей страшившись славы,
Наперегон орали: «Браво!», 
А за спиной моей молву
В сердцах взлелеянной отравой
Кормили щедро, Боже правый!
А ныне, сбитый с якорей,
Я меркну огоньком лампадок.
И, чем ко дну иду быстрей,
Тем прошлой зависти осадок
В душонках их всё боле сладок
И привкус мести всё острей...
Да, был кураж и был азарт,
Когда я свой выиграл старт
И все высоты брал нахрапом.
Но так порой обманчив фарт,
И я в колоде Божьих карт,
Хоть и совсем не Бонапарт,
Но тем же мечен чёрным крапом...
А что до тех, кто в дни побед
И дни триумфов были рядом,
То вижу я лишь силуэт,
Вильнувший худосочным задом,
И мнится мне – я, будто, ладан
Чертям смеющийся вослед...


*******

Что такое – несчастье,
Когда сердце на части,
Когда кровь на запястьях
Из разорванных жил,
Когда в приступе страсти
ПрикупА не по масти,
И в зубастые пасти
Ты себя заложил?

Это просто ненастье,
Чьё-то злое участье.
Это, словно, вне счастья
Координаты души.
Но всегда в Божьей власти
Жизнеплаванья снасти
И себя на запчасти
Ты сдавать не спеши...


*******

Живу, как будто в поездах
Стучу по рельсам мирозданья.
Мелькают дни, летят года,
Перроны, лица, города,
Улыбки, встречи, расставанья...
Пока мой поезд на бегу
Я жизнь листаю, словно книгу,
И упиваюсь каждым мигом
И всё напиться не могу.
Но, если жажду утолю,
Сорву покров с малейшей тайны
И бесконечность расстояний 
Сведу к банальному нулю,
То день уйдёт и нити рельс
Коснётся красный луч заката.
И в этот миг, быть может, весь
Пред целым миром виноватый,
Его бушующий перрон
Я обведу незрячим взором.
И шагом тяжким и нескорым
Войду в последний свой вагон...

И укачу отсюда вон...


*******

СВИДАНИЕ С ПРОШЛЫМ

Как будто, не было тех дней.
Как будто, только что знакомы.
Бредём по воле фонарей
Мы сквозь бетон микрорайона.
И я – один, и ты – одна,
Но говорим про то, что слякоть,
Что запоздалая весна,
И дождь со снегом так некстати.
А фразы, где болит вина, 
В промозглом воздухе повисли
И речь воистину дана
Нам, чтобы крепко прятать мысли…
И я – один, и ты – одна,
Но с тем, что было, не поспоришь.
Я взглядом пью тебя до дна,
А ты себе под ноги смотришь.
И так неудержны шаги
Твои до дальнего порога.
Туда, где ночи вопреки
Светлеет дом в конце дороги,
МанИт негаснущим окном,
Где мы когда-то вместе жили,
И жизнь была чудесным сном
И мне тебя обнять бы, но
Твои глаза твердят одно -
Чужие...

Как будто, не было тех дней...


*******

ВОПРОС ИЗ-ПОД РЕБРА

Который год, который год,
Уже и счёт годам потерян,
И, вроде ведь, не идиот,
А всё в свою фортуну веришь.
И ждёшь, когда она в твой дом
Ворвётся добрым свежим ветром.
И ты для жизни новый том
Уже напишешь гекзаметром.
В нём будут грёзы и мечты,
И для всего достанет место.
В нём будут жизнь, любовь и ты,
И вам теперь не будет тесно.
А там уж, коль на то пошло,
Начнут в карманах сладко звенькать
Мечтой взлелеянные деньги.
А дальше что? 
                         А дальше что?


*******

Писать стихи? Безделица бесспорно.
Всего и дел – бумага, карандаш,
Квадрат окна, отдёрнутые шторы,
И двадцать там какой-нибудь этаж...
Весь мир внизу на мякоти ладони
Затих и ждёт свидания с пером.
И вот уж крыльями взмахнули кони
И бьют тебя копытом под ребром...
И вот уж музы, ветреные бестии, 
Кричат ли, шепчут, кто на что горазд -
Не рифмовать, а ждать из поднебесья
Приход надёжных, выверенных фраз.
И коли нет ни толики подвоха
Внутри тебя, и помыслами чист,
То будут сыпать небеса горохом
Слова, слова, тебе на белый лист.
И лишь тогда со всем размахом плётки,
Ты будешь гнать коней своих и гнать
Чтобы потом души своей ошмётки
С холодного паркета соскребать...


*******

Когда выпестывает грусть
В моей душе осенний вечер,
Читаю Блока наизусть,
Полешки скармливаю печи,
И в танце буйного огня,
В его безудержных порывах
Я вижу тайну и меня
Она волнует беспрерывно.
Как много скрытого в себе
Таит бушующее пламя.
Как много слитого в судьбе
У нас с огнём и между нами
Как будто скреплен договор,
Как будто общая дорожка.
Когда пылаешь – ты костёр,
А как погаснешь – головёшка.
Ну а пока не головней,
В самом себе не угасая,
Сижу, и Блок сидит со мной,
И я ему его читаю.
Сижу, отбрасываю тень.
И в ней угадываю робко,
Что вот в такой же серый день 
И сам отправлюсь на растопку... 

 
*******

Я теперь не тех, что был, материй.
Ни добра, ни зла во мне, ни смысла.
Видно вышел я из всех доверий,
И у Бога в нежити зачислен... 

Мне б взгрустнуть, да грусть давно на отдыхе
От меня, и ныне не в попутчицах.
Легче в грудь, набрав побольше воздуха,
Выпить литр, захрумкавши  огурчиком...

Но и воздух мне, как ёж, в иголках.
Каждый вздох почти, что выстрел в спину.
Если разлечусь я на осколки,
Может им хоть статься золотыми? 


МНЕ СОРОК ПЯТЬ

Мне сорок пять! Мне сорок пять!
Холодной вечности печать
Ласкает взглядом чей-то лоб,
А свежевыструганный гроб
Надеюсь, все же не меня
Готов в нутро своё принять.
Ну, а пока горит свеча,
Ещё станцуем ча-ча-ча... 





Городское

Не ищи любви у этих улиц,
Не топчи булыжник мостовых...
Вы с любовью раньше разминулись,
Где-то в измерениях иных...
Ведь по всем своим десятилетьям
Мыслящий и шедший на авось,
Многого коснулся ты на свете, 
А её коснуться не пришлось...
Вот и здесь, в кирпичных казематах,
Каждая улыбка на счету.
Если ты не корчишься в стигматах,
Значит боль растратил на тщету...
Если ты в ломбарде душ и судеб
Заложил свои и всё никак
Выкупить не можешь - солнце ссудит
На твои старания пятак
За так...





Не проще ли...

Из тупиков и скрученных путей
Вся жизнь твоя – сплошной рывок из кожи.
Не проще ли, собравшись поскорей,
Тебе сойти с извилистых дорожек.

Чтобы, отринув непосильный груз
Пустых хлопот и шебуршни мышиной,
Вдруг разглядеть далёкий свой Эльбрус
И путь к его заоблачной вершине.

Там, воспарив над пенной суетой,
Как тот, кто сам и альфа, и омега,
Ты сможешь слушать шорох над собой,
Где нежно трутся облака о небо...





Железнодорожное

Не я себя, а Бог меня создал
Таким вот громыхающим скитальцем.
Он стрелочник и, ткнувши в карту пальцем,
Мне указал конечный мой вокзал...

А там уж паровозом, напрямик,
Я нёс себя по рельсам и по шпалам,
И в длинных перегонах каждый стык
Оттачивал железный мой язык,
Порой его преобразуя в жало...

И если этим жалом зацепил
Из вас кого-то, зримо иль незримо,
И если в чьи-то души начадил
Разок - другой, попыхивая мимо,
Простите вы того, кто создан был
Стальным конём, и жить не мог без дыма...





Сорок пятое зимовье

Опять гостить на землю трёх морей,
Зовут друзья в Христовые пределы,
А я из тех, из старых снегирей,
Которых в лебедей не переделать.

И что по мне моря, когда я весь
До потрохов из снежной ткани скроен, 
И в сорок пятый раз останусь здесь
На долгое российское зимовье.

Где для меня в любом минувшем дне,
Все ясно, постижимо и понятно, 
Где мне косая скалится в окне,
А я гримасы ей же шлю обратно...

Где даже у деревьев есть штрихи
И рока и истории глубинной,
В кровоточащих срезах у ольхи
И в киноварных россыпях рябиньих...

И будет, будет долгая зима,
И Рождество, и Сретенье с Крещеньем...
И будут думы, пища для ума
И для бессчётных строк стихотворений.

И если в них не буду воспевать
Я эту землю, что-то ей пророчить, 
То до весны уж точно коротать
Останусь вместе с нею дни и ночи.

А вот где дальше буду, не берусь
Предугадать, но ощущаю кожей,
Что если без меня возможна Русь,
То без неё я просто невозможен...





Пишите письма...

Уставшие от бега на карачках,
Натёршие поклажею хребты,
Не ждите от судьбы себе подачек,
Захлопните раззявленные рты.

Уж лучше вам, просеяв через сито
И злобу и ощерившийся мат,
Понять,что есть последняя защита,
Когда известен точный адресат.

И есть перо и чистая бумага,
И есть над ней склонённые мозги...
Пишите письма, много ли вам надо,
Чтобы заткнулись наглухо враги...

К чему самим себя мытарить кровью,
И лестницы мостить на небеса.
Ведь сказано «Стучите, и откроют»,
А это не пустые словеса...

Письмо, друзья, не призрак, не химера,
А в чьих-то судьбах новая глава.
Забудьте про жеманные манеры,
Пишите письма, пользуйте слова.

Пишите  жэкам, рэо, райсобесам,
Царям, ментам, лубянкам, вашу мать!
Под пологом сплошного мракобесья
Всегда найдётся повод написать...

Но если так случится, что в защите
Откажут адресаты тут и там,
Зажгите свечи в храмах и пишите
Туда, где точно не откажут вам.

И, коли уж, презревши ваши свечи,
Вдруг промолчит и этот адресат,
Пишите мне, уж я-то вам отвечу...
Мой адрес: до востребованья, ад...





Гамаюново

Ещё для взора скрыто море,
Ещё не мыслится о нём,
Но ветер щиплет губы солью
И воздух йодом начинён.

И ты, другою думой полон,
Не помышляешь ни на миг
О бьющих в скальный берег волнах,
А сам качаешься на них.

И точно также, с поколеньем
Вживляясь в Русь из года в год,
Ты и не ждёшь землятресений,
Но верно знаешь – затрясёт...

И ни загадки нет, ни тайны 
В предначертаньях древних рун
Для превращённого ментально
С годами в птицу Гамаюн.

Хоть Русь, в обход его предвестий,
Своей рассудит головой
Кому на грудь наладить крестик,
Кому над каменной плитой...





*  *  *

Закрыли двери, сдвинули засовы.
Смогли бы – зарешётили б и небо.
Как будто я теперь породы псовой
И от такой же своры стану бегать.

Как будто я теперь за то стреножен
И перевязан мордой, что доныне
Подшёрстку были моему дороже
Чужие блохи, нежели родные...

Ну что ж, благодарю вас за доверие.
Его я оправдаю, а сначала
Пусть будет вам своё, а зверю зверево.
Хотели волка? Будет вам волчара...





Раша

 РАША   

Какой нам меркой только и не мерили
И костерили, кто во что горазд.
Мы – раша, значит странная материя,
И метка, будто чёрная на нас.
И так перечекрыжили историю,
Такие в ней скрутили крендельца,
Что, дескать, если мы чего и стоили,
То может лишь верёвки, да свинца...
Столетья шли железными колоннами
По нам, царей стирая и вождей.
Мы уходили в землю миллионами,
Уже от нас отрыгивалось ей.
Горели небеса и кровоточили
Иконы. Бился в судорогах храм.
А мы всегда впрямки, не по обочине,
Пересекали этот весь бедлам...
Пересекли, домыкались, достраждали.
Все горести, всю боль перемогли.
Мы – раша, просто люди, просто граждане
Своей такой приветливой земли.
И пусть весь мир к чертям собачьим катится,
Мы неизменны через толщи лет.
И также водку трескаем по пятницам
За тех, кто с нами, и за тех, кто – нет... 
И вы, какою меркой нам не меряйте, 
Каким не предавайте нас словам,
Мы – раша, и, хоть верьте, хоть не верьте вы, 
Но той же меркой мы отмерим вам...


ЭТУ ЗЕМЛЮ У НАС НЕ ОТНЯТЬ
  
Эту землю у нас не украсть, не отнять,
Ни законом, ни чёрными пальцами.
Слышишь - ропщет она и как будто опять  
Жадной глоткою требует кальция...

И вещает, вещает червям и костям
Как взрыхлялась когда-то воронками,
И по пядям своим, по вершкам, по горстям 
Выкупалась у тьмы похоронками.

Сколько новых ветров завывает вдали,
Сколько туч наползает нахмуренных.
Только им не развеять ни метра земли, 
Что крестами везде арматурена. 

Посмотри, как бескрайне она раздалась,
Как с небесною сходится кромкой.
Эту землю, поверь, не отнять, не украсть 
Ни у нас, ни у наших потомков... 


*******

Ах, как чиста сторонка наша!
Как светлоока и ясна!
Анфисы, Тони, Стеши, Клаши –
Здесь все простые имена.              
Проснётся солнце на востоке,
Дремотный дух расшевелит.
Забьют отцовские истоки,
Как родники из-под земли.
И от рассвета до заката
Не смолкнут песни по полям.
И ветры звонкие взлохматят
Прически чинным тополям.
Здесь столько жизни! Столько воли
В сердцах и в душах. Через край!
Здесь чудной медью колоколит
В церквушке старенький звонарь.
И у земли, с налитых пашней -  
Что хочешь. Только попроси!
Ах, как чиста сторонка наша...
Была когда-то на Руси...


ТАКАЯ ВОТ БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Читала жизнь по глянцевым обложкам,
Томила грудь по тёплому гнезду.
И по ночам, усевшись у окошка,
Гадала на упавшую звезду.
Да так себе, бывало, изъедала
Томленьем дух, до самых потрохов, 
Что с головой зарывшись в одеяло
Глаз не сомкнёт до первых петухов.
Но девичьи недолгие печали,
Любовь накрыла, словно снежный ком.
И были встречи кроткие вначале,
И поцелуи жаркие потом.
И пела свадьба звонко, и гуляли
С задором, да с отцовским первачом. 
И светлые всё виделись ей дали
За мужниным размашистым плечом.
Эх, деревенька русская! В заботах
Живешь ты ныне, и жила всегда.
Вот только денег тут не заработать.
За ними надо ехать в города.
И молодым, какая им отрада
В полях, да грядках? Годы то летят.
И тяжко жить на сельскую зарплату,
А малый будет, как его поднять?
Так зимним днём, во вторник или в среду,
Теперь и помнить это день на кой,
Собрав баул, и плотно отобедав,
Он намастился в город, за деньгой.
Сказал с порога - не горюнься слишком.
Смотаюсь мигом, ты же знаешь нас.
А там, глядишь - сработаю рублишко,
Оно нам к лету будет в самый раз.
И укатил, умчался, как в запале. 
Растаял в снежной дымке, как фантом.
И были письма длинные вначале,
И в пару строчек скомканных потом.
А дальше - нет банальнее сюжета,
Земля размяла тело от снегов.
И за весной, конечно, было лето.
Всё, как всегда, но он то был таков...
Она, как все, ревела, горевала.
Строчила, будто, письма на завод.
И через год, как принято в финалах
Таких семей, подала на развод.
Но жизнь уже читала не с обложек,
И по ночам не мучилась тоской, 
А по зиме, шагнула за порожек
Махнув отцу и матери рукой...
А там никто не знает, в самом деле,
Какой дорожка вышла у неё.
Одним встречалась, вроде, на панели...
Твердят другие – это, мол, враньё...
Пускай враньё. Но в приступе бессилья
Не мучь себя, что путь её таков,
А тем болей, что нет теперь в России
У молодых надёжных берегов...
Старо, как мир – ты скажешь. Кто же спорит?
Легко судить, коль это не с тобой
Такая вот банальная история
С такою вот банальною судьбой... 


ДЕРЕВЕНСКОЕ

Здравствуй мать деревенька,
Мой осенний приют.
Каждый день помаленьку
Я тебя познаю.

В заоконном пространстве,
За намокшим стеклом,
Вижу я постоянство
В увяданье твоём...

Ты, как царство Эреба,
Всюду мёртвый покой.
Спит ослепшее небо
Над твоей головой...

Ни кипенья, ни звуков.
Я здесь будто один.
Жму с приветствием руки
У склонённых рябин...

И, как ангел на страже
Перед острой косой,
Послуживши однажды
Фронтовой полосой,

Не сдалась ты на милость
Ни косе, ни врагу.
А теперь подломилась,
Как боец на бегу.

Вижу небо, где коршун
Чертит знаки беды,
И черпаю пригоршней
Из речонки воды.

И крещу эти хаты
На её берегу,
Где и сам я когда-то
Подломлюсь на бегу...





Незрячее

А знаете, друзья, ведь я незрячий,
И не найду никак прямой межи.
И в жизнь свою с наивностью телячьей
Вплетаю и вплетаю миражи.
И то, что вижу, называю сутью,
И тем, что зримо, будто счастлив, но
Всё ощущаю, как стальные прутья
РешЕтят мне открытое окно.
И каждый Божий день, с надеждой зыбкой,
Среди московских пыльных мостовых
Взираю на прохожих я с улыбкой,
И всё ищу такую же у них.
Но только вот тому, кто в самом деле
К распознаванью красок не готов,
Нет, не улыбки видятся, а щели
Заместо улыбающихся ртов.
И, я, согнувшись, словно под прицелом,
Стеклянных взглядов, скрещенных на мне,
Бреду домой походкою несмелой,
Как в первый раз шагнувший по земле.
И так хочу во всё шальное горло,
Во всей груди распахнутую ширь
Орать, что только сердцу, а не взору,
По этой жизни нужен поводырь.
Но только что орать, когда их тыщи,
Таких же, как моё, слепых сердец?
Уеду-ка я лучше... вот - в Ставище...
Где, может, сам прозрею, наконец...





Про нежность топора...

Когда больной эфир орёт «Ура!»
Во славу венценосного кого-то,
Я ощущаю нежность топора
И всю его готовность для работы.
И снова режет мой кошачий слух
Несущееся, будто бы с помойки,
От сотен тысяч опьянённых мух 
Жужжание за здравье мухобойки... 
Да сколько ж можно, страха не тая
Пред Господом, лишь взор его ослабнет,
Тебе, Россия, матушка моя,
Самой себе точить ножи и сабли,
Чтобы в который раз на те же грабли...
Эх, бля!...





Помяни же страна героя...

Центр города словно в коме.
Здесь ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Хоронили вора в законе.
Провожали в последний путь.
Отпевали с церковным хором
До надрыва своих утроб.
И развёрнутым триколором
Накрывали лощёный гроб.
И в конце, с колокольным боем,
Гроб забрасывали землёй.
Помяни же страна героя,
Раз такой у тебя герой...





Простенькое. Жене

Милая, родная, ты постой,
Не кляни крылатую породу.
В этом мире только мы с тобой
Знаем все повадки небосвода.
Будет снова лётная погода
И за этой хлябью проливной...

Ну а если сбросят с высоты –
Не ищи коварства и измены.
В людях есть и птицы, и кроты,
И, когда им заполняли вены,
В чьи-то кровеносные системы
Просто перелили слепоты...





Непушкинское, дождливое

А в октябре не пишется совсем,
И всё не может дождь угомониться. 
Да и о чём писать, когда из тем 
Один лишь он стекает на страницу.

Когда и сам живу под проливным
Дождём в краю дождливом испокони,
Как тот птенец октябрьских руин, 
Который в них и будет похоронен...

И так меня захлёстывает муть,
И так во мне слепая зреет сила, 
Что удавлю я Музу как-нибудь,
Пока она меня не удавила...





Времена

Ну, времена...
Мужайся и держись!
Всё в мешанине правды и кастетов.
И смерть, как жизнь,
И жизнь уже, как смерть...
Такая вот, братишка, круговерть.
Могли ли мы тогда предвидеть это?
Шестидесятых - клятых детвора,
Сюда мы просто проросли на ощупь,
И здесь теперь, как пни в кипящей роще.
Нас выкорчёвывать, наверное, пора...
Что ж, наливай полней стакан и пей,
Да колоти свою грудину в споре,
Что этот мир пускай дерьма дерьмей,  
И жизнь пуста, зато без лагерей.
Не кипятись – всё воротится вскоре…
Ну а пока возрадуемся дню,
И будем жить, и водку пить, что воду,
Пока поддых нам сапогом не бьют...
Смотри, а птицы подались на юг.
Пернатые предчувствуют погоду...


ПИСЬМО  ЕФИМУ  ШАУЛОВУ

Не в депрессухе, друже, дело.
Не в том, что мерзко на душе,
А просто так осточертело,
Опять застыть на рубеже
Каких-то новых потрясений
И жизней, вдавленных в кулак.
Я даже, будто вижу тени
Колонн, печатающих шаг.
И мне мерещится ГУЛАГ........
Не знаю, как там на Востоке,
Какие вас тревожат сны,
А здесь опять родятся токи
От генераторов войны.
И снова здесь, как в старом веке,
Среди беспечности и лжи,
Готовят античеловеки
Свои в зазубринах ножи...
Я верно болен и, быть может,
Живу один в своём бреду.
Но всей своей дублёной кожей,
Поверь, предчувствую беду.
И, если зуд грядущих войн
Свербит мой коженный покров,
То лучше пусть я буду болен,
Чем так пророчески здоров... 


МОНОЛОГ  ЖЕРТВЫ  РЕИНКАРНАЦИИ

В кого меня реинкарнировал
Ты, двадцать первый, юный век?
Я после всех триумфов пирровых
Теперь какой-то имярек...

В той жизни, злой и необузданный,
Я истекал избытком сил,
Там столько песен с уст моих
Струилось, здесь я их забыл...

Здесь, будто чей топор заточенный
Мне ветки разом причесал,
И я теперь всем червоточенным
Стволом упёрся в небеса...

Всему здесь есть предназначенье,
Любому, вздорному на вид.
Лишь я нелеп и Божьей сенью
Как будто вовсе не прикрыт.

Мой ангел словно эмигрировал,
С другой душой сложив завет... 
В кого меня реинкарнировал
Ты, двадцать первый, юный век?


ДЕТСКАЯ  СЧИТАЛОЧКА

Крестики, крестики.
Нолики, нолики.
Пялится Бог в монитор.
Жизнь на земле обрастает паролями,
Дымом сочится из пор...
Нолики, нолики.
Крестики, крестики.
Сбиты движенья с орбит.
Чёрного царства глухие наместники
Точат земной монолит. 
Крестики, нолики.
Крестики, нолики.
Вышел с добром перебор,
Перекатились за шарики ролики.
В чёрном экране error.
Крестики, нолики.
Крестики, нолики.
Свет растащив по углам,
Крутят планету зелёные стольники,
Ропщет планета – Alarm!
Крестики, нолики.
Крестики, нолики.
Выпадет чёт, иль нечёт?
Бог улыбается молча за столиком,
Зная ходы наперёд.
Крестики, нолики.
Крестики, нолики.
Мух отделив от котлет,
Сетует Бог на изжогу и колики,
Пальчиком давит reset...


*******

Здесь всё давно предрешено,
И я уже не стану 
Надеждой брызгать, как вином,
По треснутым стаканам...
Осклизлой тропкой, через гать 
Уснувшего болота,
Как пилигрим, как зверь, как тать,
Уйду судьбу свою слагать
По позабытым нотам...
И чёрным словом будут жечь,
Мне спину, грозно вякать,
И могут выплюнуть картечь,
Когда слюна иссякнет...
Но всем изломанным хребтом,
Через молву и скверну,
Охрипшей грудью, жадным ртом
Я дотянусь, наверно,
До тех полей, где зреет Русь,
Где спят хлеба тугие.
А если сам не дотянусь - 
Дотянутся другие...


*******

Теперь другие имена
У этого столетия.
Теперь иные письмена,
Слова и междометия...
И в едком дыме перемен
И новых установок
Уже не чувствуем мы крен
На борт, черпнувший воду...
Перемешалось всё и вся.
И тленом небо дышит.
И все загадки бытия
Желудков не превыше.
И если с горем пополам
Уверуемся в Боге,
Мы чаще крестим свой карман,
Чем самоих, убогих...
Но даже в лапах барыша,
В нарывах и кавернах,
Порою  просится душа
Очиститься от скверны...
И, чтобы как-то возвернуть
Её в Отцовы руце,
Придется, видимо, уснуть...
И больше не проснуться...


*******

Как только месяц желтый клык оскалит 
И до утра склонится над землёй,
Раздастся где-то, в заоконной дали,
Далёкий, сердце леденящий, вой.

И мы со страхом долго будем слушать, 
Прильнув к окошку и едва дыша,
Как волки рвут свои степные души,
Ведь и у них имеется душа.

И не понять её нам, не обмерить,
Но мыслю я, (а ты не прекословь)
Что человек страшней бывает зверя,
Особенно - попробовавший кровь...


КОНЬЯЧНО-ВОДОЧНОЕ

Мы достигли степени свободы,
О какой не грезилось дедам,
Где менты сбивают пешеходов,
А коты завидуют попам.
Где фунты, что лиха, что изюма,
Как их не замешивай в котле,
Неизменно обернутся в сумме
Мухами без признаков котлет.
А случилось, вроде, всё нечаянно,
Даже не пришлось копытом бить.
И свои идейные мычания
Нам теперь придётся отслужить...
Но зато, когда  натрудим шеи 
И сольём на землю семь потов,
Сделают нам водку подешевле -
Станем мы счастливее котов...
А попов счастливее не станем,
Так и будем жить среди толпы,
Где воняют коньяки клопами
И не пахнут коньяком клопы... 


СИМПТОМЫ, СИМПТОМЫ...

Когда страна в безумнейшем экстазе
Взрастит из лилипутов гулливеров,
Когда опять отдаст в их руки казни,
Как справедливость наивысшей меры,
Тогда, вослед свободе, станут квази
И вся страна, и в ней Христова вера... 


НА ГРУНТ...

"Обнищала страна... Да конечно же, да!
 Потому что воры прикормились у власти!
Продадут пароходы, потом - города,
А потом - всю страну по частям на запчасти.
Продадут и сбегут. Мы останемся здесь.
Будем здесь вымирать терпеливо, но гордо.
Будет нечего пить. Будет нечего есть.
Будет некому плюнуть в продажную морду.."

Игорь Козлов. "Продают пароход"

Не признавал я ни царей, ни хунт.
Всегда во всём свободным был и что же?
В соседстве с "Курском", медленно на грунт
Ложусь, сраженный алчностью и ложью.
Нет что вы? Что вы? - это не финал,
А лишь глава в большой амбарной книге,
Где, как и он, я продан был за нал
Какому-то заморскому барыге.
И не мертвец,  дышу пока, пишу, 
И весь, как есть – живучая порода.
Но, как и «Курск» уже принадлежу
Истории уснувшего народа.
Вон он - вовсю выводит храпака.
И крепок сон под сладкий звон монеты.
А тут уже уходит с молотка
Кусок земли, шестая часть планеты.
А тут уже ни пашен, ни жнивья,
Ни дымных струй над трубами заводов.
Протру глаза – ну где же, где же я?
А мой корабль бортом черпает воду.
И вот он вымпел – доллар, евро, фунт
Как верный знак последнего парада.
И всей страной ложимся мы на грунт,
Туда, где «Курск», и так нам всем и надо...


ТОРЖЕСТВО ОСИНЫ

Двадцать первый? Век ли? Фу ты, ну ты.
Нет не век, а только время псины, 
Давшее всем нынешним иудам
Право - не склоняться пред осиной.

А они-то яро как, уж коли нам 
Не взыскать с их чёрного сословья,
Солят землю и она просолена
И слёзою Божьею, и кровью...

Двадцать первый, эх ты, двадцать первый!
Я времён не видывал дебильней.
Нынче пики в козырях, но червы
Пусть не мастью, волей пику били...

И побьют,  и ждать-то, очень  мало
Вон какой набухло небо силой,
Да и грохнет, как уже бывало,
Возвещая торжество осины!!! 


*******

Кажется мне порою, будто бы в общей стае
Столько всего я знаю – хватит на семерых.
Кажется мне порою, будто бы ось земная
Прямо насквозь пронзает центр моей норы.
Бог с ней, с норою! Втрое, зрячей я стал втрое.
Будто самой кровью вижу со стороны,
Как мы коня строим. Снова коня строим.
Будет нам всем Троя в теле родной страны!





Я вызревал в проулках забубенных...

Не козырной породы, не богемной,
Не белокровка и не вертопрах,
Я вызревал в проулках забубенных,
В провинциях, у чёрта на рогах...
И там, среди чумазощёких стаек
Таких же точно шустрых пострелков,
Я резал мир форштевнем, как «Титаник»,
И ледяных не видел берегов...
И было что-то в этих лопоухих
Моих годах, какая-то струна,
Когда мечтами, а не сытым брюхом,
Жила со мною целая страна...
Когда я с ней за долей заскорузлой
Влекомый, как и все, теченьем вод,
Себя считал намного больше русским,
Чем здесь, среди кочующих вразброд,
Где всё, как встарь, и небо из ванили.
И точно также хлопотно в миру,
Но только души людям зачернили
Какой-то краской – сам не разберу.
Где снова я младенец, и из зыбки
Смотрю, как небо пестует грозу,
И вижу в нём щербатую улыбку...
И вижу в нём кровавую  слезу...





Немного о моей вере

С самого начала, с корневища,
От рожденья досыта и всласть
Был я кормлен верой и кровищей,
Что за эту веру пролилась...
И, в рождённом из кровавой пены,
На излёте огненных времён,
Не Христом мои питались вены,
А другим соцветием имён. 
Ну а жизнь, она не теорема -
Не докажешь до скончанья дней. 
И во мне меняло веру время,
В свете новоявленных идей.
И кичилось яркою обновой,
А в итоге кратенькой бузы
Обратило имена с бубновых,
Ныне вот в пиковые тузы...
И в познавшем разные погоды,
И в почти дожившем до полста,
Всё во мне повыветрили годы
Так и не вдохнувшие Христа...
Но, нейдя на поводу у зверя,
Из своих уже последних сил
Не погряз я полностью в неверье,
Часть себя для веры сохранил.
Чтоб, держа стакан наизготовку,
Как тэтэшку комиссар в бою, 
Верить, что початую литровку
Я с соседом в пятницу добью...





О ней

Не торжествуй, что властвуешь над ней
И будто крепко держишь в кулачище.
Она коварна, как библейский змей.
Разок зевнёшь - и вот уже ты нищий...

Слепой волною бьющейся о брег,
Крошащей в мелкий щебень даже скалы, 
Что для неё какой-то человек?
Вот был он здесь. И вот его не стало...

И вот он разум, сжатый, как в тисках,
Приспособляющий уже к холодной стали
Окалину горячего виска,
И к чёрному курку дрожащий палец...

Познав её, сойдёшь со всех орбит,
И метеором падая, сгоришь ты... 
Она... Я трижды ею был убит.
И для неё же возрождался трижды...





Суметь бы...

И день, и ночь во мне, и тьма, и свет -
Всего лишь годы, что уже минули.
И, как жилец давно сгоревших лет,
Я ныне не пойму, живу ли...

И не дано мне ныне распознать
Ни Божьих черт, ни направленья ветра.
Вот только чувствую, что мне землица-мать
Уже свои расчерчивает метры...

Вот только с каждым годом всё ясней
За колокольной различаю медью
Голодный зев распахнутых печей
И искупленье адово. Суметь бы

Мне перед этим бешенством огня,
Пред нескончаемой, быть может, болью
Умаслить Бога - окропить меня
С отечеством взаимною любовью...





*   *   *

Опять дымят багровые проталины
На белых покровах больной страны.
Опять ревут истошно «Дайте Сталина!»
И воспевают имя сатаны.
И, будто, у подножия Везувия,
На тряской и расшатанной земле
Стою я завороженный безумием,
И постигаю – это не во сне. 
И не в чужом, каком - в моём отечестве
Такой вот раздаётся тарарам,
Когда в тоске по крови человеческой
Вновь призывают шеи к топорам...
И грозным рыком, не мышиным шорохом,
Толкая мир в растопленную печь,
Мне, Колыме, к безжалостному Молоху
Опять любовь пытаются прижечь...





Немосковское

Ну что ж...  Я не из москвичей,
И инородный сердцу город
Петлёй промокших площадей 
Моё захлестывает горло.

И тянет, тянет, как в дурман,
Меня в огни своих хайвэев.
Ну что ж... Я здесь мертвецки пьян
И никогда не протрезвею...

И, под фальшивым серебром
Прозрачных взглядов и улыбок,
Я здесь останусь миражом,  
И буду призрачен и зыбок... 

И сколько горлом не сипеть,
Не харкать лёгкими от смога,
Мне не удастся тут запеть.
А я ведь смог бы...





Штормовое

Вот триколор, а вот орёл двуглавый
И ими просветлённый экипаж.
Наследники морской былинной славы,
Мы снова правим шхуну на мираж.
И кэп наш новый – та ещё отрава,
Последыш адмиральских держиморд,
Плюёт на левый крен, плюёт на правый,
На то, что волны хлещут через борт.
Плюёт на все причуды Посейдона,
На то, что тот мастак ветрила рвать...
Наш кэп – он пёс, он бестия в погонах,
Которому, чем больше нас утонет,
Тем легче будет судном управлять...
А мы-то что? А мы народ послушный,
Нам ураганчик этот – дробь слону.
Пусть куролесит, пусть он мачты рушит,
Мы не орём «Спасите наши души!»,
Мы с «Отче наш» уходим в глубину...
Но если эту одолеем силу,
Не канем в бездну ржавым тоннажом,
То, что бы звёзды сверху ни сулили,
Нам, не обретшим на земле могилы,
Под руководством нового рулилы 
Опять в моря идти за миражом...





Без ответа...

Нет, и не жду, но знаю, будет так:
Однажды днем, а может быть, под вечер
Ворвутся в дом, и чей-нибудь кулак
Оздоровит мои лицо и печень.

И в матюгах - кто в лес, кто по дрова -
Во всю красу прокуренного горла
Мне огласят законные права
И ознакомят с визой прокурора.

Ну а затем певцу народных смут
И оборзевшей напрочь Божьей твари,
Мне за спиной запястия сведут
И обожгут кольцом холодной стали.

А вот гадать, что дальше, не берусь:
Позволят жить или сживут со света...
В конце концов, на то она и Русь,
Чтобы не знать заранее ответа.





Спиритическое

И ночь глуха и у Луны гримаса
Такая, что Господь не приведи!
Зову тебя - и с первого же раза
К себе срываю с Млечного пути.
И ты вошла, тоску мою развеяв,
И все призывы в образ воплотив.
Мой добрый дух, ты выглядишь живее, 
Чем многие из тех, кто во плоти...
Присядь, присядь, хоть дальняя дорога
Тебе ничто и шаг твой невесом, 
Но ты пришла посланницей от Бога,
Мой самый сладкий и здоровый сон.
А здесь у нас больными бредят снами,
Закостенелый оживляя страх,
И призывают дьявола с усами,
А тот давно уже не при усах...
И так давно командует парадом,
Что новый нам возводит Вавилон.
Я вычитал, что дьявол носит Прадо,
А сколько нас, таких же, как и он...
И сколько нас, нелепых и убогих,
Всё рыскающих в киноварной мгле,
Сбивающих до чёрной крови ноги
О тех, кто распластался на земле.
И всё корпим в работах и заботах.
Мытарим печень по чумным пирам.
И, вроде вот, совсем не гугеноты,
Но длинный нож подмигивает нам...
И каждой приходящей канители
Привыкли ставить спины поперёк.
Вот ты ответь: до высших ли материй
Тому, кто на круги себя обрёк?
Да и грехов кругами не размерить,
Как принято у вас на небеси.
Вот встретишь там синьора Алигьери -
Поклончик от меня преподнеси...
А там глядишь, и сам Господь прозреет,
Да вскроет загноившийся нарыв.
Смотри, душа, восход уже алеет,
Тебя в прохладе утра растворив... 
И новый день, придя ночи на смену,
Всё заливает светом окоём.
И, если Бог позволит, несомненно
И этот день мы тоже  проживём...





Я пока что на печи...

Я давно уже не ратный.
Не испытанный боец.
Внепартийный, внемандатный,
Я забыл про кладенец.

Мой кулак покрылся пылью
Приснопамятных былин,
И любой вскочивший чирей
Мнит, что властвует над ним. 

Да и как ему иначе
Мыслить, если он меня,
Подломившуюся клячу,
Полагает за коня.

И на мне и жнёт и пашет
От зари и до зари.
И порой, как девку Машку,
Нагибает до земли.

Ну а я привычен к боли,
Да к уключинам галер,
И бывало, что без соли
Догрызал последний хер...

И, распластанный в забоях,
Для жлобья рубил сырье.
Мне бы грудь расправить с воем,
Да стряхнуть с себя ворьё.

Но не вызрел я для драки,
Для решительной сечи.
Веселитесь вурдалаки -
Я пока что на печи...


*******

Непонятное мы явление,
Сердопамятный мы народ.
Вспоминаем, бывает, Ленина
И октябрьский приворот.
Как сбивая с миров окалину,
Нам казалось, что по уму
строим новый, и вот мы Сталина
Вспоминаем и Колыму.
Где, погостами землю меряя,
Все сомненья вгоняя в гроб,
Вспоминали порою Берию
И перстом осеняли лоб...
Ну а сами-то кто, по сути, мы?
И какую несём печать?
Вот спровадим однажды Путина,
Что останется вспоминать?





29-е марта

И не помню, когда было хуже
Мне, чем в эти весенние дни,
Где ещё непогасший снаружи,
Я внутри - головешки одни... 
Да и те не шипят и бездымны.
И не тщась их однажды раздуть,
Под пустые небесные гимны
Продолжаю я проклятый путь.
Ни свернуть, ни прижаться к забору,
Ни, как страусу, – мордой в песок.
Сам в себе и Содом, и Гоморра,
Сам себе и наган, и висок...
Задыхаюсь и клочьями кожу
Загоняю под бритву ногтей.
Упиваюсь то правдой, то ложью,
И не знаю, какая горчей...
Только знаю, что с этих горчинок
Происходит во мне передел.
И всему отыскал я причину,
Лишь себе отыскать не сумел...





Прозрение

С далёких лет, в себя впитав Христа,
И устрашаясь огненной геенны,
Я не берёг в раскаяньях уста,
И в богомольях не берёг колени.
И лишь увидев, как склонённый дед
Стоит в метро с протянутой рукою,
Сумел домыслить я, что ада нет
За гробовою струганной доскою.
Как искупленья нет и нет огня,
Что возрождает души к жизни новой.
И ад - он здесь, во мне и вкруг меня, 
И в мирозданье не сыскать иного... 


*******

Когда однажды отойдя ко сну
Без суеты, без страхов и сомнений,
Я погружусь сознаньем в глубину
Всех невозможных в мире измерений,
Где наплевать на всё, и вся, и всех.
Где нет ни вкось, ни прямо, и ни криво.
Где моцартовский чёрный человек
С есенинским сдувают пену с пива.
Где ни за горсть иудиных монет,
Ни за мешок Христа не продавали.
Где ни любви, ни ненависти нет.
Ни человечьей, ни иной морали.
Где по спиралям вычурных дорог
Текут миры к всевидящему глазу,
Где чёрт – не чёрт, и Бог уже не Бог,
А только разум лишь. Вселенский разум.
Когда и я, его частичкой став,
Не пробужусь – не поминайте всуе
Освободившегося от креста,
Что человеком в мире именуем...


 НЕСКОЛЬКО СТРОК О ПРАВДЕ

Я не слышал за всё житиё-бытиё, 
Будто где-нибудь столь откровенно
И травили её, и стреляли в неё,
И ножами вскрывали ей вены.

А она и сама откровенней ножей,
И, на вкус, нестерпимее хины.
И настолько жива и остра для ушей,
Что надёжней сказаться глухими...

Или просто таиться за чьей-то стеной,
За рублёвской, кремлёвскою... Ой ли?
Даже в танке, какой не укройся бронёй -
Не поможет – она бронебойней...





И всё-таки я русс...

Неведомая смесь, и волосом не рус,
Да и в корнях намешано такое...
Но всё-таки я - здесь. И всё-таки я - русс,
И сердцем и ухабистой судьбою.
И пусть не златоуст, и мат не брызнет с уст,
И лишь слегка приятельствую с водкой,
Но всё-таки я – русс. Я - несомненный русс,
И печенью и трёхдюймовой глоткой...
А если с чуждых мест, какой козырный туз
На эту землю поимеет виды,
То вот вам, люди, крест, что буду я не русс,
Покуда дух не вышибу из гниды!





Как зовут вас, хорошие?

Моё имя бесcчётно изрублено, стреляно.
Сколько лужиц пунцовых с него натекло.
Сколько раз оно птицею вольного племени
Улетало на свет и врезалось в стекло.
В нём всё белое с чёрным и строго размечены
И голубка Пикассо и росчерки войн.
И зевесов орёл с прометеевой печенью,
Как извечная мера вины за огонь.
И такой уж я есть, что наследовал с именем
Из возможных дорог, ту, что всех тяжелей,
Что в погожие дни упивался я ливнями,
И мытаря себя остальных не жалел,
Что когда заметёт моё имя порошею, 
А за ним вам привидится, будто, вина, 
Я с небес вопрошу - как зовут вас, хорошие?
И ответите вы за свои имена...





Молчит небесный мой Оракул...

Жизнь моя, привиделось ли это,
Или всё в тебе - такая муть,
Что не вижу ни флажков, ни меток -
На дорогах ямы обогнуть?
 
По рубцам отсчитывая вехи,
По крестам - потерянных друзей,
Я иду впотьмах на голос эха
От былого в памяти моей.

И живу, не ведая, что будет.
Там, на небе, предреки-ка! Эй!
Может быть ярчайшею из судеб
Я ворвусь в историю - своей!

Или, может быть, хмельною ночью
Мне распашут финкою нутро,
Или буду я разорван в клочья
На какой-то станции метро...

Но молчит небесный мой Оракул,
Видно там давно, на небеси
Ни знамений нет, ни тайных знаков
Для живущих ныне на Руси...





Старшему брату

Ты сед, и временем побит,
Но, чем старее,
Тем откровенней – сибарит,
Эпикуреец.

И, где жирует от смертей
Двуглавый ворон,
Там даже тысячи чертей
Тебя не тронут.

Так пусть буддисты создают
Себе нирвану,
А ты всегда найдёшь свою
На дне стакана.

И, чтоб себя не тешить сном
О кущах рая,
Хлебаешь горькое вино
И прозреваешь...

Но, если истина в вине, 
То, ради Бога,
Плесни прозрения и мне.
Хотя б немного...





С этими снами неладное что-то...

С этими снами неладное что-то,
Снится мне Ной в эпицентре потопа.
С неба сочится не ливень, а гной.
Правит на скалы посудину Ной... 
В новой картинке - страшилка иная:
Камеры, нары, оскал виртухая.
День или ночь, непрерывный допрос,
Красной соплёй истекающий нос.
Окна в решётках и серые стены.
Брызжет следак матерщиной и пеной.
Синий погон, офицерская масть.
Мне б не упасть! Не упасть! Не упасть!
Вижу метущую зубы метлу,
Вижу себя на цементном полу.
Как, утыкаясь в сапог палачу,
Я бессловесной скотиной мычу.
И, прерывая мычанье коровье,
Харкаю кровью...
Харкаю кровью...

Вновь на рассвете, вернувшись из ада,
Шумно вдыхаю покой и прохладу.
Лоб в лихорадке и в бисере пота.
С этими снами неладное что-то...





Уход из времени неизбежен...

Оттенок ночи коснулся ног.
Уход из времени неизбежен,
Ведь, если вылюбил все, что мог,
Какая сила тебя удержит

Под этим небом, где чёрный ток
Скупые вены твои стяжают?
И, если вычитал все скрижали,
Какой ещё тебе нужен Бог?

Ну давит, давит вины печать,
Нещадно сердце твоё корёжит.
К чертям собачьим её, а, может,
Пусть лучше, словом сойдёт в тетрадь.

И там отмается, отболит,
Откровоточит поганой кровью.
И, если будет хоть что-то стоить -
Её с тобою вобьют в гранит...

Но только в чём от гранита прок,
Когда в тебе загрудинный скрежет? 
Уход из времени неизбежен,
И пальцы ночи коснулись ног…





Эмигрантское

Не певец церковных тропарей,
Не знаток Талмуда и Корана, 
Может быть потомок басурмана,
Вышедший из выжженных корней,
Странен я, что там, среди огня,  
Не оброс дублёною корою,
Что лицо и руки у меня  
Не буреют в пятнах чьей-то крови.
Что, не там, в объятьях долгих зим,
Посреди ненастий и метелей,
Я живу, а здесь, в цветах апреля,
И для чёрных вьюг неуязвим...
Но, когда замру у райских врат,
Будто осчастливленный судьбиной,
Не судите по цветущей мине,
А пробейте мне дыру в грудине
И тогда увидите вы ад...





Август. Настроение...

Москва, Очаково, и накануне осени
Всё так летально:  ветви на дубах,
И заводские трубы – папиросины,
Чадящие у города в зубах...
И в полумгле бредущие прохожие,
И зыбкой тенью посреди теней,
С такою же опущенною рожей,
Бредущий я к летальности своей…
Падёт листва дорожкою ковровой,
Прочертит год опять широкий круг,
Но я останусь столь же непутёвым
И столь же чуждым, как и всё вокруг.
Как этот город, с невозможным хрустом
Перехвативший горло мне петлёй,   
Как это небо над почти нерусской,
Но для меня родной ещё землёй...





Отцу и матери

В квадратах вычурных оград,
Разъединённых с небом,
О, сколько здесь и кривд, и правд
Под кладбищенским пледом.
Страстей, доброт, истлевших злоб...
Иду и подо мною,
В сырой земле, тут каждый гроб
Хранит  в себе земное...
Один, один среди могил,
За метром метр, смелее
Мой шаг, Морена, Азраил -
Мне в спину вожделеют.
В краю зимы, носитель вен
Горячих, в этом  храме
Не обращён ещё я в тлен
Их хладными руками…
Вон там квадратик спит земли
В два камня невеликих,
С них обожгут меня угли
Родных имён и ликов.
Две мертвых розы и кивок.
Кто ищет – тот обрящет,
А значит, я не одинок
И в этом царстве спящих,
Где места нет мирским шумАм,
А ветры лишь одни, и 
Куда я третьим камнем к вам
Вернусь, мои родные...





Осень 2010

Она убийственна, эта осень!
Дымится небо и в чёрной  хмари 
Гуляют с пьяным многоголосьем
Ветра эпохи, пропахшей гарью.

И в отзвеневших осколках лета,
Как будто, оземь разбитой чаши,
Теперь, поверь, и искать нелепо
Тепло земли под листвой опавшей.

И мы, воде дождевой подобно,
К земным провалам ручьём стекаем.
И площадь Красная местом лобным
О чём-то страшном напоминает.

И мнится - вылезли слуги ада,
На трёх Иуд по одной осине.
И снова Каин идёт на брата
И это видеть невыносимо…

И грянет, выстрел, в упор и страшно,
И - долгим эхом - по преисподни.
И будет сказочным день вчерашний
Казаться выжившему сегодня...

И всё свершится не по Закону,
И всем вершащим - гореть в Геене!
Стучат небесные метрономы,
Уже отсчитывая мгновенья.

Но метрономам небес не внемля
Земля уснула, и, свирепея,
Уже и я сапогами в землю
Стучу - от спячки очнись скорее!!!





Застольная

Евгению Староверову


Знаешь друг, а на нас ведь с тобою печать
Не свести, да не выжечь – пустое,
Ты один, я один, только Родина – мать
Разбавляет сиротство обоим...
Ты своих схоронил,  я своих не сберёг.
Давят годы к земле и лютуют,
Знать, Господь с нас тяжёлый взимает оброк
За природу за нашу людскую.
Так давай, не скупись, да зельЯ не жалей
Наливай за родителей наших,
За сохранность корней, за врагов, за друзей,
За живых наливай и за павших...
А за то, что по-русски, сгорая живьём,
Так неистово верим и любим,
Наливай поскорей! Наливай до краёв!
Мы ещё по одной приголубим...





Был поэтом...

Моих пристанищ  - сорок сороков.
От гранд-отелей и до чердаков.
В Москве, В Твери, да мало ли, где это
Бывает так, что я брожу под мухой,
Ветрам навстречу выставивший брюхо,
И нежно грею вдовушку ли, шлюху,
Душой поэта...
И без разбора – с рюмок ли, с колодцев,
Хлебаю жизнь и жадно нежу солнцем
Свои уже заржавленные кости.
И по дворам ночным, да закоулкам,
Себе светя дымящимся окурком,
Люблю вбивать шаги в дорогу гулко,
Как в стену гвозди.
А ты ж иная! Ты во всём иная!
Ну вся, как есть, не здешняя, земная,
А просто сказочная фея, ибо
Вошла в меня из старых-добрых книжек.
И я, в делах амурных – чижик-пыжик,
Теперь в любой другой тебя лишь вижу,
С какой бы ни был...
Но вот, однажды, будучи непьяным,
Махну рукою я случайным дамам,
И в дом к тебе ворвусь с большим букетом.
И станет это нашим воскресеньем,
А дальше - свадьба в теплый день весенний.
И скажут мне друзья, что стал как все я,
А был поэтом...





Встреча

Оп! Столкнулись! Надо же такому
На твоём пути произойти!
Вот узнал тебя и впал он в кому.
И стоит - никак не обойти.
И не разминуться взглядом с рожей,
Самой, может, преданной из рож,
Ждущей, что и ты узнаешь тоже.
Страстно ждущей этого, но всё ж
Не копайся в памяти усталой.
Не тяни оттуда невода.
Прежнего, того, давно не стало.
И уже не будет никогда...
Тот, тебе когда-то бывший мужем,
Филантроп, повеса, ротозей,
Был ещё тогда до дна осушен
Неуёмной жаждою твоей.
Не узнала... И, как столб фонарный,
Обойдя, продолжила свой путь.
Что ж, земля имеет форму шара.
Встретитесь по новой как-нибудь...





Я - вне...

Вне родины живу и вне чужбины,
Вне времени целованных имён.
Как звон ручья, как клёкот голубиный,
Я самонеобременён.
Вне топота, вне марша разночинных
Рядов, себя несущих на убой,
Я сам в себе основа и причина
Вот этой жизнью жить, а не другой... 
Вне толкотни, вне сонма заморочек,
Вне смысла (если кто его нашёл),
Я сам себе собою напророчен
И весь, как есть, собою предрешён...
И если, как на корне всех болезней,
Сойдутся ваши прения на мне,
Искать меня не тщитесь, бесполезно. 
Я  - вне...





Усталое

Сорок шесть мне, и кровью кипеть бы, кипеть… 
Ну а хочется выстудить вены
В стороне от триумфов, обёрнутых в медь,
На беззвёздных  задворках  вселенной...
И забыться и в тех оказаться  местах,
На таких распластаться просторах,
Где сознанье доносит реальность до сна, 
Как река свои воды до моря.
Где дозволено только взирать и взирать,
Словно корни разглядывать с кроны,
Как безумствует истово бесова рать
У подножия бесова трона.
И понять, что теперь ты мудрей во стократ,
Только в прошлое путь запорошен,
И лишь камню дано воротиться назад,
Будь он ввысь или в сторону брошен...





Добрый джинн, затворник Божьей лампы...

Добрый джинн, затворник Божьей лампы,
Я устал сочиться серебром.
И уже поскрипывает клапан
У мотора, слева  под  ребром.

И уже и сам скрипучий, весь я
Так свою возненавидел клеть,
Что душа стремиться в поднебесье
И никак не может улететь...

День сойдёт,  а ночь едва наступит,
Чтобы вновь  её  перевозмочь,
Сколько боли  в загрудинной ступе
Мне дано в муку перетолочь?

Сколько их ещё, под черным солнцем
Иссушенных злобой и бедой,
Мне найти дано пустых колодцев
И наполнить заново водой?

Только сам я весь до дна иссушен,
Лишь песок во мне один, засим
Ваши обезвоженные души
Больно не спешите приносить.

Ну, а коль пришли, скажу, что вам бы
Вот к Тому, Кто сущ и триедин.
Ну а я ж, затворник Божьей лампы,
Самый бесполезный ныне джинн...


*******

Весна, и  день  уже длинней, и значит 
Пришла пора  сниматься с этих мест
Нелепой троице,  в которой я незрячий,
А двое зрячих – ангел мой и бес...

И снова в путь всё так же неотрывный
От планов Божьих и Его затей.
Всё вдаль и вдаль по краю над обрывом
Сгорающих часов моих и дней...

И знаю, день придёт и там, за скалами,
Мне шепот в спину всадят, точно нож, 
Дороги две, но трое нас и, стало быть,
Решай, какой и с кем теперь пойдёшь...

И я тогда, весь сжавшись от озноба,
Не в силах дальше тяжкий крест свой несть,
Упав в траву, скажу, идите оба 
Своим путём, а я останусь здесь.

И глядя, как всё дальше, дальше, дальше
Идут по склону ангел мой и бес,
Усну, наверно, так и не понявшим,
С кем засыпаю, с Богом или без...


*******

Чем глубже проникаешь в суть явлений,
Тем ярче озареньем мозг пронзает, 
Что ты - в дыму иллюзий жалкий пленник,
И часть чужих немыслимых мозаик.

В которых каждый бережёт и холит
В себе самом, без высшего участья, 
Прикосновенье кажущейся боли
И полувздох надуманного счастья...


*******

Что, живя в эпоху переломов,
Прячешься от мира, как монах?
Дивный храм на вычурных колоннах,
В перламутровых лелеешь снах?
Только он, во снах рукотворённый,
В жизни весь осыплет перламутр!
Ободрись, очисть глаза от дрёмы,
Загляни душе своей вовнутрь.
Год промчит, за ним другой – не страшно,
До каких нальёшь её краёв.
Ешь, как все, своё скупое брашно.
Пей, как все, прозрение своё...





Ветеранское, осколочное...

Тлетворный запах старого сукна,
Молочный кафель городской больницы.
Привыкший в мир взирать через бойницу,
Теперь его читаю из окна.

И вижу, как он бесконечно свят. 
Глотать, глотать бы каждую страницу, 
Но всё мелькают выжженные лица
В чужих горах умолкнувших ребят.

И вот пред Богом ныне мой черёд
Вовсю предстать, но путь к Нему так долог.
Вот так во мне блуждает тот осколок,
Да всё никак до сердца не дойдет... 

И потому тоску бы гнать, да гнать!
Вон - медсестра, в глазищах пляшут черти,
А мне же кажется - лишь для меня и смерти
Здесь у стены двуспальная кровать...

И остаётся на себя пенять
Мне, в жизнь свинцом хлеставшему с размаху,
И ею также посланному на...
Братки! Вы там заждались ли меня?





Одна всего Россия

Где ценник жизни устремлён к нулю,
Где с каждым чихом крестишься невольно,
Там две России, и одну люблю,
А за другую стыдно мне и больно... 
И ежедневно гласом возношусь
Всё выше, выше над земною твердью, 
Молясь за ту, мою вторую Русь,
Взывая к ней Христово милосердье.
Но слишком слаб пред небом голос мой. 
И прозреваю я в своём бессилье,
Что нет для Бога той Руси, другой,
А есть одна, одна всего Россия...





Покаянное

Когда припомнюсь я тебе
По облетевшим листьям неба
В холодном, мокром октябре,
Каким я был, а может, не был.

Когда в сознание извне
К тебе без стука серым утром.
Как боль, как истина в вине,
Войду промокшим и разутым.

Ты, может смутно, может вдрызг
Поймёшь, что жили мы без веры.
Что счастье нам, как обелиск,
Фантомом было и химерой...

И потому я, как с иглы,
Страшась, и жаждя перемены,
Сбегал и резал все углы,
И с ходу плющился об стены.
 
Ревел, как раненый нарвал,
И обезумевший от боли,
С гарпунным линем мясо рвал,
Чтобы уйти от китобойни.

А там, уйдя на глубину,
Оставив море в красной пене,
Любил одну. Всегда одну.
И боль свою топил в измене...

А ныне - грудой требухи
Пришёл к тебе под ветхим флагом.
Перебинтуй мои стихи,
А то закапают бумагу...





Человечье

Не утвердившись в милосердье Божьем
Не вопию слезливое - Доколь?
Я в человечий сан рукоположен
И благодарен за свою юдоль.

И под твоей, Отец, простёртой сенью,
В укор бессмертным смЕртнейший изгой,
Я сам стопой своей вращаю землю,
И подпираю небеса собой.

О, мой Творец, Великий Чудотворец,
Меня в небесном сотворив котле,
Ты дал мне смысл писать свою историю
И быть всему основой на земле.

Но смертен я, и коли так уж вышло,
Что смерть на мне свою таит печать,
В себе я сам не больше вижу смысла,
Чем в жирной кляксе, капнувшей в тетрадь...


*******

В череде своих грехопадений,
Гонщику, сорвавшемуся в юз,
Не дано мне угадать ни где я,
Ни к какому берегу прибьюсь.
Всем ветрам травой отдавшись сорной,
Под собою вижу в пыльной мгле
Я свои отторгнутые корни
Волочащимися по земле...


*******

Тихоня сам, но друг полночных гроз -
Я так люблю услышать сквозь дремоту,
Как паровоз небесный под откос
С высот к земле срывается и...
Вот он!
Рванув ночную простынь за края,
Сверкнёт и грохнет так, что Боже Святый!
И мнится мне, что, может быть, и я
Всё трусь о небо головой кудлатой
И высекаю искры бытия...





Электрическое

Тихоня сам, но друг полночных гроз -
Я так люблю услышать сквозь дремоту,
Как паровоз небесный под откос
С высот к земле срывается и...
Вот он!
Рванув ночную простынь за края,
Сверкнёт и грохнет так, что Боже Святый!
И мнится мне, что, может быть, и я
Всё трусь о небо головой кудлатой
И высекаю искры бытия...





Околобиблейское

 Кагарлицкому Владу

Вот вычитал – ищите и обрящите.
И только больше утвердился в том,
Что из, пока ещё, прямоходящих я
Один с непереломленным хребтом.

Что в череде событий, дней и поисков,
Сквозь немоту и стон параличей,
Несётся прямо в бесконечность поезд мой,
Без тормозов, туды его в качель.

Но перед ним всё как-то позастроено
На протяженьи долгого пути
Сплошными карфагенами и троями...
Вот вычитал – стучитесь, и откроют вам.
Ну что ж? Мы стукнем, Господи прости!





одной и другой...

одной...    

Говоришь, что видеть хочешь страстно.
С придыханьем шепчешь в телефон,
Что годам минувшим неподвластно
Всё, что в сердце теплится твоем. 
Милая, небесное создание!
Не ищи со мною встречи. Я –
Пусть ещё в чертогах мироздания,
Но уже за гранью бытия.
Не над жизнью я, ни под, ни возле…
И на этом долгом склоне лет
В том, что было до и будет после
Для меня уже значенья нет...
Не влекут меня былые страсти
В тёплую знакомую кровать, 
И тебе своей червовой мастью 
До моей крестовой не достать.
Любишь, ненавидишь  -  мне едино,
Слово изречённое  - есть ложь.
Не суди меня и несудимой 
И себя до неба донесёшь...


другой...  

Господи, какой же силы ветер.
Волком воет - прямо режет слух!
Как нещадно сатанинской плетью
Из живого вышибает дух!

Поспешим, родимая, укрыться  
От пощёчин этих снеговых.
Будут полыхать на наших лицах
К вечеру отметины от них.

И в дому, за самой крепкой дверью,
Что пред вьюжным вепрем  устоит, 
Отдышу, оттаю, отогрею
Ноженьки и рученьки твои.

А потом, вдыхая дух малинный
С кружек чайных, мы в полночный час
Будем думать, сидя у камина,
Что и в этот раз минуло нас...





*   *   *

Столица. Полдень. Двадцать первый век.
Вокзал, толпа, девчонка-скороспелка,
Прервав на миг свой голоногий бег,
Суёт бомжу червонец на похмелку.
И вижу я - за это, как стилет
В худую спину девочке вослед,
Толпа вонзает злобы взгляд крысиный,
Но даже здесь во мне сомнений нет,
Что, вопреки наплывам чёрных бед,
Жила, живёт и будет жить Россия.
Эх, русская широкая душа!
Когда за нею нету ни гроша,
Сама себя для всех располосует
И по кускам раздаст – как не раздать,
Когда чуть что – Христову вспомнишь Мать,
Да и Его не раз помянешь всуе...





Близко и на расстоянии

Ну вот, уже и красок ни на грош
В его палитре. Даже в царстве мая
Всё чудится иллюзией и майя
Ему. Везде во всём он видит ложь. 

Прильнёт к себе – давно простыл и след
Ушедшего - ни отзвука, ни жара.
И только лишь поскрипывает ржаво
В телесном склепе старенький скелет.

И где же тот, кто бесшабашным был,
Да на груди нередко рвал рубаху?
Кто щедро тратил свой мужицкий пыл
На первую же встречную деваху?

Где тот, что отпуская тормоза, 
Кружил подругу в бесконечных танцах,
И в огненных её протуберанцах
Купаясь, выжигал себе глаза?

Он перезрел и, яблоку подстать,
Сорвался наземь с приклонённой ветки,
Оставив всех Наташек, Ирок, Светок, 
Блондинок, златовласок и брюнеток.
И вряд ли воротится к ним опять.

И путь его теперь – по склону лет,
Туда, где нет уже безумий мира,
Где он поймёт, что не в вине -  в кефире
Вся истина, да в пачке сигарет...


БЛИЗОСТЬ

Сколько же в нас веса, вдавленного в ложе. 
Это во мне бесы! Да и в тебе тоже.
Это белья комом, бросив в свои credo, 
Прыгаешь ты в омут. Я - за тобой следом.
Что там ночной кокон? К чёрту его! Всмятку!
Я исхожу потом. Ты - луговой мятой,
Предгрозовым полем. Тонем мы в нём, тонем.
Кончится всё вскоре долгим твоим стоном,
Смертным моим хрипом, тихим твоим «Боже!»
Сколько ж в тебе скрыто! Да и во мне тоже...


*******

Не сомкнутся небес златотканые своды,
Утая от пронзительных взоров Дворец.
Не отымет Отец ни кусочка свободы
От, взыскующих истину, наших сердец.

Но пока свои души мы держим за ширмой
От Него и с чужих засеваем полей,
География лжи с каждым годом обширней,
Биография зла с каждым годом полней...

И, от нас отстранившись,  Всевидящий Отче
Лишь взирает теперь, как у нас, у людей,
Координаты души с каждым годом нечётче,
Биоритмы любви с каждым годом слабей...





Пока...

Леплю с себя прощальный слепок
В словах, в строках, а не из гипса.
Пока я в них и жив, и крепок,
И страшной силою проникся.
Пока судьбой - не на витрине,
Мол, все смотрите – вот же, вот я!
Пока последнее ветрило 
Ещё не издрано в лохмотья,
И под нещадным громобоем
Не зачернилось жирной сажей.
Пока любим одной тобою
И лишь одной тобою стражду...





Междузапойное

Выхожу из запоя, как шахтер из забоя,
Нарастая опять на скелет
Мясом с чёрною кровью, и не ясно, ни что я,
Ни зачем воротился на свет,

Где и мрачно и снуло, где и небо уснуло,
И на землю ему наплевать.
И любой переулок огрызается гулом
На шаги мои – мать-перемать!

Только я безмятежен и бреду, как и прежде 
Среди серых коробок трущоб.
И об Авеле грежу, что когда-нибудь врежу
Я булыжником в авелев лоб.

Ведь я  - Каин, Я – Каин. Не распят, не раскаян,
Не исчез в круговерти миров.
Поистлевший местами и вином устаканен
Аж до самых своих потрохов.

И стучусь неустанно я, потомок Адама,
И на вольницу вылезший крот,
В мир своих истуканов, где рассыпана манна
На лужайке у райских ворот.

Только двери из стали, только руки устали,
Только мысль ввергает в озноб,
Будто Каин едва ли, а скорее я - Авель, 
Под булыжник подставивший лоб...





Годом-другим позже...

Горизонт мой дождём застлан
На полвека вперёд. Боже,
Где мне быть суждено завтра
Или годом-другим позже?

Где, за долгой какой ночью,
Ты меня, наконец, сыщешь?
Чем за это тебе, Отче,
Я воздам, если сам - нищий?

Всё, что было, бросал полем,
Зарастало оно дёрном.
Ничего, окромя боли,
Не скопил я на день чёрный.

Ничего, окромя пепла 
Седины пополам с солью.
И теперь я вихром  - светлый,
Тем, что раньше блестел смолью.

И теперь всё во мне пусто,
Кровь уже не кипит - стынет,
В уроженце земли русской
И в чужом для неё ныне.

А прикроюсь её настом
На последнем своём ложе -
Стану дёрном и сам завтра
Или годом-другим позже...





Вослед...

Сколько ж крохотных тел
Под водой, сколько детств!
Знаю, Ты не хотел...
Знаю точно, Отец,
Что над сонмом причин
Нет десницы Твоей.
Это мы палачи
Для своих кораблей...
И прощения нет
Нам, проси - не проси.
Испокон чёрных бед,
Словно рек на Руси.
Словно гор - не столочь
Их в земную труху.
Там, где царствует ночь,
Смерть всегда на слуху
Посреди долгих стуж
И продрогших сердец.
Сколько ж крохотных душ…
Ты прими их, Отец!
Обогрей, под свои
Вознеся купола,
Раз уж нашего им
Не достало тепла.
Ну а мы как-нибудь...
За «авось», за «кабы»
Будем бить себя в грудь
И крестить свои лбы.
И в душевном раскрое
Все грехи отмолив,
Будем новые строить 
Себе корабли...





Безголосое

Стал мой голос не так пронзителен
И былой поутратил цвет,
Да и сам я довял до зрителя
В этих драмах последних лет.

И живя на потребу стадному,
Где, то «против» во мне, то «за»,
Всё гляжу в зеркала с досадою
На седые свои глаза.

А от стана, где звёзды падали,
Где погосты из павших звёзд,
Чертовщиной теперь и падалью
Прёт на добрую сотню вёрст...

И пернатое то, двуглавое,
Что всё рядится под орла,
Распростерло над прошлой славою
Два зловещих своих крыла.

Над страною, что между «измами»
Разбазарила всё своё.
Вот окрепнет мой голос сызнова -
Я подам его за неё...





Тебе

В этих краях что ни метр - всегда Альпы,
Ну а как сделаешь шаг, то всегда через… 
Вот и бредёшь и рискуешь своим скальпом,
Тем, что покуда ещё серебрит череп.

В этих краях что ни память - всегда камень,
Лёгший на грудь твою тяжким своим весом.
И если только клацнет она клыками,
То выбираешь, каким её слать лесом... 

А над тобою хмарь, но смотреть лепо,
Как, прах земной отряхнув и пронзив вьюгу,
Те, кто прочнее и крыльями, и скелетом,
Вскинулись ввысь и летят, и летят к югу.

Вскинулись ввысь и за кромкой небес скрылись,
Жизнь оставляя тебе, как всегда, с перцем.
Вот и хлебай, а свои позабудь крылья - 
К этим краям ты припаян, дружок, сердцем...


*******

Не ведаю другой такой народ,
Который бы так рьяно и упорно
Вгонял себя в урочища болот,
А там трясина подступает к горлу,
Ещё чуть-чуть  -  до маковки дойдёт.

Ещё чуть-чуть и поздно голосить,
Гореть в мольбах виновными устами.  
Ох, как же часто было на Руси -
Идём ко дну и крестим лбы перстами, 
А там и бульк, и... Господи спаси!


*******

Без стенаний и чисток кармы,
Без присутствий в себе вины,
Отдаю я чертям плацдармы
Те, что Небу отведены.
Что ж Оно, да не мечет стрелы,
Суть мою не палит в огне,
Дабы весело всё горело
И нутро выжигало мне?
Где предел? Где спиной упрусь я,
Не ввергая в пучину зла
Ту страну, что когда-то Русью
Для меня и других была?
Где мой голос, чтоб, став лавиной,
Всею массой своих снегов
Хоть разочек пальнул бы в спину
Мне, бегущему от него?
Мне, дарящему пядь за пядью,
С рабской волей навозной тли,
Каждой новой мажорной бляди
Плоть доверившейся земли.